Дашенька. Роман

– Нет, ну ты погляди на него! – опять изумлённо повторила Мария за неимением других слов и повернулась за поддержкой к дочери.

Даша весело расхохоталась. Не удержавшись, засмеялась и Мария.

– Садись за стол, лихоманка, – сдаваясь, махнула она рукой.

Увидев впереди Кирилла, Костик остановился. Кир тоже увидел их и теперь стоял, опершись на топор.

– Мне это… оказывается, совсем не в эту сторону надо, – пробормотал Костя и, к удивлению Даши, круто повернулся и пошёл назад.

– Чего ему от тебя надо? – недовольно спросил Кирилл.

– Да ничего. Так, сказал, что ему по пути.

– Ну-ну, я вижу, как ему по пути.

– Он что, тебя испугался? – засмеялась Даша.

– Мало ещё испугался. Этот шалопут третьей дорогой обходить тебя будет.

– Ой, брось, Кира! – с укором сказала Даша. – Чего ты?

А время знай себе, идёт: худое ли у человека, радостное ли – всё ложится во Время-реку и уплывает вдаль. К человеку же, не спросясь, подступают новые испытания, и новые радости, и новые печали. И не заставить Время-реку вспять потечь, ни даже приостановиться на коротенький миг – не трогают её ни мольбы, ни слёзы, и сами мольбы точно так же канут в мутных тихих водах и уйдут прочь… прочь…

Подошёл к концу август. Вдоволь нагляделись Кирилл с Дашей на дожди-звездопады, желания на падающую звезду загадывали. А там начался сентябрь, а с ним и последний Дашин школьный год.

Аллочка первого сентября в школу не явилась, и ни второго, ни третьего. Лишь недели через полторы осчастливила она школьные стены своим появлением – повзрослевшая, загорелая нездешним загаром, волосы выцвели на жарком солнце до льняной белизны. Сама же Алла стала ещё красивее: смуглая эффектная блондинка с фигурой супермодели из модного журнала.

– Ах, мы в круизе были, – с томным небрежением отвечала она на расспросы одноклассниц. – С кузиной и её женихом.

За полтора месяца, пока Аллочка не была дома, за обилием впечатлений как-то подзабыла она домашние свои проблемы. Да и уверена была, что теперь они сами собой разрешились. Право, с какой бы стати Кирке столько времени за одну юбку держаться, когда все знают, он бабник известный и постоянством никогда не отличался, пенки снял – и дальше. А оказалось – всё ещё держится он за Дашкину юбку и бросать её не собирается, как пришили его! Это был удар. Как же так?! Полтора месяца Аллочка чувствовала себя королевой. Какие мужчины дарили ей цветы и комплименты! Смотрели с восторгом! Да ей бы только пальцем шевельнуть – любой бы псом лёг у ног! А этот… чурка деревенская… что он о себе думает?! И Дашка! Ведь не подошла даже, когда девчонки окружили, охали и ахали на сообщение о круизе, расспрашивали, ловили каждое словечко! А эта сидит, учебник листает, будто невесть что найти там собирается! Лишь бы только назло ей, Алле!

Алла места от злости не находила – всю радость эта уродина тощая ей испортила! Если б не Дашка, Аллочка и тут себя королевой бы чувствовала. Снисходительно повествовала бы о летнем путешествии, о поклонниках, каких эти замухрышки-одноклассницы только в кино видели. Да они все в рот бы Аллочке заглядывали! Нет, всё, всё Дашка испортила!

А на предпоследней переменке ещё того хуже случилось. Погода солнечная была, теплынь летняя, даром, что сентябрь на дворе стоял. Из душных классов все на двор повысыпали. Малышня игры затеяла: девчонки прыгали по расчерченным мелом классикам, пацанята шныряли меж большими, то ли догоняя друг друга, то ли прячась.

И тут остановилась у школьной ограды машина, и в кабине Аллочка увидала Кирилла. У неё аж сердечко ёкнуло от радости: ну-ка, Кирка, давай, глянь на меня! вот я какая! А он помахал рукой: «Общий привет!», по Аллочке глазами мазнул. Видел! Она не ошибалась, он её видел, и… ничего… Скользнул глазами мимо, разулыбался… Дашке! А она прям засветилась вся… Подошла быстренько… как собачонка на свист подбежала. Кирка чего-то сказал коротко, перекинулись словами… глаза бы не глядели!

Аллочке так тошно стало, аж живот заболел.

– Девчонки, я домой пошла. Скажите, что заболела.

– Ты и правда, бледная какая-то… Может, к медичке зайдёшь?

– На фига она мне, ваша дура-медичка!

Алла повернулась и пошла в класс, вещи свои забрать. Ноги показались чужими, как ходули негнущиеся. Шла на этих ходулях и думала, что все смотрят ей в спину и ухмыляются, подсмеиваются…

Аллочка ещё за дверью услышала стрекот печатной машинки, и это подлило масла в огонь её раздражения.

«Секретарша у неё, интересно, для чего юбку протирает? Пусть бы она и таскала работу домой, и стучала бы там себе, сколько влезет! Нет же! Мамочке обязательно надо притащиться с этим и долбить, долбить. Дятел! И плевать ей, что у меня голова раскалывается!» Алла забыла, что у неё вроде бы совсем не голова болит, а живот.

Хмурая, что осенняя туча, она вошла в комнату, где работала мать.

– Аллочка? – удивлённо глянула на дочь Галина Георгиевна. – Что так рано сегодня?

– Голова болит, – буркнула та недовольно.

– Голова? Вот, тебе на! Ни с того ни с сего. Ты голодная?

– Нет. Не хочу ничего.

– Ну иди, приляг, золотко моё, отдохни. Я сейчас закончу и приду к тебе. Мне чуть-чуть осталось допечатать.

Алла прошла молча и села на диван. Галина Георгиевна вопросительно посмотрела на неё, но ничего не сказала, снова принялась за работу. Некоторое время Аллочка молчала, потом объявила:

– Я выхожу замуж.

Галина Георгиевна оторвала взгляд от клавиш и поверх очков посмотрела на Аллу.

– Вот как? И кому так повезло? – она решила поддержать шутку дочери.

– Кирке, придурку этому!

У Галины Георгиевны брови поползли вверх:

– Неужели он сватался к тебе? – рассмеялась она. – В самом деле – придурок!

Отсмеявшись, сказала:

– Ой, Аллочка, не смеши ты меня! Дай я закончу, это срочно, – и повернулась было к машинке, но то, что произошло дальше, заставило её о работе забыть.

Алла подхватилась с дивана, в ярости подскочила к столу и смахнула на пол толстую папку, лежавшую перед Галиной Георгиевной, – листы документов веером разлетелись по паласу.

– Да! Кирка придурок, олигофрен! Втюрился в эту Дашку! Но женится он на мне, а не на ней! Тебе понятно?!

– Аллочка… – Галина Георгиевна опешила. Она, в общем-то, привыкла к неожиданным желаниям и внезапным капризам, но вот такой, как сейчас, она никогда ещё свою дочь не видела.

Алла была как будто не в себе. Кровь прилила к лицу, оно побагровело. Красивые волосы обычно выглядели прекрасно даже в живописном беспорядке, но сейчас казались растрёпанными, всклоченными. Большие глаза как будто воткнулись в Галину Георгиевну, и в них она не узнавала свою милую Аллочку. Напротив, как взведённая пружина, стояла чужая Алла, злобная, ненавидящая её непонятно за что. Казалось, ещё мгновение, и она кинется на мать и будет колотить, колотить своими кулачками куда попало.

– Алла, деточка, успокойся… – Галина Георгиевна встала, тихонько обняла дочь за плечи, привлекла к себе. – Всё будет, как ты хочешь.

Алла отстранилась, упёрла в лицо матери колючий взгляд:

– Он женится на мне?!

– Конечно! Конечно, женится. За счастье небывалое сочтёт, ещё и благодарен будет! Успокойся, моя хорошая. Да было бы об ком так переживать! – уговаривая дочку, Галина Георгиевна тихонько повела её к дивану, села рядом. – Кто посмел обидеть мою золотую, мою красавицу?

– Я красивая? – требовательно посмотрела Алла. Вспышка непонятной ярости, так испугавшая Галину Георгиевну, ушла, но глаза всё ещё были жёсткими, злыми.

– Господи, Аллочка! – от изумления Галина Георгиевна всплеснула руками. – Да тебе ли об этом спрашивать?! Такой красоты, какая у тебя – одна на тыщу, да и то, едва ли. С таким личиком, с такой фигуркой, да у тебя, знаешь, какой муж будет? Он тебя золотом за одну красоту осыплет!

Алла дёрнулась и резко села, с неприязнью глядя на мать.

– Я же тебе сказала!

– Да про Кирку-то я уже и не говорю! Этот вообще будет тебе ноги мыть и воду пить! Правда, о чём тут расстраиваться? Ты лучше ляг и усни, – она подложила под голову Аллочке подушку, укрыла своей большой вязанной шалью, в которую любила завернуться, и села поближе. – Ах, глупенькая, нашла о чём переживать! – она стала тихонько гладить дочку по голове. – Закрывай свои глазоньки, усни, моя девочка, моя красавица. А проснёшься, и всё будет хорошо…

Сколько раз Аллочка вот так, как сейчас, обиженная, расстроенная, лежала с закрытыми глазами и слушала тихий материн голос, и тёплая рука гладила её волосы, и она знала, что, и в самом деле, всё будет хорошо, уж мама об этом позаботится. И от маминой нежности и её любви, для которой преград не существовало, Аллочке становилось так уютно. Уходили все недовольства и беспокойства, и такое умиротворение нисходило на неё, что она, обычно, сладко засыпала. Так же случилось и теперь – достаточно оказалось маминого слова, чтобы улетучились все треволнения и переживания дня.

Галина Георгиевна сидела рядом со спящей дочкой и любовалась ею.

«Выросла моя малышка, – думала она, с улыбкой глядя на дочку. – И игрушки другие понадобились. Надо же, – замуж! А губа у малышки не дура, ишь, какого самца выбрала. Самого-самого».

Галина Георгиевна и сама при случае любовалась на парня, а какая баба могла на него равнодушно глядеть? К тому же, прокурорша была довольно цинична, про любовь и прочую романтику давно всё знала, а так же и про их точную стоимость, которая, в зависимости от обстоятельств, была ниже или выше, но никогда – слишком высока. На Кирилла она, бывало, посматривала оценивающе, и где-то глубоко слегка завидовала тем, с которыми, она знала, парень водил шуры-муры. Но всерьёз Галина Георгиевна никогда не ставила себя и его рядом. Зачем он ей? Испытать очередное разочарование, как чаще всего бывало? А этот парнишка… что он может знать и уметь, мужлан? Каким таким тонкостям обучили его деревенские клуши?

А Аллочка, глупышка, клюнула на заманчивую игрушку. Галина Георгиевна улыбнулась и покачала головой. Да если бы девочка и завладела этой игрушкой, так он, наверняка, скоро надоел бы ей. К игрушкам она никогда не привязывалась и не жалела их: когда надоедали – ломала.

Ах, да пройдёт это у девочки! Завтра-послезавтра успокоится, и Галина Георгиевна найдёт, какими словами и какими посулами изменить дочкины прихоти. Шоферюга, неуч, безотцовщина! Такой ли Аллочке-красавице нужен мужчина? Нет уж, Кирилл, выкуси, этот цветочек не тебе срывать. У дочки будет такое будущее, о котором мечтает Галина Георгиевна. За рубеж она будет так же запросто ездить, как другие в соседнюю деревню ходят. Она услышит слова восторженных комплиментов в самых элитных столичных обществах. Денег, разумеется, у неё будет… ой, много! Аллочка стоит дорого. А о нарядах и украшениях и говорить нечего!

Галина Георгиевна обнаружила, что сидит и улыбается своим мечтаниям. Спохватилась и оглянулась на рассыпанные по полу бумаги: «А-а, плевать! Аллочкин покой дороже».

Прокурорша и не вспомнила о какой-то Дашке, упомянутой дочкой, мол, втюрился в неё Кирка! На эти слова Галина Георгиевна и внимания-то не обратила.

Глава 8. Матери

Вечером того же дня Мария нежданно-незвано пришла в дом Кирилла. Татьяна, матушка его, обернулась на стук двери, лицо посмурнело.

– Вечер добрый, – поздоровалась гостья.

– Проходи, Мария, садись к столу, ты как раз к чаю. Мы со старой почаёвничать собрались.

Отвернулась было к плите, где чайник закипал, шумел сердито, да не удержалась, опять повернулась к Дашуткиной матери:

– Только, Мария, ты, если на Кирилла пришла с обидами, так я-то ведь что могу? Он такой у нас… если чего решит, так его не своротишь.

Старая бабушка близоруко щурилась на гостью.

– Ой, что ты, Татьяна! Я и пришла – вроде повиниться, что ли. На сына твоего не наудивляюсь. Это правда, что он своего добьётся, хоть ты тресни, я уж заметила. А только… – она как бы недоверчиво-удивлённо покачала головой. – Как ты его такого вырастила, Татьяна? Настоящий мужик, хозяин!

– Я вырастила! – насмешливо повторила хозяйка. – Чего я там могла вырастить? Сам поднялся, откуда что взялось. Правда, что заботливый да хозяйственный. Просить иль напоминать не надо ни об чём, весь дом в руках держит, всё хозяйство.

– Да ведь он теперь и об нашем так же заботится! Мне аж неловко, я ж как его гнала. Тебе жаловаться приходила. А теперь – сколь уж раз спасибо ему сказала! Он-то вроде и не помнит никакого зла, а мне иной раз смотреть на него неловко. Вот, пришла хоть тебе про это сказать.

– Это ничего, – улыбнулась Татьяна. – Кира добрый, и понимает всё. Ты ведь тоже не со зла. Нешто не понятно. А Дашуня чего? Не переживаешь больше, мол, обидит?

– Нет, Татьяна, нет! Какое там обидит! На руках носит.

– Дай им Бог, – улыбнулась мать. – У нас с тобой, как погляжу, жизнь у обоих не шибко задалась, так хоть на деток бы порадоваться.

Она поставила на стол ещё одну чашку, налила чаю.

– Мама, ты с вареньем или с сахаром будешь? – спросила она свекровь.

– Сахарку мне, сахарку положи.

– Гляди, не обожгись, потихоньку, – предупредила заботливо старуху. – А ты, Мария не стесняйся. Вот, хошь варенье бери, малиновое. Это уж нонешнее.

– Не сердишься на меня? – спросила Мария, медленно помешивая ложечкой чай.

– Я и не сердилась. На что было серчать? Нешто не знаю, какая слава вперёд сынка моего бежит? Так понятно, какая тебе, матери, от такого кавалера радость? Тут не знаешь, на кого и серчать надо. На Кирилла? Дак на него тоже, – могу ли я?

– Кира хороший у нас, хороший, – подала голос бабуля. – Вы его не забижайте. У него душа мягкая.

– Это правда, – покачала головой Татьяна. – Поглядишь на него – как стенка каменная, надёжный, твёрдый. Не пробьёшь. А он не в панцире, нет, мягкий он, как дитё. Его ранить легко.

– Да неужто так?

– Правду говорю. Я сама иной раз забываю, кажется, сколь не вали на него, все свезёт, любую беду руками разведёт и за спину откинет. Сам себя так ставит, не пожалуется никогда, не скажет, что не могу, мол, нет, всё умеет, всё может. И вроде его ничто не возьмёт. А, иной раз, вдруг как-то откроется, и такая жаль на меня найдёт, до слёз… «Ах, дитёночек мой, – думаю, – не от сладкой жизни ты с малолетства привык хозяином себя выказывать, все главные заботы в доме на себя брать, не по годам…»

…Даша услышала, как перед домом просигналила машина, и заторопилась выйти к Кириллу – удивительное дело, она давно уже могла отличить сигнал его грузовика хоть среди сотни других.

– У тебя что, рабочий день ещё не кончился? – удивилась она.

– Скотницы попросили соломы привезти. У них там для телят на подстилку нет ничего. Поедешь со мной?

– Да я уроки учу.

– А, ну тогда конечно! Вдруг завтра пару схватишь?!

– Ой, да ну тебя, Кир! – засмеялась Даша. – Нет, чтобы поддержать, условия создать, так нет, ведёшь себя как двоечник, ещё и добрых людей c панталыку сбиваешь.

– Ну, – развёл Кирилл руками, – извиняйте нас, неучей и хулиганов. За людей не знаю, людей нам тут не надобно, а тебе условий хоть сколько создам! Вот поехали со мной, по дороге я буду проверять, как ты уроки учишь. Расскажешь, что задали. Про всякие синусы-косинусы перескажешь мне, или чего там у вас завтра? Да-а-аш… Поехали, а? Мне без тебя скучно. У меня уже рефлекс условный, понимаешь, в это время я должен к тебе бежать. С рефлексом не поспоришь.

– Слюна выделяется, да? Как у собачки Павлова?

Кирилл расхохотался:

– Дашка, ты язва! Ты едешь или нет?!

– Ну, а что с тобой делать? – Даша накинула на дверной пробой щеколду и забралась в кабину.

Кирилл, широко улыбаясь, смотрел на неё.

– Кому мы тут, интересно, лыбимся? – высокомерно спросила Даша.

– Тебе.

– С чего бы это?

– Телята без подстилки сидят, а я тут уговариваю тебя три часа.

– Да-а-а, это, конечно, причина от уха до уха улыбаться, – понимающе закивала Даша.

– Дашка ты моя, Дашка! – Кир взял её руку, прижался к ней лицом. – Я соскучился по тебе, девчонка ты моя маленькая.

– Тебе очень странные маршруты выписывают, всё мимо школы. Сегодня тридцать три раза проезжал, я тебя видела, – улыбнулась Даша.

– А я нет, – огорчённо вздохнул Кирилл. – Только окно, за которым ты сидишь.

– И в которое я то и дело смотрю. Меня скоро отсадят на самый последний ряд.

– Ну уж! Кто это даст им обижать мою Дашеньку? Ну, рассказывай, – велел он, трогая машину.

– Про синусы-косинусы, что ли? – засмеялась Даша.

Кирилл кивнул, потом ещё раз:

– Про них тоже. Сначала расскажи, чего новенького было сегодня.

– Ничего, – пожала плечами Даша.

– Ты же даже не подумала, лентяйка, не повспоминала.

– А… ну сегодня я была в библиотеке…

– Вот! Это же интересно очень!

– Будешь перебивать, рассказывай за меня сам.

– Я не перебиваю, я наводящие вопросы задаю.

– Ну и вот, Людмила Петровна, заведующая, зазвала меня к себе и уговаривала поступать в институт, на библиотекаря учиться.

– Ишь ты!

– Говорит, что дадут направление, и чтоб потом к ним вернулась.

– А ты чего? Тебе нравится профессия?

– Сама не знаю, – пожала плечами Даша. – И одно нравится, и другое, и третье. Мне вот нравится с мамой модели в журналах разбирать или помогать придумывать что-нибудь особенное – к празднику там, или свадебное. Вроде бы совсем уже решила на модельера идти учиться… Ой, Кир, не знаю.

– Ну и не переживай. Время есть ещё. Подрастёшь, поумнеешь и решишь.

– Ты всё смеёшься надо мной, вредина-медведина!

– Дашуня, – Кирилл влюблёно посмотрел на неё, – чудонько ты моё, я же знаю, что ты всё решишь как надо. А я тебя представляю то в одной профессии, то в другой, и ты мне каждый раз страшно нравишься! Я просто в каком-то умилительном восторге от тебя – это же надо быть такой умненькой, всё-всё уметь!

С обеих сторон потянулись скошенные поля, и Кирилл свернул с дороги к копёшкам соломы – под колёсами захрустела колючая золотистая стерня.

Он без усилия поднимал и закидывал в кузов большие навильники соломы, а Даша смотрела на него и чуть улыбалась чему-то своему, задумчиво и немного печально.

– О чём думаешь, Дашунь?

Она чуть пожала плечами, но помедлив, проговорила:

– Ты вот сейчас сказал про профессии… и вообще…

– Чего я сказал? – прервал Кирилл паузу. – Опять чего-нибудь не то ляпнул?

– Нет. Просто ты так говорил… мама очень похоже говорит, хоть и про другое. Но получается – про то же. Я когда спать ложусь, мама приходит спокойной ночи мне сказать – она-то за полночь ложится, всё сидит шьёт или ещё чего делает. Ну вот, мама подсаживается ко мне, и мы разговариваем с ней обо всяком. А недавно она мне стихами вдруг сказала. Грустно… и хорошо. Знаешь, – улыбнулась Даша, – я теперь их чуть не каждый вечер прошу, как раньше сказку просила. Уже наизусть знаю.

– А мне расскажешь?

– Ну, слушай.

Больше не плетёшь косичек, доченька моя!И не носишь бантов-птичек, доченька моя!Ты восторженно взрослеешь, доченька моя.Не спеши, ещё успеешь, доченька моя.Ах, побудь ещё девчушкой, неумехой, хохотушкойС беспечальными глазами,С беспричинными слезами.Не бросай ещё меня, дочка, доченька моя!1

Кирилл воткнул вилы в землю. Помолчав, спросил:

– Скажи честно, твоя мама всё ещё против меня?

– Нет, конечно! – удивлённо ответила Даша. – С чего ты вдруг об этом? Странно на тебя стихи подействовали, – чуть растерянно улыбнулась она. – Про это там, вроде бы, нет!

– Как раз про это и есть. Дашунь… – он повернулся к ней, посмотрел пристально. – Я тебя никогда-никогда не обижу. Только ты не уходи от меня, ладно?

– Куда же я от тебя уйду? – совсем растерялась Даша.

– В другую жизнь, где я буду лишним.

Взгляд её стал другим – серьёзным и строгим. Он будто и испытывал, и спрашивал, только кого? Кирилла или её саму?

– Такого просто не может быть, – тихо и твёрдо сказала она. – Я тебе обещаю.

– Постой! – прервал Кирилл. – Не обещай ничего. Я не хочу. Людей другое должно связывать, а обещания… – он усмехнулся: – Это, как скованные одной цепью.

– Получается, что в себе ты уверен, коль сам обещаешь, а во мне сомневаешься! – Даша как будто даже рассердилась.

– Жизнь бывает жестокая. Бывает, что человек сам себе не хозяин.

Она посмотрела долгим-долгим взглядом и серьёзно сказала:

– Я не знаю, что может такое случиться… – и прерывисто вздохнула. – Я просто не могу представить, что проснусь утром, и буду знать: тебя в этом дне нет. И завтра не будет, и послезавтра… и никогда-никогда больше не будет. А зачем они мне всё тогда? – жалобно спросила Даша, и на глазах заблестели слезинки. Она быстро шагнула к Кириллу и ткнулась ему в грудь: – Зачем ты меня пугаешь?

У Кира в голове зашумело и поплыло, даже мысль испуганная мелькнула: «Я же не пил!» Он осторожно сжал худенькие плечи, более всего боясь, что ударит в ладони дурная сила. Господи ты Боже мой, какая же она невозможно маленькая, хрупкая, такими и не бывают! Да её на шаг нельзя от себя отпускать! Вот так взять на руки и не спускать на землю, это ему, медведю, пристало топать по жёсткому.

– Дашенька…

Как близко-близко её лицо! И слезинки на щеках. Кирилл осторожно стирает их губами. И влажными от солоноватых капелек находит её губы. Они медлят… то ли в растерянности, то ли в испуге… и доверчиво раскрываются навстречу первому в жизни поцелую.

Глава 9. Алла негодует и радуется

– Ты мне что обещала? – Галину Георгиевну застал врасплох сердитый Аллочкин вопрос.

– Что? – не поняла она.

– Как что?! – негодующе-изумлённо выгнула Аллочка свои красивые бровки. – Ты забыла наш разговор?!

– Извини, но я в самом деле… Ах, это про Кирилла что ли?

– Да! Ты что, и думать забыла даже? Ну ничего себе!

– Аллочка, – улыбаясь с лёгким упрёком, Галина Георгиевна притянула к себе дочку. – Да я уверена была, что ты давно выкинула его из головы. Ты же у меня умница. Зачем такой принцессе, как ты, эта деревенщина неотёсанная? Да на кой он нам сдался?

– Ты… Ты… – от негодования Алла растеряла слова и только гневно смотрела на мать, отпихиваясь от неё руками. – Ты мне наврала???

– Алла, успокойся немедленно! Что ты ведёшь себя как капризный ребёнок? – начала сердиться Галина Георгиевна. – Или мы разговариваем как взрослые люди, или вообще нет никакого разговора.

– Как прикажешь с тобой разговаривать, когда ты обещаешь, а выполнять и не собираешься даже?!

– А когда ребёнок капризничает и просит звезду с неба, ему и обещают звезду, чтоб успокоился.

– Ах, вот как, да? Чтоб успокоился, да?

– Алла, прекрати! – Галина Георгиевна жёстко пристукнула ладонью по столу.

– Мамочка, это ты на своих прокурорских стучи, ладно? На меня не надо.

– Хорошо. Всё. Обе прекращаем психовать. Давай поговорим спокойно.

– Только если ты собираешься говорить в духе – «зачем он тебе нужен» – то лучше не надо. Или я за себя не отвечаю.

Галина Георгиевна приподняла бровь, помедлила, потом сказала:

– Идёт. Я попробую. Но знаешь, не стоит всё же цепляться к словам. Разве мы не можем говорить откровенно, всё что думаем, и не выбирать слов. Если не с тобой, то с кем мне ещё так говорить? Вот что: говорим откровенно, но без обид и без психа.

– Тогда и ты, мамуся, имей в виду: я взрослая, и ты мои желания за детские капризы не принимай.

Галина Георгиевна кивнула:

– Ну, давай, как взрослая, спокойно объясни мне, чего ты хочешь.

– Я совсем немного хочу. Выйти замуж за Кирилла.

Галина Георгиевна покусала нижнюю губу, потом верхнюю, и сказала:

– Ты собираешься всю жизнь прожить в этой дыре?

– Какое это имеет отношение к Кирке?

– Самое прямое. Твоё место не здесь, Аллочка, ты понимаешь, что ты – звезда, тебе нужен небосклон, а не эта грязная лужа. Доверься мне, девочка моя, я уверена, ты вскоре будешь блистать в столице, за границей. Для этого и надо-то немного – правильно выйти замуж. Тебя признают и примут, ты сразу станешь своей. Подумай, разве Кирилл стоит так дорого, чтобы отказаться от блестящего будущего, только лишь бы получить взамен одного этого мужика?

– Да мне не от чего отказываться! У меня пока что и нет ничего! А Кирка – вот он!

– Будет! У тебя всё будет, это уж ты мне поверь. Только подожди чуточку, не напорть сама себе. Осталось-то подождать всего ничего. Вот закончишь школу, и у тебя начнётся другая жизнь. Аллочка, подумай, не пройдёт и года, и ты будешь запросто сидеть за одним столом с людьми, которых сейчас обожаешь и считаешь недосягаемыми, с эстрадными звёздами, с актёрами, писателями, да с кем хочешь! Я тебе клянусь, так будет!

Аллочка молчала. Перспективы, которые открыла перед ней мама, завораживали. Она ни на минуту не усомнилась, что они достижимы – коль мамочка сказала, значит так и будет. Нет, она нисколько не против посидеть за одним столом с Андреечкой Губиным, например, испытать на нём свои чары. А он будет смотреть на неё своими бархатными глазками… Аллочка улыбнулась мечтательно. Галина Георгиевна воспользовалась переменой в настроении дочки: