Через

2010–2015

Острова

* * *ТакТак заглядывает, так ты, так яЗаглядываю в ветер слова в темнеющую воду.Вдыхаешь ли я обещание обещанноеОбещающее освобождение? Падение, лист, звук водыТемном воздухе, светлом воздухе времени.Ты легче дышу? Просторнее ли там в слове, за словом, спрятавшись?Это ли кажется? Это кажется – нет?Или снова в плену? В пелену, впелену все глубже? ПлескШорох воды в темном, несветлом густом времени воздухе.Они говорят, говоришь ты, говоришь я, мы говорятЗадыхаюсь. А ты? Ты задыхаешься? Ты хочешь задыхаться?Тебе это льстит? Плеск времени,падения во времени плеск.Шестнадцать ступеней словом вверх наверх(ты уже поверх?)над воздухомШестнадцать ступеней словом вниз в погреб затхлоговремени, времени мы не хотим, новот оно, вот оно стоящее, окружающее, многословное.Тебе страшно? Тебе светло? Тебе хочется наверхИз-под над водой? Всматривайся!Всматривайся, как падает воздух в воду,Как падает речь в пустоту – дышит, душит, задыхается. Глазомтебе слово? Слово дышишь. Словом смотришь.Всматривайся. Тебе, мне – я.* * *Звуком изобильным, зеленым, цветущим;Нелепостью человеческих дел и речейСытым довольством; очарованием бытияИ скольжением тела – так мысль, полнея,Поднимается в темноте. Красным гранитомМолчания, невысказанности, многозначия;Надломом времени и горечью нескрытого —Отталкиваясь, так она поднимается на свету.У подножия скалы и звука лежит долина, голосаРазносят шумы колючек; перед довольствомИ обнаженностью лежит пустыня; но междуВременем и пониманием, грани коснется рука.Может ли мысль, на бегу, затаив дыхание,Выбрать между песчаником и базальтом,Между телом и временем; может ли не выбратьМежду расстеленностью и небесным эхом,Между счастливой сладостью явленности иМерцающим провалом подсмотренного смысла.Грань ветра, грань качающейся листвы, капельДождя, голосов, грань души. Между нимиМысль замирает, вглядывается в слова, дышит,Видит, звучит, и приоткрывается навстречу.* * *Кипарис смотрит на мореС горы смотрит, размышляяШишки кипариса смотрятНа волны: зеленые, серые,Голубые, бирюзовые,Опаловые, падающие,Горькие. Шишки глотаютСоль далекой водыПод горой, под отрогом.Глотают ее взглядом,Глотают сердцем, горломЗахлебываясь, кашляя,Болью мышц глотают больИ сияние далеких волн.Над бесчувствием дюн, бурыхКамней, вода сопричастия,Сострадания, поднимается,Отступает, не веря, миражомВоображения она кажетсяСебе, стыдясь, хвастаясь.Что есть между коричневойШкурой шишек и соленойПрогалиной морской воды?В этой ли проруби, пустоте,Находит язык сострадание,Возвращает глаза совесть?* * *Не ищи глаз на восходном небе,Не ищи в окне узкого времени,Не ищи в воде детства, в слезах,Не ищи в трубе, не ищи в золе.Не ищи в чертах, под волосами,Не ищи в винном дыхании урагана.Густое желтое наполняет воздух,Песок яичным озером летит изПустыни, наполнив ветер, дыханиеНаполняя. Таково течение земли,Сухости, слякоти, жара стояниеДвижение души и вдох счастья,Горечи, радости, любви недвижение,Стояние, предстояние. Выдох ищетПод рукой, вокруг, в дальнем. ИщетОпоры, губ на стекле стакана, тени.Ищи глаз видящий.

Сны

Мне снились лучи времени,Жар песка, жар тела, страхПогони под густым водопадомТемноты, мерцания, пения,Знака. Бахрома сна причудлива:Утро рассветной памяти,Захватывающей, преодолевающей,Глубина без глубины, загадкаСлучайного, предсказуемого.Но не так ли мы смотримИ на нашу жизнь: предсказуемая,Причудливая, пустеющая,Кивок назад без загадки,С болью или сытостью;Вопрос, остановившийся надПустотой течения выдоха. БьетсяРучей времени – от бывшего,Синеющего в прошлом лучомНезнания, к воздуху, к морю.Но что есть незнание, бахромаСна? Границы сна смотрят в зрачки,Направлены взглядом, смотрятВнимательно. Смотри же в сонПрошлого. Его не нет. Он дышит.* * *Так они говорят в городе за стеной:Поэзия есть искусство невозможного, искусство возможного,Как политика, наверное. Добавить в скобках. Но в уродствоПолитики смотрится возможное, чтобы узнать, как невозможное,Чтобы себя узнать. Вызнать себя там, за морем. А в поэзии неТак. А как? Как в поэзии? Как в зеркалах? В прозрачные зеркалаСмотрится поэзия, чтобы посмотреться, посмотреть себя,Посмотреть на тебя, пока молчишь. В невозможное смотритсяВозможное, пока говоришь. Звенящая пустота разговора, мерцает,Там ты мерцаешь, в пустоте, вызнавающей, мечтающей о себеКак о возможном. Там за горячим морем, там за холодным морем, тамВ пустоте вызревает возможное, несбывшееся, которого нет. КоторогоУже не будет. Нет, не будет не совсем, только уже. Горечь уже застываетВ мыслях, застывает на губах. Эхо падает на землю, стучится в душуПлещется, режет. Голосов, которых не было. Ты должен обманывать себяТак легче. Море горячится, вот они горячечные черные островаПо ту сторону моря. В их. В их черном базальте зеркалитсяВозможное. Выпуклые холмы счастья, обрывистые холмыОтчаяния. На острове здесь бьется начало поэзии из каменнойЧерноты боли. Но лучше обманывай себя. Скажи себе: так (было) нужно.Ты думаешь о том, кем ты мог быть по ту сторону моря?Не думай о том, кем мы могли бы стать жить дышать по туТу сторону черного базальтового моря, этого светлого моря счастья.Это возможное. Его нет. Никогда не думай о нем.* * *Сегодня зацвел рощами расцвел миндаль, развеЭто день сегодня? В горах Галилеи, на горах зацвел,Разве это день надежды, разве это день отчаяния?День зацвел. Светлеющий. Светящийся. Светлеющийся. Галилеи,О белый миндаль! Веришь ли ты надежду, о миндаль, и склоныПолные цикламен, склоняющиеся, полнеющие, переполняющие —ся. Цветет миндаль на границах слова, отступающихТак, неожиданно, раскрываются границы дыхания, светлого,И синева. В синеве полнота. В синеве пустота. ГраньюШаг по грани, по скальному выступу, по рубцу боли, о синеваШел. Над провалом боли, не слышать, как глубока пустота подПустотой души, над серым провалом утраты, над золотистымПровалом и речка вьется бурлит водопадится из-под скал. ВзглядОпускается ко дну души, где уже нет. Синевеет. БелыхПолнеющих светом миндальных рощ. Где же границаМежду глубиной радости и глубиной отчаяния? Дна нет.Ты еще хочешь жить?* * *Посмотри в провал, загляни в глухо, загляни в темноВ боль. Она загляни заглянет в тебя. Ты прозрачна.Не увернуться от взгляда провала. Смотрит.Скалы загляни, слюды прожилки. Пусто тамВ пещере скалы. Камень рваный, длинные серыеСтены колодца вниз. Стены падают. Вспомни неВспоминай. Горечь темноты на губах,Горечь падения, острая горечь боли. Ты помнишьКак падают сквозь туман, сквозь сумеречнуюКорону незабвения, боли памяти, непамятиБоли, невозможности бесчувствия. ПомнишьКак падают сквозь мысль тела, сквозь боль сладостиТела, сквозь взгляд о теле, сквозь присутствие я, какПадают вниз, как не падают вверх? Помнишь лиПадение одиночества? Тело в кругу. Мы спим без сна,Дремлем без сновидений, но не бодрствуемБез души. Без душно. Душе душно. ПадаетВ пещеру считая, считалочкой, секундыПадения, но из секунд считает она годы.Здесь ли они острова океана, острова пены,Острова свободы? Бьются волны, ракушкиНа берегах островов, зеленочерных скал к воде,Рифов, смертоносных. Мерцают они на днеПровала, но падает падает к ним душа,Считая секунды, считая горечь, считаяСчитая предательства, паралич воли и пустуюРечь. Падением полна речь, полна обманом.Очарование на дне исчезает, горечиОчарование серится пустотой. Там на днеСлепящей забытой голубизной неба позадиТам на дне стоит ждет поджидает несуществуяПровала невидимого камня без днаПровала ничто.* * *В сумерках я пью кофе но нет кофе здесь не дают а пивоЯ не пью по крайней мере сегодня завтра да и не пью вообще,Сквозь подступающее, волны шума я вдыхаю воздуха горячиеГлотки в полутемном дыхании паба под названием «Гастроном».О эвкалипты, о стекла окна разбиваются сумерки тусклого вечера ноЭто уже не сумерки эта темнота разве вечерело когда же я проспалИ не заметил сумерки прошли уже темно и ярится и хлещет и гремитНочь вселенной и я пью все горячеющий воздух ночи паба здесьТам за окном стекает по стеклу вода ручьями холодных зимних горТам за окном темно но что же руки темноты так липки и густыЯ пью виски ничем не примечательное а мир там за водой за коркой окнаСтекла пустеет и безумствует. Там за окном они полны дыханием яростиОни полны дыханьем уверенности в правоте себя, и исступлением,Желаньем выставиться напоказ – и в бесновании, и в безымянности,И в наготе. Тела, направленные взгляду, и речь, кричащая себя, к себеПо направленью к миру, в никуда фантазий и цинизма опустошенныхДуш, цинизма лени, густеющей горячащей силы ненависти, силы злобы.Здесь маленькая темнота и блики света на столе, руки, знакомыхНезнакомых краткие улыбки ухмылки вспыхивающие, но мокрое стеклоЭто и все что отделяет от прозрачных ворот ада без дна за темнотойВ невидимости под горой, как хорошо не знать, наполнено, и как легкоТем, кто выбрал, кто вобрал слово толп тусклую пену чужих словИ ненависти изобильной полноту они уже бегут берут, а тонкое стеклоДрожит водой и коченеет рябью они все ближе, их больше и мечтаютО страданье, о боле для других. Память о бывшем, память о небывшемСмешиваются, стираются, грудью своей кормят силу ярости, политиковИстертые слова, толпы без лица, тела без голоса, они кричат, звенятИ подступают сквозь стекло, сквозь исступленье, сквозь трупный запахСвоей мечты о правоте, страха своей ничтожности, страха за своюЖизнь, жажды чужой боли, ненависти к дыханию, ненависти к стеклу.Стекло покрывается тонкими трещинами и начинает рассыпаться. Я сижуВ пабе «Гастроном» и допиваю виски. На город наступает ночь.

Политическое

В голове голоса звучат шумят кричат перекрикиваютГолоса не может быть иначе конечно же они в ней адовоВ голове наверное обычно сходят с ума потому чтоОни должны быть в голове не может же быть иначеЧто они потому что конечно же виновата голова вНей воют кричат они голосят – так что конечно же виноватаГолова. Они кричат убей! они так хотят убей! Они себеУбей! Перекрикивают друг друга и кричат другДругу убей и немедленно буквально сейчас нам всем настанетЗемной. Рай. Близок. Как прекрасны они себе, как воют ониРазноладно, бродят и дремлют они, но кричат друг другу убей и намСтанет лучше, и еще сейчас приду и убью, чтобы их, чтобы мнеНастал мой он ведь тут совсем рядом земной маленький сытный райТолько убей убей убей! Он прополз враг и он злой хитрыйКоварный мешает убей. Враг всюду, он прополз, он проползалНам плохо потому что он проползал. О проклятая власть почемуОна, почему она убивает так мало ее тоже нужно убей, ноВключая газету, экран включая, телевизор поющий включая,Включая глаза и оскал, включая дыхание, руки, лодыжки, голосаКричат убей и все станет прекрасным. Но, к счастью,Это только безумие, как у Вирджинии Вульф голоса кричатВ голове. Как счастлив мир, что есть в нем безумие иГолоса, глаза, экраны кричат вопят скалятся только в ней голове.Но как было бы страшно, если бы наяву, а?* * *Закрыть ли дверь, тихо, не надо ею стучатьНе надо хлопать это дурной тон хлопатьДверью, и для кого хлопать в затылок, в лоб, входящийСквозь выпуклое течение времени. Здесь перед дверьюЭтот человек земля, омываемый никем, каждый наш островПена океана выбрасывает на берег ты зовешьЕе одиночеством. Просто привычка звать. Воздушная ряска,Морская ряска. Здесь нет вулкана, его обещали,Ты обошла этот остров и не, ну да, мы оба не,Нет не нашла его хорошим? А, так ты вообще его не нашла?Может, ты просто плохо старалась со всеми? Выбилась из устава.Но как же тогда ты на нем? В кустарниках диких кабанов?Ступенек вниз, ступенек вверх, сирийских роз.Вот тонкая кожа, мышцы боли, связки пены пустеющейЖизни, ноги, руки, тело телеющее, ты его дышишь.Кроликами ты хочешь размножиться, крича ладным хором,Окруженная никого, кроликами ты не хочешьРазмножиться, потому что ты человек? Ты вдруг становившисьПомнишь, что ты человек? Омываемый ничем, но вотДверь, отступающая, уходящая во времени, вот она при —Открывшаяся легкость свободы, и никогда больше боли?Но ты помнишь, как пели гобои, ты помнишь сладость?А удивление? Удивление морем, там в пещере горелиСвечи, города, свечи города, тихо, двери тихо, хлопать нельзя,Ты хочешь закрыть двери острова? Его большеНе будет омывать тина города, сладость гобоев удивления,Ищешь ли ты прощания с прощанием, ищет ли оно тебя?Вот они воющие умножившиеся, но почему ты должнаВыбирать против них? Почему ты поверила, что ты имДолжна? Каждый остров. Остров спиной синевеющий.Пустота памяти. Черная боль памяти. Сладость памяти.Стоишь перед звуком. Тело, горло, мышцыНаполнены молчаливым звуком. Пламенеющим.От него больно. Как легко беззвучно закрыть дверь. ТамОблегчение. Но там больше нет дверей, ты уже виделаУжас. Ты уже увидела сладость. Ты человек.Но сейчас ты можешь выбрать не выбирать навсегда.Не закрывай. Не закрывай тихо. Не закрывай громко.Ты им не должна. Им уже ничего никогдаНе должна. Ты можешь выбрать не из них. Иногда. Никогда.Слушай гобои души. Полнота звука тела. Горький островКак нож, как счастье, как удивление свечи. Помнишь:Синеющий перед небом синеющим.* * *Ты говоришь повторение, с повторениемЗапятой. Как гиена, как кошка,Замирающая у края карниза,Разомлевшая на солнце. Десять процентовЧаевых остаются от жизни по ту сторонуПамяти.

Протока

Черные камни в рукахЧерные камни среди волн заливаКогда среди скал заходит солнце,Хорошо клюет. И рано утром тоже.Красный отпечаток солнцаНа чернеющей воде.На Коровьем острове пасутся коровы,На камне напротив брошеннойЛесопилки живет водяной.В развалинах старой тюрьмыРыбаки хранят рыбу,И она не портится.В ветреные дни лодку сноситК круглому берегу,К развалинам кирпичных стен.У тебя будет вдоволь ворованной рыбы.

Зима

Ночью ступает волна над землей беспросветной беззвезднойСтихией. Инеем медленным делает шаг над безводной темницейРавнины скалистой, валом уходит на край по ручьям водоноснымБесплодным. Краткая вечность земли подступает к морскомуПределу. Свечи огней загорятся на дальних высотах.Вот и февраль наступил каменистый, всецветный,Миндальный. В светлых скалистых долинах ручьиПоднялись многоцветной гекзаметра пеной и речиВысокой закрытой оградой. Темнеет, светлеетСила бурлящего слова в потоках весны изобильной.Мир расцветает прозрачною юностью камняИ жаром беспечным. За холодом голос.Желтых песчаника стен,Сквозь молчанье смотрящихСмысл потаенный открытый,Сжимающих в пальцахУсталых, незрячихСмотрит сквозь пальцыСквозь холодСквозь знакиБез знаковИ мысль непроворнаПульсируетЗастываетДвижетсяК краюВ удивленииВ полноте.* * *В укрытом ущелье слова, в открытой долине словДвижется ручей. Тропа ветвится. Горькие косточки стыдаСпрятаны в звуках, их касаются губы, касаются ладони,Но ладони молчат. В орехе выдоха речи течет ручей;Прошлое и будущее в орехе вдоха. Мир спасет стыд.Гора Кармель нависает дрожью. Ее хребет расправляетКрылья. Ручьем течет апельсиновый сок вдоль языка иПальцев. Губы касаются сладких ногтей, отступают.«Берегись говорящих», написано на камнях, «им легион».Пальцы притронутся к ткани слов, за веками спрячется ихПамять. Надо ли любить непрозрачность звука, темнотыЕго эхо, стыд невысказанного, порывистый ветер души?Один говорил, что поэзия не заставляет ничто произойти.Другой говорил, что поэзия заставляет происходить ничто.Третий – что ничто есть все, и что поэзия происходитВсем. Пальцами, соком на скатерти, взглядом, дрожью горы.Так они касаются, коснутся одиночества души, во взгляде,Сладкая кожура на ладони слова, его горечь, всматриваясьВ глубину, где красота вспыхивает, пугает. СокровенностьТкани влечет, петляет, заглядывая верой и сомнением.Пульсирует сознание, полна взглядом, моргая, на сухих губах,Мокром нёбе. В провале слова, далеко, рядом, расстеленнымВетром, тканью дует, в скорлупе темно, воздух.Не было – и всегда.* * *Черный рваный базальт, бахромою, к кромке воды.Зеленые леса надмирья, пещеры вулкана, зарослиГидрогений. Небо высокое, бессловесное, открытое.Горсть олив – зеленых, серых, твердых; серебряныйСвет цветущего миндаля. Из родника их горечиТечет вода пробуждения. От капели на губах душиОглядывается к пещере света, к свету по ту сторону пещер.Мелкий снег, его раздувает ветер, он густеет. ПоземкаСтруится мимо высокого леса, к дальнему. Густые чужиеМысли, подобранные желания отступают за кромку леса.На столе маленькая чашка на блюдце с широкой тенью,В ней отражен мир молчания, в черноте, дышит, качаетсяВоздух. В темноте кофе отражается взгляд, заглядывает;Разносятся, выплескиваются, ярятся голоса толп.Но взгляд ищет бытие себя в темнеющем. Он не свободен,Он свободен. Но где же он? Как много многословных,Безобразных на свету, источающих злобу, исчезающихВ пустоте времени. Течение искусства неслышно, ужеНезаметно; плаката, крика и клоунады жаждут лица.Но не им искать дальнюю лаву черных пещер вулканов,Не для них летают дельфины над пенною кромкой волн.Даже когда в темноте, явленные острова сохранятЧеловечность. Даже когда на виду, потаенные островаСохраняют душу. Невидимы за страстью невежества,За страстью злобы. Но нога не спустится к бахроме воды,Рука не сорвет цветок, мысль не уснет на теплойПодушке. Потому что выше и сильнее звука ложится тень.Над базальтом, гранитом, морем – синева не встретится с синевой,Руки не встретят оливки, веки не встретит взгляд.Острова одиноки, но море восходит небом, белизною ночи.Над волной и лугом, травой и поземкой, сухие ладони ищут двери.

Р. и Т. К.

* * *О слова желтый воск и острова свободы,Мне снится музыки ушедшей водопад, в долинеПамяти, в долине непогоды, в долине радости, гдеПризрачные всходы восходят городом, рекойИ небосводом, касаньем бытия, забытым камнемСвода, подземным озером, души земным восходом,Незнаньем полноты и полнотой изгнанья, любовьюИ землей, небесной пылью знанья, сияньемСветлых глаз и горечью весны, и снова радостиВ всецветии прощанья, и встречи наугад с бездомнымДомом дара, чье слово, как земля, наполнено водой.Так вспомним же о городе, звучащем, неушедшем, гдеПребывающий ступает по земле, где встреча в крови словаИ золе преобразится вечностью невидимого крова.* * *Глаза возвращаются к пространству памяти,Его высоким долинам, сухому хлебу, поземке,Мягким постелям и изобильным голосам.Здесь она существует, падает, просыпается,Кровоточит, горчит, обманывает себя.Но времени прошлого больше нет. Падаем.Мы падаем в будущее, в сети будущего,Мягкие сети бездумья, говора о себе, свадеб,Новостей и картонных фильмов. Страна,Которую мы любили, больше не существует.Ее и не было.* * *Обгорелый остов ворот и заросший травой проселок,Эти дома сгорели. Сгорели крыши, веранды и кустыПод окном. Мира, в который мы верили, больше нет.Он не был богатым, в нем была надежда, он полон иллюзийБольших и малых. В нем были хорошие люди, были плохие;Плохие люди убивали, подсаживали девочек на наркотики.И это волновало, не всех, волновало кого-то. Иногда.Но это не так. Не волнует ни что. Волнует все для себя.Хороших и плохих людей больше нет. Это признано.Это уже не смешно. Не бывает благородных порывов, бескорыстныхЖеланий. Все это глупости для толп. Но и толпы не верят, зачем им?У каждого свои интересы, а еще, о да, психологические проблемы.У всех теперь психологические проблемы. И это главное.Те, кто бросались спасать, а зачем это было им нужно?Их обманывали и использовали. Но и это не так уж важно,Вероятно. Если не считать растраченные и погубленные жизни.Слава сытым, хитрым и острожным. Они поют себе славу.И все же была весна, весна надежды и весна фантазий, и высокиеГоры земли без края. Во сне в никогда не ступала нога зла,Топталась на горизонте. Там были голубые деревья свободы,Серебряные деревья доверия, там были земли снов о друзьях.Там были улицы, где можно умереть на тротуаре,Но и дома, куда мы могли прийти, и где нас любили.Или нам кажется? Падение прошлого неизмеримо.Не показывая купленные товары, свадебные альбомы,Одинаковых детей, не раскладывая по тарелкамВыжатые слова, не надкусывая сушеные воспоминания,Наверное, там были рады. О, эта радость того, что тебе рады!Или это казалось? Память неизмерима. Или мы были одиноки?Но этих домов больше нет. Они сгорели в тусклом огне времени,А их владельцы покончили с собой под его незаметным грузом —Непосильным грузом полого времени. Многие из умершихЕще живы. Им даже можно позвонить. Но и это не имеет значения.Потому что этого города больше нет.* * *Ты помнишь, как город горел? Горели улицы и переулки?Как в огне полыхали дома, сараи, как несли ведра, багры? Нет,Я не помню тоже. Он горел тихо, он сгорел незаметно.Но ты его не тушил. Нет, ты не тушил. Не кричал, что сивилла.Не плакал от горечи и бессилия перед временем. Не рвал на себе кожуГлядя, не рвал ее от мысли о том, что так заблуждался в этих людях. ИНе продолжаешь путаться, жалеть, выдумывать. О, нет, ты не заблуждался.Нечего там было тушить, сказал ты брезгливо и сытно, незачемТушить старые пожары чужой весны. Ты никогда и не думал, что городЕсть. Просто ел бутерброд и радовался тому, что успел унести все ценное.Да здравствует предусмотрительность! Да здравствует сытый разум!Ты говорил: вы верили в благородство, никогда не видя его.Вы были непредусмотрительны. Никакого не было мы.Город сгорел. Сгорели дома, скаты крыш, сгорели перила памяти.И настал твой день: стучится посыльный с уведомлением о штрафе.Посыльный в форме. Он стоит на крыльце, постукивая по перилам. НоРазве власти теперь есть дело до закрытых дверей памяти? Конечно,До города посыльному дела нет. Он просто принес конверт, синееПисьмо со штрафом. С любопытством читает его. Этот штраф смерть.Объясняет посыльный: штраф полагается за порчу имущества,Памятью вы испортили имущество нации – вас самих.Вы, говорит он, но не было мы, сделали это добровольно.За это полагается смерть, утверждает он.* * *Густая вода зеленая, серая, пятнистаяНеподвижная, всплескивающаяМелкая, укрывающая дно, невидимаяПритягивающая, затягиваюшаяКороткая, нескончаемая, непреклонная,Без граней покров водыБез глаз, без рта покров.Но есть и ониНе уснувшиеНе засыпающиеНад водой сна, над волнами незасыпающие.Пробужденные в боли, в пустоте без формы,Пробужденные и к радости, и к звучанию.Бессонными краснеющими глазами,В человеческую тьму вглядываясь, тьму сердец,В сером тяжелом тумане моря. В одиночествеВглядываясь за море варварства и утраты,В там вглядываясь, по ту сторонуИсчезнувшего во времени и в теплом льдуЦинизма. Нелепые. Но тает, тает море,И остается без изменений.Они тоже, тоже могут уснуть,Хотя и не верят, что способны.Они проснулисьВерой в иное.* * *Над городом дожди, звенящие, наполняющиеразговор и воздух тайной движения, тайной пребывания, взгляда.                                    ЗагадывающиеЖелания не знают загадки. Стоящие перед нейне знают вопроса. Снова спрашиваю о верхушках кипарисов,                                    раскачивающихсяНа ветру, снова спрашиваю о верхушках снов,раскачивающихся под порывами времени. Слова смотрят. Но тайна                                    смотрящих словНе на ветру. Сквозь время смотрят многоглазыебуквы, расширяя мысли, уходя корнями в темнеющие земли бывшего,                                    светлеющиеОстрова возможного. В пространстве глядятбуквы, открывая море, раздвигая зеркала души, оглядываясь,                                    приподнимаясь.Шире и глубже становится тайна, отступая,пребывая широтой взгляда, наполненностью времени, глубиной дуновения.                                    СерыеТучи нечернеют, уходят к голубизне, становятсяМельче и тише, отступая за качающуюся зелень кипарисов, зелень                                    карельскихПихт. Море проступает во взгляде, синевеетпребывающее во времени голоса, уходящего вслед за тучами, дождем,                                    за дыханиемВоздуха. Так на скользящее мгновение тайнапребывания открывается пространством звука, и до краев уже                                    не дотянуться рукой.Сквозь зеленые вершины ветра, сквозь облака,небо над морем наполняет солнце. Дыханием наполняет крыши горы                                    и зелень долины,И уже не дотянуться до границы слова. На мгновение.* * *Смотреть в книгуСмотреть в книгу каккак скользить окном электричкикак открытые ставни на городскую рекукак падать по воздуху в мысль временикак упасть на скалы чужого вопросакак раненый пес в капкане значениякак поцелуй смысла губами радостикак узнавание тела узнаваниемкак полнота чувства в пустотекак жар желания на земле любвикак горечь любви под снегом памятикак высокие огни в ночи городакак тепло фонаря под снегопадомкак маслина под языком душикак запах эвкалиптов ранней осеньюкак чернеющая боль раныкак невидимое теплое море ночьюкак сидеть на камне у края террасыкак жить, видеть, дышать дорогойкак все они, один и ни один.Смотреть чувствовать мыслью наощупьПеред гранью, за гранью, на грани.* * *Вот так лежит оно, расстилается, телом души;Солнечное, сумрачное, обширное, обнаженное,До горизонта, за горизонтом, волнами, кожей.Это ли мироздание? Это ли миром данное?Данное в мире? Здесь ли серебрится надежда?Оливы и сосны скрыты тенью земли, темнеют;Сирень и маки укутаны тенью солнца, рукавами.Сверкающей тенью они полны, незабытыеМежду землею и солнцем, возгласами цикадБьются голосами ручьев, скалистых, лесных.Хрупкие души идут гуськом, затихают, стопы ихКровоточат. Тела идут босые, сытые, затасканные,Кровавые, равнодушные, их много. Не вместе лиСытость пустой души и ноющая хрупкая рана тела?Как заглянуть за край черноты, пустоты, усталости?Звон голосов. Спрашивающий о любви спрашиваетО расстилающемся. Падение страха и одиночества,Бессловесность, боль переполняют чашу голода.Голосозвоние. Кружение нежности и иллюзий, вера,Даль стран, музыка радости, бесконечности полнота.Разбрасывает карты по земле, земле в мире даяния.Карты удачи, судьбы, утраты, обретения? СтраныГористой и равнинной, скрипичной голубизныОзера? Кто разбрасывает? Молчит, дар, сжимая губы.Ты ли себе слепой, ты ли тебе слепому? В дар, даром.Так ложится перед душой, не добавив ни слова, ответЗа существующее, за мироздание, за шаг, за веру —Немыслимая, нелепая, невыбранная, безъязыкая, взглядомЛожится ответственность за несбывшееся, за отвергнутое,Кровью ложится и ложится счастьем, бременем вечности.

Хайфа