Яна

***

Поднявшись на девятый этаж, Яна зашла в свою новую трехкомнатную квартиру, обустроенную в стиле хай-тек, скинула босоножки, бросила на диван свою сумочку и… в дверь постучали…

«Женя! – подумала она и кинулась открывать. – Наверняка он что-то придумал, нашел, принес… Возможно, прямо сейчас всё уладится!» – Она почти повернула барашек врезной щеколды… – «Почему он стучит, а не звонит?» – с тревогой пронеслось в голове.

Дверной звонок у Яны особенный, посторонний мог и не заметить стилизованную кнопку, расположенную там, где ручка, но Женя об этом знал.

Стук в дверь повторился ещё настойчивей и громче. – «Это не Женя», – поняла Яна и осторожно заглянула в глазок.

За дверью стояли два подозрительных незнакомца. «Коллекторы, – догадалась Яна. – Пришли вышибать долги. Бандиты. Дождалась. Значит, Лёва всё-таки скинул мою ипотеку, продал, сволочь. Как он мог?! Надеялась, дура, поверила, что спишет как невозврат. Идиотка. Что же теперь? Что теперь делать?» – думала Яна, подпирая дверь, в которую с другой стороны настойчиво стучали кулаком.

***

Через два часа в сотне километров от столицы, на территории гибнущего леспромхоза, из темноты соснового леса показались двое в черной униформе без знаков различия.

Они волокли по земле бездыханное тело, упакованное в специальный мешок из прорезиненной ткани. Волокли нехотя, устало, оступались на кочках, спотыкались о торчащие из-под земли корни деревьев, грязно бранили кромешную тьму и бездорожье.

Появившись в слабом свете уличного фонаря, на всякий случай натянули балаклавы, затащили тело в деревянное здание свинарника и бросили в зловонную жижу. Один из них разлил из бутылки зажигательную смесь, другой бросил горящую спичку. Убедившись, что огонь уже не отступит, под тревожное хрюканье и панический визг свиней они покинули сарай и скрылись в лесу.

***

Ещё через час у горящего свинарника хаотично метались люди. Их потные, грязные от сажи лица освещались бликами огня. Среди них заметно выделялся отец Яны – Лесник, временно исполняющий обязанности председателя леспромхоза. Он пытался руководить тушением пожара, но из-за треска, криков и прочего шума его громкий голос был едва слышен:

– Багор, сюда! Быстро сюда! – осипшим голосом кричал он.

Мужчина в брезентовом плаще и рукавицах зацепил багром деревянные ворота. Ворота слетели с прогнивших петель. Мужчина нахлобучил на голову капюшон, прикрывая лицо от огня, пригибаясь к земле, бросился в горящий свинарник, из которого с визгом побежали свиньи.

Механик пытался запустить дизельный насос, который затарахтел и, фыркнув водой из шланга, заглох, затарахтел и снова заглох. Механик со злостью ударил его ногой.

Выплеснув очередное ведро воды в окно горящего здания, мужчина в куртке швырнул пустое ведро на землю.

Пламя уже полностью охватило крышу, и люди беспомощно смотрели на всепожирающую стихию огня.

– Вот оно как, – вслух подумал Лесник. – Вот и нет фермы. Сгорела.

«Так и пилорама… – думал он уже молча, – да и дома-то почти все деревянные, сколько уж погорело… так и всё что хошь, не ровен час… – Тут он почему-то вспомнил о дочери: – Как она там? Всякое может быть… хоть бы приехала, повидаться…»

Помочь он ей ничем не мог, она и не приезжала. Он знал про Евгения, был как-то у них на съемной квартире, один раз был… и больше не ездил, не хотел.

К тому же в леспромхозе сплошные передряги – то одно, то другое, странные дела, вот и пожар опять – с чего вдруг?

Удивляться тут было нечему, пожары уже стали для всех чем-то привычным, и в колхозе, и в леспромхозе, да и в районе все уже знали, что это не пожары, а поджоги. Но Лесник всё же удивлялся, и не пожарам и поджогам, а совсем другому удивлялся. Погорельцы продавали свои участки, паи в общем хозяйстве и разъезжались кто куда. Это было странно, не то что продавали, это как раз понятно, а то странно, что нашелся ведь какой-то покупатель на сгоревшие избы и деньги платил, мало платил, но платил.

За погорельцами потянулись и другие сельчане. Многие уехали, особенно когда председатель леспромхоза сбежал, вместе с пиломатериалом сбежал, сволочь. Многие тогда уехали, очень многие, но не все.

Когда Лесник взялся исполнять обязанности председателя, собрались мужики, все кто остался, стали думать, как им хозяйство удержать? Задача нелегкая. Рабочих рук уже давно не хватало, техники раз-два и обчёлся, а исправной и того меньше, запчастей нет, хоть на металлолом сдавай, поэтому часть заброшенных сельхоз земель решили продать. А кредитов в банке решили больше не брать, удавку на шею не накидывать, под ярмо не прогибаться. Весь прошлый урожай на погашение ушел, и то не хватило, пришлось землей рассчитываться, что в залоге была. Добрую землю отдали, плодовитую, до сих пор жалко. Через пару лет совсем зарастет, жалко.

Наработались, а в итоге: ни земли, ни урожая. Вышло будто артель «Напрасный труд». Да ещё и погорело столько. Хорошо хоть мужики не раскисли, крепче стали. Для защиты поселка за ружья взялись, дежурство организовали. По бандитам даже пострелять пришлось из засады. От налетчиков отбились. Слава Богу, не убили никого. Пожары вроде бы прекратились, и вот – опять. Бандиты, видно, лесом обошли. Вот и нет фермы, сгорела. Такие дела… веселого мало.

Лесник тяжко вздохнул, опустил голову и понуро побрел прочь. За его спиной на опушке леса горело деревянное здание свинарника, рухнула кровля, и яркая вспышка пламени взметнулась к небу.

***

В это же время в лесопарковой зоне столицы пламя зажигалки, поднесенное к толстой сигаре, подсветило лицо хозяина шикарного особняка. В холодном сумраке большого кабинета Павел Янович грузно опустился в кресло у камина, в котором вместе с дровами горели только что брошенные туда документы. Пару листочков Павел Янович ещё держал в руке, но после некоторого раздумья, пыхнув толстой кубинской сигарой, отправил их к собратьям, в огонь. Бумага быстро превратилась в пепел.

Павел Янович понимал, что его влияние натолкнулось на нечто жесткое, возможно, подобное ему самому. На попытку продавить в правительстве лицензию на разработку платиноидов он получил уголовное дело. Это был вполне серьезный и очень неприятный звоночек, сигнал тревоги, если не сказать, вероломный удар. Но, прежде всего, это означало, что он стареет, а вот стареть ему как раз и не хотелось. Павел Янович затянулся и, когда выпустил дым, ему даже показалось, что где-то за окном завыли волки. Он знал, что когда-нибудь придется держать оборону от молодых и голодных. «Когда-нибудь, – подумал Павел Янович, – но только не сейчас». Сейчас ещё не время, ещё не родился тот негодяй, который посмел бы сунуть нос на его территорию.

Но кто-то же бросил ему вызов, и ведь понятно, куда потянулась эта грязная лапа… «Месторождение, какое странное слово, – подумал Павел Янович, – Чье это место? Моё. Чего бы мне это ни стоило, это будет моё место… рождения».

Павел Янович бросил сигару в камин, встал и подошел к большому панорамному окну.

Холдинг «Интер групп» он собирал по зернышку, создавал с нуля, ну почти, почти с нуля, создавал, как и многие другие, всеми правдами и неправдами. Других уж нет, а он вот, стоит на ногах твердо. Или не очень? Есть, конечно, вопросы, но когда их не было? Так, пустое…

В последнее время Павел Янович немного потолстел, оплыл и стал уставать. Ничего не поделаешь – возраст. В свои шестьдесят пять он вдруг почувствовал странную щемящую боль где-то в груди, в области солнечного сплетения. Это смутное ощущение тоски и какой-то тревоги выводило его из равновесия, иногда даже не давало уснуть. Ему стало казаться, что всё нужно делать не так, как-то иначе, по-другому, но как иначе он не знал и по-другому не мог.

Внизу, к парадному входу, с визгом тормозов на вираже подъехал автомобиль его до сих пор неженатого тридцатисемилетнего сына.

«Может, если были бы внуки, – мелькнуло в голове Павла Яновича, – и… что-то ещё… должно быть что-то ещё…» – думал он, глядя, как выскочив из машины, Анатолий торопливо взбегал по ступеням крыльца.

Павел Янович поднял взгляд на мрачное темное небо. Он попытался вернуть мысль, которая только что вроде витала где-то рядом и, может, она ещё здесь, но в кабинет вошел запыхавшийся Анатолий и включил свет.

– Пап, мы подумали, – направляясь к столу, сказал он, – все меры приняты, но… – Анатолий наскоро перевел дух. – В общем, тебе лучше уехать. – Он посмотрел на часы. – Экипаж уже в порту. Если хочешь, Анна полетит с тобой. Запасные паспорта, на всякий случай, на обоих, – добавил Анатолий и положил два паспорта на стол.

– Мне уехать? – удивленно спросил Павел Янович, усаживаясь в рабочее кресло.

– На время, пока утрясется… – пояснил Анатолий.

– Завтра суд! – напомнил Павел Янович.

– Поэтому лететь надо сегодня, – логично, как нечто очевидное, заключил Анатолий. – Нельзя рисковать, это слишком… мы решили, что сейчас это…

– Вы решили? – перебил Павел Янович. – С каких это пор кто-то стал решать за меня?

– Пап, лучше бы…

– Лучше бы ты не делал глупостей! Мне не пришлось бы разгребать это дерьмо! – Ударив ладонью по столу, Павел Янович встал и зашагал к выходу. – Уехать! – на ходу сказал он и обернулся. – Если я уеду, тебя разденут до нитки, раздербанят так, что… охнуть не успеешь! Где Наташа?

Анатолий пожал плечами. Павел Янович молча ругнулся, махнул рукой и вышел из кабинета.

***

Обнимая подушку, Наташа в одежде лежала на кровати. Здесь, в её комнате, всё было так же, как в детстве. Никто ничего не трогал, не переставлял. Наташа тоже ничего не трогала и не переставляла.

Когда ей случалось оставаться в доме на ночь, она приходила сюда после очень позднего, иногда ближе к полуночи, ужина и ложилась спать. Проснувшись к обеду, вставала и уезжала, сожалея о потерянном времени. Она бы вообще не приезжала, если бы не беспредельная дороговизна жизни и не настойчивое желание отца её видеть.

Наверное, она напоминала ему молодость, возможно, потому что была очень похожа на мать, то есть на первую жену Павла Яновича. Такой же экстремальный нрав и бешеная кровь.

Каждый год она летала в Испанию только для того, чтобы посетить корриду, где она тайно надеялась увидеть смерть тореадора. Когда она участвовала в энсьерро, то старалась бежать как можно ближе к быкам. Порой она бежала просто рядом, быки не трогали её, видимо, принимали за свою. Испанцы тоже принимали её за свою и очень удивлялись, когда узнавали, что её зовут Наташа и что она прилетела из России на своем самолете. Самолет, конечно, был отцовский, в том числе и поэтому, Наташа время от времени приезжала к отцу на ужин, а иногда оставалась ночевать.

Вторую жену отца она не любила, а когда Павел Янович женился в третий раз, ей было уже всё равно. К тому же дорожала жизнь, расходы росли, и она стала приезжать чаще.

Вот и сейчас, после ужина, она пришла в свою комнату, легла на когда-то любимую кровать, уткнулась в подушку и задремала.

Когда раздался стук в дверь, Наташа открыла глаза, чуть приподнялась на кровати и повернулась на стук.

– Да, пап, входи, – сквозь сон сказала она.

Наташа знала, что никто кроме отца не посмел бы её беспокоить, даже старший брат Анатолий старался держаться от неё подальше.

– Спишь? – спросил Павел Янович.

– Переела, – лениво произнесла она и откинулась на спину. – Твоя жена очень вкусно готовит.

– Брось, ты же знаешь, что… всё это… – он отвел взгляд и махнул рукой.

– Знаю-знаю… – зевнула Наташа.

Павел Янович собрался с мыслями и присел на край кровати.

Он уже несколько раз пытался серьезно поговорить с дочерью, поговорить о важном, о должном, о делах. Но всякий раз нежные отцовские чувства переполняли его, и вся деловая серьезность испарялась, как несущественное и неуместное. Разговор сводился к тому, что Павел Янович переводил ей нужную сумму и, в общем, был доволен!

Но всё-таки он очень хотел, чтобы она приобщилась к управлению компанией и, может быть, потом, в перспективе… сменила бы его в кресле руководителя.

– Наташа, – стараясь говорить как можно строже, начал он, но тут же замолчал и с какой-то нежной отеческой гордостью подумал: «До чего же красивая у меня дочь! Вот что значит порода, – подумал и самодовольно отметил: – моя порода».

Павел Янович удовлетворенно вздохнул и уже мягче продолжил:

– Наташа, хоть ты и не склонна к серьезной работе, но…

В комнату заглянул Анатолий.

– Генерал приехал, что сказать? – спросил он.

Павел Янович, к своему удивлению, даже обрадовался этой возможности в очередной раз отложить разговор. Он знал, что Наташа ни за что не будет заниматься делами, возможно, даже говорить об этом не станет, но всё же надеялся – а вдруг?! Эту последнюю надежду он терять не хотел, поэтому сразу встал и шагнул к двери.

– Я сейчас. Ты поспи, поспи, – сказал он и вышел из комнаты.

Наташа, лениво потянувшись, повернулась на живот, посмотрела на часы и уронила голову в подушку.

***

Пройдя за отцом в центральную часть дома, где в небольшом холле находился кабинет Павла Яновича, Анатолий повернул к парадной лестнице вниз.

– Я в город, – сказал он.

– Надеюсь, на встречу с Катей? – без всякой надежды спросил Павел Янович.

– Нет, – на ходу ответил Анатолий.

– Тогда зачем?

Анатолий притормозил у лестницы. Он не мог игнорировать волю отца, но откровенное давление, упреки и придирки на каждом шагу терпеть не хотел.

– Пап, что за вопрос? – едва скрывая возмущение, спросил он.

Павел Янович вздохнул и недовольно сжал губы.

– Передай генералу, пусть… Нет, пусть ждет, я спущусь, – сказал он и вошел в кабинет.

***

Оторвав голову от подушки, Наташа посмотрела на часы. «Поеду», – решила она и поднялась с кровати. Взглянув на себя в зеркало, Наташа отряхнулась, оправилась и, прихватив сумочку, вышла в коридор.

Перспектива долгого разговора с отцом её не грела. Вся его жизнь, дела, заботы – всё это было для неё невыносимо скучно. Она хотела бы сейчас спуститься, тихо, незаметно сесть в машину и уехать. Но так нельзя – не простит. Надо обязательно попрощаться с отцом. Она подошла к двери его кабинета и заглянула внутрь.

– Пап! – позвала Наташа, и чуть шире открыла дверь. – Папа!

Свет из коридора узкой полосой проходил по холодному пространству кабинета, цепляя приоткрытую дверку огромного сейфа с ключами в замке. В детстве ей всегда хотелось заглянуть в этот волшебный шкаф, но отец никогда не оставлял его открытым.

Наташа с легким волнением подошла к сейфу. За массивной дверкой беспорядочно, словно мусор, толстым слоем лежали пачки купюр.

Вообще-то Наташа пренебрежительно даже с презрением относилась к деньгам, но её рука сама потянулась к свежим ещё пахнущим типографской краской купюрам. От прикосновения к чудотворной бумаге в груди что-то ёкнуло, Наташа одернула руку и оглянулась на дверь.

Тишина. Большой кабинет, огромный дом, и ни единого звука… Наташа усмехнулась, спокойно взяла пачку пятитысячных и положила в свою сумочку, взяла ещё одну и ещё, и… вдруг представила фигуру отца в проеме дверей.

От этой мысли сердце опять сжалось, забилось, затрепетало, дрожь пробежала по телу и перешла к рукам. Отец смотрел на свою любимую дочь, которая, как последняя воровка… Но зачем?! Зачем?! Он же никогда и ни в чём ей не отказывал!

Наташа повернула голову – в дверях никого и тишина. Она быстро сунула пачку в сумку, затем ещё одну, ещё, потом ещё и ещё…

***

Тем временем на придомовой парковке Павел Янович беседовал с генералом полиции по фамилии Зубов. Собеседник был действительно зубастый, с цепким сверлящим взглядом и довольно крутым нравом.

Выслушав генерала, Павел Янович холодно, как ноту протеста, вручил ему кожаную папку с документами.

– Ознакомься и прими меры, – сказал он.

– Да нет у него больше козырей, – заверил генерал Зубов. – И сверху нет никого. Зарин сам на рожон лезет, он вообще во все щели лезет.

– Так уж и никого? – с усмешкой спросил Павел Янович.

– Ну, депутатишки там, – презрительно скривился Зубов, – ещё кое-кто по-мелочи, так, ерунда.

– Депутатишки… – повторил Павел Янович. – Если это перейдет в политическую плоскость… В общем, плохо, генерал, я недоволен, – подытожил он.

– Павел, главное, что к суду у нас всё готово, – сказал генерал. – Свидетеля у них теперь нет, так что дело сделано.

– В суде я и без вас уже всё решил. А вы, мало того, что сделали глупость, беднягу даже до места не смогли доставить, – посетовал Павел Янович. – Он же всё на родину собирался, мог бы и уважить покойника.

– Да там рядом, – отмахнулся генерал. – Чего людей лишний раз гонять, заодно и леспромхоз подчистили: двух зайцев одним ударом. Председатель сговорчивей будет. Захар докладывал, что всё согласовано.

– Согласовано с кем?

– С Толей.

– Захар с Толей уже, как фабрика глупостей! Меня до суда довели. Это как? Вы не охренели?

– Павел, я не понял, что за тон? – опешил генерал.

– Тон?! Вы что там думаете, со мной уже так можно? Может, думаете, что Павел Янович завтра с сухарями на зону пойдет? Или решили, что я всё, вот-вот и в ящик? Не дождетесь! – угрожающе предупредил Павел Янович и решительно направился к дому, каждым шагом утверждая, что он ещё в силе.

Раздраженный таким поворотом Генерал Зубов нервно садился за руль. Это же его, генерала, как мальчишку за плохой ответ у доски… и кто… этот… «Да, как бы партнер, да, но мы-то знаем… и если что, можем и не посмотреть, вот тогда и посмотрим», – негодовал он, выезжая за ворота усадьбы.

Павел Янович подошел к дому и, открыв дверь, столкнулся с Наташей.

– Ты куда? – спросил он.

– Я… поеду я, – сказала Наташа, обходя отца боком.

– Наташа, ты… Что-то не так?

С дочерью он всегда как-то таял, добрел, становился нежным, как никогда и ни с кем. Она об этом знала и была благодарна, и пользовалась.

– Поеду, поздно уже… – виновато сказала Наташа и попятилась к машине, задвигая за спину набитую деньгами сумочку.

– Завтра суд, я хочу, чтобы все были.

– Да, конечно, увидимся! – сказала Наташа и прыгнула в машину.

Павел Янович стоял на крыльце огромного дома и с грустью смотрел, как за «Мерседесом» его дочери смыкаются массивные шторы автоматических ворот. «Разъехались, – подумал Павел Янович, – все разъехались». Он тяжело вздохнул и медленно побрел к двери. Словно чувствуя чей-то чужой, холодный, и пристальный взгляд, Павел Янович остановился, чуть помедлил и обернулся.

Никого. У крыльца только длинная тень от осины, сквозь дрожащие листья которой на него равнодушно смотрела луна. Легкий ветерок, предвещая ночную прохладу, бодро пробежал по седым волосам и стих. Павел Янович снова тяжело вздохнул, опустил голову, затем открыл дверь, переступил порог и вошел в дом.

***

Глубоко за полночь Анна, молодая жена Павла Яновича, в безупречно белой ночной сорочке, как не приходящее в сознание приведение, покачиваясь по коридору, остановилась у распахнутых дверей кабинета.

В лунном свете у большого панорамного окна, неподвижно и одиноко стоял Павел Янович. На нём был домашний халат и тапки. Он стоял и тоскливо смотрел на ночное небесное тело, струйка дыма от толстой сигары, вибрируя, тянулась к потолку.

Анна остановилась у винного столика, щедро плеснула коньяк в большой бокал для виски, подошла к мужу и мутнеющим взором уткнулась в луну.

– Опустел дом, – не обращая внимания на жену, произнес Павел Янович. – Пусто, – сказал он.

Не отрывая взгляда от луны, Анна глотнула коньяк и угловатым движением протянула бокал Павлу Яновичу.

– Хочешь? – спросила она.

Павел Янович глубоко затянулся и, когда выдохнул густое облако табачного дыма, ему вновь показалось, что где-то за окном завыли молодые, голодные волки. Его сытая, старая жизнь неожиданно отступила, и Павел Янович невольно подумал о смерти. Он, кажется, впервые ощутил её леденящее дыхание и черную бездну глубоко впалых глазниц. Умирать ему не хотелось, а жить вроде как уже ни к чему.

В этот момент с горечью вспомнил о своём бывшем заместителе по финансам, который ещё вчера был жив, а сегодня его уже нет.

«Вот скажи мне, братец, – подумал Павел Янович, – хотя звали тебя Иван, но ведь ты же не дурак, и отчество у тебя Вольфович, почему ты так повелся? Клыки хотел мне показать, но у тебя и зубов-то никогда не было. Я же тебя ценил, холил, лелеял… Чего тебе не хватало? Родину сберечь хотел, деревеньку свою паршивую, чего там беречь? Сверху всё сгнило и быльём поросло, а под землей там всё моё. Ты хотел, чтобы как-то иначе? Ну вот тебе иначе: теперь ты покойник, и всем на тебя плевать. Видимо, ты так и не понял, что в этой жизни всем на всех плевать, всем и на всех. Вот и на меня…»

– Всем плевать, – будто подводя итог, вслух сказал Павел Янович, словно отбросил последнюю костяшку на старых счётах.

Вот только в доход или расход? Раньше это «плевать» приносило доход, а теперь щемит в груди. Завтра суд. Плевать ему на этот суд, там всё решено. А здесь? Он невольно поводил ладонью в области сердца. Вроде не болит, а болит. Давление, пульс – всё в норме, но… Павел Янович тяжело вздохнул и затянулся.

Привычно незамеченная мужем, Анна бесшумной поступью, как невесомый призрак, растворилась, прихватив с собой бутылку коньяка.

Павел Янович стоял в холодном свете луны у большого панорамного окна. Струйка дыма от толстой сигары, вибрируя, тянулась к потолку.

Глава 2

После утренней планерки (или чего-то в этом роде) сотрудники Центрального аппарата специальной службы при администрации, выходя из кабинета директора, возвращались на рабочие места.

Начальник интегрального управления по борьбе, лысеющий полковник Яков Заринский, подойдя к своему кабинету, оглянулся на проходящих мимо него офицеров, поймал взглядом своего помощника и кивнул головой, что означало – «Зайди!»

Егор тоже полковник, ему тридцать пять лет, Яков Заринский был старше, ему – пятьдесят.

– Как впечатление? – проходя к рабочему столу, спросил Заринский.

– Я думаю… – начал было Егор, но решил держать впечатление при себе и вместо ответа спросил: – Я так и не понял, о чём он сегодня?

– Он уже сам не понимает, что несет, – с ухмылкой сказал Заринский, перебирая бумаги у себя на столе. – Печально, но, с другой стороны… – Он замолчал, и взгляд его, с высокомерным прищуром направленный куда-то вдаль, стал жестким и властным.

Через сорок три дня ему будет присвоено звание генерала. Принципиально вопрос решен, приказ будет подписан, если, конечно, так сказать… Ну, это ничего, он справится.

Заринский надменно скривил губы, затем внезапно повернул голову к Егору и вскинул брови.

– Кстати, – сказал он, – как тебе мой кабинет, не тесноват, подойдет?

– В каком смысле, подойдет? – не понял Егор.

– Скоро поймешь, готовься, – сказал Заринский и вернулся к документам, – так… так… вот. – Он нашел искомую бумагу и, пробегая взглядом по тексту, между прочим, спросил: – Как там Яныч?

– Людей от него не было, – ответил Егор.

– На Зуба надеется. Зря… зря.

Заринский потер уходящую к темени лысину, вышел из-за стола и с найденной справкой в руке подошел к Егору.

– Это ночной пожар с трупиком, – пояснил он. – Ты понял, что это за трупик?

– В деле Яныча… наш главный свидетель, – предположил Егор.

– Подчищают, – усмехнулся Заринский. – Думают, мы на суде давить будем. А мы не будем, мы подождем, – сказал он и ткнул пальцем в справку. – Трупик опознать, и в стопочку, пусть полежит, держи. – Заринский протянул Егору оперативную справку. – А паренька твоего подтянем, этого, как его?

– Сергей Кузнецов, – напомнил Егор.

– Вот-вот, кузнец нам сейчас в самый раз, – кивнул Заринский. – Кузнец нам как раз и нужен. Работа будет, как раз для него работенка. Кстати, зачем он довел до суда, он что, туповат?

– Моё упущение, недосмотрел, – ответил Егор.

– Я понял, – сказал Заринский. – Всё к лучшему…

Он замолчал, подошел к столу и, размышляя вслух, продолжил:

– После того как сегодня судья огласит приговор, – Заринский сделал паузу, повернулся и поднял указательный палец, – Яныч усилит активность, то есть плотнее насядет на Лёву. Так вот, Лёву пора брать за жабры, ты понял, завилял паршивец, а Яныча – в клещи, закрутим так, что… С двух сторон закрутим. Чувствуешь, как кружит, вихрит, ускоряется времечко… Время.

Заринский, будто предвкушая великое дело, с азартом хлопнул и потер ладони.

– Когда начнется заседание суда? – спросил он.

– Суд уже идет, – ответил Егор.

– Встать, суд идет! – сказал Заринский и рассмеялся.

Затем, задумавшись, он отвел взгляд, широко растопырив локти, уперся ладонями в бока и облизнул свои толстые губы.

***

В зале суда стоял легкий шум ожидания. Прокурор лениво перебирал свои бумаги, подсудимый Павел Янович скучал и равнодушно слушал одного из адвокатов, который что-то шептал ему на ухо.