Амиго, мачо, сеньорита…

Амиго, мачо, сеньорита…

Владимир Численский

© Владимир Численский, 2020

ISBN 978-5-0051-4619-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Амиго, мачо, сеньорита…

Роман, криминальная драма.

Глава 1

Немного о футболе

(вместо предисловия)

История, которую мы собираемся поведать вам в нашем повествовании, началась вечером, накануне того знаменательного дня, когда в финале кубка УЕФА «Зенит» обыграл «Глазго».

Замечательный выдался год! Еще не стерлась из памяти яркая победа ЦСКА трехлетней давности в розыгрыше аналогичного кубка, и уж совсем живо, во всех красках блистал в памяти тот славный путь, который прошел сам «Зенит» к финалу – разгром «Байера» и «Баварии», шквал зрительских эмоций на трибунах домашнего стадиона в Питере, умопомрачительная стойкость и организованность той пары тысяч болельщиков-питерцев, что сопровождала любимую команду на выездах и умудрялась перекричать десятки тысяч немцев и в Ливеркузене, и в Мюнхене, колыхание множества бело-голубых шарфов и одинокая широкополая шляпа между ними – шляпа Миши Боярского.

Питерцы, как и болельщики всей остальной России, томились ожиданием, еще не зная о грядущей победе, но очень в нее веря, а тем временем к святому городу Петра приближался поезд, следовавший из Москвы, в котором находились двое интересующих нас пассажиров, а если точнее – пассажир и пассажирка. Скажем сразу, что их вовсе нельзя отнести к истинным болельщикам футбола – особенно пассажирку, но пассажира вполне можно было бы отнести к просто болельщикам: много ниже мы попытаемся пояснить, в чем, на наш взгляд, разница между двумя такими категориями – истинными болельщиками и просто болельщиками.

Итак, на календаре значилась дата 13 мая 2008 года.

На всякий случай предупредим, что наша история к футболу имеет отношение лишь постольку – поскольку, это не история о коррупции в футболе, как неправильно может заключить читатель, памятуя о том, что в подзаголовке повествования заявлена криминальная драма, но все-таки футбол играет в ней вполне заметную роль.

Что же касается криминальности истории, то откроем сразу, что она вполне реальна, – то есть, имела место быть в действительности, и чтобы придать вескости данному утверждению, сошлемся на архив Василеостровского РУВД, в котором, как и положено согласно закону, до сих пор хранится довольно пухлая и изрядно потрепанная папка, содержащая дело (увы, автор не помнит, за каким номером), которое завели, блестяще раскрыли и закончили сотрудники оперативного отдела упомянутого РУВД, и в котором изложены не подлежащие сомнению факты, полностью доказывающие правдивость начатого повествования, и потому мы немедленно начнем посвящать читателя во все известные нам подробности:

Глава 2

Куда ведут дороги?

Вопрос, вынесенный в заголовок данной части нашего рассказа, с большой степенью вероятности может показаться читателю глупым – что автор осознает вполне.

И действительно – ведь в конце первой главы ясно сказано, что дорога, согласно имеющимся в нашем распоряжении фактам, вела не куда-нибудь, а именно в Санкт-Петербург, и вела она не откуда-нибудь, а именно из Москвы.

Все так.

Но поставив знак вопроса в конце названия текущей главы, автор имел в виду отнюдь не дорогу нашего повествования, и не вообще все дороги – они, как известно, все ведут исключительно в Рим, – нет; здесь автор озадачился более сложным вопросом – куда чаще всего ведут те дороги, что попадают в содержание того или иного произведения искусства? – будь то дороги из фильмов жанра road movie или дороги, оказавшиеся на страницах романов и повестей. И добавим: небезынтересно понять, кого, к кому или к чему ведут такие дороги.

Так вот: если довериться авторским наблюдениям на сей счет, то получается, что все дороги такого рода – то есть, дороги, художественно вымощенные и художественно же окаймленные – ведут не кого-нибудь, а, как правило, главного героя или главную героиню, и ведут они его или ее не просто куда-нибудь из пункта А в пункт Б, а к судьбоносному или, как минимум, очень важному событию в их героической жизни.

Вспомните хотя бы Дон-Кихота, Д’Артаньяна и даже самого Христа! И если Дон-Кихот и Д’Артаньян, оседлав своих росинантов, отправлялись в путь, стараясь иметь более или менее приличный вид, то Мессия въехал в святой город Иерусалим и вовсе на осле.

Пока прервем наши рассуждения.

Итак, к Петербургу приближался скорый поезд.

Шло то время следования по маршруту, когда до прибытия в пункт назначения остаются считанные километры – когда большой свет в составе еще отключен и пассажиры довольствуются лишь слабым ночным светом, но вскоре его уже должны вновь дать на всю силу, и притихший вагон наполнится шумом и суетой; люди, возбужденные близким окончанием путешествия, заснуют в сутолоке, торопливо, стараясь ничего не забыть, собирая свои вещи, выбрасывая накопившийся за поездку мусор в специальные рундуки, расположенные у заднего туалета, то и дело, наталкиваясь в проходе на проводника, который, следуя правилам, будет обходить их купе, раздавая по требованию использованные билеты и напоминая присутствующим о необходимости своевременной сдачи выданного им при посадке постельного белья.

Картина знакомая.

Но, напомним, до такого момента оставалось еще несколько минут.

В том купе, в котором находились интересующие нас пассажиры, было совсем тихо и спокойно – путешественники не включали даже прикроватные ночники – часы показывали еще только начало девятого, а сумрак за окном еще не сгустился. На все еще не убранном столике мерно подрагивали полтора десятка опорожненных стаканов из-под чая, с дребезжащими в них на рельсовых стыках ложечками – из чего легко выяснялось, что временные постояльцы уютного мирка на колесах оказались большими любителями дорожного чая – впрочем, во время долгого пути по железке едва ли не всякий из нас становится таким любителем.

На верхних полках бесшумно покачивались скатки скрученных матрацев, а наша парочка размещалась на нижних: лежа ничком, подоткнув под голову подушки, прямо в одежде поверх уже освобожденных от постелей матрацев – вниз они перебрались часа полтора назад, когда пожилая чета попутчиков сошла с поезда на какой-то промежуточной станции.

Молодые люди молчали и с наслаждением смотрели в окно, за которым, как на телеэкране, проплывали вечерние пейзажи, разбавленные уже зажженными огнями пролегающей параллельно железнодорожному пути автострады, огнями заправок, а порою и мотелей – все говорило о приближении к большому городу. И чудо-кадр завораживал – в нем было нечто навсегда пленявшее душу.

Девушка держала в руке плитку шоколада и, время от времени отламывая от нее дольки, с вопросительным лукавством взглядывала в сторону спутника, а затем прямо под столиком на вытянутой руке протягивала их сначала ему, предлагая полакомиться, а потом, когда он всякий раз отрицательно и упрямо встряхивал вихрами, она, вновь лукаво улыбнувшись, с видимым удовольствием отправляла дольки себе в рот, а затем снова сосредоточивала все внимание на том, что виделось за окном.

В самом купе было гораздо темнее, чем на улице, и лица молодых людей лишь на доли секунды выхватывались из сумрака слабым отблеском убегавших огней, и потому нельзя с определенной точностью сказать, как они на самом деле выглядели.

С некоторой степенью вероятности можно взять на себя смелость предположить, что молодому человеку либо не минуло еще и тридцати, либо немного за тридцать перевалило, заметить, что пряди его волос отливали цветом черного металла; но зато уверенно можно, несмотря на то, что пассажир лежал, заключить, что он великолепно сложен – высок, строен и жилист – из тех, кого называют «поджарыми», и кто, как правило, пользуется большим успехом у противоположного пола и настороженным уважением своего.

Его спутница в полумраке производила впечатление блондинки – хотя такое утверждение весьма сомнительно. Скорее всего, волосы у нее были мелированы, но статью, вне всяких сомнений, она отличалась отменной: очень миниатюрная, изящная и гибкая, она напоминала отдыхающую на ветви дерева после удачной охоты молодую рысь, отличаясь прямо-таки физически ощутимой юностью и свежестью.

Впрочем, у нас еще будет возможность дать более подробное описание наших молодых людей.

Но, хотелось бы предупредить сразу, эти молодые люди, хотя и займут важнейшее место в нашей истории, тем не менее, главными ее героями, видимо, не станут. Хотя, – как знать! – предоставим судить обо всем самому читателю, после того как он полностью ознакомится с текстом.

Здесь автор попросил бы читателя вспомнить, чем начиналась глава. Да! На этот раз дорога вела не героя к знаменательному событию его жизни, нет! Дорога вела само Событие к главному герою.

Что ж, теперь пришло время познакомиться с самим главным героем. К слову сказать, кому-то он запросто может показаться, скорее, антигероем.

Но, как говориться, – чем богаты, тем и рады:

Глава 3

Пробуждение героя

(или антигероя?)

В голове было темно и пусто. Лишь на самом донышке оглушенного сознания трепетала какая-то смутная мысль. Какая?

Душу беспокоила тревога, хотя причины ее тоже не осознавались.

Он с трудом разлепил веки и попытался осмотреться, чтобы понять, куда его занесло, но, увидев над головой знакомый, до самых мелких черточек изученный им, потолок, сразу испытал некоторое облегчение.

«Слава Богу! Все-таки я дома!» – сообразил он.

Но, несмотря на столь успокоительную мысль, тревога не только не исчезла, а, пожалуй, даже несколько разрослась.

Он слегка потер лоб влажной ладонью, пытаясь уловить ту смутную мысль, что вынудила его пробудиться, и наконец, тряхнув головой, кое-что понял – хотелось в клозет – прежде всего. И второе – очень хотелось пить. При этой мысли, когда он попытался ощупать языком пересохшее небо, его кадык судорожно дернулся. Но проблема была в том, что намерение немедленно выбраться из постели и осуществить свои столь естественные желания, казалось совершенно неосуществимым – такой поход именно сейчас представлялся невероятно мучительным мероприятием. Потребовалось бы фантастическое усилие воли. А сил у воли почти не осталось – он чувствовал. Безусловно, надо было вставать, но он решил лежать до последнего.

Но, едва он такое решение принял, как та самая трудноуловимая мысль, с которой начался для него тот, как выяснится впоследствии, сложнейший день в его жизни, вдруг оттолкнулась от дна сознания и, озарив его яркой дугой, поднялась к самому верхнему краю и предстала там во всей своей полноте – все время до его слуха со стороны ванной доносился плеск воды.

«Черт! – в сердцах ругнулся он. – Забыл вчера выключить!» И далее мысли понеслись стремительно: «Залил соседей с нижнего этажа! Теперь опять хлопочи – ремонт им делай! А скандалы?!»

Его словно вскинула с постели взведенная кем-то внутри него жесткая пружина, но тут же виски пронзила острейшая боль. Все-таки удержав равновесие, что в тот момент оказалось довольно-таки непростой задачей, он застонал и, нащупав голыми ступнями разбросанные по полу шлепки, волоча ноги, словно стоя на лыжах, шаркая по истертому и потемневшему от времени паркету, не спеша, сообразив, что теперь-то торопиться не имеет никакого смысла, что пара лишних минут никакой роли не играет, поплелся в санузел – и едва не упал. На время приостановившись, он переждал, пока уляжется головокружение, а заодно и позыв тошноты, а затем двинулся дальше, упрямо нахмуренный, но уже полный решимости довести начатое до конца, как солдат на поле боя, готовый полечь костьми ради выполнения приказа.

Свет в санузле горел – что было видно сквозь приоткрытую дверь. Потянув дверь на себя, он, изумленный, замер: в доверху наполненной ванной лежала она. Кто она, он не знал. Но – она была.

Мокрые, светлые, резко мелированные волосы, облепив короткими прядями ладную юную головку, хорошо подчеркивали ее красивую форму и посадку на изящной шее; прямые, еще совсем мальчишеские плечи отличались той некричащей грациозностью, которая привлекает к себе похотливые взгляды не только ровесников-подростков и молодых мужчин, но и мужчин более зрелого возраста; грудь – увы, ее грудь абсолютно нельзя было разглядеть, так как ее надежно укрывал слой обильно напененной воды, но воображение нашего героя быстро дорисовало ему не только форму груди незнакомки, но и все остальные невидимые части ее тела. Глаза незнакомки плотно прикрывались веками – она словно спала, но по всему ощущалось, что такое простое лежание в воде приносило ей огромное удовольствие. Пар, подымавшийся кверху, искривлял пространство, и оттого лицо ее казалось почти загадочным и даже, можно сказать, потусторонним.

Пробыв в таком нелепом положении секунду или две, он, наконец, отпрянул назад.

– Извините, – только и смог он выдавить из себя, притворяя дверь, когда заметил, что девушка лениво приоткрыла глаза и глянула в его сторону.

В ее взгляде изумления не было и в помине, более того – заметив его, она по-свойски улыбнулась и тут же лениво вернула веки на прежнее место.

Происходившее выходило за пределы его понимания, но кое-что он все-таки сообразил: «Значит, мы знакомы, – подумал он нерешительно, притаившись в коридоре. – Но, черт побери, каким образом? Как она сюда попала?»

Оглядевшись по сторонам, осмотрев вешалку и ничего там не найдя, он скосил глаза вниз и под полкой для обуви углядел-таки летние светлые кроссовки небольшого, явно девчачьего размера. Не без труда наклонившись, он взял их в руки, поднес к самому носу и зачем-то понюхал, затем, недоуменно хмыкнув, вернул на место.

Он усиленно шарил по закоулкам памяти, истерзанной принятым вовнутрь накануне алкоголем, но – ответ там даже не брезжил.

Раздумывая, он прошел на кухню. Там его встретил полный бардак! – на расстеленной на столе газете стояла банка с маринованными огурцами и плоская тарелка с объедками тех же огурцов, между ними впокат валялась опорожненная досуха бутылка из-под водки, другая же – полная наполовину – стояла впритык к стене, а подле нее – видавшая виды, с горкой нагруженная пепельница.

«Я же вчера ездил на днюху и пил там! – подивился про себя он. – Почему же дома такой свинарник?! И кто все это в себя влил? Неужели, я сам – в компании с нею?! Ну и дела!»

Не находились ответы и на такие, в общем-то простые вопросы.

В стене между совмещенным санузлом и кухней, под самым потолком располагалось небольшое оконце, под которым стоял довольно высокий и древний комод, на котором хозяин небольшой однокомнатной квартирки, находившейся на третьем этаже старого дома хрущевской постройки, куда мы с вами удосужились заглянуть, как правило, неделями коллекционировал немытую посуду.

Пытаясь освежить тусклую память, он передвинул к комоду ветхий стул, отгреб широким круговым движением руки накопившуюся там к тому знаменательному дню посуду и, используя стул, как ступеньку, забрался на комод, взгромоздив тело на согнутые в коленях ноги, чтобы вновь, и теперь уже исподтишка, но внимательнее разглядеть странную гостью со своеобразного наблюдательного пункта.

Девушка, ничуть не подозревая о столь недостойном порядочного мужчины по отношению к ней поведении, по-прежнему нежилась в ванной.

Он, поворачивая голову так и сяк, рассматривал ее в самых разных ракурсах, но тайна ее появления в его доме так и оставалась тайной, хотя он и успел пристально разглядеть ее узкие овальные коленки, торчащие над водой, и, как истинный ценитель женской красоты, безошибочно предположил исключительную стройность ее ног. Тут на беду он, забывшись, случайно задел стоявшую прямо у его колена грязную и пустую эмалированную миску, и та с грохотом сверзилась вниз и с неприятным и громким визгом закрутилась по полу, как волчок.

Девушка отреагировала на звук сразу, и как бы он живо ни постарался укрыться от взгляда в упор ее вдруг широко распахнувшихся глаз, она его все-таки успела заприметить, но, если б он задержался в своем подглядывании еще на секунду, то понял бы, что ее такой возмутительный его поступок нисколько не смутил и не рассердил, о чем красочно свидетельствовала та легкая и понимающая улыбка, что, соскользнув на ее губы, немного их искривила.

Слетев вниз с комода, уже не пользуясь стулом, как подставкой, немного подвернув ступню, он тут же прихлопнул пострадавшей ступней предавшую его миску, накрепко припечатав ее к полу. Затем, водрузив миску на место, быстро прошел в комнату и принялся напяливать на себя брюки – нельзя же, в самом деле, разгуливать столько времени почти голышом – в одних трусах! – пусть и по собственному дому, когда в доме обретается невесть кто и невесть как туда попавший, особенно, когда этот «невесть кто» представляет собой прямо противоположный пол, да еще и в виде далеко не самой худшей его представительницы.

Натянув на себя ради соблюдения приличий еще и майку с коротким рукавом, почему-то оценив предварительно свое отражение в висевшем у самого косяка входной двери в зал старом зеркале с облупившейся порядком амальгамой, он попытался пригладить всклоченные в тяжелом сне волосы, с неудовольствием про себя сей факт отметив, и, уже не так вяло, даже решительно, вновь направился к санузлу. Слегка пару раз стукнув в полотно двери, он немного ее приоткрыл и, не заглядывая за нее, стараясь, чтобы голос его звучал как можно беззаботней, спросил:

– Извини, ты скоро?

– Еще десять минут, Кеша, – немедленно, как ни в чем не бывало, донеслось оттуда. – А что ты хотел?

«Кеша? – спросил он у себя мысленно. – Какой еще к дьяволу Кеша? Разве я – Кеша? – и так же мысленно чуть погодя прибавил: – Узурпировала гальюн, и еще спрашивает!»

Он кашлянул, но результаты размышлений незнакомке сообщать не стал, и вновь обратился к ней:

– Послушай! Мне бы это… До унитаза добраться.

– Да ты иди, не бойся, – как сто лет знакомому, отозвалась девушка, – я глаза закрою…

Ее непосредственность ошеломляла.

«Что за чертовщина! – яростно подумал он. – Какая нахалка! Как у себя дома! Можно подумать, что она здесь давно живет и прописана! Разговаривает, как с сожителем или как сестренка! – А у него ведь на самом деле была сестренка, но разве так она воспитана?! – Лизка никогда бы так себя не вела даже с ним, а не то, чтоб с кем-нибудь посторонним!»

Подумав так, он вторично кашлянул и, вновь немного приоткрыв дверь, решительно в образовавшееся пространство сообщил:

– Не-а, я так не могу.

– Скажите, пожалуйста, какой стеснительный! – тут же, без малейшей тени смущения в голосе, среагировала на его реплику странная купальщица.

Это уже было слишком!

Прикрыв раздраженно дверь, он еще немного подле нее в раздумьях постоял, а затем вернулся в зал и с ходу плюхнулся в массивное кресло. Только тут он обратил внимание, что диван, на котором он спал, был разобран во всю ширину, хотя он никогда так не делал прежде – за исключением тех случаев, когда у него ночевали женщины.

«Что же все-таки было? – сумрачно думал он, тупо разглядывая диван. – Я что, подцепил ее вчера где-нибудь по дороге домой? Или, быть может, она меня? Но тогда почему она называет меня Кешей? А был ли вообще секс?»

В принципе, ничего против секса с такой милашкой, он, конечно, не имел. Но, судя по тому, как он себя наутро чувствовал, его организм полностью отрицал наличие секса в его жизни прошедшей ночью. Да и, как правило, он в таком состоянии был просто не расположен им заниматься.

«Да меня, наверное, вчера вечером самого трахнуть можно было, а я б ничего не почувствовал. – С сарказмом подумал он. – Но тогда, возможно, я притащил ее к себе домой, потянул в постель, а сам попросту вырубился? Да, так вполне быть могло бы. Но тогда из-за чего весь сыр-бор? Упустить такую милашку! А с другой стороны, слишком уж по-свойски она себя со мной ведет. Так вальяжно себя дамочки ведут лишь после удачного секса, – решил он, – да и то, лишь до тех пор, пока не выпишешь им по такому счету тормоза. А если все-таки не было ничего? Тогда надо все у нее технично выведать, да и постараться наверстать упущенное немедленно! А то ведь, даже если что и было, ведь тело ничего не чувствует. Вообще, по совести говоря, на месте этой милашки сейчас должна была быть Лерка. Но насчет ее припоминается, что будто бы с нею изрядно поругался вчера».

Мысли не давали ему покоя, но цепь событий предыдущего дня в памяти никак не восстанавливалась. Он помнил, что вчера поехал на день рождения к Нике, которое отмечалось попросту, в домашних условиях – в целях экономии. Никин дом располагался на Староневском – неподалеку от Московского вокзала. Во время торжества Никой планировалось помирить его с Леркой, с которой он не виделся уже, наверное, с месяц; которая в свою очередь для подтверждения добрых намерений грозилась специально для него притащить с собой в Никин дом какого-то богатого клиента того рекламного агентства, где она работала – будто бы владельца крупной охранной фирмы; и развести дело так, чтобы тот крутик подыскал для него – Леркиного дружка – теплое местечко с приличными лаве. Возможно, даже телохранителем. Но, похоже, вместо примирения с Леркой, вышла ссора с самим крутиком – кажется, Николаем, а может и нет – тут уже все помнилось тускло, но вроде бы точно тот железно запретендовал во время пьяного застолья на то, чтобы стать Никиным женихом либо попросту пользовать ее время от времени, попутно подбивая еще клинья и под Лерку. И, как ни печально, пришлось разбить тому Николаю нос. Что было дальше? Дальше ничего не вспоминалось.

Из коридора донесся, наконец, звук приоткрывшейся, а затем закрывшейся двери, последовавшие затем тихие звуки неторопливых шагов девушки, и в итоге она сама, в халатике, просушивая попутно волосы большим полотенцем, вошла в комнату, мило ему улыбнувшись сразу с порога.

«Халат, полотенце – все не мое!» – машинально отметил про себя он.

– Кеша, я все, можешь идти, – сообщила она и, усевшись в точно такое же массивное кресло, что и то, на котором восседал он, расположилась в углу комнаты у самого окна – прямо за журнальным столиком, который теперь их разделял, где несколько вычурно красовалась латиноамериканская соломенная шляпа с огромными полями – Леркин подарок на его день рождения годичной давности, и небольшая лампа светильник – тоже Леркин подарок, но не по случаю, а так просто – чтоб ей самой было уютно, когда она оставалась у него.

Слова девушки он проигнорировал – оставшись на прежнем месте, не шелохнувшись, он пристально и настороженно изучал ее. Да, он не ошибся: она действительно оказалась весьма привлекательна лицом и чудесно скроена телом.

Хотя и понимая, что ее изучают, она все же оставалась непринужденной или, по крайней мере, старалась именно так выглядеть. Вновь мило улыбнувшись, она слегка наклонилась вперед и совершенно неожиданно для него извлекла из-под столика большую дорожную сумку, которую он до того момента не замечал, и принялась доставать из нее вещи: фен и косметичку водворила на столик – рядом со шляпой, потом достала огромную куклу-пупса, которая занимала, наверное, не меньше половины всего объема сумки и, оглянувшись по сторонам, подыскивая подходящее по ее мнению место для своего монстра, наконец, «дотумкала»-таки пристроить эту несуразицу позади себя – сверху на спинку кресла.

Заметив тот весьма недружелюбный взгляд хозяина, которым он отследил столь дикое (по его мнению) перемещение пупса, она вновь улыбнулась и невозмутимо продолжила свое черное дело: аккуратно выпластала из сумки комплект одежды на тремпеле и, секунду подумав, вскочила с кресла и все так же невозмутимо пристроила его поверх гардин, зацепив крючком за перекладину ломбрикена. Помещение наполнилось тонким и приятным ароматом французских духов. Затем вынула из сумки пару туфель и, вмиг осмотревшись, попросту поставила их на телевизор.

– Пусть пока здесь постоят, – как нечто само собой разумеющееся, сообщила она, констатируя свершившийся факт.

«Девчонка совсем распоясалась, – гневно подумал хозяин, – пора тормоза выписывать!» – но, тем не менее, решив досмотреть весь спектакль до конца, смолчал.

Девушка же вновь плюхнулась в кресло, попутно одарив хозяина самой обезоруживающей улыбкой, на которую только оказалась способна, и, выдернув из розетки нависавшей прямо над столиком штепсель светильника, воткнула вместо него вилку своего фена и принялась с видимым удовольствием сушить и укладывать свои не длинные, устриженные в каре, волосы.

Чтобы хоть как-то снять нараставшее внутри него напряжение, хозяин резко поднялся с кресла, быстро и привычными движениями скатал постель, водрузил ее на антресоль одного из шкафов старого, как почти все в его доме, гарнитура, и, собрав диван, вновь уселся напротив девушки.