Полная версия
Трудный возраст века
Игорь Караулов
Трудный возраст века
© И. Караулов, 2020
© ИД «Городец-Флюид», 2020
© П. Лосев, оформление, 2020
Предисловие автора
В эту книгу вошли статьи, написанные мною для нескольких печатных изданий и сетевых ресурсов, в числе которых «Литературная газета», сайты «Свободная пресса» и «Русская Idea», портал «Лиterrатура» и интернет-журнал Fitzroy Magazine, однако ее основу – более двух третей объема – составили мои регулярные публикации в газете «Известия» и «Агентстве политических новостей» (АПН).
Колумнистом «Известий» я был чуть больше трех лет – с самого конца 2012 года по февраль 2016 года. После разгона известинского отдела мнений, «команды Бориса Межуева», я стал писать примерно в том же формате для АПН, и это продолжалось еще три года, до середины 2019 года. Людей в возрасте от 13 до 19 лет называют «тинейджерами», по-нашему – подростками, стало быть, время действия книги можно определить как «подростковые годы двадцать первого века».
Если собрать все написанные за эти годы колонки, то из них можно было бы составить весьма толстый том. В то же время книга, предлагаемая вашему вниманию, довольно компактна. Причина понятна: не все, что публиковалось в периодике, имеет смысл включать в книгу. Что-то утратило актуальность, что-то чересчур мелковато, что-то было бы уже непонятно читателю без подробных примечаний.
В своей работе колумнисту случается писать на самые разные темы: какие-то из них волнуют его лично, какие-то необходимо отработать, поскольку они у всех на слуху, а какие-то очень просит осветить главред. Поэтому, оглядываясь назад, я иногда удивляюсь: о чем мне только не доводилось писать! Очередная речь национального лидера, итоги выборов в России и других странах, митинги оппозиции, теракты, этнические погромы, авиакатастрофы, крупные ДТП и даже падение метеорита. Вся эта текучка поначалу сочиняется за милую душу, но достаточно скоро желание высказываться на подобные темы притупляется. В самом деле, за одной эпохальной речью следует другая, столь же бессмысленная, митинги оппозиции всегда проходят одинаково и никогда ни к чему не приводят, а по поводу взрывов, лесных пожаров, эпидемий и иных форс-мажорных обстоятельств трудно удержаться от соблазна давать одни и те же ценные советы, одинаково дилетантские и малоисполнимые.
Если в начале десятых годов центральной темой общественной жизни были уличные протесты, то годы, отраженные в книге, объединяет другая тема или, вернее, пучок родственных тем. Это украинский Майдан и все, что стало его следствием: присоединение Крыма, борьба за Новороссию, западные санкции. Например, в 2014 году я писал, кажется, почти исключительно об этом. Этот главный сюжет эпохи, разумеется, обнаруживает себя то в одном, то в другом эпизоде сборника, однако от основного массива текстов этой тематики пришлось отказаться. Сегодня они, скорее, могли бы служить материалом для исследователя радужных надежд, идейных метаний и горьких разочарований того времени.
Что же в результате осталось? Прежде всего, это статьи о литературе – области, которая мне известна лучше всего. К ним примыкают тексты, посвященные культуре и в первую очередь ее наиболее политизированной части – актуальному искусству (Pussy Riot, Павленский, Гельман). Я никогда специально не стремился писать о кино, но кое-что и в этой сфере никак нельзя было обойти вниманием – так, в разное время я написал целых три колонки про сериал «Игра престолов».
Разговор о литературе – это прежде всего разговор о личностях, ее создающих. Моими героями в эти годы становились и классики, такие как Бродский, Евтушенко, Пастернак, и современники – например, литераторы Дмитрий Быков, Алексей Улюкаев и даже рэпер Оксимирон. Поэтому в сборник естественным образом вошли и другие очерки биографического характера, посвященные таким фигурам, как Леонид Брежнев и Аллан Чумак, Фидель Кастро и Виктор Анпилов.
Завершившуюся эпоху можно воспринимать по-разному. Одним она кажется вереницей бурных и неожиданных событий, другим – тягучим временем застоя. В этой книге я попытался дать ее портрет глазами взвешенного, но неравнодушного наблюдателя.
Пустяковые люди
В издательстве «Алгоритм» вышла книга Надежды Толоконниковой «Pussy Riot. Что это было?». С ней какая-то запутанная история, хотя бесконечная путаница – обычное дело в жизни прославленного женского коллектива. «Что это было?» – вероятно, спрашивает и сама Толоконникова, которая в отличие от Чернышевского и Гитлера никаких книг в тюрьме не писала. Выходит так, что книжка возникла неизвестным природе способом и издана без согласия «автора». У издательства то ли шли, то ли не шли какие-то переговоры с вездесущими адвокатами (теперь уже бывшими), но и от них никакого разрешения не поступало. Теперь «Алгоритм» извиняется, но об изъятии книги из продажи вроде бы речи нет. Помчится ли по пригоркам собачья свадьба исков и разбирательств или же стороны договорятся полюбовно, не так уж и важно. Это лишь один из эпизодов, показывающих, что проект Pussy Riot уверенно входит в свою последнюю фазу: извлечение и подсчет барышей. Все меньше говорится о высоких идеях, о борьбе с мракобесием. Все глуше звучат призывы к освобождению осужденных. Все чаще мелькают цифирки и валютные единицы: доллары, фунты, евро. Вокруг бухгалтерии начинается мелкая возня и грызня. Как говорила дама в одной редакции: «Для меня главное – (пауза и дальше торжественно) Сумма Прописью!»
Идейным защитникам панк-группы нынче неуютно, они тоже спрашивают себя: что это было? Мне обидно за умных и образованных людей, увязших в этой кампании. Мне хочется им сказать: ваш грех не в том, что вы не любите РПЦ, ее патриарха или русский народ с его грубоватой верой. Может быть, все это любить и не нужно. Ваш настоящий грех вот в чем: вы стали слишком сильно увлекаться пустяковыми людьми. Понять это увлечение можно: пустяк плакатен и однозначен. Пустяк бросается в глаза. К пустяку испытываешь теплое покровительственное чувство: в конце концов, это всего лишь пустяк. Пошли в храм, спели-сплясали. Ну глупость же, право слово. Но молодцы ведь девчонки! Дуры, конечно. Но молодцы.
А вы не боитесь всю жизнь так вот и провести наблюдая за плясками картонных дурилок? Не возникает ли у вас тоска по осмысленным, дельным людям, еще существующим в нашей стране? Я не буду говорить о «людях труда», которые «практически исчезли с наших телеэкранов», – об этом пусть вздыхают первые лица. Я приведу пример собственного невежества. Недавно мой приятель показал мне фотографию. На ней я увидел пожилого, но подтянутого человека с умным русским лицом. И в то же время так мог бы выглядеть британский аристократ. От этого человека веяло значительностью, масштабом личности. Приятель назвал мне его имя: Николай Николаевич Телегин. Должность: генеральный конструктор выстрелов наземной, морской и танковой артиллерии. Не знаю такого. Я отличаю Равшана от Джамшуда и Шаца от Каца. Я, никакой не болельщик, знаю фамилии футболистов, купленных «Анжи» и «Зенитом». Телегина – не знаю. Он не засекречен, как некогда Королев. Он просто неинтересен публике. Неинтересно ей и дело, у руля которого он стоит (между прочим, перспективная статья несырьевого экспорта).
Мне кажется, если бы в наш мир снова пришли академики Сахаров, Лихачев, Аверинцев, мы бы их попросту не услышали. Наша оптика больше не настроена на личности такого масштаба. «Академик? В каком стиле играет?» – как сказал бы один не оцененный при жизни мудрец. В ходу развлекатели, пляжные аниматоры – в телевизоре, на митингах, в блогах. Самый наглядный пример – Собчак вчера и Собчак сегодня. Да, Анатолий Александрович не был научным гением, а Ксения Анатольевна вовсе не глупа, но очевидна же разница величин между вожаком перестроечной оппозиции и Жанной д’Арк сегодняшнего протеста.
Но разве одна интеллигенция увлеклась пустяковыми людьми? Разве власть от нее отстает? Ведь именно власть своим упрямством впихнула Pussy Riot в центр общественного внимания. Сейчас она надувает новый воздушный шарик по имени Леонид Развозжаев. Враг государства № 1 найден, и это торговец меховыми шапками. Галантерейщик против короля! Он и его дружок Удальцов, профессорский сын, неспособный поднять руку на таракана. Ну не смешно ли? У нас безбилетники режут пассажиров в трамваях. У нас девушки вратарей зрения лишают, пронося петарды в причинном месте (вот она, школа радикального акционизма). У нас пьяные джентльмены и даже трезвые дамы пачками сбивают пешеходов на остановках. Вот что на самом деле угрожает гражданам, а значит, и государству. Если долго стрелять по воробьям, то можно поверить, что они – драконы. Или что драконы – именно они. Преследуя переворотчиков уличных биотуалетов, можно проглядеть признаки настоящего переворота.
«Известия», 23.11.2012Не тех распяли
Рональда Макдональда распяли на кресте. И плюшевого медведя тоже пригвоздили. И много кого еще от души истязают и мучают в инсталляции из пластмассовых фигурок, напоминающей картины босхианского ада. Это изделие американских художников, братьев Чепмен, приехало на выставку в Эрмитаж. А потом туда пришли православные. Сто семнадцать верующих, славных ленинградских казаков, посетили экспозицию. Сто семнадцать заявлений отправилось в прокуратуру. Теперь Эрмитаж проверяют на предмет экстремизма. Директор Эрмитажа Михаил Пиотровский взбешен: «Только идиоты могут считать, что указанная инсталляция оскорбляет крест, и не понимать, что речь идет о страшном суде, который приходит в наше время и который изображен братьями Чепмен».
Хорошо, кстати, что в Эрмитаже нет Босха. Уж его бы сразу разоблачили. То у него грешники занимаются чем-то похожим на групповое соитие, то вообще откровенные черти намалеваны. Прокуратуре было бы чем заняться.
Впрочем, Босх свое огреб еще в XVI веке. Нидерландские протестанты истово верили в Бога, но разоряли церкви и жгли иконы не хуже наших безбожников-комиссаров. Работы Босха, ван Эйка, других глубоко религиозных художников уничтожались во имя Христа – такой вот был поучительный парадокс.
Наши ревнители веры пока еще не бегают по музеям с канистрами керосина. Долгое время в фокусе их активности был Марат Гельман. Где скандал, там Гельман. Где Гельман, там скандал. Не далее как в мае его буквально оплевали на открытии выставки «псевдоикон» в Краснодаре. Но с Гельманом все понятно: уж такую репутацию заслужил он себе на земле русской, что даже обычная каноническая икона, выставленная в его «музейном пространстве», была бы воспринята как провокационный жест.
Пиотровский – иное дело. Его-то никак нельзя назвать провокатором. Более того, директор Эрмитажа – в силу самой должности неоспоримый авторитет в искусстве (почти как Онищенко[1] в санитарии). А Эрмитаж – главный российский храм искусства.
Мы помним, как жестко, избыточно жестко отреагировало государство, когда панк-группа попыталась нарушить сакральное пространство главного православного храма страны. Сейчас у властей есть возможность восстановить «равновесие силы» и дать по рукам православным джедаям, чтобы отбить у них охоту лезть со своим уставом в те сферы и учреждения, в которых они ничего не понимают и где их не любят и не ждут. Конечно, речь не о том, чтобы раздать 117 человекам по «двушечке», но как-то их все-таки хочется ткнуть носом в кошачий лоток. Для начала стоило бы вывесить на дверях прокуратуры табличку: «Заявления от казаков на художников не принимаются».
А с другой стороны, вправе ли я призывать державный молот на головы искусствоведов в лампасах? Это ведь тоже ростки гражданского общества. Прошлогодние болотные декабристы разбудили дремавшее болото; теперь кикиморы пишут письма в прокуратуру. Если кто-то думал, что гражданский протест – естественная монополия просвещенных и либерально мыслящих людей, то он ошибался. Вот вам, пожалуйста, православно-консервативный протест.
И даже больше можно сказать: в то время как политическая оппозиция раз за разом выходила на улицы под однообразными абстрактными лозунгами в стиле «долой самодержавие», реакционеры и «мракобесы» осваивали на практике инструменты гражданского общества. Небольшие, а местами и полумифические группы православных общественников действовали точнее, конкретнее и оперативнее неповоротливых белоленточных толп. Нужно ли было утеснить геев, или прижать хвост обнаглевшей Мадонне, или сорвать спектакль, или добиться запрета фильма – всюду мелькали летучие казачьи разъезды и стайки неравнодушных верующих. Не всегда им сопутствовал успех, но всякий раз они заставляли о себе говорить. От этого у тонко чувствующих интеллигентов случались нервные припадки и утомительные партсобрания в соцсетях.
Клерикальное наступление выглядит столь впечатляющим, что впору и в самом деле задуматься о защите светской территории культуры, науки и образования. Наконец, о защите прав атеистов (ведь должны же и у них быть какие-то права). И если бы мне было позволено давать советы вождям креативного класса, то я сказал бы им так: да отложите вы в сторону ваши наполеоновские лозунги. В обозримом будущем верховная власть вам не светит. А вот защитить театр или выставку от благочестивого разгрома – это ваша тема и ваш интерес. И раз уж вы до сих пор в состоянии выводить на улицы тысячи людей, то почему бы не выбирать для этого более конкретные поводы?
Между прочим, по этим вопросам нет непримиримого антагонизма с властями: наши чиновники и такие и сякие, но никто из них не Савонарола и даже не Победоносцев. Вряд ли они горят желанием загнать страну в монастырь, но, знаете ли, «общественность требует». Православная общественность, какая же еще. Так покажите же себя более убедительной общественностью, господа вольнодумцы!
Пока же площади готовятся вновь услышать бессмысленное «долой», а в Эрмитаже неторопливо работают прокурорские.
«Известия», 10.12.2012Сексуальное примирение
Навязчивая пропаганда всегда раздражает. Мне, например, хотелось бы запретить пропаганду арбидола, особенно детского; я знаю по своему опыту, что это снадобье ни от чего не лечит. Мне хотелось бы запретить пропаганду тщеславия, шопоголизма и продажной любви, то есть всего того, что вы найдете в любом глянцевом журнале. Но не это беспокоит нынче Государственную думу. Она переживает из-за пропаганды гомосексуализма среди несовершеннолетних. Законопроект о запрете такой пропаганды был принят в первом чтении почти единогласно, при поддержке всех фракций.
Знать бы еще, где эта пропаганда водится и в каких формах бытует. С трудом представляю себе, как в школу приходит кокетливый дяденька с серьгой в ухе и начинает просвещать учеников насчет однополой любви. Не исключено, что школьники его сами просветят на любую тему, от наркотиков до японского порно. Может, речь идет о фильмах, спектаклях? Но они и так уже, где только можно, помечены грифами «16+» или «18+». Не иначе, супостат засел в недрах самой школы, где на уроках истории ребенку могут встретиться бисексуальные цари Иоанн Грозный и Петр Великий, на уроках музыки – Чайковский, которого «мы любим не только за это», а в список внеклассного чтения того и гляди затешется Федерико Гарсия Лорка, расстрелянный гомофобами.
Впрочем, предлагаемый закон трудно назвать драконовским. Если какая-нибудь мощная сила наподобие Мировой Закулисы всерьез возьмется попирать традиционные народные ценности, штраф в размере 4-5 тыс. рублей с физического лица покажется ей булавочным уколом, да и не всякое юридическое лицо обеднеет из-за уплаты 400-500 тыс. рублей штрафа. Досадность законопроекта в другом: это еще один кирпичик в стене отчуждения, которая строится между государством и его гомосексуальными гражданами. Фактически эти граждане ни с того ни с сего поставлены под подозрение и рассматриваются как подрывной элемент. ЛГБТ-сообщество не остается в долгу: лозунги «болотной» оппозиции шли в этой среде на ура. В протесте Pussy Riot гомосексуальная тема переплелась с антицерковной и антиправительственной. Гей-патриот, гей-государственник становится немыслимым явлением.
Можно спорить о том, обусловлена ли гомосексуальность генетически или же она – следствие дурного, по Альмодовару, воспитания. В конечном счете это не так уж важно. Мировая история учит нас, что однополая любовь неискоренима и жить нам с ней бок о бок до скончания веков. Нагромождение одного мелочного запрета на другой – довольно жалкий ответ на гомосексуальный вызов. Тот, кто диктует этот ответ, и есть тайный враг и подрывник стабильности. Напротив, назрела необходимость объявить политику национального примирения по отношению к гомосексуальным людям.
У нас ведь очень сильное государство. Это достижение последнего десятилетия, и мы им гордимся. Наше государство смогло передвинуть часовые пояса, удлинить Москву чуть ли не до Калуги. Пока оно так сильно, оно может себе позволить сделать то, чего в иное время пришлось бы добиваться с боями: признать если не однополые браки (пусть слово «брак» останется священным), то однополые гражданские союзы, по своим правам практически приравненные к семьям. Не надо говорить о том, что «народ не поймет». Вряд ли обывателя так уж волнует, каким образом оформит свои отношения пара улыбчивых молодых людей, снимающих соседнюю квартиру. У нас не Франция, и сотни тысяч у нас протестовать не выйдут. У нас выйдут протестовать только малолетний провокатор Дмитрий Энтео и три десятка его приспешников, которые по грехам и диагнозам своим куда вреднее для общественной нравственности, чем целующиеся девушки.
Но одной формальной легализации гражданских союзов недостаточно. Чтобы расписаться с партнером, скрытому гею нужно «выйти из шкафа», а на это у нас до сих пор решаются немногие. И тут могли бы сказать свое веское слово партийные организации. Было бы здорово, если бы «Единая Россия» и союзные с ней партии убедили геев и лесбиянок в своих рядах (только не говорите мне, что таковых не имеется) стать первыми, кто пересечет порог загса вместе со своими возлюбленными. Этот пример вернул бы сотням тысяч людей в стране доверие к власти.
Иными словами, проблему ЛГБТ надо выводить из области глумливых шепотков и перемигиваний в область открытого и честного разговора. Когда гомосексуальность перестанет восприниматься как что-то запретное и гонимое (и в то же время элитарное и продвинутое), тогда и бороться с ее пропагандой будет незачем, мы же не устраиваем трагедию из пропаганды арбидола, даже если она нас раздражает.
«Известия», 26.01.2013Простодушие Сталина
Русская революция оказалась кровавой, холодной и голодной, но она не была фатальной для будущего страны. Многие народы прошли через эту напасть, оставив ее позади как более или менее романтическое приключение. Очистительная гроза была неизбежна; как ни восхваляй «Россию, которую мы потеряли», а все же повсеградный хруст французской булки не мог заглушить «Интернационала». При всем трагизме цареубийства и братоубийства сама по себе революция была лишь половинкой беды. Настоящая беда в том, что ее так и не сменила реакция. Наступления реакции ждали и люди начитанные, знавшие судьбу прошлых смут, и граждане попроще – те, кто еще надеялся пожить человеческой жизнью. Но, увы, большевики не проиграли гражданскую войну. Их не свалили ни кронштадтские матросы, ни тамбовские крестьяне.
Последний шанс на реакцию был упущен в конце 1920-х годов: вопреки надеждам сменовеховцев и страхам поэта Маяковского, нэп не переродил советскую власть в буржуазном духе, фарфоровые слоники с комодов хорошеньких комиссарш не пошли на штурм Кремля. Именно на это время приходится созревание Сталина как политика: из заядлого спорщика на шумных толковищах Политбюро и ЦК он превращается в одинокого вождя с трубкой, постепенно обрастающего армией бронзовых и каменных двойников.
Сталинско-антисталинские споры, до сих пор пылающие у нас и по юбилейным поводам, и без таковых – это разговор не о личности Сталина, не об эффективности его «менеджмента» и даже не о «миллионах расстрелянных» – многих ли волнуют чужие могилы? Это прежде всего разговор о судьбе интернациональной химеры – советской элиты, образование и распад которой составляют, может быть, главное содержание нашего XX века.
Самый страшный грех Сталина перед этой элитой заключается в его простодушии, то ли искреннем, то ли наигранном. Он, кажется, принял за чистую монету слова Ленина о том, что «каждая кухарка может управлять государством» – и организовал массовые «ленинские» (а на деле, конечно, сталинские) призывы в правящую партию, натащив в нее, как мы бы сейчас сказали, «Уралвагонзавод» и всяких «Свет из Иванова», которые тут же стали теснить старую гвардию – языкастых публицистов, пообтершихся в Америке и Европе. Он слишком серьезно отнесся к догмату о национализации средств производства. Отсталый кавказский семинарист не захотел понять простой двухходовки: сначала мы национализируем активы, а потом их приватизируем, но только в свою, революционную пользу.
Троцкий обвинял Сталина в попытке «российского термидора» – и был, как водится, в корне неправ, ведь термидор означал конец террора, тогда как у Сталина были совсем иные планы. «Сам ты термидор», – мог бы сказать ему Сталин. Левая фраза, которой щеголяли троцкисты, не должна вводить нас в заблуждение – мы еще помним перестроечную борьбу с бюрократизмом и привилегиями, помним лозунг «Больше света, больше социализма», под которым остатки социализма успешно рушились. Если бы партийная оппозиция победила в конце 1920-х, то логика развития (отказ от построения социализма в одной стране и постепенное разочарование в перспективах мировой революции) неизбежно привела бы новых хозяев России к превращению в класс собственников.
У нас могли быть совсем иные 1930-е годы, больше похожие на 1990-е. Зиновьев и Каменев в роли Собчака и Попова. Акционерное общество «Метрополитен им. Кагановича», акции которого оформлены на жену того же Кагановича. Усатые комбриги, обживающие Лазурный берег с очаровательными дворяночками. Самуил Маршак, приватизирующий «Детгиз». При всей опереточности картинки такой поворот в конечном итоге обернулся бы благом для страны: если уж 1990-е были неминуемы, лучше было их пройти на 60 лет раньше.
Но Сталин не оценил остроумия замысла: вместо того чтобы позволить новой знати обрасти землями и заводами, он запустил механизм ее уничтожения. Несостоявшиеся банкиры, стальные короли, пивные бароны, газетные магнаты – вот кто, помимо прочего, был пущен под нож в 1937-м. Альтернативное будущее страны. Известное замечание Сталина об ошибке Ивана Грозного, не ликвидировавшего пять боярских родов, показывает, что и сам Сталин осознавал свой террор как борьбу со своего рода «боярством».
Впрочем, в этой борьбе Сталин не мог быть успешнее царя Ивана. Новая знать оказалась живучей: пережив разгром, она мигрировала в прессу, культуру, гуманитарные науки. Война с призраком Сталина сделалась ее кровным, семейным делом. При Хрущеве «дети Арбата» громко заявили о себе, а при Горбачеве – Ельцине их ждал запоздалый реванш: они получили не так много власти и собственности, зато полное информационное господство на целое десятилетие.
Но Бог любит троицу, и в четвертый раз советской химере уже не расправить крылья, у нее больше нет на это сил. Интеллигенция, жадно ловившая каждое слово своих духовных авторитетов, давно сгорела в пламени рынка. Городской потребительский класс, почему-то названный «креативным», оказался ненадежным союзником. Горстка публицистов из хороших семей продолжает встревоженно говорить про «новый 1937-й», но их голос заглушается звяканьем «гребаной цепи». Когда они замолчат, мы скажем: Сталин умер.
«Известия», 13.03.1312 друзей Мединского
То, что было сказано во времена немых фильмов, остается справедливым и в эпоху 3D: главнейшим из всех искусств для наших властей является кино – и чем дальше, тем главнее. Правда, судя по пятничному совещанию Владимира Путина с представителями российской фабрики грез, условия и содержания партнерства наших киноделов с государством начинают меняться.
Во-первых, высочайшая забота, кажется, обещает нашей кинопромышленности не столько прилив новых вкусных денег, сколько строгую отчетность за каждую копейку. Деньги предложено давать не просто хорошим и заслуженным людям, а на конкретные проекты.
Во-вторых, президент признал, что зритель все равно пойдет на новый импортный блокбастер, даже если билеты на российский фильм будут стоить в несколько раз дешевле. Стало быть, не стоит конкурировать с Голливудом в производстве «фантастических триллеров с элементами мистики». Лучше сосредоточиться на том, чего никогда не сделают за границей – продвигать нашу повестку дня, наших героев и наши сюжеты.
На роль такой повестки дня претендует «список Мединского», содержащий 12 тем для фильмов, которые готово финансировать государство. К сожалению, министр культуры не огласил всего списка, ограничившись лишь несколькими примерами: столетие Первой мировой войны, борьба с наркоманией и жизнь героев труда.
