Король-Демон

Примерно в миле ниже по течению на берегу замелькали огни: Баранская гвардия нанесла отвлекающий удар. Император всмотрелся в темноту, словно ему было видно происходящее, – и по его словам я понял, что это действительно так.

– Они захватили один из островов. Храбрецы! – Он помолчал. – Проклятая река затянулась льдом, но они проламываются сквозь него, как будто его нет и в помине. Черт! На острове полно майсирцев столько же, сколько гвардейцев. – Тенедос снова умолк, затем удовлетворенно кивнул. – Хорошо. Варанцы перестроились и снова пошли в атаку.

Он вернулся к своему заклинанию.

В это время на площади появился отряд лучников и, рассыпавшись, обрушил на нас град стрел. Два человека, колдун и солдат, рухнули с крыши. Один еще корчился от боли, другой затих.

– Ты, — обратился Тенедос к одному из наших лучников, – дай мне свою стрелу.

Солдат повиновался. Император мгновение разглядывал деревянную палочку с оперением и острым наконечником.

– Эх, если бы у нас было чуть побольше их крови, – с сожалением произнес он. – Но ничего, и это сойдет.

Закрыв глаза, Тенедос прикоснулся острием стрелы к своему веку, затем к земле, бормоча на незнакомом мне языке.

– Ложись! – вдруг крикнул кто-то. – Они снова стреляют!

Мы распластались на крыше, что было глупо, так как стоя мы представляли собой менее удобную мишень для стрел. Но ни одна стрела не достигла крыши: они задрожали, словно ощутив дуновение сильного ветра, и попадали на землю.

Тенедос окликнул одного из колдунов.

– Ты знаешь, как это делается?

– Кажется, знаю, ваше величество.

– Читай заклинание каждый раз, когда ублюдки будут в нас стрелять. Надеюсь, им это надоест раньше, чем нам.

Император посмотрел на реку.

– Майсирцы двинули на варанцев кавалерию, – сказал он. – Два... нет, три полка.

– У вас есть заклятие, чтобы им помешать? – спросил я.

Теперь силы неприятеля превосходили наши в восемь раз.

– Я уже работаю над одним заклинанием, – недовольно отмахнулся Тенедос. – Рисковать нельзя. К тому же...

Не договорив, он умолк.

Я помню все эти события так отчетливо, словно они происходили в тишине комнаты и ничто меня не отвлекало. На самом деле воздух был наполнен криками, стонами раненых и умирающих и пронзительным завыванием майсирских рожков.

– Кавалерия обрушилась на варанцев, – объявил Тенедос.

Он склонил голову, и все вокруг умолкли. Я с трудом сглотнул подступивший к горлу комок. Поморщившись, император поднял взгляд.

– Они пали смертью героев, – сказал он. – Их подвиг будет жить в веках. – Помолчав, он добавил: – Теперь можно творить «Великое заклятие».

Его слова должны были бы сбросить остатки пелены с моих глаз, но я едва расслышал их. Начало светать.

Основные силы нашей армии, остававшиеся на противоположном берегу, перешли в наступление. Гвардейцы тесными рядами скатились с холмов и вышли на мосты. Наша армия оказалась в очень невыгодном положении, и майсирские войска двинулись к реке через Сидор. На солдат, бегущих по узкой деревянной полосе, полился дождь стрел. Я видел, как падают и другие нумантийцы, и вражеское оружие тут было ни при чем. Майсирские колдуны тоже вступили в дело.

Те, кто был в первых рядах, погибли все до одного, и следующей волне наших солдат пришлось переступать через их трупы. Они тоже были убиты, и на мостах образовались баррикады из мертвых тел, за которыми можно было укрыться от стрел. Но офицеры безжалостно гнали гвардейцев вперед. Трупы сбросили через ограждения в реку, и солдаты двинулись на новый приступ. Вот когда пришла пора расплачиваться за красивые мундиры, восторженные взгляды девушек и блеск парадов. Понимая это, гвардейцы шли вперед, склонив головы, словно борясь с сильным встречным ветром.

Майсирцы вопили от радости – захватчикам будет нанесен смертельный удар! Все нумантийцы, от императора до простого солдата, погибнут в этом маленьком городишке.

Я надеялся, неприятель забудет про амбар, но вдруг на площадь выбежали солдаты с осадными лестницами; другие прикрывали их щитами. Майсирцы приставили лестницы к стенам. Наши воины попытались их свалить, но концы лестниц, судя по всему, обработанные каким-то колдовством, намертво прилипли к камню. Майсирцы полезли наверх. В них полетели стрелы и дротики, и нападавшие посыпались вниз. Но на смену им уже лезли другие, обуянные жаждой крови.

Майсирские лучники снова стали осыпать нас стрелами, и действие блокирующего заклятия, похоже, прекратилось, потому что теперь оперенные посланцы смерти прицельно влетали в окна амбара. Два майсирца, добравшись до конца лестницы, соскочили на верхний этаж и убили одного нашего солдата, прежде чем Йонг расправился с ними. Завязался бой, но наконец одному нумантийцу удалось перерубить топором верх лестницы, и она упала, увлекая за собой всех, кто на ней был. Но в другие окна уже лезли новые нападавшие, и бой закипел с новой силой.

Если нашим войскам не удастся переправиться через реку, мы обречены. А солдаты топтались в нерешительности, отходили назад, но потом снова шли вперед, подгоняемые офицерами, которых они боялись больше, чем неприятеля. Мосты и островки были завалены телами убитых; бесчисленные трупы плавали в полыньях, образовавшихся в тонком льду.

Император молча следил за происходящим. Я начал было что-то говорить ему, но остановился. Это он Король-Провидец; он знает, когда настанет подходящий момент.

– Отлично, – наконец сказал Тенедос, после чего прошептал одну-единственную фразу.

Я услышал оглушительный рев, подобный завыванию урагана или пожара. Мои ладони покрылись потом, и меня охватил холодный озноб, не имеющий никакого отношения к ледяному ветру.

Я увидел кое-что. Нечто. Неведомые создания появились с противоположного берега реки и двинулись напрямую через потоки воды – им не были нужны ни мосты, ни острова. Они были ослепительно белыми, но я тщетно пытался разглядеть, что они из себя представляют. Вдруг кто-то, чье зрение было получше, чем у меня, вскрикнул от ужаса, и тут я увидел, кого призвало заклинание императора: на нас неслись сотни лошадей, белых как снег, несших на себе всадников, закутанных в черные плащи с капюшонами. У каждого всадника в руке сверкал кривой меч, и, хотя солнце еще не взошло, сталь блестела не серебром, а кровавым багрянцем. Мне не удалось заглянуть под капюшоны, но я не сомневался, что вместо лиц увидел бы безносые оскалы черепов.

Это и было «Великое заклятие». Тенедос, дерзкий и самоуверенный, осмелился призвать нам на помощь Смерть, последнее воплощение Сайонджи. У некоторых майсирцев хватило смелости стрелять во всадников, бросать в них копья. Изредка стрелы попадали в плащи, но отлетали от них, словно ударившись о стальные доспехи, а всадники неумолимо скакали вперед. Вот они уже врезались в боевые порядки майсирцев на берегу реки. Замелькали мечи, поднимая алые фонтаны крови.

Послышался смех, жуткий, зловещий хохот, заполнивший весь мир, все мое сознание. Демоны Смерти не знали пощады. Майсирцы дрогнули и побежали. Но у них на пути встали вторая и третья линия. Боевой порядок смешался; объятые паникой, солдаты бросали оружие и спасались бегством. Они в страхе оглядывались назад, понимая, что нельзя смотреть на приближающуюся Смерть, и все же не в силах удержаться.

Смерть – ее многочисленные слуги – двигалась вперед. Эта кровавая бойня была ее стихией. Мечи поднимались и опускались, и хохот Сайонджи становился все громче.

Наши солдаты, перепуганные не меньше майсирцев, двинулись вперед и, перейдя мост, очистили плацдарм вокруг амбара. Мы были спасены.

На мост вступил первый эскадрон нумантийской конницы. Внезапно по небу раскатился громкий рев разъяренного человека. Воздух словно застыл, и из-за города к реке двинулся огромный майсирский воин высотой не меньше пятисот футов. Он махнул рукой, и половина Демонов Смерти исчезла. Ярость сменилась торжествующим боевым криком. Громадный воин стиснул рукой одного из всадников, и тот вскрикнул высоким женским голосом. Майсирское чудовище беспощадно расправлялось с Демонами Смерти, и теперь уже наши солдаты вопили от ужаса.

Увидев нашу конницу, майсирский демон шагнул вперед и взмахнул рукой, сметая целый эскадрон – лошадей, солдат, офицеров – в реку Анкер. Воин оглянулся по сторонам, ища новую жертву, но вдруг выпучил глаза, словно получив сильнейший удар по затылку, и отшатнулся назад, придавив при этом несколько десятков майсирских солдат. Его рот широко раскрылся, но оттуда не вырвалось ни звука. Чудовище задергалось в судорогах, словно задыхаясь.

Оно схватилось руками за горло, качаясь из стороны в сторону. Его голос изменился, превратившись в жуткий нечеловеческий рев. Скулы стали раздвигаться вширь, изо рта выросли огромные клыки. Подбородок вытянулся вниз, лицо потеряло форму, словно растекшаяся замазка. Тело тоже расплылось, пальцы превратились в клещи, а руки стали расти и уперлись в землю. Глаза демона вспыхнули зеленым огнем, и он, развернувшись, стал крушить своих, майсирцев. Одним ударом чудовище смело целую улицу Сидора, разбивая каменные здания, словно сгнившие щепки. Опять паника охватила майсирских солдат: порожденный азазом демон убивал и убивал, не зная пощады. Император торжествующе вскрикнул, радуясь успеху своего контрзаклинания.

Вдруг демон, взвыв, упал на колени, в агонии стиснув голову, и у меня заныли все кости. Внезапно чудовище исчезло, растаяло бесследно, и остались лишь разрушенный городок и обезумевшие солдаты, спасающиеся бегством.

Нумантийские части одна за другой переправлялись через реку, и майсирская оборона была прорвана. Неприятельская армия рассыпалась, в беспорядке отступая в суэби.

Мы одержали великую победу, возможно, величайшую в истории Нумантии.

Лицо императора Тенедоса светилось адским злорадством. Рядом с ним стоял Йонг, совершенно безучастный.

Цена победы оказалась ужасной. Река ниже по течению, на сколько хватало взгляда, потемнела от крови, острова были усеяны трупами наших солдат. Улицы города были завалены телами майсирцев, и еще больше было их вокруг. Кавалерия с трудом пробиралась сквозь царство мертвых, преследуя отступающих, и земля обагрилась новой кровью.

Мы потеряли около сорока тысяч человек, а майсирцы почти наверняка вдвое больше, хотя никто из нас не считал трупы врагов.

Мы одержали великую победу. Но впереди лежала пустыня, бескрайняя суэби.

Глава 27

СМЕРТЬ В СУЭБИ

В числе нумантийцев, погибших под Сидором, были двенадцать домициусов, пять генералов и три трибуна, среди них Нильт Сафдур, командовавший кавалерией, и шурин императора Агин Гуил.

Сафдур первым двинулся через мост во главе своей конницы и был убит, когда демон смахнул в реку эскадрон.

Возвращение Гуила на Колесо было далеко не героическим; он умер в Сидоре, окруженный отрядом телохранителей. Один раненый майсирский солдат лишь притворился убитым и забрал с собой в объятия смерти еще одного врага.

На мой взгляд, гибель этих трибунов нисколько не подорвала силы Нумантии. Самой страшной потерей оказался тот, кто остался жив, – Мирус Ле Балафре.

Я встретил его сразу после окончания битвы, спеша в арьергард, чтобы проведать Алегрию. Поздравив трибуна с победой, я поскакал дальше.

С Алегрией все было в полном порядке; под защитой Юрейских Улан она чувствовала себя словно обернутой в шкуру ягненка. Но все же девушка побледнела и похудела, и я мысленно дал себе слово хорошенько накормить ее перед тем, как двинуться дальше, и с помощью заклинания чародея или снадобья знахаря сделать так, чтобы она проспала целые сутки.

У меня перед глазами неотступно стояло лицо Ле Балафре. Серое, осунувшееся; от знаменитого огня в глазах не осталось и следа. Как только у меня появилась возможность – через два дня после битвы, после того, как мы сожгли тела наших солдат и ушли от проклятого города Сидора, – я разыскал трибуна. Он выглядел еще хуже, и я спросил, в чем дело. Разболелась одна из старых ран?

– Нет, Дамастес. Я просто устал.

– Отоспишься в могиле, – грубо пошутил я.

– Эта мысль уже не раз приходила мне в голову, – грустно кивнул Ле Балафре.

Теперь меня охватило настоящее беспокойство. Не обращая внимания на то, что сам еле держался на ногах, я постарался найти, как мне казалось, нужные слова.

– Возьми себя в руки, дружище, – сказал я. – Ты просто слишком долго не виделся с Нечией.

– Боюсь, разлука только началась.

Я умолк, не зная, что сказать. Кивнув, Ле Балафре слабо улыбнулся и попросил его извинить, так как у него много неотложных дел. Я почувствовал себя беспомощным; но, в конце концов, не могу же я держать за руку каждого солдата, даже такого незаменимого, как Мирус.

Император в дополнение к моим прежним обязанностям поручил мне командовать нумантийской кавалерией. Он предложил мне идти в авангарде наших войск, по-прежнему упорно избегая слова «отступление». Я ответил, что подчинюсь, если он будет настаивать. Но, на мой взгляд, для этой задачи больше подходил Линергес. От меня же Нумантии будет больше пользы, если я, как и прежде, буду замыкать нашу колонну.

Я исходил из предположения, что неприятель находится позади нас и может в любой момент начать наступление. Я спросил у Тенедоса, что показывает его магия, но он только печально покачал головой. Увидев мое изумление, император объяснил:

– Дело вовсе не в том, что у майсирцев так много великих чародеев. Судя по всему, азаз единственный, кто может внушить мне беспокойство. Но этих военных колдунов так много, и у каждого есть свое любимое заклинание, чтобы туманить мозги. Не успеешь сломать одно, как тотчас же натыкаешься на другое. Сломаешь второе, и тут же встречаешь третье. У меня нет ни сил, ни времени. Так что нам придется положиться на твое предчувствие. По крайней мере, это хоть что-то, – неохотно закончил он.

Было бы очень легко принять предложение императора, ибо в этом случае я бы находился во главе наших сил и не видел бы пота и крови армии, мучительно медленно ползущей вперед. Но я знал, куда призывает меня мой долг. По-видимому, это понимал и Тенедос. Проворчав, что я вечно ему перечу, он посоветовал мне проваливать ко всем чертям.

Не успели мы отойти от Сидора, как нас снова стали со всех сторон донимать негареты. Отставшие солдаты становились их легкой добычей. Разведка приносила тревожные известия — партизанские отряды были усилены подразделениями регулярной майсирской армии. Пленные говорили, что король Байран издал указ, приглашая на военную службу добровольцев, что для Майсира было неслыханно. Король обещал, что после окончания войны и изгнания захватчиков каждый, по собственному желанию вступивший в армию, будет освобожден от всех долгов и обязанностей, в том числе наследственных.

Я мысленно выругался, вспоминая, что Тенедос мог сделать то же самое, а может быть, и кое-что получше.

Лошади, запряженные в мои экипажи, были на грани истощения, хотя им был обеспечен такой же уход, как коням моих Красных Улан. После того как четыре лошади пали, отведав какой-то полузамерзшей степной травы, одну карету пришлось бросить. Мы продолжали путь.

Двенадцать лошадей с трудом тянули экипаж, с которым в обычной обстановке без труда справились бы и восемь.

По мере того как надвигалась зима, война становилась все более жестокой и страшной. Мы перестали брать пленных, так как у нас больше не было возможности кормить и охранять их.

Майсирцы действовали не менее жестоко, хотя они все же иногда брали наших солдат в плен. В основном этими «счастливчиками» были офицеры, громко кричавшие, что за них можно будет получить хороший выкуп, хотя это спасало их только в том случае, если они имели дело с жадными негаретами. Кого-то обращали в рабство, и, насколько мне известно, эти бедняги до сих пор гнут спину в сердце суэби. Остальным была уготована жестокая судьба. Негареты выяснили, что пленных нумантийцев можно продавать за несколько медяков крестьянам, которые медленно и изощренно мучили этих несчастных до смерти, что обеспечивало вечер развлечений для целой деревни.

Глаза, рассудок становились невосприимчивыми к жестокости. Я видел столько трупов, столько насилия, что у меня в памяти все слилось вместе. Осталось только из ряда вон выходящее.

Достаточно будет вспомнить один характерный эпизод. Исчез отряд гвардии, посланный на поиски съестных припасов, и я во главе дозора 20-го полка отправился узнать, остался ли кто-нибудь из них в живых. Не осталось никого.

В полудне пути от караванной дороги гвардейцы наткнулись на деревушку, уцелевшую от грабежей и пожаров. Там они нашли запасы зерна – и женщин. После того как все мужчины, которые не успели спастись бегством, были убиты, гвардейцы позабавились всласть. Расправившись с детьми, они перешли на женщин, начиная с пожилых и кончая молоденькими девушками, которых сначала насиловали, а потом тоже убивали.

В самый разгар кровавой оргии на гвардейцев неожиданно напали, и теперь наступил их черед умирать мучительной смертью. Их обезображенные, раздетые донага тела были аккуратно разложены на пропитанном кровью снегу. Отрезанные члены и мошонки гвардейцам запихали в рот.

Я сначала решил, что это было делом рук партизан, так как тела майсирок не сожгли и не предали земле. Но проводник дозора подсказал другую версию: возможно, это сделали нумантийцы. Я был потрясен, а он напомнил мне о дезертирах, отставших от своих частей, подобно стае шакалов тащившихся по следам армии. Как и шакалы, эти отщепенцы питались чем могли и когда могли.

Я приказал сжечь тела женщин и произнес над ними краткую молитву, но запретил оказывать последние почести гвардейцам. Мы уехали из мертвой деревни, оставив их трупы волкам – двуногим и четвероногим.

Я с горечью смотрел на кавалерию, доставшуюся мне. Мне полагалось иметь в своем распоряжении миллион человек, два миллиона коней. Но вместо этого под моим началом было меньше всадников, чем тогда, когда много лет назад мы впервые выступили в поход против Чар-дин Шера.

Почти все лошади пали или были доведены до последней степени истощения. У нас не было специальных подков для льда, поэтому на обледеневшей дороге кони поскальзывались и падали. Даже если животное не ломало себе ноги, у него, как правило, не было сил, чтобы подняться, и его оставляли умирать.

После этого кавалерист, ругаясь, зашвыривал свою тяжелую саблю в ближайшие кусты, бросал седло и становился пехотинцем, правда, знающим о том, как держать строй или атаковать редут, приблизительно столько же, сколько о том, как летать. Кавалерист смотрит свысока на своего пешего товарища, поэтому, вынужденный месить ногами грязь вместе с пехотой, он гораздо быстрее теряет надежду. А в эти страшные дни надежды и так было совсем немного.

Но встречались и те, кто выжил. Это были сильные люди, и я не имею в виду тех, у кого мышцы вздуваются, словно бугры, ибо многие из таких, увидев очередной обледенелый холм, на который предстояло подняться, со стоном отчаяния падали на обочину и умирали, в то время как невысокий жилистый паренек из трущоб Никеи, стиснув гнилые зубы, упрямо шел вперед – еще фут, еще лигу, еще один день.

Выжили те, у кого была вера, и, похоже, не имело никакого значения, во что именно верили эти люди. Одних поддерживала религия, что для Нумантии большая редкость – если брать настоящую веру, а не помпезные религиозные обряды. Другие верили в жену, родных. Некоторые, полагаю, даже верили в себя, хотя я таких не знаю. Боевые товарищи, однополчане, если такие еще оставались, были лучшей опорой выбившемуся из сил солдату. Они поднимали упавшего, подбадривали его шуткой или крепким словцом, иногда даже лупили. Через лигу все повторялось с точностью до наоборот, и теперь уже этот солдат кричал, ругался на своего товарища, и так они шли день за днем.

Думаю, я выжил потому, что моя клятва не позволяла мне умереть, пока были живы те, кто от меня зависел.

И потому, что рядом со мной была Алегрия.

А кроме того, я остался жив, потому что Сайонджи еще не надоело издеваться надо мной.

Я проснулся, не понимая, что меня разбудило. Алегрия задыхалась от хриплого, раздирающего кашля. Усевшись на кровати, я стал шарить в поисках огнива и трута.

– Что с тобой?

– Ничего, – ответила Алегрия. – Извини, что разбудила тебя. Спи, все в порядке.

– Ты заболела?

– Нет, просто кашель одолел.

У меня внутри все перевернулось.

– И давно это у тебя? Почему ты мне ничего не сказала? Почему я ничего не заметил?

– Потому что у тебя есть другие дела. А продолжается это... ну, пару дней, не больше.

Я высек искру.

– Не надо света, – торопливо пробормотала Алегрия.

Но я настоял на своем, и вспыхнувший крошечный светильник озарил похожую на пещеру внутренность нашего экипажа. Окна были завешены одеялами, чтобы сохранить хоть какое-то тепло. Я успел заметить, как Алегрия что-то поспешно спрятала под подушкой.

– Что это?

– Просто носовой платок.

Нагнувшись к ней, я в свете дрожащего огонька разглядел мертвенную бледность ее лица. Затем я увидел кое-что похуже. В уголках рта Алегрии темнело что-то, похожее на кровь.

– Покажи мне этот платок.

– Нет!

– Черт побери, покажи сейчас же!

Алегрия неохотно протянула мне платок. Он насквозь промок от крови.

Как только рассвело, до того как армия выступила в поход, я отвез Алегрию к императорскому кортежу. Несмотря на заявления о том, что она совершенно здорова, ее осмотрел придворный лекарь Тенедоса.

– Да, – наконец заявил он, тщетно пытаясь скрыть озабоченность. – Мне не впервые приходится с этим сталкиваться. Я смешаю кое-какие травы, и вы будете трижды в день пить отвар из них. Это облегчит кашель.

Я проводил лекаря до его экипажа.

– Что у нее?

Он покачал головой.

– Не знаю. Это продолжается уже около недели. Впервые я обратил внимание на нечто подобное после той стычки, случившейся пару недель назад. Мы остановились в деревушке.

Я попытался вспомнить, но, кажется, без боев не проходило ни дня.

– В той, где два храма, – продолжал лекарь. – В обоих разместили лазареты. Мы простояли в этой деревушке два дня, пока трибун Линергес не пробился вперед.

Я смутно вспомнил что-то похожее.

– Именно там все и началось.

– Сколько ей потребуется времени на то, чтобы поправиться?

Пожевав губу, лекарь молча отвел взгляд.

– Я задал вопрос, – резко произнес я.

– Прошу прощения, трибун, – опомнился лекарь, не привыкший к такому обращению. – Я не знаю. У меня не было времени следить за подобными случаями. У меня есть более важные заботы.

– Следует ли опасаться ухудшения ее состояния? Лекарь огляделся вокруг – грязный снег, одетые во что попало люди, хмурое небо, – затем перевел взгляд на меня.

– Не сомневаюсь, что ваша дама поправится, – наконец сказал он. – Держите ее в теплом экипаже и заботьтесь о том, чтобы она ела досыта. У нее есть все шансы выздороветь.

Я боялся давить на него, боялся услышать четкий ответ.

Мы продолжали идти вперед, устилая дорогу ковром из трупов. Всех мертвецов раздевали донага, и все чаще и чаще попадались тела с отрезанными кусками плоти. Я взял за правило, обедая у кого-нибудь в гостях во время объезда своих частей, первым делом спрашивать источник происхождения мяса. Но большинство этого не делало. Не могло делать – просто еды катастрофически не хватало.

Даже я, первый трибун армии, голодал. Но лучше было остаться день-другой без еды, чем случайно подслушать в разговоре у костра жалобу и сочувственный ответ: «А вот тот зажравшийся жирный ублюдок...»

Я возвратился из дозора. Почти неделю мы блуждали в снежном буране, пытаясь отыскать проклятую майсирскую армию. Я едва не расплакался, когда меня угостили обугленной картофелиной, выкопанной в поле какого-то крестьянина и испеченной в углях крошечного костерка. Она показалась мне вкуснее, чем ужин из многих блюд.

Некоторые майсирки, ублажавшие в постели наших солдат, оставались вместе со своими возлюбленными и после того, как те падали, обессилев. Другие меньше чем через час уже находили себе новых любовников. Помню, один генерал соблазнил в Джарре очень красивую молодую девушку, и у той хватило глупости отступать вместе с армией: она испугалась, что ее земляки, вернувшись в столицу, безжалостно расправятся с ней.

Обнаружив, что девушка забеременела, генерал вышвырнул ее из своей кареты, заявив, что, если она еще раз попадется ему на глаза, он насадит ее на саблю. Солдат, поведавший мне эту историю, сказал, что бедняжка стояла как изваяние у дороги, провожая взглядом уходящую колонну, а слезы замерзали у нее на лице.

Арьергард нашел ее спустя полтора дня, скорчившуюся в придорожной канаве. На мертвом лице глаза оставались широко раскрытыми, смотревшими вслед возлюбленному.

Первым сигналом о надвигающейся катастрофе стало пронзительное ржание лошади из первой пары, оступившейся на крутом повороте. Она стащила за собой свою пристяжную, а вслед за ними и весь цуг вместе с экипажем сорвался в глубокую пропасть.