Перелётный жених. Книга вторая

– Это как? – опешил Лев.

– Не знаю как, – отмахнулся ирландец. – В загривок, например, или в глаз ткнул. Не важно. Жених хоть и из волшебного народа, а все же не бессмертный. Кровью обливается, шепчет что-то про любовь. Невеста к нему бросается, плачет, голосит что-то вроде: «На кого же ты меня, мил-друг, покинул», а старика это еще больше разозлило. Схватил он дочь за шкирку и в море выкинул.

«Тут и сказочке конец», – подумал Перелётный жених. И ошибся. У эскимосов вечера долгие, полярные. Хватает времени на сочинение масштабных легенд.

– Девушка хорошо плавала, в любой другой местности она спокойно добралась бы до берега, но в ледяной воде долго не протянешь. Пришлось цепляться за борт лодки и просить отца о помощи. По идее, даже самый жестокий упырь сжалился бы в такой ситуации. Ну а что, неугодный жених больше не помеха, наследница все осознала и больше замуж не захочет. Спасай родную кровиночку и плыви домой с богатым уловом. Да только в этих ледяных пустошах люди, судя по сказкам, вообще отмороженные. Прикинь, что он сделал?! Достал нож и принялся отрезать дочке пальцы. Методично, по одному. Тюк, тюк, тюк… Утонула красавица, но морская богиня сжалилась над ней и превратила в белого дельфина, а каждый отрубленный пальчик стал каким-то живым существом. Мизинец – крабом, безымянный – рыбой-иглой, а из среднего пальца правой руки, – Шеймус показал неприличный жест, – получилась гренландская акула. Она перевернула лодку и проглотила угрюмого старика. Отомстила за злодейства. С тех пор в полярных морях поселился страх и ужас для всех эскимосов. Акула-то рыбаков жрет пачками, а если они попробуют ее съесть – в момент отравятся. Забавная заковыка, дружище?!

Летчик захохотал. Лев недоуменно покачал головой, ему смеяться не хотелось. Улыбку и то не выдавить. Выручай, любопытство, где ты там прижухло.

– А большие эти акулы? Я в том смысле, что она и вправду способна проглотить человека? Или это преувеличение, чтоб сказка интереснее звучала?

– В среднем эти твари по четыре метра от хвоста до ноздрей. Но на заводе я видел скелет самой крупной особи, пойманной у побережья Гренландии. Без малого девять метров, – Шеймус развел руки в стороны, – шесть раз по столько. О, ты лучше глянь в иллюминатор и представь, что та акула ровнехонько с крыло моего самолета.

Лев посмотрел на серебристое крыло с чуть загнутым вверх кончиком, словно «Бомбардье» тоже оттопыривал средний палец. А ведь вроде бы только-только за ум взялся! Верно говорят: каков пилот, таков и самолет.

– Но ты же понимаешь, дружище, что эта легенда совсем не про акулу. Она про нас. Ты нашел свою половинку и хочешь жениться, но отец невесты резко против. Знаю, знаю, читал про это, потому и проникся.

Летчик зашмыгал носом. Неужели, от смущения? Во, дела…

– У меня похожая история. Только мать воспротивилась.

– И чем же ты раздражаешь будущую тещу?

– Что ты, это моя мать против, – ирландец снова сцепил ладони на затылке. – Понимаешь, у моей невесты Эйслин нет левой руки. У нее красивое лицо, волосы до пояса, ноги – вообще чума! Наденет платье короткое и все мужчины на улице выворачивают шеи ей вслед. Убить их за это хочется, а вместе с тем – приятно, что мне завидуют. Безумно хочу на ней жениться. Но мать шипит и шипит: «На что тебе однорукая? Ты же не купишь машину на трех колесах? Даже самую красивую. Машина ездить должна, а жена – детей на руках носить да в доме убираться. А эта что сможет?»

– Подумаешь, руки нет, – после древней легенды Лев решил ничему не удивляться. – Двадцать первый век на дворе. Японцы наловчились протезы делать, там кожа синтетическая, но не отличишь от настоящей. До микрона выверяют конструкцию, сидит как влитая.

– Нет, протез – это совсем неправильно, – задумчиво протянул Шеймус. – Мне как раз очень нравится, что у жены нет руки. Это ведь самое замечательное.

Так, а вот здесь уже брови полезли на лоб.

Что?!

– Только так я могу быть уверен, что Эйслин не наставит мне рога, – признался летчик. – Красивая жена – это всегда риск. Я на два дня улечу, а может, на пять. Останется она дома одна-одинешенька. Будут вокруг увиваться похотливые мерзавцы, соблазнять всячески. Моя красавица и не устоит однажды, изменит мне с каким-нибудь охальником. А я ее так сильно люблю, что не переживу измены. Как думаешь, дружище, к однорукой ведь не станут приставать? Когда кругом полно жен и девиц с полным набором?

Но Лев думал о другом. А что случилось с ее рукой? Бомба раньше времени взорвалась?

Ясно.

Террористка.

Соратница по борьбе с чертовыми британскими нетопырями. Но даже самые смелые бойцы с режимом, готовые презрительно смеяться в лицо тиранам и придворным палачам, подчас теряют всяческую волю к сопротивлению под взглядом недовольной ирландской мамы. Да и не только ирландской.

– Я не знаю, какие вкусы у ловеласов в Дублине, – пожал плечами Лев. – Но от измен не застрахована ни одна семья. Даже самая крепкая. Измены – это дождь, который налетает неожиданно, и как бы ты зонтиком не отгораживался, рано или поздно промокнешь. А любовь, она как солнце. Выйдет из-за туч, согреет и высушит. Если любишь по-настоящему, то не дай своему солнцу погаснуть и все будет хорошо.

– Спасибо, дружище. От души, спасибо. Твой пример вдохновляет на подвиги влюбленных всего мира. А сейчас смотри вниз внимательно. Такое представление тебе покажу – закачаешься!

Летчик отключил автопилот и отправил самолет вниз, рассекая черный бархат ночи. Над водой уже появилась полоска рассветного неба, светло-розовая и тягучая, как мармелад. «Бомбардье» сбросил скорость и застыл в ней, словно муха в янтаре. Косая тень скользила по почти неподвижной морской глади.

Вдруг вода вспучилась и из глубины вынырнула огромная пасть.

– Ох! – Лев пытался крикнуть «охренеть», но у него отвисла челюсть на полуслове.

За пастью потянулось огромное тело, перепрыгнуло тень самолета, вертясь в воздухе веретеном, а потом плюхнулось в океан, поднимая тучу брызг. Второе чудовище взлетело еще выше, казалось, оно хочет откусить серебристое крыло и утащить с собой, на глубину.

– Киты?

– Ага, горбачи, – улыбнулся Шеймус. – Они тут всегда меня встречают. Игривые, что твои котята.

Кит перевернулся, показав белое брюхо с тонкими продольными полосками, как на брюках нэпманов, всплеснул хвостом и снова ушел под воду. Чехарда продолжалась еще минут пять, потом горбачи выстроились в хоровод и начали вспенивать воду длинными плавниками.

– Чего это они?

– Кормятся так. Рыбы тут навалом, они сгоняют мелочь в кольцо пены, потом по очереди ныряют и заглатывают, кто сколько сможет, – пояснил пилот. – Считай, что мы на завтраке у них побывали. Как дорогие гости.

Огромные хвосты махнули на прощанье и скрылись в пучине вод.

«Спасибо, что не в виде основного блюда», – Лев в очередной раз порадовался благоразумию природы-матушки. Она заранее продумала, чтобы существа с такими огромными глотками питались мелкими рыбешками и планктоном. Иначе киты сожрали бы все живое за пару лет.

А внизу просыпался океан. Проплыли три белухи, выстреливая небольшие фонтанчики – серебристые вспышки взлетали над набыченными лбами и неспешно опадали, будто это не брызги воды, а перья из разорванной подушки. Потом снова появился горбач, но уже одинокий. Гигант долго преследовал тень самолета, бегущую по волнам, но и он отстал. Косяк атлантических палтусов протянулся поперек их пути голубовато-серой лентой. Пересечешь ее – и ты уже за полярным кругом, Левушка.

Ровно на 66,6 градуса севернее Экватора.

Добро пожаловать в Арктику!

Лев Мартынов:-(промерз до костей

22 апреля, 17:01

Илулиссат, Гренландия

Доступно: друзья поблизости

Каждому хоть раз в жизни доводилось проснуться зимним утром в донельзя выстуженной комнате, когда не хочется вылезать из-под трех одеял. Но приходится. И ты бежишь в туалет босыми ногами по студеному полу. Потом запрыгиваешь в душ, а вода сначала идет еле теплая, кожа покрываеться мурашками от коварных сквозняков, но вот котел (или что у них там) раскочегаривается на полную мощность, вода почти закипает, ты смываешь мурашек и сквозняки, направляя обжигающие струи туда и сюда. Распариваешься настолько, что даже слегка хмелеешь от приятных ощущений. Наспех вытираешь раскрасневшееся тело и опять окунаешься в ледяной коридор, бросаешься с головой в пронизывающий холод и бежишь к кровати. Забираешься в дружелюбные объятия одеял и тогда – только тогда! – наступает момент настоящего счастья.

Лев прочувствовал это на собственной шкуре. Правда, не утром, а вечером. Он продрых целый день, вконец измотанный долгим перелетом и тем, что случилось потом…

Самолет Шеймуса зарулил в грузовой ангар, выстуженный и неуютный. Ирландец следил за погрузкой ящиков с замороженной акульей печенкой, дул на озябшие пальцы и извиняющимся тоном объяснял, что не выходит из этого ангара никогда. Поэтому совсем забыл предупредить пассажира, что в Гренландию лучше лететь в шубе и варежках. Иначе можно замерзнуть насмерть.

Лев горделиво расправил плечи. Подумаешь! Он в крещенскую купель нырял при тридцати градусах ниже нуля. Как-нибудь уж до машины добежит, когда стюардесса приедет. Она должна вот-вот появиться. Слышишь, Шеймус? Зафырчал мотор снаружи. Давай прощаться, дружище. Удачи в борьбе и в любви. Спасибо, что скоротал со мной часть пути, пора двигаться дальше.

Напускная бодрость улетучилась, как только первый порыв ветра припечатал пригоршню снега к щетинистому ежику на затылке. Это северный ветер, ты у него в ладонях. А ладони эти грубые и мозолистые – на одну положит, другой прихлопнет! Сквозь противную завесу ледяной пыли, взметнувшейся на пороге ангара, Лев пытался разглядеть автомобиль. Заметил яркое пятно и метнулся туда, стиснув зубы, чтобы не закричать от пронизывающего холода.

Терпи, терпи, бродяга!

Еще три шага и ты окажешься в теплом салоне машины, а зверский колотун останется снаружи. Все твои страдания обернутся облачком пара изо рта и улетучатся навсегда.

Еще два шага. Из снежной пелены проступили большие черные колеса и железный бок, выкрашенный в оранжевый цвет.

Еще один. Он потянулся к ручке двери, представляя, как промерзший металл обожжет его пальцы.

– Б-б-б…

Губы онемели, даже не выругаешься полностью. А очень хочется. Нигугайк, стюардесса «Гренландских авиалиний» приехала не на машине.

На квадроцикле.

И хотя она тут же укутала недотепу теплым пледом, отдала свою ушанку и меховые варежки, Лев сполна хлебнул весенней свежести по гренландскому рецепту. Так себе коктейль, уверяю вас…

Вспоминая жуткий путь сквозь пургу, Перелётный жених дрожал под одеялами и раздумывал о том, как долго удастся протянуть в красной рубашоночке в этом ледяном краю. Он бы согласился обрядиться в шерстяные платья или шубу хозяйки дома, и бродить по городку как Керенский, но, к сожалению, Нигугайк слишком миниатюрная, едва ли по плечо ему будет. Не налезут вещички.

Не согреют.

Не спасут.

И все-таки надежда встрепенулась, когда она ворвалась в комнату с ворохом одежды в руках.

– Примерь-ка. Я нашла старые шмотки младшего брата, – стюардесса положила три свитера поверх одеяла, – Нанухак из них вырос, но тебе что-то из этого должно подойти. Нанухак – это Медвежонок на нашем языке. Да вылезай уже. Подумаешь – голый, чего я там не видела.

Лев покраснел и постарался выбраться из-под одеяла так, как это делают в голливудских фильмах категории PG. Плавно и целомудренно. Получилось не слишком ловко, он поскользнулся и смешно задергал всеми конечностями, чтобы удержать равновесие. Всеми-всеми, да-да. Девушка хихикнула и прикрыла рот ладонью, но отворачиваться не спешила. Уши и щеки Льва горели от смущения, но в этом был и плюс: он больше не чувствовал холода. Нет худа без добра. Схватил самый большой из трех свитеров и поскорее нырнул головой в круглый ворот, искренне надеясь, что он не окажется слишком коротким. Свитер оправдал ожидания и натянулся почти до колен.

Господи, какой же он колючий!

Лев постарался не морщиться, чтобы не обижать благодетельницу. Выдавил улыбку и перевел тему.

– А твое имя что означает, Нигугайк?

– Свет звезды. Но ты язык не ломай, зови меня Нига, как коллеги из Европы. Американцы почему-то шарахаются, когда я такое предлагаю. Но они странные. Во всяком случае, те, кто к нам залетают… Чуть длинноват свитер, – она подошла ближе и помогла подвернуть рукава, – зато теплее будет. Сейчас еще штаны стеганные принесу, вроде валялись где-то.

Не успела закрыться дверь за стюардессой, а Лев уже натягивал трусы. Неловко без них в чужом доме-то. Втиснулся в джинсы. Надел и рубаху под свитер, чтоб не так сильно кололся. Благо, размеры позволяли. Можно было еще добавить пиджак, бронежилет и фуфайку, – все легко затерялось бы под этим балахоном. Из которого, на минуточку, вырос Нанухак. Ничего себе, Медвежонок. Тут целый медведь. Медведище!

Зато в шерстяной кольчуге не страшно выйти в продуваемый коридор. Заколдованный доспех от холода, сосулькой ткнешь – обломается. В таком не стыдно и в мир, и в пир. При мысли о пирушке голодная волна с урчанием всколыхнула поджелудочную. Так. Завтрак, переходящий в полдник, модно называть бранчем. А какое слово подобрали бы хипстеры для завтрако-ужина? Бриннер? Неплохо, кстати. Сразу вспомнился древний вестерн про лысого ковбоя в жарких прериях. Тоже ведь русский парень был, хоть и в Голливуде…

Ну, Бриннер, так Бриннер.

Не смутят даже Иствуд с МакКуином, лишь бы накормили прямо сейчас.

Лев почти бегом добрался до кухни. В Гренландии ловят рыбу и крабов. Скорее всего, их и едят круглые сутки. Сколько он смог бы протянуть на подобной диете? Скажем, неделю. Хорошо, что так долго ждать не придется, рейс в Канаду уже послезавтра. А крабы – это даже вкусно…

Он шагнул на кухню и онемел, но уже через секунду с рычанием набросился на шкворчащую яичницу-глазунью, только что со сковороды, обжигающую язык. Рядом на тарелках гренки, колбаска копченая, нарезанная кружочками, и помидоры, нарезанные кубиками. Какая-то непонятная маринованная трава. Местная что ли? Не может быть! Среди этих вечных льдов растет трава?! А впрочем, вкусная, чуть кисленькая и, при этом, острая – рот горит и сразу по телу благословенное тепло разливается. Ну и да – крабы, куда же без них.

– Спасибо, милая! Огромное тебе спасибо, – бубнил Лев с набитым ртом, не замечая, что говорит по-русски.

Девушка вряд ли поймет хоть слово.

А нет, поняла. Улыбается. Подвигает чашку душистого чая. Литра на полтора, не меньше. Горячие напитки в этих отмороженных краях гораздо популярнее горячительных.

Он отхлебнул и улыбнулся. Медвежонку, поди, такая чашка на один глоток. Непонятно только, как брат стюардессы помещается за этим крошечным столиком. Потолки в доме низкие, комнаты узкие, вот и в кухне великану не развернуться. Наверное, потому и съехал. Плюшевый мишка перерос кукольный домик.

– Слушай, мне ведь это не приснилось? – спросил Лев. – Твой дом снаружи выкрашен в розовый цвет, как у Барби?

Нига кивнула и прыснула в горячий чай.

– Когда мы заходили на посадку, я заметил, что в вашем городке много ярких пятен, – он выцарапывал из смерзшегося желе в голове осколки воспоминаний. – Красные, синие, бирюзовые, лимонно-желтые, но больше всего почему-то фиолетовых.

– Это все Грёйльдагеры, – она брезгливо поморщилась. – Плодятся быстрее, чем кролики, и скоро окончательно захватят Илуллисат.

– То есть стены и крышу красят в цвета семейных кланов, – догадался Лев. – А у твоей фамилии, получается, розовый.

– Нет, это я сама придумала, чтобы уже, наконец, оставили в покое.

– Кто?

– Дед, мать, тетки, брат… «Всех женихов разберут, а ты так в девках и просидишь», – передразнила Нига. – Сватались шестеро, но я всем отказала. Не хочу вечно оставаться в Иллулисате. Моя мечта – улететь в Европу. Там я сама выберу, за кого выйти замуж.

Лев рассматривал стюардессу. Фигурка точеная, походка легкая, опять же – общительная, все время улыбается. Но вот лицо, пожалуй, слишком экзотическое. Широкий нос, скулы будто припухшие, губы плоские, глаза как миндаль, только надкушенный с одного края. На любителя, прямо скажем, впрочем, любителей экзотики везде хватает. Только распахни окно в Европу – от женихов отбоя не будет.

– Кстати, а почему у тебя в доме окон нет? – гость отставил пустую чашку и огляделся. – Ладно, в спальне нет, это как раз удобно. Легче заснуть полярным летом, когда солнце светит одинаково ярко и ночью, и днем. А в кухне почему не сделала?

– Окна у нас мало кто ставит. С побережья часто налетает ураган, ни одно стекло не выдержит. Раз в год бывает, что и дома сдвигает на пару дюймов, хоть они и вмерзли в лед. Так весь городок потихоньку пятится от моря, – она встала, потянулась и собрала посуду со стола. – Одно окошко есть. В кладовке. Оттуда можно посмотреть какая погода на дворе и если вьюга или ледяной дождь, то не выходить.

– А сейчас там как? – с затаенной тревогой спросил Лев. – Не смотрела?

– Сейчас без разницы. Мы выезжаем через полчаса при любой погоде.

– На ночь глядя? – идея не вызвала энтузиазма. – В адский дубак?

– Оденем тебя потеплее, мороза даже не заметишь. А ехать нужно, иначе к утру не успеем.

– Ку… куда?

Три недели прошло с того самого первого «куда», после которого все завертелось, а вопрос остается до ужаса актуальным.

– На пароход, конечно. Я же говорила еще при встрече, – всплеснула руками Нига, – как ты мог забыть?!

Лев Мартынов:-(лавирует между айсбергами

23 апреля, около полуночи

Форт Илуллисат, Гренландия

Нет возможности для публикации,

запись будет сохранена, как черновик

Ну, вот что это за претензия такая?

Как он мог забыть…

Да запросто. Лев вообще не помнил, как оказался в доме стюардессы, как добрался до кровати и кто его раздевал. «Подумаешь – голый, чего я там не видела». Ох уж эта Нигугайк. Он снова покраснел и в который уж раз напряг мозговые извилины, чтобы хоть немного распрямились.

Вроде бы девушка говорила, что беспокоится о чем-то важном… Помочь надо… Но кому?… И чем вообще Лев может помочь? Его самого в этих суровых широтах спасать надо…

Гренландские ночи подкрадываются незаметно. Вот только что ослепительная белизна вычерпывала глаза до донышка, заставляя людей постоянно прищуриваться, и вдруг появляется сиреневый туман. Не смейтесь, реально сиреневый, как… Как то проклятое мороженое, которое Лев так и не попробовал в Париже…

Опять эти навязчивые мысли…

Опять эта предательница…

Прочь! Убирайся из моей головы и сирень свою забирай! Тем более что вокруг уже не туман, а многослойный купол из дымчатого хрусталя, тьма сгущается, небо где-то далеко вверху почернело, а здесь, внутри хрустальной сферы, видно как днем. Даже лучше, чем днем, потому что глазам не больно от яркого света. А посмотреть есть на что, столько удивительного рядом.

Вот, к примеру, айсберги в этом изгибистом фьорде, через который они плывут уже третий час. При беглом взгляде, казалось, что все плавучие льдины одинаково белые, лишь парочка в дальнем углу отливала нежной голубизной. Но сейчас-то видно, что они разноцветные, как домики в городке. Вон та гора льда – бледно-зеленая, с изумрудным пятном возле сколотой вершины. А справа отвесная стена, расчерченная вертикальными оранжевыми струйками, будто капли апероля стекали по краешку бокала, да так и застыли. Слева на простор морской волны выплыл складчатый айсберг, похожий на скомканное одеяло, если посчитать сверху вниз – шесть, нет, семь разных оттенков синего. За ним, вдалеке, мелькнул тигриный бок с коричневыми полосками.

Бывают же на свете белые тигры?

Он и этого не помнил. Мозг впитывал окружающую красоту и временами лениво восхищался пейзажем, но соображать отказывался. Лев пританцовывал на палубе, чтобы не замерзнуть.

Меховых сапог по размеру не нашлось, но Нига предложила запихнуть в ботинки собачью шерсть. А он отказался.

Дурак набитый!

Хотя нет, набитому, пожалуй, было бы теплее. Пароходик маленький. В трюме не спрячешься, там только двигатель и помещается. Кают нет в принципе. В крошечной рубке – ворчливый капитан, зыркающий из-под насупленных бровей на посторонних. Приходится вытанцовывать снаружи, иначе недолго и околеть – фырчащая посудина ползет по заливу нарочито медленно. Понятно почему. У этих разноцветных милашек, ласково трущихся о борт парохода, как котята, есть и подводная часть. «Титаник» не даст соврать. Не спеши, капитан, мы все понимаем. Как бы зябко не было на палубе, в ледяной воде люди погибнут через пять минут. А если акулы нарисуются, то и быстрее.

Акулы!

Не только Шеймус говорил про акул. Стюардесса тоже что-то такое упоминала…

Мозг заворочался, как медведь в берлоге. Медведь? Медвежонок…

Это ее брат.

И у него проблемы.

Из-за акул.

Точно! Он с невестой поругался.

Но… какая связь?

– Нига, – окликнул он девушку, которая все еще дулась и потому стояла в отдалении и нервно переплетала косу. – Я вроде бы вспомнил, но не все. Расскажи заново, что за беда у вас стряслась?

– Сначала пообещай, что поможешь моему брату.

– Шкура Медвежонка меня от холода защищает, – попытался отшутиться Лев, похлопывая по тяжелой дубленке, – как же я могу отказать ему в помощи.

– Смотри, ты обещал. Потом не отказывайся от своих слов, – девушка обернула косу кожаным ремешком и затянула узелок. – Брат – парень хороший и честный. Но жутко невезучий. Влюбился в мою подругу Альгги. Она тоже стюардесса, вместе летаем в Канаду. Знакомы со школы. Нанухак сохнет по ней много лет, но Альгги не относилась всерьез к его робким намекам и неуклюжим ухаживаниям. Привыкла воспринимать брата лишь как забавного малыша.

– А малыш-то вырос, – Лев помахал длинными рукавами, из которых, подобно черепашьим мордам, высовывались темно-серые варежки.

– Ох, не говори, – вздохнула Нига. – Вымахал ростом с пожарную каланчу, но в душе остался карапузом. Подслушал как-то наш разговор о том, что современные женихи не способны на романтические поступки. Вот и захотел поразить Альгги в самое сердце. Сюрприз устроил. Выложил на ледяном поле за аэропортом гигантскую надпись из выпотрошенных акул.

– Из чего? – кажется, в прошлый раз Лев в этом месте тоже удивлялся.

– Мой брат работает на заводе, который уничтожает акульи туши. Нанухак больше месяца морозил их в холодильнике, пока не набрался целый рефрижератор. Акулы черные, на белом поле контрастно смотрятся. К тому же они достаточно большие, чтобы надпись с самолета разглядеть удалось. Такая блестящая идея пришла в его большую, но глупую голову. Брат привез акул утром, как только наш самолет улетел в Канаду, и с помощью двух друзей и трех железных крюков, выложил романтичную надпись: «Аlggy marry me!»[11]

«Из дохлых акул? Офигенно романтично», – подумал Лев, но вслух ничего не сказал.

– Обратный рейс, как назло, задержали. Возвращались мы уже ночью. Нанухак сообразил, что в темноте буквы никто не увидит. Но не сдался, нет. В нашей семье не принято отступать перед преградами, – в голосе стюардессы прорезались нотки гордости за младшего брата. – Он снял со счета все деньги и купил полную цистерну горючего. Бензин в Гренландии дорогущий до ужаса. Крона за литр. Это пятьдесят центов, чтоб тебе понятнее было.

«Чтоб тебе понятнее было, в России бензин еще дороже», – мелькнула шальная мысль, но Лев снова не рискнул перебивать.

– Пригнал Нанухак бензовоз в поле, облил акульи туши и когда объявили, что мы прибываем, поджег все буквы. Представляешь, летим мы в кромешной тьме, вдали загорается посадочная полоса и тут же слева, под крылом, вспыхивает огромная надпись. Пилот, предупрежденный заранее, объявляет по громкой связи, что сейчас для нашей прекрасной Альгги будет очень приятный сюрприз. Нарочно делает круг над полем, чтоб все хорошо рассмотрели. Пассажиры утыкаются в иллюминаторы. Мы с подругой тоже. А там…

Она замолчала, кусая губы. Непонятно, то ли слезы сдерживала, то ли рвущийся наружу хохот.

– Загорелись не все буквы. Туши слишком сильно отсырели, как братик ни старался, а на поле пылало: «logy mare». Вместо предложения руки и сердца получилось оскорбление.

«Ага, вот в чем фокус!» – Льву вполне хватило школьных знаний английского, чтобы перевести.

Тупая кобыла.

Да уж, попал Нанухак.

– Еще трепетала надежда, что удастся обратить все в шутку, – хмыкнула Нига, – но тут кто-то на заднем ряду громко заржал. И-го-го! Я уверена, это тот американец… Мерзкий жирдяй, который требовал добавки к обеду. Ненасытная тварь…

Она помолчала, вглядываясь в пару голубых айсбергов, до которых как раз доплыл пароход. Тут можно без подробностей, и так понятно. Все пассажиры засмеялись. Альгги покраснела и заплакала. Ей хотелось убежать. Но куда? В маленьком самолете «Гренландских авиалиний» даже спрятаться негде.