Шабашник

Говорит, прекрасно понимает, что для меня это не очень удобно – и в должность с бухты-барахты вступать, и место бросать… Но предложила такую зарплату, что я просто обалдел. Говорит, что они в безвыходной ситуации и если завтра кухня не откроется, то пиши пропало. Если соглашусь, то просто спасу их, а команду они наберут быстро – уже двое из России едут, но они повара не очень опытные, а ты, Лёша, по всему видать, мастер. Сказала, что вечером они с Юрием Михайловичем приедут за ответом.

– Бойкая баба. Такой в рот палец не клади – ей сразу вынь, да положь.

– Вот-вот. То есть у них там кухня стоит, а они в шашлычке сидят? Сначала нашли каких-то русских поваров, а потом ищут для них шефа? Нет, оно бы не усталость, я бы сразу понял, что это разводка. Но очень уж мне в шефы хотелось! Теперь понимаю, что не по Сеньке шапка. В общем, за день в шашлычке набегался и фартук на стойку бросил.

Приехал в пансионат и гляжу – там, конечно, атас. Две бабки на кухне морковку скребут ножиками и какой-то блаженный в форме внутренних войск котлы моет, вот как я сейчас тут, ага… Обе бабки православные до мозга костей, но с примесью советского партработника. Идейные, короче. Куда ни глянь, на кухне сплошные апостолы, святые, великомученики и Иисус повсеместный. Оно, правда, не иконы, а такие открытки, постеры глянцевые. Причём везде. Над полочкой, где стоят рулоны туалетной бумаги, у них Тайная Вечерь в марвеловском стиле: все апостолы будто только из барбершопа после кроссфита – прилизанные, подтянутые, загорелые… И бабки всё молитвы читали, в церковь регулярно ходили, там с батюшкой общались, так что не сектантки какие-нибудь или суеверы дремучие.

Но это я уже потом узнал, а пока, думаю, ладно – трошки зажду, а там и легче будет – приедут повара, а я буду ходить и только указания давать. Так что соорудил я салаты и кое-как шведский стол с утра отстрелял. Оксана всё в зале сидела, на мою работу смотрела и после обеда позвала в кабинет, где мы торжественно подписали трудовой договор. Полноценный, настоящий и с такой зарплатой, какой мне и нюхать не доводилось. На крыльях оттуда вылетел и даже не заметил, что в кабинете у них на стенке наклейка висит с распятьем. То есть не икона и не открытка даже, а голимая переводка, как татуировка из жвачки, может быть помнишь такие?

– Конечно помню. Когда в первом классе учился, то однажды извёл на них…

Но Лёша прервал Сергея, пренебрежительно махнув рукой:

– Да ты погоди, дай я доскажу. На ужин я постояльцам какую-то мусаку организовал – они очень хвалили. В тот день я работу в шесть утра начал, а с кухни в час ночи ушёл, при этом весь день пахал без продыха. Вспоминал шашлычку, где каждый час мог спокойно покурить и кофе пить. Зато тут я настоящий шеф-повар! Даже решил, что закончилась чёрная полоса в жизни. Второй день отстрелял, третий: с утра до ночи то морковку натираешь, то аль-денте жаришь. Умаялся. Да ещё слышу мнения, что постояльцам не нравится наше не очень разнообразное меню. А мне что привезли, так я то и пользую. Вот как из трёх видов овощей восемь салатов приготовить? Ну, это бог с ним – недовольные всегда найдутся, а у меня своя рубашка ближе к телу. Спрашиваю каждый день у Оксаны про поваров, а она мне одно твердит, что едут.

– Откуда они так долго ехать-то могут? Не с Владивостока же?

– Ой, да она всё отнекивается, съезжает на Юрий Михалыча. Ладно. И на четвёртый день моих катуванний приводит Юрий Михайлович парнишку. Он, говорят, на мясном цеху – огонь: тоже в Евпатории работал, чебуреки жарил. Я его в оборот, говорю, что мы тут без чебуреков, что ещё умеешь? Этот елдасмок говорит, что голубцы умеет, – Лёша хлопнул себя ладонью по лбу.

И готовил он мне эти голубцы – туши свет просто: полдня чего-то там капусту ошпаривал, накручивал, варил, пёк и томил. Двадцать голубцов сделал – и всё. Стоит гордый, будто горы свернул. Они, конечно, у него получились, но бледные и местами розовые… Я их ещё допёк, хотя эта падлюка чуть истерику не устроил, будто они сухие будут. Сухие-не сухие, а те, кому эти голубцы достались, на следующий день не обосрались и ладно. Но вот те, кому голубцов не хватило, обиделись и на питание жаловаться стали ещё больше. Решил, что когда повара приедут, я этого пачкуна к бабкам отправлю буряк чистить, а пока хоть какая-то помощь.

Ещё четыре дня прошло, меня всё завтраками кормят, руками всплескивают, говорят, что поварам билеты оплатили, но те где-то пропали. Я уже чуть не матом – ну никаких сил нет, а они мне притчи рассказывают, говорят, что материться грешно и какие-то корешки-платёжки кажут.

А у меня времени нет ни заявки писать, ни меню составлять, ни журналы заполнять – лишь бы народ накормить. Готовил из того, что привозили. Я же думал, что скоро подмога и будет перемога! На восьмой день этого ада Оксана мне сказала, что Михайлович поехал бригаду встречать – что-то не так с паспортами у них.

На девятый день он вернулся один. Говорит, что завернули бригаду на въезде – какие-то у них кредиты непогашенные оказались. И на меня с укоризной смотрит, будто они не себе сотрудников искали, а мою прихоть исполняли. Я к тому времени привидение привидением, небритый, глаза красные, по две пачки прямо на кухне выкуривал – в курилку некогда было ходить!

На десятый день не приехал поставщик. Труба! Аврал! Продуктов нет! – Брэд помахал над головой половником. – Я по кухне бегаю, суп из топора варить собираюсь, и прямо слышу, как туристы моей крови требуют. И заходит на кухню Юрий Михайлович, под ручку меня берёт и в зал выводит. Ставит перед толпой и начинает блажить: «Вот вам Алексей, он шеф-повар. Он вчера не составил заявку на продукты, поэтому вы все сегодня голодные. Мы не знали, что запасов нет. Приносим Вам самые искренние извинения, вопрос обязательно решится до того, как вы освободите свои номера…» А я уже понял, что к чему. По большому счёту, я уже на третий день въехал, но всё надеялся… Эх, тогда и надо было бежать!

Приходим мы с ним в кабинет, а там Оксана с какой-то женщиной сидит. Та встаёт, говорит, что инспектор из Роспотребнадзора. Вы, спрашивает, Алексей? Это ваша подпись? Почему вы обязанностей своих не исполняете? Где журнал бракеражный? Где режим смены фритюрного масла? Где журнал здоровья? Почему на вытяжках слой жира в палец? Вы вообще понимаете, что это уголовно наказуемо? – Брэд бросил половник в кучу посуды.

– Что оставалось делать? Я сижу, ухмыляюсь. Понятно, что никакой администартивки на меня не повесили, а просто выгнали без зарплаты. Они же там что делали? С постояльцев за день только на жратве тысяч по сто имели, а продуктов покупали ну на десятку – край. В Крыму в сезон овощи вообще почти ничего не стоят, вот и выходила математика, что они набирали постояльцев на десять дней и находили повара, которого потом кидали.

– Но ведь эта тёлка, которая типа из Роспотребнадзора, она же всяко подставная, а у тебя договор на руках, настоящий, ты говорил…

– Ну, во-первых, не обязательно, что та тётка липовая. Может, и настоящая? Понимаешь, если бы у них лапы в администрации не было, то они бы не смогли такие дела проворачивать. Поэтому тётка та вполне могла оказаться настоящей и в доску своей.

– Но можно было ведь в суд подать в конце концов, пожаловаться.

–Добре. Написал бы я заявление в суд и выиграл бы дело – тогда спустя полгода я бы получил за десять дней причитающиеся мне деньги, но полгода геморроя стоят намного дороже тех денег. Да и не выиграл бы я, всё равно они бы съехали на чём-нибудь. И, главное, сил у меня уже не было, я как из концлагеря. Вышел я оттуда, к другу вписался и двое суток тупо проспал. Потом встретил случайно хозяина шашлычки. Он мне говорит, что нехорошо ты со мной поступил, Лёша, что без предупреждения ушёл, но за зарплатой приходи – мне чужого не надо. Он с меня, конечно, неустойку вычел, но остальное заплатил сполна. Вот тебе и русская рулетка – раз на раз не приходится.

– Но почему ты тогда не в Москве, не в ресторане каком-то? Там ведь всяко больше платят, чем тут.

– А оно мне надо? Понимаешь, мне нужно, чтобы стабильные деньги на карту падали, чтобы в нужный момент у меня была бы пусть небольшая, но сумма. Я боюсь больших денег, лихих сумм. Бывало со мной, что за вечер получишь долларов пятьсот, а через три дня очухиваешься заблёванный непонятно где и с кем, но понятно, что без денег и работы. Поэтому пусть пятьсот долларов у меня будут за месяц откладываться – главное, чтоб откладывались.

– А зачем тебе эти пятьсот долларов?

– Да не великий секрет, на самом-то деле. У меня полгода назад отец умер.

– Мои соболезнования… – Сергей растерялся и как-то осунулся. – Поверь, я тебя понимаю – самому довелось терять близких.

– Спасибо. Но для меня его смерть не была громом среди ясного неба – он до этого долго боролся с раком и было ясно, что победить не удастся. Был неясен лишь срок, но там – туда-сюда пара месяцев. Сути дело не меняло и я, хотя и расстроился, но раздавлен этим всем не был. Дело в другом. Отец мой был хотя и не олигархом, но и депутатом городским два созыва отсидел, и магазин у него был… Так что наследство осталось солидное – две квартиры, одна из которых пятикомнатная, дача и прочего по мелочи. Штука в том, что это всё должны разделить в равных долях три наследника – я, моя сестра и моя мать. А вот как это сделать – непонятно, но общая цена вопроса миллионов пятнадцать и это только если по кадастру. То есть на мою долю выпадет не меньше пяти мультов. Сейчас за это всё рубятся мои мать с сестрой – одна не хочет продавать квартиру, а другая своей долей требует дачу, на которой уже неплохо первая обустроилась… А мне просто нужны деньги. Устал я от этого Крыма и в России мне холодно, поэтому я хочу свои деньги перевести в конвертируемую валюту и уехать в Таиланд или Индию, где с такими средствами я ни в чём себе отказывать не буду всю оставшуюся жизнь..

– Но ладно, ты полгода, год проваляешься там под пальмой, но ведь надоест – что тогда?

– Ну, надоест или не надоест – это ещё вопрос. Там ведь много всяких интересных дел может найтись для человека, не обременённого работой… Но если надоест, то открою своё заведение, где буду кормить таких же, как я, дауншифтеров, блинами, борщами и пирогами с капустой. Уверен, что там таких заведений не много. А пока вот жду, как там у матери с сестрой всё решится и тем временем коплю тысяч сто рублей – больше с меня комиссии при вступлении в наследство не возьмут. Так что почти всю зарплату я на счёт в банк кладу, который нельзя будет обналичить тёмной ночью в пьяном угаре.

Я бы разве на Север скатался, интереса ради. Там, говорят, большие гроши платят, а не копейки здешние. Для души ещё можно на Байкал куда-нибудь шишки собирать. Конечно, там клещи, но зато природа почти первозданная и работа простая. Ладно, время уже позднее – иди к Светке на отметку. Заодно и узнаешь, как там это всё разрулили.

18:35

– Можешь считать, что в рубашке родился. Грузчик столовский подтвердил, что отвязывать боксы ему велел шеф, который потом передумал, а он уже их обратно не привязал, забыл. Оба подтвердили, что тебя при начале разгрузки не было. Татьяна, конечно, всё равно хотела разделить ущерб на троих, но когда выяснилось, что безвозвратно пропало только восемь голубцов, решила не заморачиваться. А раздача прошла без происшествий, никто не жаловался.

– Но ведь там по асфальту минимум штук двадцать этих голубцов…

– Безвозвратно – только восемь. Я не поняла, тебя не устраивает, что с тебя деньги не удержали?

– Нет-нет, я не в претензии.

– Ну вот и всё, свободен, значит.

18:58

После смены Сергей возвращался в лагерь с Андреем всё той же тропой через поле и лес.

– Слушай, а ты ничего про Байкал не знаешь? – спросил Сергей.

– А тебе зачем? С какой целью интересуешься?

– Я после этой вахты думаю куда-нибудь туда рвануть, там поискать работы.

– А что ты там делать будешь? – удивился Андрей.

– Да хоть бы шишки кедровые в тайге собирать. Не ради денег, а чтоб тот край повидать.

– Ну, сезон сбора орехов считается с октября, а так шишку бьют уже в августе, – со знанием дела сказал Андрей. – Опоздал ты, теперь следующего сезона ждать.

– Так мне ведь не обязательно шишки. Может, найдётся что-то другое.

– Кто его знает, – Андрей повернул голову в сторону шоссе, внимательно посмотрел вдаль, будто бы за поворот. Вздохнул. – Я ведь туда ездил, на Байкал. Ну, то есть в Иркутск. В восемьдесят пятом, как раз после армии.

– А что ты там делал?

– Тогда в Союзе началась антиалкогольная компания и местный пивзавод перепрофилировали под минеральную воду и лимонад. Рабочих рук не хватало, а дело срочное – тут я и подвернулся. Работа простейшая – принеси-подай, а платили неплохо. В соответствии с трудовым кодексом, – Андрей перекинул пакет с униформой из одной руки в другую.

На фоне зелено-охряного поля скелетом поднимался одинокий высохший серый куст борщевика. Пока что он, притулившийся у тропинки, был один, но раскидистые зонтики с семенами предвещали, что в следующем году тут будет целая колония. И свеже-терпкий, с дымно-прелой ноткой запах разнотравья сменится душно-пряным ядовитым духом.

– На полтора месяца я туда подписался. Пять дней работали, а два – выходные. Кто-то пьянствовал, а я с бутылкой не дружил – на Байкал гулять ездил. На Ольхон даже выбрался.

– Ольхон? – Сергей скривил брови, как будто не расслышал.

– Не знаешь? Большой остров посреди озера – когда-то местные считали его заповедным местом, обиталищем богов, но советская власть богов упразднила и открыла там тюрьму и завод. Рыбный, само собой. После развала СССР завод тоже упразднился, а вот что вместо него открылось, я не знаю. Было бы место подоступнее… Но не в этом дело.

С поляком я там познакомился, Михаилом звали. Интеллигентнейший человек, упорный! Он в тридцать девятом году попал под советскую юрисдикцию и стал считаться западным белорусом. Но так как советским гражданином он был ещё неопытным, то его отправили на всякий случай в Архангельск, на лесоповал. Но это ещё бы полбеды – с Пинеги до его родных Барановичей при большом желании можно было и пешком дойти. Беда случилась, когда началась война и его в определили в армию Андерса, а потом отправили воевать в Сирию под британским началом против Роммеля.

– Ничего себе маршрут! Из тундры в пустыню! – у Сергея замёрзли пальцы, он надел перчатки.

– Ну, всё же не из тундры, из тайги, но перемещение удивительное, нетривиальное. Так вот, отвоевал он своё, имел награды, но иммигрировать не захотел, хотя и мог. Вернулся в свои Барановичи и увидел сгоревшую хату… Тут его как раз под белы рученьки и даже не в Архангельск, а прямо на Ольхон, как неблагонадёжного.

– Но ведь он ветеран… Награждён тем более. Почему так вышло-то?

– Тогда многие ветераны по пятьдесят восьмой статье получили, – Андрей вздохнул. Михаил духом не упал – срок свой отмотал, женился на девушке, которая в том же тридцать девятом стала считаться западной украинкой. Всё мечтал обратно вернуться в Белоруссию, но как поедешь и на какие шишы? Тем более жена вскоре умерла и он остался с дочкой на руках – один её поднял, выучил и при первой возможности в Иваново отправил – какая-никакая, но Европа. Сам хозяйство завёл – скотину, птицу, огород. Я когда его в восемьдесят пятом встретил, он, хотя уже и пенсионер, копил деньги, чтобы вернуться на родину.

– Надеюсь, он успел до осени девяносто второго уехать. Слыхал я истории о том, как люди годами копили, а потом понимали, что ради мёртвой сберкнижки зря растратили силы и годы. У меня дед тогда чуть-чуть не успел на машину накопить. В итоге вместо неё пять килограмм свинины купил и ещё рад был, что нежирная попалась.

– Знаешь, я тоже об этом думал. Хотя он и калач тёртый, но ведь и соломинка верблюду хребет переламывает. Эх, жаль, что не взял я его адреса, когда уезжал. Так и потерялись… Буду надеяться, что всё у него сложилось.

Тропинка нырнула в лесополосу с водонапорной башней. Лес был редкий, но мшистый; светлый, но древний. Помнящий укромные времена, которые художник Нестеров запечатлел на полотне об отроке Варфоломее: у ног лежит покорившийся медведь и хищная птица не ищет поживы, а гордо глядит в голубую дымку, блюдя горнее достоинство. И деревянная церковь, построенная до нашествия Мамая, была похожа на эту дореволюционную водонапорную башню. Где-то каркнула ворона.

– Я когда с иркутской вахты возвращался, то в аэропорту с археологами познакомился – они в Балаганск ехали стоянки древних людей изучать…Уж было с ними подвязался, но передумал – спешил документы в институт подать. В итоге успел и выучился…, – Андрей скосоротился и пнул лежащую на тропинке ветку – та улетела в кусты шиповника.

– Кто же тогда мог угадать, что так всё вокруг изменится?

– Да на глазах тогда страна менялась, и я эти изменения инстинктом чуял, но разумом не понял. Душой стремился к чему-то вечному, глубинному, а разум говорил, чтоб на зоотехника шёл, потому что там сытно, стабильно, жильё и почёт молодым специалистам. Тьфу. Выменял мечту на чечевичную похлёбку, которой не дали.

Сергей потёр левый глаз, в который будто попала соринка:

– Мне кажется, что те, кто разумом понимает перемены – им лишь бы урвать, а потом хоть трава не расти: они со своим оторванным ломтём будут себя спокойно чувствовать где-нибудь там, где нас нет и откуда не депортируют.

Андрей молчал, внимательно слушал Сергея, а потом вдруг сам себе улыбнулся:

– Кажется, я понял… Хе-хе… Вспомнил повесть Платонова: там был матрос, который ехал на войну и ему было жалко задаром защищать неизвестных людей, тогда он стал из винтовки стрелять по окнам домиков, мимо которых проезжал – вырабатывал в себе чувство обязанности воевать за пострадавших от его руки. Может быть оттого некоторые наши деятели стараются тайгу если не выпилить, то сжечь? Байкал если не отравить, то по трубам перелить и китайцам продать? Потом с такой силой Россию защищать, что небу жарко станет! Но это, конечно, шутка.

– Ага. У нас в области тоже любят громко сказать, что лес – достояние и богатство, а как до дела доходит, так его за бесценок на корню продают. И ладно бы ещё соседям продавали, а то …

– На российском круглом лесе стоит вся финская лесная промышленность. Они ведь не дураки своё вырубать, когда чужое за копейки отдают. И тут не столько их спрос, сколько наше предложение, когда чиновник или частник сам к ним без мыла лезет с этим кругляком, ведь в том бревне он видит не дерево, которое сто лет росло на его земле, а конвертируемый ресурс. Для них и Байкал – только клякса на карте, которую в учебнике географии показывали, – Андрей поперхнулся, потом долго откашливался.

– Знаешь, ведь это даже хуже, если тот чиновник по стране ездил и страну вершками знает. Из окна поезда или самолёта кажется, что просторы наши бесконечные и сколько не возьми, а не убудет. Но хотя и велика Россия, а не безгранична. Как тот же Байкал – хотя и самый глубокий в мире, но и его дна сумел достичь человек в батискафе.

Они уже выходили из тени деревьев и Сергей заметил на опушке железобетонную плиту, не успевшую порасти мхом. На ней стояла бутылка с мутно-бесцветной этикеткой, а рядом пристроились два пластиковых стаканчика. Хозяева приборов были неподалёку – один тряс другого за плечо, размахивая свободной рукой у себя над головой, а другой соглашался с его неясными аргументами. В вечернем сумраке плита казалась матово-белой, будто накрытой скатертью.

Отойдя чуть в сторону, Андрей вполголоса проговорил:

– На Байкале, у истока Ангары, есть скала – Шаман-камнем называется. На неё в старину на ночь садили подозреваемых в преступлении и если волны щадили испытуемых, то те считались оправданными. Я бы, честно говоря…, – Андрей закашлялся и не закончил мысли.

– А мне эта плита напомнила валун, на котором молился Серафим Саровский. У моей мамы такая икона на стене висела.

Сергей 20-31

Здрав будь! Ну как там? Всё спокойно? Точно ментов не было? Никаких повесток в ящике нет?

Геннадий 20-33

Да никаких ментов не было точно – я бы уж тебе написал.

В ящике почтовом только платёжка за свет. В этом плане всё спокойно – тут не переживай.

Сергей 20-33

А в каком плане неспокойно?

Геннадий 20-40

Иваныч умер.

Послезавтра похороны, в 9-20 на Петелинском. Тётя Тамара тебе просила передать.

Сергей 20-41

Нифига себе! Что случилось?

Геннадий 20-42

Вроде с сердцем что-то. Или инсульт ли? Не знаю точно.

Сергей 20-43

Как жалко… Я обязательно буду на похоронах. Как раз с поезда прямо приеду.

23:07

Когда вечером Сергей вышел на крыльцо, на небо словно нахлынула волна и принесла с собою сотни звёзд, горящих, как фары со встречной полосы. Он глядел в освещаемую этим дальним светом беспросветную небесную глубину и думал, что когда-нибудь не будет ни России, ни Китая, а от жуликов, мечтавших выпить Байкал, не останется и праха. Но всё равно в глубине будет храниться что-то пугающе всеобъемлющее, восторженно обнадеживающие и до смешного понятное. То, что только и есть в этом мире настоящего и к чему рано или поздно всё придёт.

В глубокой и пустой урне догорал не затушенный окурок. Поднялся ветер, волна небесной пены откатилась и из-за горизонта взошёл кровавый Антарес.

Глава X

21.11.201… года. Москва, столица России.

Сладко зевнув и упруго потянувшись, Сергей открыл глаза: он лежит на кровати в длинной и узкой комнате. Настолько узкой, что рядом впритык к стене умещается ещё только одна такая же кровать на которой кто-то завернулся с головой в одеяло кремового цвета. Две кровати ничем не разделены и стоят почти что вплотную так, что Сергей чувствует, как ровно дышит сосед. Но, несмотря на узость, эта комната с ярко-персиковыми стенами настолько длинная, что Сергей видит перед собой вдалеке только левый верхний край белой двери. «В коридоре я лежу, что ли?» – Сергей оборачивается назад, но видит только стену.

Белая дверь открывается и в комнату входит невысокая медсестра, одетая в бордовый хирургический халат. На нагрудном кармане вышита эмблема в виде белого восьмиконечного креста. Широко улыбаясь, она смотрит на Сергея, искренне радуясь, что тот проснулся.

Медсестра подходит к кровати Сергея, внимательно читает табличку, которая висит на спинке койки, вешает обратно и обращается к лежащему под кремовым одеялом:

– Ну вот, дорогой мой, и пришло время твоё, можешь к выписке готовиться.

Медсестра берётся правой рукой на спинку соседней кровати, склоняет голову набок и проникновенно начинает читать:

– Ангелы небесные, ангелы святые! Возьмите и отнесите Богу Господу, Иисусу Христу все мои слова, всю просьбу мою. Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа! Люди болеют, люди страдают, люди умирают. Кто эти болезни считал? Кто эти болезни на людей нагонял? Встаньте, хворобы, встряхнитесь, ступайте и в ад опуститесь. Скатитесь, свалитесь с раба Божия, чтобы его душа воспаряла, а тело болеть перестало. Благослови, Господи, все мои слова, все мои целительные дела. А то, что я пропустила, что упустила, Господь прикажет и все слова за меня ангел скажет. Ключ, замок, язык. Аминь. Аминь. Аминь.

Медсестра кладёт обе руки на спинку кровати и, глядя куда-то в потолок, с выражением ведущего прогноза погоды, говорит:

– Июда чюдотворец был, да сребролюбия ради ко дьяволу попал. И сам дьявол на небе был, да высокоумия ради свержен бысть. Адам был в раю, да сластолюбия ради изгнан бысть и пять тысящ пять сот лет во аде был осужден. Поэтому пусть будем мы больны, так лучше остаться больными, чем для освобождения от болезни впасть в нечестие. Ворог лукавый, если и уврачует, больше повредит, чем пользы принесёт, это уж завсегда. Доставит пользу телу, которое спустя немного непременно умрёт и сгниёт, а душе бессмертной повредит. Если иногда по попущению и исцеляют диаволы окаянные, то такое исцеление бывает для испытания верных, не потому чтобы Бог не знал их, но чтобы научились не принимать от супостатов даже исцеления.

Вздохнув, медсестра достаёт из складок халата инструмент, похожий на элеватор Леклюза, но у этого стержень был длинный, трёхгранный и заострённый к концу. Неуклюже перебравшись через спинку кровати, сестра надёжно зажимает элеватор в кулаке на манер кастета, длинный шип торчит между средним и указательным пальцами. Взбирается на контурами обозначенное туловище соседа и начинает сильно, уверенно и монотонно бить. Сергей не чувствует творящейся рядом борьбы, только равномерное покачивание. Пытается встать с кровати, но не может – накрепко привязан к кровати накрывающей его простынёй. Простыня, не мешая спокойно лежать, при этом не даёт и шевелиться.

Во все стороны летят обрывки пододеяльника, клочки шерстяного пледа разлетаются по сторонам – некоторые из них падают Сергею на лицо. Он кричит и в палату вбегает чем-то неуловимым похожий на утконоса врач с фонендоскопом на груди. Он сгребает в охапку медсестру, та не сопротивляется, и он уносит её куда-то за дверь. Потом возвращается с селфи-палкой, освобождает Сергея от простыни, ставит его рядом с собой, обнимает и фотографируется.