Крылья Улефа

***

Анви всерьёз полагала, что, ютясь в таком склепе, которому даже открытое небо наверху не помогало перестать быть слепом, немудрено никого не любить и странно общаться. И она стремилась привнести что-то настоящее и живое, такое, о чём придётся заботиться, но можно поделиться тревогами и невзгодами. Неладное творилось в этом лесу, но до лесной девочки не достучаться, пока та не увидит воочию, насколько лучше бывает, и не перестанет пробавляться одними лишь унылыми и тоскливыми историями мертвецов. Магия Анви позволяла ей чувствовать, что весь лес битком набит ими, он сам – одна сплошная мёртвая масса. То, что здесь заменяло деревья, выглядело привлекательно и чарующе, но в этом и таилась западня. Этот лес похищал души, и она успела в последний момент спасти Вилитту, но многим и многим не повезло так. Каша в голове у незнакомой, но явно нуждавшейся в помощи девочки давала лесу шанс легко манипулировать ей, внушая ложные идеалы. Анви знала, что полагается сто раз подумать, а после – воздержаться от опрометчивых порывов соваться с помощью там, где не просили, но не собиралась выполнять это правило. Нет уж! Если она пройдёт мимо, сочтя это не своим делом – кто же выручит бедняжку, уже не отличавшую свой и чужой вымысел от реальности? Она, впрочем, была уверена, что лес не злой и не жестокий, просто, как говорится, что живому горе и трагедия, то мёртвому праздник и восторг, просто потому что система ценностей совершенно иная. Запустение им мило и любо, они ощущают себя комфортно среди могил – как в прямом, так и в фигуральном смысле, вокруг может быть не кладбище, а, например, просто заброшенный много лет тому назад город или пустырь, на котором даже бурьян не растёт. Когда живые превращаются в бледные тени или гибнут, мёртвые обретают новых товарищей, их ряды пополняются. Анви знала, что их не так много, как может показаться, не все, кто умер от дня сотворения мира, потому что личности, которым исполнилось более ста лет загробного существования, либо истаивают до едва заметной и почти неощутимой дымки, либо своим буйным помешательством распугивают всех. Чем они старше – тем им сложнее сохранять целостность, по большей части потому, что пропадают причины и мотивация, те, кем они дорожили прежде, тоже по очереди ложатся в гроб, пока не остаётся ничего, что соединяло бы их с воспоминаниями о минувшем. Даже те, кто не привязывался ни к кому и посвятил себя работе над общественным прогрессом или, скажем, был военачальником и командовал легионами вышколенных и крепких солдат, видели крах своих держав, или как наука уходит ещё дальше, а их труды раз и навсегда устаревают и тонут в пучине времени. Такое настигало рано или поздно любого усопшего, даже того, перед кем преклонялись при жизни и первые несколько поколений потомков. Вот те и превращаются окончательно в содержимое их же сознания и подсознания, пока не становятся невыносимыми. Вот призраки и тают – или впадают в неконтролируемое бешенство. Анви им глубоко и искренне сопереживала. Её магия позволяла их видеть, но, поскольку способности Анви по натуре своей были противоположны взыванию к мёртвым и плетению связи с ними, обычно призраки её игнорировали, держали за пустое место, или нарочно демонстрировали своё глубочайшее отвращение. Она им не навязывалась, каждому своё, насильно мил не будешь, это всем известно. Но сегодняшний случай – иной. Потому Анви и решилась – не изгнать блуждающие души, но отпустить их дальше. Вот и дала лесу буквально новое рождение, перевернула страницу и начала писать с чистого листа. Это не её территория, её не звали и не предлагали навести тут порядок, а инициатива часто бывает наказуема, но Анви сделала выбор. Она лишь надеялась, что ещё не слишком поздно. Да, лесная девочка могла бы прожить ещё долго и не понять, что из неё постепенно выпивают все соки, оставляя лишь необходимое для восстановления, так как ресурс ценный, и заморить его совсем – расточительство. Но разве это хорошо? Разве сможет Анви ещё улыбаться и радоваться хоть чему-нибудь, не лицемеря перед людьми и собой, если сейчас уйдёт? После того, как бросила ребёнка чуть ли не запертым в гробу! Иногда стоит делать трудное, она же не в восторге сама, что они с Вилиттой попали в такое угрожающее положение, где из них так и тянутся выпить последние капли жизни и тепла. Но других вариантов ей не оставили, если они хотят покинуть лес. Хотя Вилитта ещё не до конца очнулась и восстановилась, она ничего не хочет, даже не помнит, как её зовут и откуда они пришли… Зато сама-то Анви пока ещё в своём уме! И она вычерпывала из себя силы, чтобы преобразить их в магию и озарить весь мир вокруг. Ей будет достаточно, если у неё останется жизни лишь на путь до места назначения, а потом – обратно до города.

Глава 21

Бывшие близнецы жались друг к другу так, словно ожидали, что их изобьют или как минимум наорут. Они явно не были уверены, стоит ли им верить посулам Ли, что никакая опасность им не угрожает. С их точки зрения, разделаться с противником, который дал слабину и больше не может постоять за себя – логичное и адекватное решение, а морали и совести на войне стоит заткнуться. У Ли сжималось сердце при мысли, что они привыкли полагаться лишь на себя, отторгая весь остальной мир. Научились видеть подвох в любой протянутой им раскрытой ладони, будто во второй человек, который прикидывается расположенным к ним и честным, держит остро заточенный нож. И, что хуже всего, он не мог сказать, что у них нет оснований так себя вести. Мир наказал их ни за что, просто потому что они родились некстати и не у тех. Каково жить тем, кому известно, что родители пытались добиться выкидыша, просто оба плода оказались слишком живучими? Они не сдались и не погибли-то лишь из свирепой и лютой, непримиримой и неутолимой ненависти. Они не доставят удовольствие тем, кто отрёкся от них! А ненависть – собственница, она ревностно выжигает все остальные чувства, особенно положительные. С её, ненависти, точки зрения они представляют лишь угрозу. Расслабишься ненадолго – и тебя обойдут, втоптав в грязь.

И эти дети с глазами затравленных, но всё ещё хищных, так и высматривающих, в кого бы вонзить зубы, зверей теперь на попечении у тех, кто вообще не представляет, что с ними делать.

– Но они же совсем не похожи! – воскликнула Тана.

Они не только не были близнецами, но, судя по всему, и кровными родственниками тоже не являлись. Чересчур уж большая разница во внешности. Мальчик был девочке едва по плечо, рыжий, зеленоглазый, курносый и конопатый. Она же – длинноволосая блондинка. Он чуть смугловатый – она утончённо бледная, почти до болезненности.

Ли объяснил, что благодаря серебристой сфере нашёл выход из междумирья, но чересчур поторопился, поэтому приобрёл такое тело – пуссан гораздо меньше человека, и магия подарила ему такую компактную форму, так как полноценную оболочку сформировать не успевала. Ранили же его твари, что роились на выходе, подстерегая добычу – правда, обычно ту, что падала вниз, так как почти никто и никогда не поднимался из бездны.

А потом начали рассказывать лже-близнецы.

Они познакомились в приюте. Вопреки догадкам, они действительно оказались братом и сестрой, но не родными, а лишь сводными. Их матери ни в чём не нуждались, но отец вёл себя так погано, что обе женщины не захотели растить детей от него. Разделив одну судьбу на двоих, Кана и Анак, в миру – Карин и Нило, поклялись на самом ценном, что у них было – кулоне из бисера в виде алой восьмиконечной звезды, который они сделали вместе, что никогда не расстанутся. Тогда и пробудилась их магия – кулон засветился.

На матерей они зла не держали, но отца извели. Он стал их первой жертвой, и, как ребята признались, вышло неаккуратно.

– Мы всё обляпали, – покаянно вздохнула Карин. Сожалела она, впрочем, вовсе не об убийстве, а о том, что результат некрасиво выглядел.

Нежеланные дети, помеха для всех, с кем они встречались и знакомились. Те, кто занимает чужое место, ведь чуть ли не каждый обязательно сообщал им, что они – мусор, лишние рты, неудачники, которые отбирают у других, тех, кто знает, зачем живёт, и не стесняется в своих амбициях, кусок хлеба и возможность реализоваться. Их старались оттолкнуть, убрать. Та изнанка мира, которую ни Хранители, ни руководство тех стран, что находились там, внизу, на твёрдой земле, никогда не предают гласности, пряча и не пряча одновременно. Все знают, что она есть, заверяют, что в самом скором времени сделают с ней что-то, как огня боясь уточнять сроки, и – пускают на самотёк. Эти дети – как пятно на подоле платья или на скатерти, посаженное во время бала, о котором все знают, но из соображений этикета игнорируют. Ли понимал, что перевоспитывать их уже поздно, да и вкус крови они уже распробовали, поняли, что чужие жизни могут быть в их безраздельной власти. Все оборачивались против них или обдавали безразличием, и дети научились кусаться, научились играть на опережение и сбрасывать с доски раньше, чем устранят их. Жизнь, величайший дар, который невозможно переоценить, они ставили на кон легче, чем мелкие медные монетки, даже на целую пригоршню которых не купишь ни корки хлеба, ни глотка воды, и нужен целый мешок, чтобы хватило хоть на день.

– Магия отозвалась нам, исполнила наше желание, – сказала Карин.

– Больше всего мы хотели всегда быть неразлучны, и она сделала нас одинаковыми. Отражениями друг друга. Мы могли обладать ею только вдвоём, вместе, одновременно – или никак, – прибавил Нило.

– Мы перестали взрослеть. Глупо, конечно, но тогда нам казалось, что с этим напрямую связано, каким человек станет, а мы не хотели уподобляться тем, кому всё равно на нужды младших и слабых.

– Через пять лет нас заметили и пригласили в Хранители. Мы согласились. Нам мерещилось, будто это романтично и сказочно, – Нило горько ухмыльнулся.

– Мы создали себе фальшивую родословную, а иллюзии помогли построить замок только для двоих. Мы выдали себя за аристократов. Мир не был честен с нами, и мы не видели смысла говорить о себе правду тоже.

Ли удручённо покачал головой, подыскивая, с чего бы ему начать. Он не знал, стоит ли ему вообще касаться чьих-то принципов и устоев, если его собственные вряд ли можно назвать безупречными и достойными называться образцами для подражания.

– Это не должно зависеть от того, какие люди вокруг вас. Чистосердечие и прямодушие либо входят в естественные порывы наших душ, либо нет. Я не лгу не потому что никто никогда не обманывал меня, а потому что мне противно. Ощущение такое, будто в зловонную лужу вляпался, и уже сразу перестаю быть правым, а другие – виноватыми, я опускаюсь вровень с ними. Как, увидев свиней, встать на четвереньки и тоже захрюкать.

– А как насчёт воздавать другим тем же, что они делают? – спросил Нило, глядя Ли в глаза.

– Обокрав вора, ты всё равно станешь вором. Прикончив убийцу – убийцей.

Ли поверить не мог, что ему приходится разжёвыывать настолько очевидные истины, но куда деваться – сам взвалил на себя обузу. Да, знания близнецов выросли до заоблачных высот, а вот развитие остановилось годах на пятнадцати, не больше.

– Вы не могли бы отложить это на потом и обсудить более насущные вопросы? – резко одёрнула их Сабра. – Они ещё недавно входили в стан врагов, и, если собираются доказать свою лояльность и сохранить шкуры – пусть рассказывают, да поподробнее.

Увидев, как вздрогнули и сжались близнецы, Ли и сам не заметил, как вступился за них:

– Не давите, пожалуйста, Мастер. Лично мне важно всё, что они говорят. Даже так мы узнаём многое о Хранителях…

Он имел в виду, что те перестают выглядеть безликими и одинаковыми, будто специально штампованными по одному шаблону, врагами. Ли стремился вникнуть в индивидуальность каждого, интуитивно чувствуя, что тогда, возможно, не придётся и убивать. Он не пылал рвением поквитаться с ними, да и вообще не любил насилие. В глубине его души теплилась надежда как-то поладить с теми, кто остался. Сколько войн в истории не произошло бы, если бы стороны хотя бы пытались понять друг друга, вникнуть в мотивы, в переживания, в идеи, мечты и стремления тех, кого собрались истреблять? Если бы ценили людей по ту сторону и понимали, как невосполнима потеря любого из них? На обоих берегах у всех есть то, что дорого, то, за что готовы лечь костьми поперёк пути, но не дать пройти супостатам. А часто гроссмейстеры наверху просто швыряли подневольных людей, будто щепки, в перемалывающий и пожирающий всех и вся водоворот, из которого не всплывал уже никто… Захватчики и тираны воображают себя творцами мироздания, они укладывают себе под ноги живую плоть себе подобных, кто не сумел подняться так же высоко и тоже диктовать окружающим свои условия. Взобрался над толпой – и сразу воображаешь, будто тебе предначертано повелевать ею. Люди грызлись, как волки, в миновавших неблагополучных эпохах там, внизу, на земле. У кого армия больше или лучше обучена, кто качественнее вооружён или действует беспардоннее – тот и одерживал победу, а, значит, в хрониках для потомков его записывали как правого, мол, он сокрушил зло и принёс благоденствие. Но империи их стояли на океанах крови и горах тех, кто пал и не удостоился даже беглого упоминания. А они сейчас, люди будущего, ушли ведь вперёд, да? Они не уподобятся ослеплённому бешеной яростью лютому зверью? Ли молился бы на это, если бы знал, кому. Хранители ведь не боги, пусть и сияют, и вершат чудеса. Они тоже люди, пусть и бывшие, а, значит, ошибаются. Расстраивала Ли озлобленность людская, как лезвием бритвы по сердцу, и всё внутри смерзалось, и в мелодии жизни слышался мучительный, царапающий, взывающий поправить его хоть немного диссонанс. Он не мог взять в толк, неужели так трудно задержать лавину своего негатива хоть немного и всмотреться в чужое лицо, понять, что и у другого всё обстоит далеко не хорошо, и не прибавлять ноши на его плечи, но соединить их и тащить вместе, сообща. Злость нахлынет и пройдёт, а человеку ты плохо сделал, и глотает он кислое питьё твоей агрессии и жестокости, давясь и не смея отплёвываться, чтобы добавку не получить.

– Нападений больше не будет, – вдруг сказала Карин.

– Да, они потеряли уже половину, если считать нас, и пойдут на переговоры, – кивнул Нило. – Как это ни забавно, но с вами действительно собирались поладить. Чего вы желаете? Почему не сдаётесь?

– Потому что… – заговорил Фрид серьёзно и даже почти угрюмо. – Хранители не единственные глашатаи воли островов. Мы не примем ультиматумов и не объявим о своей капитуляции. Мы тоже хотим начать решать, а не ждать, пока это сделают за нас.

– Даже если вас убьют? – потрясённо выдохнула Карин.

– Если они не изменят своё отношение и продолжат настаивать на том, как оно есть сейчас – то умрут они, – просто и непреклонно сказал Фрид.

Внешне он вполне успокоился и снова мог здраво рассуждать, но где-то там, в его мерно вздымающейся и опускающейся груди, клокотали пурпурная злоба и желчное неистовство. От Фрида Хранителям прощения не видать, он не пойдёт им навстречу ни в чём. И Ли поёжился, догадываясь, что Фрид заставит длить сражение до последней капли крови одного из флангов противостояния. Вот с такими лицами и сокрушают превосходящие по численности орды, а потом их рисуют на портретах и объявляют героями… Но что за герой может получиться из человека, который положил сотни своих же соратников и чужих бойцов, точно так же согнанных безумными вожаками на бойню?! Ли ни за что не согласится, что такой головорез достоин этого статуса!

Глава 22

Кассий еле-еле, будто гусеница по склону горы, поднимался по широкой винтовой лестнице. Её точёные мраморные ступени и роскошные резные поручни, украшенные золотым узором лепестков, бутонов несуществующих в природе, фантастических, диковинных цветов и гроздьев спелых ягод, ничуть не вдохновляли его передвигать ноги быстрее. Наоборот, он в очередной раз сетовал, что эту радость несказанную не сделали хоть немного пониже. Что поделать, никто не становится моложе с годами, и даже верховных жрецов не обходит всеобщий печальный жребий. Кассий также сожалел, что не выбрал себе лабораторию на одном из нижних этажей Храма, польстившись на красивый вид из окон и больший простор для действий. Работать там, наверху, считалось огромной честью, которую ещё заслужить надо, и оборудование там не в пример лучше, и тех, кто вокруг шумит и может некстати толкнуть под руку, в разы меньше… А сейчас Кассия раздражало буквально всё, от росписи голубовато-белыми, пышными, как хорошо взбитые пуховые подушки, облаками на потолке и до сияющих, начищенных до безупречного, почти стерильного блеска стен. Кассий хотел в отставку, но должность верховного жреца, к несчастью для него, давалась пожизненно, и по своему выбору с неё не увольнялись. И уж подавно не до смены караула в разгар штурма – кто на посту есть, тем и отбиваться предстоит. Да Кассий и сам знал, что невыносимо заскучает, отойдя от забот. Они не позволяли ему, дряхлой кляче, не развалиться окончательно.

Молодёжь! Глупые детишки, их бы рвение да на развитие острова! Хотя то, что среди них затесались не последняя в своём деле госпожа-Мастер и сильнейший из официально зарегистрированных магов, удивляло Кассия. Они-то уже не малыши, могли бы и головой иногда пользоваться, а не только еду жевать ею! Им настолько заняться нечем, или в чём проблема? Да, во времена безрассудной юности Кассия и у его поколения возникали странные идеи, кто-то вопил о тиранах и угнетателях, но большинство переросли это, а те, кто не смог – исчезли без следа. Кассий не осуждал Хранителей, они не в книжке ведь живут, где храбрый и гордый герой перед тем, как его отправят на кремацию заживо, обязательно произносит речь, что за него отомстят, а кривые зеркала будут сброшены с башни, и где, главное, рано или поздно, обычно – под конец, всё это сбывается. А потом они весело пляшут, празднуя свержение строя жестокой и жадной власти, которая превышала все свои полномочия – как будто страна после этого не лежит в разрухе и нищете. Легко сломать, а вот что эти ребята построят? Они вообще пахать от утра до утра, не разгибаясь, чтобы построить общество честнее, лучше и справедливее, чем у таких-сяких злых и плохих Хранителей, готовы? Естественно, они провернули много таких афер, за которые больше половины верующих отреклось бы от них, как от глиняных или деревянных идолов, если бы те стали достоянием гласности , но… Сначала подержите в своих руках штурвал гигантского корабля хотя бы год, не посадив его на мель и не налетев на риф, а потом болтайте о том, как с этим справляются другие!

Кассий прожил уже так долго, чтобы стать невосприимчивым ко всей пропаганде Хранителей. Он видел их насквозь. К его годам люди обычно либо полностью ударяются в религию, либо, наоборот, их уже вообще ничем в принципе не проведёшь, даже при тысяче безупречно сфабрикованных доказательств. И он отлично знал цену тем, кому служил, но его это не волновало. Он сознательно выбрал их сторону. Они давали какой-никакой порядок и хотя бы хрупкую, но уверенность в завтрашнем дне. Людям в большинстве плевать на то, что их ежедневно запрягают в плуг и гонят на поле, как скот, если кормушка полна, можно поспать на мягком и под уютной крышей, а рядом семья и вроде как недурно устроенный быт. Постараешься лучше – и тебе позолотят твои вещи, чтобы ты пустил пыль в глаза соседям и прошёлся этаким обеспеченным и во всём довольным жизнью барином перед ними. Им страшно от войн и революций. Вместо впечатляюще яркого и зовущего за собой знамени грядущей утопии они видят только лишения и потери. А, не приведи Улеф, повстанцы будут разбиты вдребезги и повешены на столбах?! Нет, надеяться на что-то большее, чем есть, вызывает у них несварение и мигрени, им бы поменьше воплей и суеты да чуть повыше жалованье. Люди сами же забросают камнями любого, кто попытается выбиться из круга понятных каждому элементарных маленьких радостей и нацелится в небо, на что-то великое. Эти сопляки, что чуть ли не на костёр взойдут ради звёздного шанса доказать свою правду, напоминали Кассию дворовых петухов, которые успевали распушить перья и наверняка возомнить, что уходят несломленными и прекрасными, тогда как всего лишь за ближайшим углом их обдирали донага, чтобы затем отправить смешную и вовсе не преисполненную достоинства тушку в суп. Все посмотрят, как они варятся, и уже через десять минут забудут, что за вздор те кукарекали, пока пробовали убежать от расправы. Да, у каждого есть неотъемлемое право на личные заблуждения и промахи, и Кассий вполне терпимо и сдержанно относился к подобному, предоставляя каждого назначенной судьбе, но не когда речь шла о тех, за кого он считал себя хотя бы косвенно, в самой малой мере, в ответе. Как верховный жрец, Кассий любые беспорядки и малейших упадок чего бы то ни было в стране относил на свой счёт. Кто соблазнил малых сих прямо у него под носом? Откуда проникли тлетворные миазмы бунта? Войнами, оружием, правом силы брать с наскока – гнилой и шаткий подход. Каждый, кто прибегает к нему, будет вести людей за собой лишь до тех пор, пока побеждает.

Да, в том-то и проблема для него. Скрипи ты, как несмазанные дверные петли, не скрипи – всё едино, нужно разгрести завал, пока тот не погрёб под собой всё, что ещё оставалось здоровым и цветущим. Кассий любил острова и положил бы жизнь на то, чтобы избежать перемен. Нет, они не всегда к лучшему, есть перемены – предвестники конца света.

Стыднее всего вышло с тем, что ученик его ученика тоже участвовал в этом балагане. Кассий знал, что не может брать на себя ответственность за то, что новое поколение получилось не таким, как они, старики, мечтали, когда были сами в их возрасте. Знал – и ничего не мог с собой поделать. Значит, Кассий где-то оступился, а тот, кто его слушал, сбился с пути ещё сильнее, и теперь Фрид тратит себя на попытки расшатать устои, принятые задолго до рождения его бабушки и деда. Поведение детей – всегда отражение воззрений их родителей, даже если они не согласны с теми ни в чём. Протест – тоже показатель и взаимоотношений со старшими, и полученного воспитания, да и в целом всей эпохи. Нельзя закрывать глаза на то, какие всходы дали их, наставников, посевы. Значит, чего-то недодали, недообъяснили, мало донесли в протянутых навстречу ладонях – ноша успела просочиться сквозь пальцы. И откуда берётся такое стремление непременно сгореть, встретиться с чёрным вихрем смерти, бросить себя в самое жерло? Талантливые, способные, умные люди ведут себя как самоубийцы, да ещё из тех, кому мало отправить в пустоту лишь себя одних, и надо прихватить побольше ни о чём не догадывающегося народа. Кассий хотел жить, пусть ему и осталось времени с куцый хвост. Он научился дорожить с каждым днём. А горячие импульсивные молокососы лезут решать за него и за всех остальных. И вот теперь Кассий и дитя дорогих ему когда-то людей, ныне – тёплых и светлых воспоминаний, обученное человеком, которого он всегда ценил и уважал, находятся в разных лагерях и, не будучи даже знакомыми, уже пребывают в ссоре, готовой вскоре перерасти в открытое сражение. Кассий, имейся у него на это хоть малый шанс, охотно извлёк бы Фрида из рядов этих прискорбно плутающих между реальностью и своими химерическими упованиями фанатиков. Будь он сам посноровистее, не растеряй скорость и хватку на склоне своего века – ввязался бы в круто заваренную кашу, чтобы всех оттуда вытащить, но Кассий, седой, согбенный под гнётом перенесённых невзгод и свершений, уже давно не так хорош.

Кассий сел за стол, отодвинул двумя руками фолиант в обтянутой змеиной кожей обложке, такой толстый, что поднять его и держать на весу людям обычного телосложения и физической силы можно было лишь вдвоём, и развернул чистый свиток. Буквы ложились причудливой тёмной вязью по его бледно-бежевой, с лёгким уклоном в желтоватый оттенок, шероховатой поверхности, Кассий писал быстро и бегло, уже продумав и обкатав каждую фразу в уме. Свой убористый, аккуратный, изящный почерк он старался сделать ещё более компактным, чтобы уместилось всё, а сказать он хотел многое. Хотя, конечно, Фрид был волен скомкать или разорвать письмо, не читая, Кассию нечем его заставить, да и незачем, он сам виноват, что упустил Фрида, недоглядел, где-то промахнулся. А, значит, ему и подходы искать. Да уж, строптивый маг, которому по плечу оказалось покорить силу древних камней, никогда не сворачивающий с единожды выбранного пути, против него, Кассия, чувствующего, что в его теле нет ни нормально функционирующих органов, ни достаточно прочных костей. Весь запал любых твёрдых воззрений и принципиальных позиций давно выветрился из него. И, наверно, он даже в некоторой мере трус – но быть оголтелым глупцом, что лезет с открытой грудью на баррикады, уж точно не приносит больше пользы.

"Господин Эль'Винг,

вы, должно быть, совсем не помните меня. Последний раз я видел вас совсем маленьким ребёнком, а, поскольку приходил в основном к вашему отцу, то, каюсь, уделил вам не столько внимания, как следовало бы. Я – друг ваших родителей и наставник вашего наставника, почтенного Ашры, Кассий Ма'Гарр. Вам моё имя может быть известно в связи с саном верховного жреца. Но не отворачивайтесь от меня с презрением сразу, едва лишь прочитаете это. Я питаю к вам глубокое расположение и хочу отвести от пропасти, к которой вы стремительно, со свойственной вашему возрасту ослеплённостью, торопитесь. Сожалею, что нам приходится знакомиться ближе в таких суровых обстоятельствах, но история не всегда спрашивает желания её участников. Это не мы творим её, а она творит себя с нашей помощью. Но мне бы чрезвычайно хотелось с вами увидеться, господин Фрид. Откладывать некуда, ведь ваша страсть скоро обернётся против вас. Я долго ожидал подходящего случая и получил то, что заслужил за свою медлительность и нерешительность – мы встретимся при наихудших условиях из возможных. Впрочем, нет, ещё не всё потеряно, ведь я ещё не получил приказ о вашей казни, вот это было бы настоящей катастрофой. В моих целях – не дать этой страшной вероятности будущего воплотиться в жизнь. Пожалуйста, не отвергайте моё приглашение, я гарантирую вашу безопасность и свободу по завершении переговоров, к чему бы мы в итоге ни пришли.