Холодный мир

Холодный мир

Георгий Викторович Протопопов

© Георгий Викторович Протопопов, 2020

ISBN 978-5-0051-4764-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Георгий Протопопов

Холодный мир

Часть первая

Теперь я изгнанник! Что ж! Я беглец. И пускай! Никто не нужен! Один проживу.

Злость все еще кипела в нем. Руоль взмахнул сюгом, втыкая его прямо в сугроб; широкое лезвие топора звякнуло об лед. Руоль уставился на отколотые грязно- черно- серые куски горящего камня, словно пытался зажечь их взглядом. Перед его глазами вставали лица и лица, и Руолю вот уже в который раз захотелось взвыть. Он лишь стиснул зубы и стал складывать камни в мешок. Потом подобрал сюг, взвалил мешок на плечо и побрел обратно к тороху. Это переносное жилище в виде конуса, крытое шкурой олья сиротливо примостилось к подножию холма.

Кругом снега. Напротив- еще один холм, небольшой торох почти незаметен. Вот он- сурт одинокого, его горький ночлег.

Постоянно тлеющая в груди злость несколько улеглась. Скоро он будет сидеть у очага, в тепле и уюте, а вокруг- холодная зимняя ночь. А, впрочем, зима умирает. Ненавистный Белый Зверь уже нетвердо стоит на ногах. Вот только Сэи- коварная луна. Время перелома и напряженной борьбы, когда ни одна из сторон уже не превосходит, и еще неясно, каков будет исход. Время, когда случаются долгожданные оттепели, но столь же вероятно ударяют морозы, не менее лютые, чем в Чусхаан, предыдущую луну, не менее жестокие, чем в Чунгас- луну, что перед Чусхааном.

Из-за оттепелей и морозов- постоянная гололедица, отчего оронам все трудней добывать лувикту- свой белый мох. Не самая легкая луна, если вообще бывают легкие. И все же лучше тех холодных, темных, неживых, что идут перед ней. И зато потом придет Сурапчи- как называется следующая луна, а также козырек от солнечного сияния, чтобы не ослепнуть. В самом деле, света будет много, непривычно много после долгой зимней тьмы. Затем придет Муусутар- луна, когда отступят льды. А потом… луна Эдж с песней пробуждения принесет время тепла. Скоротечное- всего-то две луны, если не считать самого Эджа- Ыргах тыйа и Оту, – но такое бурное, светлое. Именно тогда- жизнь, а зимой… зимой- зима.

Эдж… какое дивное, чудесное время, и чудесно само слово! Руоль скрипнул зубами, подходя к своему тороху. Да, Эдж… песня, веселый, чистый хоровод. Радость, ликующая радость! И все это будет не для него.

Двадцать зим он прожил. И стал изгоем. Хуже, чем…

Руоль угрюмо бросил мешок на хидасу- утоптанное место вокруг тороха, -остановился, посмотрел кругом.

Двадцать зим… вернее, уже двадцать первая подходит к концу. Именно в Эдж он появился на свет и тогда скажет, что прожил двадцать одну зиму. Пришел, когда весь мир- эджуген, – вся матушка мора дивно расцветала, проснувшись наконец от долгой спячки, стряхнув с себя сны, распустив косы, войдя в светлый хоровод небес и земли, запев счастливую песнь пробуждения, запев эдж.

Дорогие братья! Дорогие сестры!

Веселей поведем круговой наш танец!

Послушайте братья! Послушайте сестры!

Пусть все услышат наш светлый эдж!

Севера ветры нас заметают

Снегом колючим, покровом снежным;

Ветры запада нас заносят

Снегом холодным на долгие луны.

Эй! Вы проснулись, равнины дети,

Жители рек и распадков горных!

Зверь убежал в великом страхе,

Пятясь, скуля, рогами поддетый!

Солнца лучи оживили землю!

Ну-ка встречайте наш светлый эдж!

Дул ветер, стелясь по равнине; снег повсюду. Руоль с потерянным видом стоял возле тороха, глаза застилало. Большой праздник! Великий праздник! Сейчас закричу…

Два верных орона паслись неподалеку, разрывая копытом снег, нетерпеливо хватая губами скупой мерзлый белый мох. Руоль смотрел на них.

– Орончики мои, – прошептал он. Орон- то же самое, что и «олья», только слово это более древнее, местами и вовсе забытое. Руоль помнил древние слова. Он вышел из семьи подобной тем, которые даже свой народ, более зажиточная его часть считает неотесанными, дикими.

В детстве он был таким и жил так. Потом было иначе, и иначе он жил. И, может быть, зря. Это привело его сюда, сделало таким, каким он стал.

Руоль отвязал подбитые шерстью короткие, широкие лыжи, с бесцельным видом взялся за мешок.

Сидеть у костра, глядеть как постепенно прогорают камни, есть мясо… и не с кем даже поговорить. Разве что с Лынтой и Куюком… Посмотрят только и ничего не скажут… Пусть ищут свою лувикту. Полуголодные уж сколько времени, бедняжечки.

Ничего, проживет один. Найдет хорошие места, станет охотиться, жить- поживать, совсем забудет о людях. Зачем они? Сам по себе будет. Никто не нужен.

Что же я натворил… что натворил…

– Арад- би! Здравствуйте, орончики мои! Арад- би, мои единственные друзья, мои братья! Теплый день… соберем наш торох, нагрузим нарту, поедем дальше. Только мы втроем, братья мои, больше у нас нет никого.

Два верных олья грустно смотрят на Руоля. Оба- мощные, гордые. У одного рога вперед, как две широкие ладони с пальцами, и две длинные дуги, слегка ветвящиеся на концах, круто уходящие назад, царственно высящиеся над могучим хребтом. Этот олья весь черной масти- харгин, его зовут Куюк, то есть Бодливый. Еще хотоем- одногодком никому не давал спуску. Теперь он спокоен, мудр, горд.

Другой олья пегий, наполовину пестрый- бугади. Рога у него ветвятся не вперед и назад, а в стороны. Не такие большие как у Куюка, но тоже весьма красивые. Еще маленьким ороненком- туютом получил имя Лынта, что значит тихий, смирный. Он, однако, не менее могуч, горд и мудр, чем Куюк. Возможно, и мудрее. Оттого и был всегда спокоен тем спокойствием, какое к Куюку пришло лишь со временем.

– Куда мы поедем? – спрашивает Руоль, как бы ища совета у величественных животных. После некоторого раздумья он решает ехать дальше на юг, к Архатахской гряде. В тех местах редко кто бывает. Слишком близко к Туасу- высоким горам, большому хребту еще дальше на юге. Тот хребет зовут Турган или Сюнгхаан, именами, несущими скорбь, угрозу, запрет. Толком неизвестно, почему, слухи ходят разные. В любом случае, там- конец море, а значит и владениям луорветанов. А фактически, владения ороньих людей заканчиваются еще раньше, ибо близко к Турган Туасу не подходят, как не ходят и далеко на север- во льды. И там, и там- зло. Жить можно только посередине.

За Архатахом мора еще продолжается, но решение Руоля ехать к нему, есть, по большому счету, решение ехать к границе. Кто живет за Архатахом?

Руоль понимает, что его выбор как нельзя более логичен теперь. Куда бежать беглецу? Подальше от людей. Там он будет совершенно один. До самого конца жизни. Остается надеяться, что она не окажется слишком длинной.

– В путь, мои дорогие братья!

Воистину, братья. Луорветаны и олья- единое племя. У них один отец. И улики- дикие олья, – тоже дети Хота, и всех их человек должен уважать и любить. Без них не прожить, без них он вообще никто. Жилище, тепло еда- все от них. Ах, как вкусна умаса из мяса и жира улика! Вкусен ньюго- истинное лакомство, мясо с позвоночника возле хвоста. Сладок каыс из молока. А, впрочем, мора велика, живет в ней немало иного зверя, птицы, рыбы. Но только ороны и луорветаны- дети Хота, и потому навсегда неразрывно связаны.

Где-то там Архатах. Место изгнания. Его, Руоля, вечного изгнания.

Ирги- олья- самцы, послушно тронулись в путь, на юг. Меж холмов на равнину. С ними брат их- угрюмый Руоль.

В древние времена, перед самым началом истории луорветанов, из вечных льдов на севере вышел изначальный орон Хот. Увидел он великий край. Безбрежную мору- рыже- серую, с пятнами снега, с равнинами и горными склонами, с озерами и сопками, поросшими почти непролазным корявым лесом- туахан, где прямоствольные высокие деревья встречаются только изредка. Далеко на востоке, однако, есть целые леса прямоствольных- турун. В те края ныне луорветаны совершают мустаныр- ездят за длинными ровными деревьями, идущими не на дрова, а для шестов и прочего. Там одна из границ моры. На западе такой границей являются непроходимые болота, на юге- Туас, высокие злые горы. И вечные льды на севере.

Однако, огромна мора между ними, велика, пустынна. Совсем пустой кажется оттого, что так велика.

А когда Хот бродил по ней, она и была пустой. Почти. Только звери, рыба да птицы.

Долго бродил Хот в одиночестве и понял однажды, что он одинок, и затосковал.

– Я вдоволь ем лувикту, – сказал он, – но здесь ее слишком много для меня одного.

Тогда он потерся о глыбу льда, и возникло все племя оронов.

– Вот вы, – сказал им Хот. – Поедайте лувикту, плодитесь и живите. Этот эджуген, весь этот край для вас, хотя и не я его создал. Но я вас здесь поселил.

Все олья были тогда улики- дикие. Разбежались они стадами по безбрежной море, стали плодиться жить, поедать лувикту.

Изначальный Хот теперь бродил меж ними, радуясь, что есть отныне в море похожие на него, и что не так уж она пуста.

А потом пришла зима. Выскочил Белый Зверь, морозный, холодный- глаза изо льда, но горят студеным пламенем. Как замерзшие звезды, как сполохи зимнего огня в темном небе.

Завыл Зверь- стал кругом снег, закружились вьюги. Плюнул Зверь- сковало все льдом, промерзли насквозь, застонали кривые туахан-масы на сопках, побросав красивые иголочки, превратились в мертвые пни, застывшие коряги. Дунул Зверь- загудели, замели холодные хаусы, полетело над морой снежно- ледяное крошево.

Стало плохо Хоту. Как плохо было в вечных льдах, откуда он пришел в мору. Белый Зверь гнался за ним во льдах и пришел следом.

Разбежавшиеся повсюду улики страдали, гибли от холода, но и учились выживать. Ничего они не знали, ничего не хотели кроме того, что заповедовал им Хот.

Иные же ороны пришли к Хоту и взмолились:

– Отец, трудно нам!

Хмурился Хот, потрясал в печали рогами.

– Отец, не хотим быть дикими. Пропадем. Только дичайшие выживают сейчас. Хотим, чтобы о нас заботились, того и сами заботой оделим.

Хот внял. Пошел к горам, потерся о черный камень. Появился так человек, луорветан.

– Ок! – воскликнул он. – Кто это я?

– Ты человек, – молвил мудрый Хот.

– Хо… – почесал в затылке человек.

Все поведал тогда ему Хот и напоследок наказал заботиться об олья- детях своих, братьях человека.

С тех пор живут вместе луорветан и орон.

А дикие улики так и бегают по море.

Кто-то измыслил такую сказку, будто некий Сэнжой- огромный улик- самец, вожак, сказал однажды всем диким олья:

– Луорветаны на нас охотятся, Белый Зверь губит нас. А когда приходит тепло, нам нет покоя от ыргахов- свирепых оводов, и от различного зверья. Но мы гордые, мы сильные, мы выживаем. Бегаем по море где хотим, плодимся, поедаем лувикту. Мы свободны как ветер, и это наша мора. А домашние олья, небось, дают человеку гораздо больше, чем получают взамен. Высокую цену платят они, а за что? Наша плата тоже высока, но мы знаем, что она- за свободу. И только в борьбе!

Когда и чьими устами произнес Сэнжой эту речь- неизвестно.

А вот Хот, после того как устроил жизнь своих детей, ушел сражаться с Белым Зверем.

Постоянно Белый Зверь отступает назад во льды. Но ненадолго, ибо он слишком силен. Он возвращается, и снова- долгая, изнурительная борьба. Поначалу он будто бы побеждает, но не сдается и Хот. Каждый раз, собравшись с силами, поддевает Зверя рогами, гонит обратно во льды. Только для этого Хота нужно кормить. И поскольку человек заботится об олья, человек обязан кормить и Хота.

А еще изначальному орону в его великой борьбе помогают различные светлые духи. Кое-кто говорит, что это Хот помогает им, а основную борьбу ведут именно духи и божества.

Много злых духов помогает и Белому Зверю. Или это он помогает им- как знать?

Главное, что приходит зима- долгая, бесконечная. Но потом непременно возвращается тепло- бурное, красивое, радостное.

К Архатаху, далекому Архатаху… много кос пути впереди. Бела, чиста мора. Путь безрадостный.

Вот Руоль: смуглое лицо, маленький нос, череп узкий, черные глаза, черные волосы, заплетенные в косу. Вся одежда оронья, начиная от треухой шапки кли из шкуры молодого олья, кончая кумасами- обуви из шкурок с ног олья. Еще на нем подбитая мехом ровдужная доха, меховая шуба поверх, ровдужные штаны, и другие штаны, которые на каждую ногу натягиваются отдельно- сотуро.

Руки в варежках держат трость для погонки, впрочем, олья понимают ездока и без нее. Шуба у Руоля длиннополая, мехом наружу, а на ногах, поверх камусов, еще меховые галоши.

Руолю тепло, тем более что день сегодня ясный, безветренный- к оттепели. Тепло ему снаружи, но какой холод внутри.

– Где этот проклятый старик? – вскричал князец Ака Ака. – Ну-ка приведите его сюда!

Два калута- воина- слуги с поклонами вышли из юрты. Толстый, злой, взбешенный Ака Ака откинулся на подушки, сидя на своем любимом кулане- меховом коврике.

Велик князец Ака Ака! Безгранична его сила, власть, бесчисленны его стада. Есть у него прекрасный сарай- огромное, богатое, живописное стойбище над рекой Ороху, в месте, называемом Баан. Туда Ака Ака приходит во время тепла. Стойбище так и зовется- Баан- сарай. Там у князца есть несколько неразборных жилищ, много амбарушек, просторный раль- загон для олья. Никто не может останавливаться там на время тепла, кроме Аки Аки. Сейчас, однако, Сэи, и князец находится в холмах, в местах, называемых Сыла, по имени протекающей здесь речки.

Он сидит в своей большой богатой юрте, глаза его гневно сверкают.

Вернулись калуты, толкнули на пол худого, измученного старца. Длинные, редкие седые волосы, порванная жалкая одежонка, кровь на темном, изрезанном морщинами лице со впалыми щеками, тонкие, ослабшие руки, связанные ремнем.

– Ближе его.

Калуты подтолкнули распростертого старика. Ака Ака поднял ногу, обутую в сапог из мягкой кожи (внутри жилища было тепло, даже жарко), лениво пнул старца, чтобы тот не валялся мешком, потом, когда старик слегка приподнялся, трясясь от слабости, поддел его подбородок носком сапога, заставив смотреть на себя.

– Теперь ты будешь говорить, Тыкель.

Старик закрыл воспаленные глаза.

– Я уже говорил. Мне ничего не известно.

– Врешь, огор! – Ака Ака от злости вскинулся, подался вперед.

Один калут замахнулся плеткой.

– Подожди, – остановил Ака Ака. – Тыкель, несчастный, почему не образумишься? Понравилось тебе страдать? О, ты еще узнаешь настоящее страдание!

Старик молчал; князец посмотрел на него с презрением и сожалением.

– Послушай меня, огор… откуда такое упрямство? Разве ты не понимаешь? Разве не видишь, что произошло? Как ты можешь? Или у тебя нет сердца? Зачем покрываешь злодея? – голос Аки Аки смягчился, стал как будто более искренним, даже сдерживаемая боль послышалась в нем.– Только скажи мне, прошу тебя. Клянусь, я тебя тут же отпущу. Я тебя даже награжу.

Старый Тыкель опустил голову.

– Ничего не знаю.

Калут, по знаку, махнул плеткой; старец со стоном повалился.

– Как не знаешь! Говори, жалкий!

Войдя во вкус, калут снова замахнулся. И снова Ака Ака остановил его.

– Где его прячешь, скажи мне. Ладно, может, не прячешь. Но ведь знаешь, куда бежал, а? К кому? Кто его прячет? Кто из его дружков? Охотник? Этот наглец Акар? Или Кыртак? Или кто еще? Говори! Я ведь всех найду. Я же всех заставлю страдать. Познаете истинный джар! Хочешь спасти друзей, Тыкель?

Молчание. Потом:

– Ничего не знаю.

– Глупец! Эй вы! Найдите мне всех, притащите сюда! Кого- кого! Дружков проклятых! Всех, у кого он может прятаться. Всех, кто может знать, где он прячется. Ты слышишь, Тыкель? Еще не поздно. Скажи лучше ты мне, я уважал тебя когда-то.

– Я ничего не знаю. Это правда.

– Ну-ну. Эй, давайте его обратно. Со! Посмотрим, что скажет Оллон- шиман.

Слабого старика увели, вернее, унесли волоком.

– Найду я его, – сказал Ака Ака, сжимая кулаки. – Найду. Обязательно найду. От меня не уйдет.

Шиманы говорят с духами, шиманам ведомы многие тайны. Даже Хот- создатель не знает иного из того. По крайней мере, некоторые так похваляются.

Мир древнее Хота. Много в нем разных существ. Из них лишь луорветаны и олья- дети Хота. Но кто-то создавал остальное. И даже Хота, быть может.

Известно, что человек неспокоен изначально.

Спознались шиманы с духами, открывая многие тайны, обретая то силу, то проклятие.

Проникли они в мир божеств. В глубины бездонные, на вершины небесные.

Хот того не заповедовал, но и не запрещал познавать. Быть может, мало он думал о любопытстве и одержимости человека. Из-за чего, возможно, пришлось ему несколько потесниться.

Ведь как человек пришел к духам, к божествам, так и они пришли к нему.

Лучшие шиманы служат Аке Аке и говорят, что он избранный. Он богат, и шиманы его богаты. Кроме того, подобно шиманам, ему ведомы многие тайны. Ну кто еще может так запросто общаться, вести торговлю с Пришлыми, Высокими? Теми, что наведываются откуда-то с юга… уж не с Турган Туаса ли, запретного хребта? Уж не духи ли они в таком случае? Многие так и считают. Ака Ака, тем не менее, говорит с ними как равный и знает дорогу, специальный тракт- чуос, вдоль которого зимой ставятся вехи. Иногда Ака Ака ездит по чуосу навстречу, иногда Высокие сами приезжают.

Ну кто еще имеет от них столько диковинных вещей, дающих власть, богатство, уважение, почет? И страх перед его могуществом. Воистину, он избранный! Хозяин моры- один из его любимых титулов. По праву ли- о том думать нельзя.

Помимо лучших шиманов Аки Аки есть еще истинные, настоящие, как о них шепотом говорят, шиманы. Они не служат кому-то одному, им все равно, кого называют лучшими. Говорят, что власть их истинно велика.

Хот создал луорветана. Луорветан жил, тем довольный. А потом открыл духов. И стала мора загадочной, непонятной, эджуген стал глубже, сложнее, значительней. Мир наполнился седой древностью, великими деяниями, легендарными героями.

Откуда взялись духи, божества, шиманы?

Когда-то пришел в мору человек ли, дух ли, божество ли… огромный, бородатый, светловолосый. Звал себя- Менавит Шаф. Никто из тогдашних луорветанов не мог выговорить это имя, поэтому стали называть его Мыыну.

Этот некий Мыыну, этот Менавит Шаф рассказывал удивительные вещи.

Далек Архатах. Много кос и дней пути. Руоль все время двигался к нему с почти безумным упорством. И бездумным. В оттепели, в стужу, в пургу и в ясную погоду, с ветром в спину и с ветром в лицо.

Не так уж быстро он продвигался. Время от времени задерживался, чтобы поохотиться или вырубить изо льда и снега замерзшую, но живую рыбу- иногда удачно, иногда нет. Несколько раз встречался с волками- свирепыми хищниками моры, о которых иные говорят, что они и не звери вовсе, а сами злые духи. Звери или духи встречались в пути Руолю, он и сам не знал, но один раз они осмелели чересчур- пришлось с ними сразиться. Для Руоля и его олья в тот раз обошлось, а вот четверка волков- хоть духи, хоть звери- отправилась в другое бытие. Руоль был охотник. Он хорошо стрелял из лука, владел копьем, ножом. Часто от этого зависела его жизнь.

И вот однажды на горизонте он увидел Архатах. Его взгорья, его склоны, поросшие лесом. В это время солнце взбиралось все выше, но сегодня его не было видно за свинцовыми волнами неподвижных туч. Под застывшим небом- застывший Архатах- белое и черное. Он ввергал в уныние.

Луна Сэи подходила к концу, завершала свой круг. Был день Учах- двадцать шестой день луны, день верхового олья. Руоль остановил своих оронов и долго, в немом, подавленном очаровании смотрел на Архатах. Отныне ему предстоит здесь жить. Влачить существование подобно тому как все живое существует зимой в ожидании тепла. Для него зима никогда не кончится.

Он сидел в стареньком седле на спине своенравного, но сейчас замершего в грустном спокойствии, разделяя настроение хозяина и его изгнание, Куюка, держась одной рукой в рукавице за длинную, гладкую дугу рога. Рядом столь же спокойно стоял Лынта, впряженный в легкую нарту- не столь уж много вещей было у Руоля. Лынта не нуждался в понукании, сам послушно тянул нарту следом за Куюком и хозяином. Когда бывало, что ему одному было не справиться, Руоль впрягал и Куюка.

Дул несильный ветер, подметая снежную пыль с сугробов. Свежий ветер, уже не столь холодный, принадлежащий более теплу, чем зиме- вовсе не хаус. Хот побеждает. Сейчас ему еще трудно, но вскоре он осилит, прогонит Зверя во льды. Ему нужна помощь. Вчера Руоль кормил Хота мясом и кровью пойманной дичи. Хот ест не только лувикту. Руоль не мог преподнести еду идолу, обмазав его подбородок кровью и жиром. Ну ничего, у него есть огонь. Огонь- дух тепла, а значит, борется на одной с Хотом стороне.

Сначала Руоль, как всегда, когда разжигал костер, покормил духа огня, но в этот раз вдвое щедрее обычного, потом попросил отнести пищу Хоту от него, Руоля.

– Я отменно сыт, – сообщил дух огня. – Ты меня хорошо покормил, я доволен. Исполню твою просьбу.

Руоль отдал ему пищу для Хота, огонь принял ее. Можно верить, просьба будет исполнена.

Пасмурный день, но воздух прозрачен, Архатах виден во всех деталях. Правда, не столь он еще и близок. Огромные деревья похожи на маленькие черные точки, карабкающиеся по склонам. Немало там корявых деревьев- целые заросли, лабиринты, но немало и прямоствольных- могучих, больших, почти неохватных. Таков уж Архатах. Высоко возносится он, но даже отсюда видно, как выглядывают из-за его широкой спины вершины, что много выше и дальше его. Вершины в синей дымке. Далекий Турган Туас.

Руоль неотрывно смотрел, скользил взглядом по своему новому дому, со смешанными чувствами. Может статься, он смотрит отсюда, с равнины в последний раз. А потом будет смотреть только оттуда. Кто знает. Он не шиман, чтобы видеть будущее. И не умеет гадать по жженой лопатке улика или по рыбьим костяшкам. Хотя видел и вроде бы знает, как это делается. Схема-то проста. Сорок одна костяшка, вынимается одна, на которую шепчешь свою просьбу. Все костяшки в кучу. Разбить на глаз на три части. От каждой отсчитывать по три штуки, пока в каждой кучке не останется меньше четырех костяшек. Лишки откидывать порознь в разные места со значением: голова, два плеча, две руки, две ноги, сердце, печень. Потом…

Эх, все равно не приходит к нему судьба через гадание. Не понимает он этого. Но тут нечего и гадать. Вот Архатах- конец пути. Что может быть еще?

Руоль смотрел, и изо рта его клубами пара вырывалось неровное дыхание. Олья терпеливо ждали. Если бы не облачка пара, они все казались бы сейчас вытесанными из камня и припорошенными снегом фигурами.

Наконец Руоль стряхнул с себя задумчивое оцепенение, встрепенулся, зашевелился.

– То! – решительно воскликнул он. – Вперед!

Олья послушно и даже с резвостью тронулись в путь. Видимо, и им передавалось одержимое стремление хозяина, его безоглядная, горькая решимость.

Руоль продолжал смотреть на Архатах, голова его как-то пьяно моталась из стороны в сторону. Упорство было в его голосе, но тело… тело страдало… и выдавало Руоля. Сейчас он боролся с самим собой. Кажется, победил Руоль решительный. Потому что он вдруг запел во весь голос, хотя тело продолжало вяло раскачиваться, не выказывая стремления и силы воли, словно олья волокли его сами по себе, против желания, а он просто не сопротивлялся, не находя в себе сил для борьбы.

Но Руоль пел, и его голос летел, метался, кружился над снегами, будто ветер, подбадривая верных оронов.

То! Вперед, живей!

Ну!

Мои орончики!

Смотри-ка! Архатах!

Неприветливые склоны, суровые!

Я еду к нему, еду!

Вперед, Лынта, вперед, Куюк!

Эй!

Архатах! Суровый дедушка.

Как меня встретишь?

Мора- матушка прогнала меня.

Меня- беглеца. Меня- беглеца.

Как меня встретишь?

Зима холодна, морозна, жестока.

Еду к тебе.

Бегу с равнины, словно Белый Зверь.

Который на север, во льды,

А я на юг- к тебе.

Архатах! Ты дитя моры.

Не могу ее совсем лишиться.

Отныне буду жить здесь.

Вот мой эджуген!

Буду один.

В этом краю безлюдном.

Принимай, дедушка!

Встречай беглеца!

Долго еще пел Руоль в таком духе. Пел, пока не устал. Затем он просто молчал, свесив голову. На ресницах были замерзшие слезы.

Руоля посетило сомнение: имел ли он право, такой жалкий, несчастный, падший, предлагать еду Хоту?

День пасмурный, но не холодный. Будет оттепель. Снега заискрятся, засияют нестерпимым светом.

Хот мудр, он должен понять своего заблудившегося сына. Прощает ли? Сердится ли? И думать- гадать боязно.