Око волка

Сержант встал напротив Бони и гробовым голосом изрек:

– Тебе разрешен сюда проход, только на время…

– Знаю, не надрывай глотку, – оборвал его марид.

– …пребывания господ детективов в городе…

– Ты всегда был страшным занудой.

– …Иначе проход тебе запрещен.

– Я понял, – прошипел Бони.

Сержант сел в машину и уехал. Какое-то время все молчали. Джон буравил взглядом то одного марида, то другого, а те делали вид, что ничего не замечают. Эд же следил за Джоном. На левом запястье наполовину засунутой в карман руки наставника полыхала лента.

– Ну и, долго вы еще молчать будете? – просипел Джон.

– А ты хочешь что-то узнать? – Бони ответил прямым взглядом.

– Да, хочу. Очень хочу узнать, какого хрена вы не сказали все с самого начала?

– А мы повторим, что не можем вмешиваться в ход вашей работы. Вы сами должны все найти, сами все вынюхать.

Джон замолчал, и Эд заметил, как лента начала тускнеть.

– Вы знали, что волк в Саратове?

– Да.

– И что Управлению о нем известно, но не может поймать?

– Конечно.

– Тогда… – он покрутил в руках незажженную сигарету. – Можете сказать, почему его не повязали сразу, как только обнаружили?

– Это все дела на верхушке Управления в Саратове. Волка заметили сразу после его первой Луны. Но сначала никто не предал значения тому, что появилось чудовище, вид которого уже очень давно не живет на этих землях. Просто не до этого было. После второй Луны Управление обратило внимание, и хотели взять, но он резко сорвался с мета и уехал из города.

– В Москву, – пробормотал Эд.

– Да. На три Луны след его потерялся, но вот совсем недавно, буквально за день до вашего приезда он объявился в своем доме, в Саратове. Его некоторое время вели агенты Управления. На данный момент идет подготовка к аресту.

– Кто будет арестовывать? – спросил Джон. Лента на запястье совсем исчезла.

– Иван Царев.

– Твою мать… – Джон прикрыл глаза ладонью.

– Что не так? – подал голос Эд.

– Кроме того, что этот гад все время был под носом? – огрызнулся Джон. – Проблема в этом парне – Иване Цареве.

– Он был мировым маршалом, наблюдал за этой стороной Днепра. Сейчас заместитель Саратовского Отделения. Заслужено считается одним из самых опасных мифов во всем Управлении, – пояснил Барфи.

– И очень хитрым, – добавил Бони.

– То есть, это Царев может порвать нашего волка до того, как мы до того доберемся, – подытожил Эд.

– Если закончим трепаться, то доберемся сейчас, – Джон смял сигарету и пошел по направлению к воротам, но Бони остановил его.

– Держи, – марид протянул наставнику новую пачку сигарет. Джон посмотрел начала на пачку, потом на марида, вздохнул и взял.

На этот раз Эд не испугался той черноты, в которую превратилась дверь. Только когда он вплотную подошел к ней, что-то екнуло в груди, и тут же забылось. Молодой волк шагнул вперед и оказался в уже знакомом белом пространстве.

Перед глазами сразу замелькали образы, но Эд не шелохнулся. Барфи говорил, что если принять их, то все пройдет само. Почудился лес. Он знал, что сейчас будет, он помнил все, что хотел показать Время. Но на этот раз он готов.

III

Лес по-своему жил, не обращая внимания на небольшую группу чужаков, что приехали отдохнуть. На юге Франции, близ коммуны Маржерида – места спокойные, пусть и омраченные дурной славой некогда происходивших здесь трагедий. Семью Шастелей сюда занесло случайно, по пути домой в Тулузу из Клермон-Ферран, где они навещали престарелую бабушку. Небольшой пикник на пути создавал в душе родителей какое-то особое щемящее чувство, нечто вроде ностальгии. Наверное, такое же щемящее чувство всплывало и у дочерей, Николь и Лили. Но у младшего сына, Эдмона, подобные прихоти никаких умилительных чувств не вызывали, лишь раздражали. Мало того, что его выдернули из привычной обстановки, дабы навестить не до конца развалившеюся старуху, так еще приходится торчать в каком-то лесу. Пока остальное семейство удобно устраивалось вокруг костерка, который рискнул разжечь отец, Эдмон сидел в машине, слушая музыку.

Парень так бы и просидел до конца пикника, но, в итоге матери надоело эта показательна строптивость сына.

– И почему среди всех своих друзей ты вышел самый истеричный? – вздохнула она, забирая плеер.

Эдмон и не думал сопротивляться, лишь искоса наблюдал за ее неловкими попытками его выключить. Плеер был новой модели, цифровой, с черно-белым дисплеем и непривычным расположением клавиш. Наконец, она нашла кнопку отключения и еще раз взглянула на сына.

– Неужели тебе не хочется хоть немного побыть с семьей?

– Учитывая, что вся семья вечно обретается у нас дома, нет.

Мать вздохнула и пошла к остальным. Парень посмотрел ей вслед, перевел взгляд на сестер. Они съехали от родителей два года назад, и ему казалось, что станет хоть чуть-чуть свободней. Но нет, обе они постоянно заявлялись к родителям «в гости». Эдмон немного посидел в тишине и вылез наружу, начав бродить вокруг их маленького лагеря. Проходя мимо родителей, он поймал на себе недовольный взгляд матери и уставший – отца, но сделал вид, что не заметил. Николь и Лили ушли погулять по лесу, потому Эдмон присел неподалеку от тлеющего костерка. Но почти сразу подошел отец.

– Пойдем, наберем немного веток, – позвал он.

Парень поежился от раздражения, но побрел следом. Какое-то время они молча ходили неподалеку от машины.

– Ну, и почему тебе не нравится здесь? –спросил отец, идя чуть впереди. Как всегда, он немного подволакивал правую ногу.

– Не нравится и все, – пробурчал сын.

– Не бывает таких «все».

– А что здесь должно нравиться? Заехали в какую-то глушь, в голос ори – никто не услышит. Здесь даже музыку слушать скучно.

– Понимаю, не клубы с выпивкой и девочками, – отец с кряхтением поднял небольшую ветку. – Здесь и деньги твои никому не нужны. Ах да, ты транжиришь мои.

Эдмон заметил, что отец смотрит на него искоса, и как-то слишком сурово.

– Так не давай их, если не хочешь, чтобы я транжирил.

– И тебя ничуть не напрягает так жить?

– Как?

– Ничем не заниматься, ничего не хотеть. Сидеть на шее состоятельных родителей. Все, чем ты занимаешься – клубы и бары. Все твои друзья давно работают, учатся, устраивают свою жизнь, а…

– Ну, хватит, – отмахнулся Эдмон.

– Ты мне не хами! – рявкнул отец, от чего парень вздрогнул. – Я не твой приятель. Я никогда к тебе не лез со своим уставом, никогда. И, вижу, зря, раз ты вырос в такую соплю. Ни черта не хочешь, все на нас с матерью надеешься. Не удивлюсь, если уже крутишь мысли о доле наследства.

– Я не…

– Молчи, сказал. То, что ты всех достаешь, ничуть не играет тебе на руку. Через годы или десятки лет настанет время, когда ты будешь сожалеть о подобном поведении. В двадцать лет уже должны появляться зачатки разума, а ты все глупостями живешь. Вот что я скажу – приедем в Тулузу, сразу пойдешь на работу, коли не хочешь учиться.

– Грузчиком.

– Да хоть мусорщиком.

Эдмон не ответил. За разговором они отошли далеко от лагеря, а отец еще и не торопился возвращаться. Они пошатались молча еще немного.

– Послушай, сын, – вздохнул отец. – В твоем окружении нет ни одного человека, кто желал бы тебе плохого, и уж тем более этого не желает твоя семья. Никто и никогда ни в чем не хочет тебя ограничить, лишь ты сам. Найди занятие по душе, и поверь, оно окажется куда интересней, чем прожигание денег в клубе.

– Ладно, отец. Я устроюсь на работу, – отстраненно кивнул парень. – Уже сам вижу, что затянул.

– Вот и хорошо. Запомни, мужчина только тогда мужчина, когда может поставить свои желания ниже необходимости. А подобный бунт хорош…

Со стороны лагеря раздался женский крик, перешедший в звериный рев. Несколько мгновений отец и сын оцепенели. Но вот отец очнулся и рванул с места, проявив невиданное доселе проворство. А парень так и остался стоять, пораженный. Теперь уже кричала не одна женщина, а несколько. А звериный рев переходил то в рык, то в вой. Их заглушила свирепая ругань отца, и все стихло. На миг – прерванный душераздирающим мужским воплем, полным ужаса и смятения. Эдмон подался вперед, быстрее и быстрее… Он понесся сквозь кусты, слыша лишь биение сердца и истошные завывания зверя.

Он даже не заметил, как вырвался из колючих кустов на поляну, которую семья присмотрела под лагерь. Развернувшаяся перед глазами картина вызвала не оцепенение, не шок, а тупое и мутное осознание, что в эти минуты была подведена черта под его жизнью…

То, что было их маленьким симпатичным лагерем, с костерком в центре, парой покрывал, небольшой снедью, машиной неподалеку, превратилось в сплошное темно-бордовое месиво. Пахло особой сыростью, от которого позывы рвоты поднимались все выше по пищеводу. Эдмон видел бесформенные останки тел и понимал, что это его семья. Рыжеватый клок волос матери. Кисть отца с печаткой на мизинце. Кругом внутренности и кровавая грязь. А посреди этого хаоса стояло оно. Огромное, черное, лохматое. Оно подняло морду, засверкали желтые глаза, морда перемазана в крови, а из пасти вываливались останки, кажется, ноги. Оно стояло на четырех лапах посреди трех растерзанных в клочья тел и, тяжело сопя, смотрело то на Эдмона, то куда-то влево. Под черным зверем зашевелилось – это отец чуть откинул голову и глянул на сына одним целым глазом. Наполовину изодранными губами он прошептал: «Беги». Это услышало оно и одним укусом раздавило отцу голову. Во все стороны брызнули кровь и мозги, полетели осколки черепа. Слева от зверя кто-то вскрикнул. Лохматое чудовище повернулось в ту сторону и зарычало. В этот момент Эдмон повернулся и кинулся туда, откуда вылез. Мельком он заметил, как скрылось за деревьями бирюзовое платье Николь.

Парень бежал по старому лесу, спотыкаясь о корни вековых дубов, перепрыгивал через кусты орешника, скользил по зарослям лопуха. Сердце стучало где-то у горла, мысли перемешались из-за злобного воя за спиной. Почти обезумев от страха, он бежал от неизвестного, не разбирая дороги несясь сквозь чащу, слыша за собой утробное рычание и всем существом чуял вонь зверя. А фырканье и хрип за спиной становились громче. Эдмон перемахнул через очередной куст и тут же с кем-то столкнулся. Мелькнуло бирюзовое платье – это Николь. Девушка схватила за руку брата и что-то прокричала. Но сзади раздался торжествующий рык, и Эдмон вырвал руку, понесся дальше. Через пару секунд его настиг визг сестры, плавно перешедший в громкое хрипение.

А он все бежал и бежал сквозь лес, порой останавливаясь, чтобы отдышаться. Казалось, зверь отстал, но что-то внутри подсказывало – чудовище и не подумает его отпускать. Эдмон бежал и видел перед глазами ужасную поляну. И сквозь эти яркие воспоминания прорывался глухой зов чудища.

Эдмон споткнулся, повалился в лопухи, да так и остался лежать лицом вниз. Он просто не мог подняться, страх вытеснил все, оставив Эдмона наедине с лесом и смутным осознанием, что на этом конец. Лес волновался, встревоженный недавними ужасами. Но чудище, кажется, и впрямь отстало. Парень сел, обхватил голову руками, однако думать ни о чем не мог. Осталась только скорбящая пустота и осознание конца. Кое-как поднявшись на ноги, Эдмон облокотился о ствол дерева, вытер пот со лба, стал вглядываться в чащу. Вот так, он один выжил, но понятия не имел, где сейчас находится.

Парень отстранился от дерева, и за спиной раздалось рычание. Что-то тяжелое повалилось его наземь, спину пропорола незнакомая острая боль, от которой он вскричал во весь голос. Зверь впился ему в правое плечо и начал рвать, словно куклу. Эдмон услышал сиплое вытье. Последним сознанием стало – это его вопли.

Осталась только боль, при каждом вздохе рвущая на части тело. И боль не проходила. В какой-то момент пришло ощущение свободы, словно его больше никто не прижимал к земле. Прозвучал далекий хриплый голос:

– Слишком сильно подрал…

– Приходит в сознание… – ответил другой, более властный.

– Пусть лучше не приходит, все равно не выживет…

– Раздроблены ребра с правой стороны… Порвано легкое, сухожилия, мышцы… Не вариант, что выкарабкается, – раздался еще один, мягкий и приятный.

– Джон, будет лучше, если его добьем… – это был хриплый.

Эдмон через силу открыл глаза, и в мутной дымке увидел три склонившиеся над ним фигуры. Один осматривал его изодранный бок, второй сидел рядом с каким-то блестящим, похожим на клинок, предметом в руке, а третий стоял прямо напротив и смотрел Эдмонду в глаза. Парень собрал все силы и прошептал:

– Помогите…

– Нет, мы его не убьем, – сказал третий, обладатель властного голоса. – Митч, перевязывай.

– Если даже он выживет, то станет проклятым. Такой хочешь для него судьбы, Джон? Вечных мучений?

– Он выживет, Дезмонд. И будет жить среди нас.

Тот, кого звали Митчем, приподнял Эдмона; парень тут же потерял сознание, и лишь далекий хриплый голос Дезмонда донес последние слова прошлой жизни:

– Ты не имеешь права решать за всех…

Эд вышел из Времени с зажмуренными глазами. Боль, страх, безумие отступили, оставив после себя лишь горечь от ошибок прошлого. О да, именно ошибок – Эд не раз думал, что лучше бы не побежал с той поляны. Замешкался на секунду, споткнулся, запутался в кустах. Чтобы зверь задрал его насмерть, и на этом все. Ни волчьего ужаса, ни Луны, ни выворачивающего наизнанку смрада мертвечины. Чтобы он просто умер, и никогда не узнал о том мире, в котором сейчас варится.

В нос ударил знакомая мешанина запахов чудовищ да мифов. Нити крови и гниловатого запаха неживых даже немного пришлись к месту, словно за время, проведенное в Кирове, он по ним скучал. Эд открыл глаза, огляделся. Время выпустило их из старой обшарпанной двери пятиэтажного здания. Мышино-серый фасад с рыжеватой окантовкой первого этажа выцвел, растворившись в ночной духоте. Эд подергал дверь – закрыто, что неудивительно. Здание определенно было административным, и по тем ароматам, что из него просачивались, это и есть Саратовское Управление. Несмотря на поздний час, здесь горели почти все окна, а из-за высокого забора доносились крики, лязг железа, ругань. Шла подготовка к чему-то масштабному. Эд вышел из закутка, куда выводила дверь, в небольшой проулок. Со стороны улицы, куда тянулось здание Управления, доносились цвета сигнальных сирен и гудки машин. Джон стоял неподалеку, куря в открытое небо.

– На тебе лица нет, – прищурился он, завидев ученика. – Что показало Время?

– Мое обращение.

Джон прищурился, затягиваясь от сигареты.

– А тебе оно что показало? – спросил Эд.

– Геноцид. – Наставник бросил недокуренную сигарету на тротуар, замяв ботинком. – Пойдем, пока Управление не собралось на арест нашего друга.

– Может, что-нибудь расскажешь об этом Цареве? – бросил Эд, догоняя учителя.

– Очень старый миф, наверное, ровесник Попова. И если Попов миф-силач, то Царев – миф-хитрец. Он умелый воин, дрался с чудищами задолго до всего этого. Очень опасный. Я встречался с ним несколько раз… хорошо, что он никогда не был противником. – Джон на ходу достал бутылку виски, которую не так давно ему вручил Бони. – Их тут двое таких Иванов. Один Царев, другой Дураков. Похожи, как две капли воды, только один вечно в проигрыше, другой в выигрыше. Потому у них постоянная борьба за власть. Сидят тут в Саратове и за спиной друг у друга интриги плетут. Дураков формально начальник этого отделения, а Царев его помощник, но влияния у них равное. Скорее всего, поэтому они не обратили внимания на нашего дикаря – как всегда дрались за власть.

Волки подошли к углу здания. У входа стояли два полицейских фургона, выкрашенных в белый цвет. Возле них толпились пять невысоких фигур, закованных в армейскую броню с ног до головы. У каждого на плече виднелись нашивки отряда особого назначения. Все пятеро как по команде обернулись на детективов и застыли.

– Так, Эд, тихо, – Джон развел руки в стороны и приблизился к невысоким бойцам.

Те медленно взяли оружие наизготовку, принялись окружать Джона, не обращая никакого внимания на Эда. Ученик чуял их– запах соломы и парного молока. Как он им не подходил.

– Я – мировой маршал Управления, – Джон достал из внутреннего кармана пиджака удостоверение с жетоном внутри. – Меня зовут Иван, и я прибыл сюда расследовать убийства…

– Стой на месте, маршал, – приказал один из спецназовцев. Голос у него был низкий и будто картавый. – Кузьма, возьми-ка эту кожанку, – приказал он одному из своих, указав на удостоверение.

Боец, что стоял у командира за спиной, осторожно подошел к Джону, забрал документ и некоторое время его разглядывал. Из здания вышли еще трое спецназовцев, и так же насторожено обступили Джона, игнорируя при этом Эда. Видимо, молодой волк не представлял для них никакой опасности.

– Нафаня, это он, – отозвался Кузьма. – Кажись, тот самый Иван.

Нафаня опустил оружие, а за ним и остальные бойцы.

– Америкосы, которых прислать должны, понятно, – проворчал он. – Могли бы и раньше приехать. Топайте в канцелярию, вас там давно ждут.

Джон забрал жетон и махнул Эду в сторону входа.

– Приперлись, спецы хреновы, – бормотали бойцы, косясь на детективов. – Будто нам своих Ваньков не хватало. – Эд заметил, как Нафаня передает по рации об их прибытии.

Внутренне убранство отделения оставляло желать лучшего: лет двадцать назад оно казалось бы роскошным, но, видимо, с тех пор ничего не изменилось. Старые столы, старые диваны, стойка администратора. Все какое-то потертое, выцветшее. Кругом царила суета. На входе детективов чуть не затоптал небольшой отряд спецназа. Один из них, с нашивками сержанта, рявкнул что-то вроде «пшлина», и детективы сразу отступили. И при чем тут пошлина?

Напротив двери, как это обычно бывает, уходила на второй этаж широкая лестница, и на одной из верхних площадок стоял мужчина, на вид которому можно было дать не больше тридцати пяти. Он выделялся из общей массы бегающих туда-сюда деловых сотрудников хотя бы своим спокойным видом. Как ни странно, именно спокойствие читалось на его лице, а не холод, или невозмутимость. Невысок, широкоплеч, но не сказать, что крепок, одет в тактическую форму спецназа, только с непокрытой головой. Белокурые волосы собраны сзади в небольшой хвост.

– Царев, – пробормотал Джон.

Он будто замешкался при виде старого… знакомого? Царев облокотился на перила лестницы, наблюдая за подъемом детективов. Поднимаясь, Эд с удивлением заметил, как Царев похож на Попова. В худом лице, голубых глазах, сдвинутых бровях читались требовательность, но и некая терпеливость. Когда волки поднялись на площадку, Царев провел правой рукой по щекам, будто проверяя, хорошо ли он выбрит.

– Иван, – кивнул ему Джон, встав напротив.

– Здрасте, – промямлил Эд.

Царев оглядел их, словно провинившихся мальчишек.

– Ну, здравствуйте, господа детективы. – Голос у него оказался приятный, мягкий, только подчеркивающий ауру спокойствия. – Что же вас так задержало, раз вы явились только сейчас? Мы тут давно ждем, месяцев пять.

– Нас вызвали не больше двух недель назад, – ответил Джон. Он будто встал между Эдом и Иваном. – До этого никаких запросов не поступало.

– Не поступало запросов, – поджал Царев нижнюю губу. – А отчет о бестии мы отправляли, как только его заметили. И вот появляешься ты прямо за несколько минут до начала боевой операции. И, конечно, потребуешь, чтобы без твоего веления никто не двигался с места.

– Я мировой маршал, это в моих полномочиях на время расследования.

– О, полномочия. Слыхали о таком, но, думается, ни черта твои полномочия сейчас не значат, Джонни. Или как тебя теперь звать, Джейсон? Джейкоб?

– Иваном, – ухмыльнулся наставник.

– Тогда здесь слишком много Иванов. И одному придется быстро свалить, – Царев ухмыльнулся, но тут же стал серьезным, даже посуровел. – Все равно, время назначено, спецназ поднят по тревоге. Я лично еду на захват. Момент почти упущен. – Царев расплылся в торжествующей улыбке.

– Почти?

– Ну как же, есть еще мнение моего начальника. И знаешь, я вот уверен, что в любом случае этой ночью мне сильно повезет. Пойдем, поторгуемся с Дураковым.

И второй, и третий с четвертым этажи походили на первый. Такие же потрепанные, истертые до белых оснований; но только не пятый. Как обычно бывает, на последнем этаже Управления располагалась Высшая Канцелярия, и внешний вид ее всегда соответствовал названию. В Америке это всегда стеклянные верхушки небоскребов. В Европе – винтаж веков возрождения, со всем великолепием деталей. В Москве же – полутемные коридоры, дающие умиротворение. Роскошь, или хотя бы стиль считался чем-то вроде негласного правила Управления, которое было старше большинства современных государств. Но Саратовское отделение выделилось и тут. Эдварда уже начало раздражать, что все в России имело какой-то свой уникальный и обязательно отличный характер.

Это был монастырь. Вдоль грубых беленых стен тянулись ряды светильников, электрических, но искусно выполненных под свечи. Свет растворялся в темноте сводчатого потолка. Мимо пролетали грубые деревянные двери кабинетов-келий. Некоторые из них были плотно закрыты, за другими мелькали тесные комнатки. Гулко звучали шаги трех идущих по коридору, конец которого терялся вдали. Тут витали холод, мрак, сырость древних гробниц. Словно нарочно, но эта Канцелярия ставила себя против Канцелярии Московской. Здесь в воздухе растворилась тайна, недосказанность, во мраке прятались тени давно забытых эпох. Только сейчас Эд понял, что тут запах намного гуще, чем в Москве, но чувствуется иначе. Волк почти не чуял чудовищ, в этой Канцелярии их не держали. Он был в царстве древнейших мифов. Мифов осторожных, наблюдавших за незваными чужаками из невидимых укрытий.

– Давно я не был в таких местах, – проворчал себе под нос Джон.

– Ты давно не был во многих местах, – не оборачиваясь, ответил Царев. – Восток давно изменился, коли тут разгуливают волки.

– У тебя проблемы, Ваня? – спросил Джон, доставая пачку сигарет.

– Проблем по жизни не имею, – лишь усмехнулся тот.

Какое-то время они шли молча. Начинало казаться, что коридорам не будет конца. Все это была или иллюзия, или очередное другое пространство, например, Слепота. Но дым от сигареты Джона растворялся в воздухе, не зависая плотной струей.

– А почему молчит протеже? – наконец, спросил Царев.

– Может ему нечего сказать, – ответил Джон.

– Я не тебя спрашиваю.

Эд неудобно сглотнул.

– Я слишком молод, чтобы что-то говорить.

Царев остановился у одной из дверей.

– Что ж, тогда и правда лучше слушай, может, узнаешь чего интересного. – Иван улыбнулся и повернул ручку.

Келья оказалось просторней, чем могло показаться на первый взгляд. Без окон, дальняя ее стена изгибалась куполом, создавая арку, в которой уместился многоярусный стол и несколько стульев. Тут же, в келье, помещались кровать, кресло и столик возле него с парой толстых книг. Келью освещал с десяток свеч, три из которых стояли на столе. За ним-то, сгорбившись, и сидел мужчина, который что-то писал, перекладывал бумаги, щелкал чем-то спрятанным в глубине стола. На вошедших он кинул косой взгляд и вновь углубился в писанину. Царев жестом указал на стулья возле стола, стоявшие, почему-то, не как обычно, прямо перед столом, а сбоку в ряд. Волки сели, сам Царев развалился в кресле, подперев голову кулаком.

Молчали. Эд во второй раз обвел взглядом комнату, покосился на Царева, что скучающе играл с пряжкой бронежилета, посмотрел на Джона. Старый волк сидел как всегда в думах, и в свете свечей казался куда старше. В бороде проявилась седина, по лицу расползлась сеть морщинок. Мельком Эд заметил на левой руке чуть видимую алую ленту.

Из-за стола донеслось кряхтение – Дураков повозился, отпил от ставшего рядом стакана и продолжил писать. За своими бумагами, сгорбленный, он выгляде как старый архивариус, одевший черную рясу и нацепивший на нос очки. Длинные светлые волосы свободно ниспадали ему на лицо и, видимо, ничуть не мешали.

– Ну, так долго ты еще копаться будешь? – сквозь зевоту поинтересовался Царев.

Ответа не последовало.

– Эгей, тебя люди ждут!

Дураков даже головы не поднял, но проговорил, медленно:

– Где ты здесь людей видишь?

– Все мы люди, в глубине души, – расплылся в усмешке Царев, не отрываясь от застежки.

– Эти люди могут подождать. Я тут перепроверяю документы об их ответственности. Сейчас подпишу пару бумаг, и они будут сами разбираться с этим гадом.

– То есть, даже не поторгуемся? – Царев сделал брови домиком.

– Нет, ты подчинишься моему прямому приказу.

– А если не подчинюсь?

Дураков поднял голову, и Эд вздрогнул. Он был почти полная копия Царева. Такое же худое вытянутое лицо, такие же выдающиеся надбровные дуги. Они были практически близнецами, если не считать бородавки на левой скуле Дуракова. Вот только Иван Дураков создавал впечатление мудреца, молодого монаха, а Царев – воина. Дураков показал на детективов: