#тихийпикет

(Часть опубликованных в этой книге текстов написана веганами[17]. Автор этих строк не разделяет их взглядов, но я думаю, что участие веганов в «Тихом пикете» важно и для тех, кто ест мясо: обсуждение веганских призывов тоже «работает» на то, чтобы понять степень терпимости к насилию в обществе – и понизить уровень этой терпимости и готовности принять ее как должное.)

За всеми этими «узлами» стоит одна общая идея: оспаривание моральной правоты воображаемого большинства. Воображаемого – того, о котором мы знаем только из телепередач и из результатов социологических опросов. Очень удобно мысленно примкнуть к такому большинству и при неприятных новостях думать, что «со мной такого случиться не может». С этой мыслью, если повезет, можно прожить много десятилетий. Но из плакатов и «коммуникаций» «Тихого пикета» становятся ясными совершенная иллюзорность и лицемерие коллективной моральной правоты, которые зиждятся прежде всего на стереотипах, привычных суждениях. Освободиться от этих стереотипов, как становится понятно из этой книги, значит открыть для себя более трудный и непредсказуемый, но одновременно и более богатый и интересный мир, чем тот, который привычен для носителей «мысли о правоте». «Прокручивая в голове стереотипы, связанные с женским (нежность, эмоциональность, несамостоятельность, безответность и др.) и мужским (сила, агрессия, доминирование, «никогда не плачут» и т. д.), можно только поразиться, насколько эти догмы нас ограничивают».

Участники проекта открыли для себя, что именно чувство заведомой правоты подпитывает ксенофобскую риторику. Очень важно, что Серенко в интернет-комментариях старается оспорить претензии на такую правоту и в среде самих «пикетчиков/пикетчиц»:

«Мне очень больно, когда в комментариях появляется взаимная риторика ненависти. «Вот, я ей/ему все объяснил, а он/она меня не слушает», «всем плевать на мой плакат, мы живем в мире быдла и серой массы», «сам такой, тебя надо лечить» и пр. ДРУЗЬЯ, С ЧЕГО МЫ ВООБЩЕ ВЗЯЛИ, ЧТО ЧЕМ-ТО КРУЧЕ?) ты можешь быть просвещен_а по вопросу гомосексуальности, но при этом проявлять невежество в вопросах эйблизма и т. д. Чек е привиледж, как говорится»[18].

Собеседники «тихих пикетчиков/пикетчиц» – и это очень хорошо видно из отчетов – часто не знают, как реагировать на их плакаты и беседы с ними. Серенко замечает: «…иногда разговоры с людьми так трудно пересказывать, что мои отчеты больше похожи на некие анализы речи». Такая проходящая в социальных сетях аналитическая работа – почему со мной разговаривали именно так – не менее важная часть «Тихого пикета», чем собственно поездки с плакатами и «коммуникации»[19].

Огромную – едва ли не бóльшую – часть публичного пространства в современном мире занимают голоса, говорящие с позиции силы, реальной или предвосхищаемой: «Когда наши придут к власти, мы им всем покажем!». «Тихие пикетчики/пикетчицы» говорят с позиции слабости. Приступы страха у тех, кто начинал поездки с плакатами, обусловлены в том числе и этой причиной: они интуитивно или отрефлексированно понимали, что заметность «непохожего» одиночки в толпе – это позиция слабости и уязвимости. Но без такого принятия себя как слабого и уязвимого – трудно раскрыться.

«Человек при своем рождении нежен и слаб, а при наступлении смерти тверд и крепок. Все существа и растения при своем рождении – нежные и слабые, а при гибели – сухие и гнилые. Твердое и крепкое – это то, что погибает, а нежное и слабое – это то, что начинает жить. Поэтому могущественное войско не побеждает и крепкое дерево гибнет» («Дао Дэ Цзин», пер. с китайского Яна Хиншуна)[20].

5

В своих текстах Серенко показывает: «Тихий пикет» свидетельствует о ситуации, когда общество теряет нравственные ориентиры, и кажется, ничего сделать уже нельзя. Парадоксальный лозунг «пикета»: «Когда опускаются руки – руки не опускаются».

Не случайно «Тихий пикет» начался с плакатов Серенко о деле Ильдара Дадина. В 2015 году этот гражданский активист стал первым россиянином, осужденным по недавно – на тот момент – введенной статье Уголовного кодекса 2121 – о неоднократном нарушении порядка проведения митингов. Среди инкриминируемых Дадину эпизодов были четыре полицейских задержания во время одиночных пикетов – хотя такие пикеты, по российскому законодательству, не требуют согласования[21]. Дадин был приговорен к трем годам лишения свободы; организация «Amnesty International» признала его политическим заключенным[22].

Дело Дадина показало обществу, что публичные формы выражения протеста в России становятся все более стигматизированными и опасными[23]. «Тихий пикет» стал выходом в безвыходной ситуации – «когда руки опускаются»: Серенко предложила форму общественной активности, которая не была ни митингом, ни демонстрацией, ни одиночным пикетом в общепринятом смысле слова.

Для того чтобы показать, как с психологической точки зрения «работает» «Тихий пикет», необходимо объяснить, как воздействуют на собеседников участниц/участников акции вынесенные на плакаты тексты. В роли таких текстов, как я уже говорил выше, часто используются стихи – инновативные, сложные или как минимум с неочевидным смыслом.

По-видимому, Серенко и ее единомышленницы/единомышленники поняли: для того чтобы принять такой мир, в котором человек знает больше, чем прежде, о насилии, безвинном страдании и неосознанных привилегиях, нужна не только этическая рефлексия, но и трансформация воображения, которое позволит каждому создать новый, меняющийся образ реальности, лежащей по ту сторону ментальных стереотипов. Такой образ, который можно разделить с другими, но всегда наугад и наудачу.

Трансформация воображения нужна как минимум для того, чтобы преодолеть чувство невозможности высказывания. Одна из «пикетчиц» пишет о себе: «…После принятия «пакета [Яровой]» я сильно грузанулась, была шокирована и пришла к выводу, что сейчас могу общаться исключительно метафорой».

Серенко долго не решалась, по ее собственному признанию, создать плакат на основе стихов Аркадия Драгомощенко (1946–2012) – одного из самых сложных для понимания современных русских поэтов. В одном из комментариев к акции художница описывает, почему она решила все-таки потратить много времени и сил, чтобы найти такое его стихотворение, которое можно было бы перенести на плакат[24]:

«…Поэзия Аркадия Драгомощенко как бы фиксирует промежуточные этапы языковой/мыслительной работы, оборванные цепочки, недостроенные системы, из которых на самом деле и состоит важное. Проговорить на письме то, что не проговаривается, столкнуться со швами целостности, с языковыми гештальтами – это то, с чем борются школьные уроки литературы в течение многих поколений, выхолащивая представление о поэтическом и в принципе рефлексивный аппарат, влияющий на всю жизнь человека».

Иначе говоря, дальняя задача «Тихого пикета» – возможность дать людям средства, чтобы перестраивать свой «рефлексивный аппарат». Важнейшим инструментом такой перестройки становится инновативная поэзия – если ее воспринимать и обсуждать совместно.

Феминистка Кэрол Ханиш в 1969 году написала эссе, название которого стало знаменитым и превратилось едва ли не в пословицу: «Личное – это политическое». «Тихий пикет», как и целый ряд других экспериментов в современном искусстве и в поэзии, позволяет сформулировать новый тезис: интерперсональное (то, что происходит между отдельными людьми) – это сегодня и есть политическое.

6

В 2008 году поэт и эссеист Григорий Дашевский (1964–2013) написал текст, проблематика которого имеет прямое отношение к деятельности «Тихого пикета». Этот текст – ответ на анкету журнала «Новое литературное обозрение» – мало известен. Позволю себе привести длинную цитату, показывающую логические связи выдвинутых Дашевским тезисов.

«…Этический и эстетический нонконформизм 1960–1970-х был возможен в том числе и потому, что он неявно апеллировал к образу “просто человека” как субъекта истории и политики. В складывании этого образа участвовали силы самого разного порядка: превращение Холокоста в центральное событие Второй мировой войны и вообще европейской истории ХХ века (выдвинувшее на первый план образ человека-жертвы вместо государств и армий, генералов и политиков), пропагандистские требования монолитного морально-политического единства в социалистических обществах (делавшие каждое нарушение такого единства значимым политическим фактом), рост экономического благополучия по обе стороны “железного занавеса” и многое другое, включая и сам этот нонконформизм, включая работу самой эстетики, которая дает такого рода образам окончательное оформление, лицо, наглядность. Кульминацией влияния этого образа были ТВ-картинки конца 1980-х – начала 1990-х: одинокий студент против танков на площади Тяньаньмынь, Сахаров против Съезда народных депутатов, безоружные люди против танков в Вильнюсе или Москве в 1991-м.

Базовое отношение наблюдателей, зрителей, свидетелей к “просто человеку” – солидарность: и мысленная, и практическая. “Он такой же, как я, – я могу встать рядом с ним” – мысленно или физически.

У нас образы “просто человека” 1960–1980-х годов не смогли пережить эпохи перемен 1990–2000-х. В борьбе образов за существование победили нечеловеческие фигуры и сущности – носители Силы, титаны, зигфриды и валькирии: Сталин, Россия, Запад, олигархи, телезвезды; теперь именно они стали субъектами истории и политики.

[…] Диссиденты позднесоветского времени сегодня снова представляются в СМИ как агенты Запада не только по политическим и конспирологическим причинам, но еще и потому, что Запад как мифическая сущность – это герой нужного масштаба для драмы истории, как ее понимает нынешнее сознание, а диссидент (как всякий “просто человек”) мельче этого масштаба, ниже “порога участия”.

Солидарность с титаническими фигурами невозможна; базовым отношением к ним становятся либо культ, служение, включенность (“я – часть России”, “я – поклонник Димы Билана” и т. п.), либо родство (ср. бесконечные телепередачи о разного рода “племянницах Ворошилова”), то есть разные типы слияния»[25].

Участники/участницы «Тихого пикета» в каждой «коммуникации» возвращают достоинство частному человеку. Частному, но не отъединенному от общества, не замкнутому в частной жизни. Напротив, как только человек осознает себя в беседе с «тихим пикетчиком/тихой пикетчицей» как активную действующую силу, оказывается «выше «порога участия», тут-то он/она и выходит из ситуации «слияния», отказывается от готовности автоматически примкнуть к господствующей – или стремящейся к господству – сверхчеловеческой социальной силе. Недаром «коммуникация» с «пикетчиками/пикетчицами» часто начинается с попыток выяснить, «откуда» они, кто им поручил нести этот плакат, кого они представляют. Настойчивое утверждение, что каждый/каждая действует сам/а от себя, просто в рамках «Тихого пикета», становится значимым шагом в переориентации сознания их собеседников.

ХХ век стал, как известно, временем кризиса веры в любые коллективистские утопии. В нынешней России на место общеобязательной и самоуверенной утопии большевизма пришла не менее самоуверенная надежда на государственную мощь, не нуждающуюся ни в каких оправданиях. «Тихий пикет» самой своей работой производит утопию очень непривычного (хотя и не вовсе нового) типа – представление о сообществе, которое возникает в результате равноправной коммуникации людей, научившихся находить общий язык для разговора о ценностях, своих для каждого из собеседников.

Подводя итоги акции, Дарья Серенко написала:

«Я бы хотела жить в такой стране, какой стал для меня #тихийпикет».

Илья Кукулин

Манифест Тихого Пикета

«Когда опускаются руки, руки не опускаются»

Акция #тихийпикет существует почти 4 года. Все это время активисты и активистки передвигаются с плакатами в опущенных руках или плакатами, пришитыми к рюкзакам. Смысл акции заключается в том, чтобы инициировать безопасный разговор на тему плаката. Тихопикетирующие молчат до тех пор, пока к ним не обратится незнакомый человек, прочитавший плакат.

Темы могут быть любыми – феминизм, политзаключенные, гражданское общество, современное искусство и поэзия, личное переживание, новостной повод и так далее. Единственное ограничение – это не делать дискриминирующих сообщений. За два года более 600 человек участвовали в акции, было создано около 2,5 тысячи плакатов, записано около 1000 разговоров в 40 городах и 15 странах. «Отчеты» о разговорах публикуются на публичных страницах проекта в социальных сетях и каждый раз начинаются с имени человека, который пишет, например, «Даша пишет».

За эти два года с плакатом в руках наши ожидания от возможных коммуникаций оказались полностью разрушенными. Мы не можем предсказать реакцию, не можем спрогнозировать разговор, мы не делаем обобщающих выводов о людях и их чувствах и мыслях. Девиз тихогопикета – «когда опускаются руки, руки не опускаются» – это девиз, рожденный в политическом отчаянии, но каждый раз заново утверждающий необходимость говорить.

Почему мы не выходим на настоящий пикет? Мы думаем, что одиночный пикет часто не является формой взаимодействия с другим человеком, так как со стороны воспринимается странным, чужим, вне контекста. Тихий пикет позволяет установить иной контакт: подглядывая, разглядывая, параллельно вбивая что-то в поисковик, общаясь, можно многое узнать и запомнить. Акция выстроена вокруг чужого любопытства. Рука с плакатом опущена вдоль тела, вид повседневный, текст наружу. На все вопросы мы отвечаем вежливо и спокойно.

#тихийпикет – формат простой и открытый, в нем может поучаствовать любой человек, готовый к открытости и дружелюбию по отношению к незнакомым людям.

Важно, что акция не подчеркивает границы, она не зря всегда «в дороге», в пути: нет никаких своих и чужих, тех и этих, «там» и «здесь». Есть тотальное пространство коммуникации, и #тихийпикет исследует и обозначает – как может – это пространство. Несмотря на то что у нас у всех разный социальный опыт, каждому из нас есть что сказать внутри акции.

Постоянными участницами тихогопикета было принято важное решение: в связи с тем, что акция расширяется и прямая коммуникация между тихопикетирующими становится сложнее, мы решили обобщить наши взгляды, чтобы сделать их доступными для всех желающих присоединиться к нам:

1. Информация, используемая нами в плакатах, отчетах и разговорах с людьми, не должна основываться на наших домыслах. Перед тем как сделать плакат, важно ознакомиться с доступной информацией по теме – это может быть не только научная статья, но и посты из паблика/ЖЖ/личной страницы (при этом опирающиеся на исследования, а не взятые из воздуха);

2. Степень вежливости по отношению к людям – личный выбор каждого, но важно быть нейтральными – сдерживать агрессию и оскорбления в ответ на неприятие вашей позиции. Мы не просим вас «подставлять вторую щеку» – коммуникацию всегда можно оборвать. В случае опасности – защищайтесь!

3. Мы и наши плакаты активно выступаем против дискриминации женщин по признаку пола (сексизм), враждебного отношения к трансгендерным и транссексуальным людям (трансфобия), предубеждений в адрес людей других этнической, национальной, расовой принадлежностей (расизм, шовинизм), гомофобии/лесбофобии, системной дискриминации людей с инвалидностями и хроническими заболеваниями (эйблизм), дискриминации по внешности (лукизм), дискриминации по социальному классу (классизм), дискриминации человека на основании его возраста (эйджизм) и других видов дискриминаций.

4. Новые участницы и участники часто спрашивают о «технологии» тихогопикета: здесь все свободно, существует только одна просьба: держать плакат не демонстративно (как это обычно происходит в одиночных пикетах – на уровне груди), а любым другим «удобным» образом

Интервью

Елена Костюченко, Дарья Серенко

– Почему пикет – тихий?

– На тот момент, когда проект создавался у меня в голове, у меня было отторжение каких-то обыкновенных, привычных форм протеста. Я не хотела быть на митингах. Я понимала, что это нужно и важно, но ощущение у меня было такое, что я ору в пустоту. В тот момент мне хотелось осмысленной тишины. И я начала искать эту форму. Мой первый плакат был про активиста Ильдара Дадина, про то, что он сидит в тюрьме за одиночный пикет – ему дали 3 года. Я попробовала такой формат плаката – плаката в опущенной руке, как будто бы я еду с митинга или, наоборот, еду на митинг, нахожусь в своеобразном промежуточном состоянии. За одну мою короткую поездку в метро я поговорила с двумя людьми, которые сами прочитали украдкой мой плакат и подошли ко мне, чтобы узнать, что происходит. Я рассказала им, что вот есть такой человек Ильдар Дадин, он политзаключенный, рассказала о том, что одиночный пикет не надо согласовывать и что у нас есть на это конституционное право. После первого тихого пикета меня еще долго колотило, но при этом я чувствовала, что, скорее всего, эти разговоры не состоялись бы, если бы я просто стояла на улице, а не ехала в метро.

С тех пор я в течение полутора лет выходила почти каждый день с новым плакатом. И фиксировала разговоры по памяти в соцсетях.

– Для тебя протест всегда был про коммуникацию с людьми, которые вокруг? Не про коммуникацию… с властью?

– Честно говоря, мне сложно пока представить коммуникацию с властью не потому, что я не верю в эту коммуникацию, а потому, что мы находимся на такой огромной дистанции – где власть и где я, и трудно вообразить коммуникативный мост, который был бы предусмотрен таким положением вещей. И поэтому я никогда не могла понять, что это такое – разговор с властью. Для меня это всегда было коммуникацией с другими людьми, с людьми других взглядов. Хотя есть, конечно, другие активисты, у них выстроены иные стратегии, они могут добраться до самой верхушки и что-то там изменить, но это пока не про меня.

– Как происходил поиск языка, взаимодействие с другими?

– Правила вырабатывались постепенно. Одна я была только первые полтора месяца. Потом я завела паблик ВКонтакте, у меня были подписчики, человек пятьдесят, и я выкладывала каждый день то, что делаю, в Фейсбуке и в ВК. У меня было всего несколько правил на тот момент. Первое, что я поняла, – я никогда, ни при каких обстоятельствах в рамках акции не буду стоять с поднятым плакатом. Это было нужно, чтобы оставить больше возможности для взаимодействия, чтобы люди меня меньше боялись, а я меньше боялась их.

В процессе разговоров я поняла, что постараюсь быть вежливой и открытой, даже если категорически не согласна с тем, что мне говорят: я хотела дать человеку шанс высказать его позицию, потому что у нас очень мало пространств для свободного высказывания любых позиций. У меня не было задачи переубедить человека в его взглядах, я спорила, конечно, но спокойно относилась к тому, что каждый может остаться при своем.

Часто мы с людьми обсуждали то, что происходит между нами прямо сейчас. Многие говорили: так странно, что мы с вами стоим и говорим здесь. Мы вроде в метро, а обсуждаем национализм в России. Другие говорили: ну, девушка, вы – молодец, конечно, но вы же понимаете, что все, что вы делаете, бесполезно? Например, я с вами соглашусь, а кто-то с вами не согласится, все это капля в море. Помню, однажды встретила парня в метро, он был математиком, и он в уме пытался подсчитать эффективность моего плаката: сколько людей в день его увидят при лучшем раскладе, при худшем, как это может быть конвертировано в результат и т. д. Я ему отвечала – подожди, это же совершенно не важно и работает совершенно не так: вот мы с тобой сейчас разговариваем, потом я расскажу о том, как мы с тобой разговаривали, или ты расскажешь. А потом кто-то еще расскажет, как мы с тобой разговаривали. Так создаются совершенно непредсказуемые для нас ветки разговоров.

Тихийпикет – это еще и про открытость чужому опыту. Я вдруг поняла, что я как активистка жила в каком-то пузыре. В пузыре людей с такими же взглядами, и я никогда до этого – мне было тогда 23 – не выходила из этого пузыря. Был университетский пузырь, потом был пузырь на работе, где почти те же самые люди из университета. Я вышла из пузыря и поняла, что я вообще-то довольно привилегированный человек во многих вещах, у меня был доступ к образованию, я не занималась тяжелым физическим трудом, направленным на выживание. И я поняла, что надо злиться не столько на людей, транслирующих язык ненависти, а на систему, которая этот язык порождает. Как только акцент сместился, стало очень легко разговаривать. И под открытостью мы понимали не критику человека, а критику этой системы взглядов.

– А нет ли обвинений в пропаганде? Я по-прежнему живу иллюзией, что есть мои взгляды, жизненные позиции, частный жизненный опыт. И тут вдруг кто-то раз – и объявляет это либеральным обкомом или, не знаю, наоборот, путинской пропагандой.

– Это важно то, что ты сказала. Я не хочу называть чужие взгляды исключительно результатом пропаганды и обесценивать то, с чем человек живет. Но иногда я замечала, когда мы с незнакомыми людьми разговаривали друг с другом на самые острые и сложные темы, будто в нашем разговоре кроме нас двоих присутствовал кто-то третий или что-то третье. И это что-то могло идти вообще поперек всему тому, о чем мы говорили. Получалась такая нарушенная причинно-следственная история: вот человек излагает мне свои мысли и я слежу за их ходом, а потом вдруг появляется этот третий чужой язык, сконструированный, например, конкретными медиа. И сразу становится понятно, что это история часто про монополию на информацию и про попытку захватить внимание и мнение отдельно взятого человека. Когда я увидела эту путаницу, этого жуткого третьего, который стоит за мной, за нами, тогда стало проще разобраться, откуда такие противоречия, почему мы сами себя не можем поймать на логической ошибке. И в этой ситуации я как раз злилась на этого третьего.

– Этот третий, он, кстати, выскакивает, когда человек говорит? Как это обнаруживается?

– В моей жизни он существует постольку, поскольку я должна знать, как формируется реальность. Когда я созваниваюсь со своими родителями, которые смотрят телевизор, я должна понимать, о чем они говорят, иначе мы не поймем друг друга. Я не могу дать гарантий, что у меня самой развит достаточно мощный критический фильтр по отношению к тому контенту и той информации, которую потребляю я сама. Но я все время стараюсь задавать вопросы даже к тому, в чем уверена.

Когда я читаю так называемые либеральные медиа, до сих пор не пойму, как с ними жить и насколько я ангажирована. В рамках разговора – и я, и мои собеседники – мы могли легко переходить на жонглирование фактами. Как только мы доходили до такого жонглирования, я понимала, что у нас разные факты. И когда мы пытались выяснить, откуда факты у меня и откуда у моего собеседника, все упиралось в эти разные медиа, из которых мы это черпаем. И тут было понятно, что наш конфликт сейчас не идеологический, а фактологический. В такой ситуации я обычно старалась уйти от этих взаимоисключающих фактов, иначе бы мы в них уперлись и никуда бы не двигались. Мы начинали разговаривать о жизненном опыте друг друга, обмениваться историями, и тут было гораздо легче коммуницировать, когда мы исключали этого третьего.

– Насколько вообще было страшно?

– Волнами. Бывало, что это было похоже на такой подъем. Чаще было чувство крутого разговора и надежды на понимание, случались невероятные диалоги с людьми, которые в итоге меня сильно изменили. Иногда был физический страх – что меня побьют или задержат. Но сама акция настолько мягкая, что было всего несколько случаев, когда мне было очень страшно. Однажды у меня был плакат про то, что гомосексуальность уже давным-давно выведена из списка психических расстройств и является нормой. Просто какие-то факты. Один мужчина в вагоне грозился, что сейчас меня ударит за мой плакат, если я его не уберу. Пока он орал, он одной рукой обнимал свою девушку – это мне запомнилось почему-то. Так мы ехали, он минут 10 мне угрожал, говорил, что сейчас просто встанет и зазвездит мне в лицо кулаком. И я помню, что мне настолько было обидно, что мне хотелось остаться на месте не из-за какого-то внутреннего героизма, а просто назло. А потом мне нужно было выходить, и я написала на обратной стороне плаката послание и просто дала ему этот плакат, потому что не отвечала ничего на его крики. Я резюмировала наш разговор более-менее вежливо в одной фразе – «ну и чего вы этим добились?». Отдала ему этот плакат и ушла. Уже дома я писала отчет, как прошла моя сегодняшняя поездка. И его очень сильно зарепостили в Фейсбуке. И мне кажется, что победа в этой ситуации – хотя не стоит, наверно, тут какими-то милитаристскими терминами орудовать, – не победа, а важность этой ситуации была в том, что через один из репостов моего отчета нашелся человек, который сидел все это время рядом со мной и молчал. И он написал комментарий, что ему очень стыдно, что он все это видел – и молчал. Попросил у меня прощения. А я до этого момента – шел третий месяц тихого пикета – не ожидала, что онлайн и офлайн могут так пересекаться и перетекать друг в друга. Потом стало много историй, когда кто-то уже узнавал меня благодаря публикациям в соцсетях, и подходил разговаривать.