Салюки, Затерявшийся В Бордовом

Я медленно встал и удивился своему самочувствию, учитывая вчерашний кутеж. У меня не было ни головной боли, ни головокружения. Небольшие боли в ступнях и спине тоже исчезли, так же, как и хроническая боль в правом плечевом суставе. Зрение обострилось до такой степени, что я смог рассмотреть отдельные листочки на зеленых деревьях на фотографии.

Светло-голубая крыша лодочной станции приятно сочеталась с лазурным небом, отражавшимся в голубой ряби на поверхности воды озера. Обоняние усилилось до такой степени, что я почувствовал легкое опьянение от приятных запахов: ароматы распустившихся цветов, влажной травы и легких волн, мягко накатывающих на прибрежный песок. Я услышал стрекот сверчков, звук которого показался мне более высоким и музыкальным чем раньше. Температура воздуха, наверное, была чуть выше 25 градусов тепла, – не слишком жарко и не холодно, и я чувствовал всё это с такой интенсивностью, о которой давно забыл.

Но что произошло с осенью?

Также мне показалось, что деревья, причал, трава и озеро были немного не на своем месте. Или они или я.

Направившись к столу для пикника перед причалом, я увидел, как яркий кузнечик выпрыгнул из травы, и почувствовал себя так, словно вешу 20 килограммов. За флагштоком виднелись корпуса «Томпсон-Поинта», их отделка цвета красного дерева красиво сияла в лучах яркого солнца. Но что-то было не так с этими зданиями. Они стояли там, как на ладони, но мне понадобилось около минуты, чтобы осознать, что деревья возле них снова стояли целые и невредимые. Никаких поломанных веток, ни одно дерево не валялось кроной в воде и не торчало обломком из земли. Хотя теперь они выглядели гораздо ниже, чем должны были быть, учитывая, что жилому комплексу «Томпсон-Поинт» уже пятьдесят лет.

Я быстро прошел между деревьев у причала и вскоре уже шагал по дорожке вокруг озера, минуя навес для пикников с его геодезическим куполом, который сегодня оказался белым. Прошлой ночью цвет купола был коричневым.

Я почувствовал, как гремлины уже собираются в кучку в основании позвоночника в ожидании еще одного странного открытия, чтобы начать свою атаку. Поэтому начал урезонивать себя, что, возможно, вчера вечером я находился в таком состоянии под влиянием таблеток, что не мог отличить белый цвет от коричневого.

Ускорив шаг, я пошел по небольшому мосту из дерева и металла, переброшенному через речушку, что пробегала позади жилых корпусов. Я ощущал, как обострились мои чувства, пульсируя во всем теле, по мере того, как я подходил к дорожке, что соединяет общежитие и общий корпус «Ленц-Холл». На вид здание не казалось новостройкой, но и совсем не походило на здание, построенное пятьдесят лет назад.

Из него как раз выходила девушка, образ которой показался мне знакомым. Это сходство ощущалось так же, как узнавание статуи, которую видел в последний раз десятилетия назад. Распущенные медового цвета волосы спускались до талии, а абрикосового цвета платье с рисунком из больших цветов липло к ее юному телу, открывая худые ноги, подсвеченные солнечными лучами. Внезапно эта фигурка помахала мне рукой.

– Привет, Питер! – крикнула она.

Девушка, казалось, не шла, а скользила по дорожке, держа себя так, словно всем своим видом сообщая, что для нее окружающий мир пребывал в настолько прекрасном состоянии, насколько это вообще возможно. И луна, и звезды и все планеты были на своем месте, о чем, без сомнения, рассказал ей этим утром ее гороскоп.

Когда она оказалась примерно в 15-ти метрах от меня, ее смутно знакомая фигурка стала леденяще реальной. Она выглядела как Марта, та женщина, что посылала мне письма этим летом.

Но это невозможно!

Глаза девушки скрывали солнцезащитные очки в розовой оправе, а голову прикрывала большая шляпа, поля которой падали ей на лицо, наполовину скрывая его. Несмотря на ощущение нереальности происходящего, я чувствовал себя так, словно был единственным человеком на планете. И когда она оказалась в полутора метрах от меня, я почувствовал себя так, словно меня втолкнули в пузырь бесконечного счастья. От ее одежды исходил сильный запах шафрана.

– Питер, как ты поживаешь? – спросила она так, словно я был самым важным человеком в мире, и встреча со мной была самым важным событием в ее жизни. Более того, ее «ты» несло в себе дополнительное значение. Она словно подразумевала, что независимо от моего ответа, со мной всё в полном порядке.

– Ты... Ты? Ты как будто Марта?

– Да, я Марта! – прочирикала она гордо.

– Что... Но ты выглядишь... Что тебя сюда привело?

Девушка посмотрела на меня искоса.

– Ты имеешь в виду прямо сейчас?

– Да, прямо сейчас!

– Пришла проверить, есть ли письма.

– Что? Я имею в виду, что ты делаешь в этом кампусе?

Девушка посмотрела на меня так, словно я рехнулся.

– Иду на лекции, так же, как и ты... И уже опаздываю.

На какой-то момент она стала серьезной.

– Я не иду на лекции! Ну же, перестань, что ты здесь делаешь?

Я испытывал ужас. Она задрала голову, словно оценивая мое настроение.

– Ладно, ты меня подловил, – призналась Марта. – Я правда не иду на лекции. На самом деле я с планеты Нептун. Мы прибыли сюда для изучения землян. И, если позволишь, могу сказать, что вы, приятели, довольно странные создания... В особенности, ты... – она расхохоталась. – Питер, тебе нужно расслабиться, чувак!

Хихикая, Марта махнула мне рукой и пошла к зданию факультета сельского хозяйства.

– Увидимся за обедом, – бросила она через плечо.

Не может этого быть!

Даже учитывая то, что ее очки и шляпа закрывали большую часть лица, Марта выглядела так, словно не постарела ни на день с момента, когда я видел ее в последний раз сорок лет назад!

Пока я стоял, в шоке уставившись на удаляющуюся фигуру девушки, я обратил внимание на старомодные угловатые машины, что проезжали по Линкольн-Драйву. Резко повернув голову, я увидел, что такие же старомодные угловатые машины были припаркованы на стоянке возле корпуса «Ленц» и вдоль Поинт-Драйв.

Я бросился к проезду и проверил машины, припаркованные выше и ниже по Поинт-Драйв. Там я обнаружил старомодные машины в таком отличном состоянии, каких не видел уже много лет: Impala 1970 года, Fury 1966, Mustang 1965. И на каждом автомобиле были номера Иллинойса, датированные 1971 годом.

Внезапно Поинт-Драйв заполонили студенты. Многие были одеты в футболки, на других были рубашки, застегнутые на все пуговицы, а на некоторых – полностью расстегнутые. Были также армейские полевые куртки, джинсовые пиджаки, а иногда попадались спортивные куртки. Также эта детвора была одета в вельветовые брюки или расклешенные джинсы, которые держались на широких ремнях. И вся одежда была унисекс – не было ни одной юбки. Книжки студенты носили в руках, или в подержанных армейских рюкзаках. Волосы у них были длинные, с начесанными челками, или разделенные пробором посредине таким образом, что блестящие на солнце пряди каскадом спадали по обе стороны лица.

Несколько студентов показались мне смутно знакомыми.

Взгляд мой неистово перескакивал со студентов на машины, потом на кафетерии, оттуда на деревья и озеро в поисках чего-либо, что могло подтвердить, что я всё еще в 21-м столетии.

Я залез в карман, чтобы достать карманные часы, но они исчезли. А на их месте оказался брелок с прикрепленным к нему логотипом университета вместе с единственным ключом, на котором был наклеен номерок 108.

Я стоял перед трехэтажным кирпичным зданием во всей его красе середины 20-го века, на стене которого блестящими металлическими буквами было написано «БЕЙЛИ-ХОЛЛ». Филенки из красного дерева на створках окон выглядели свежеокрашенными, а стеклоблоки в окнах лестничного пролета сверкали в ярких лучах солнца. Это здание было мне домом на протяжении всего второго курса в университете.

Я не смотрел по сторонам, потому что боялся, что могу увидеть всё, что угодно, – от розовых носорогов до Ричарда Никсона. Я прошел к входу и попробовал вставить ключ в замочную скважину... И дверь отворилась.

Чувствуя себя так, словно за мной вот-вот придет полиция университета, я украдкой нырнул в смутно знакомый вестибюль. В каком-то трансе я прошел к комнате 108, вставил ключ в замок, осторожно открыл дверь и окунулся в запахи несвежего табака и виски. Передняя часть комнаты была в безупречном порядке: кровать аккуратно застелена, книги выстроены на стеллаже у письменного стола из светлой древесины. Рядом со столом, на поставленной вертикально деревянной колоде расположился кофейник и маленькая газовая плитка.

Проходя мимо зеркала над раковиной, я заметил в нем отражение худощавого студента. Я обернулся назад, чтобы повернуться лицом к студенту, но за моей спиной никого не было. Снова повернувшись к зеркалу, я опять увидел отражение юного паренька. Словно вихрь, я развернулся назад: в комнате никого, кроме меня, больше не было. Я опять резко повернулся к зеркалу. Из него на меня смотрел паренек с взволнованным выражением на лице. Он выглядел так, как чувствовал себя я, за исключением того, что он весил на двадцать килограммов меньше и был на сорок лет моложе, к тому же у него были нелепые усы и...

Глаза его расширились словно блюдца. Я рванулся прочь от зеркала, словно увидел в нем призрака, и оказался перед окном, что выходило на Поинт-Драйв. Перед ним стоял еще один письменный стол из светлой древесины, заваленный ворохом книг и бумаг. У стены, напротив раковины, стояла не застеленная кровать со смутно знакомой темно-красной простыней, о которой я уже давным-давно забыл. Рядом с кроватью стояла прикроватная тумбочка с радиоприемником, корпус которого был отделан имитацией под древесину орехового дерева. Это был точно такой приемник, что у меня украли, когда я останавливался в молодежном хостеле в Сан-Диего на пьяной вечеринке в 1981 году. Тогда, когда я был бездомным.

Мысли мои завертелись вокруг осознания того, что в памяти стали оживать давно забытые мельчайшие подробности. Хотя еще минуту назад я их едва помнил. Если всё это галлюцинация, тогда у меня большие проблемы. А если нет, мои проблемы еще больше.

Я осторожно сделал шаг к зеркалу и рискнул снова бросить в него быстрый взгляд, чтобы посмотреть на паренька. Затем я задержал на нем взгляд дольше, потом еще раз взглянул, пока не обнаружил, что стою, уставившись на него во все глаза. То, что я видел, было не просто изображением двадцатилетнего юноши.

Черт... И что же тут для меня уготовано? Снова колледж? Нет! Всё в будущем. Трейлер, женитьба, «Тестинг Анлимитед»... Нет! В будущем у меня ничего нет! Ни в прошлом, ни в будущем у меня ничего нет!

Я утратил равновесие, упал на стул у своего стола и уставился на страницы открытой книги просто, чтобы остановить ощущение вращения. Первая прочитанная мною строка гласила: «Нервные люди должны в своей ежедневной жизни безжалостно отделять мнения от фактов, потому что, независимо от того, плохие они или хорошие, полагаться можно только на факты».

Я посмотрел на страницу с содержанием. «Укрощение взбудораженного ума: Руководство для нервных людей», автор Роберт Фон Рейхман, доктор медицинских наук.

Усевшись поудобнее, я начал читать, ухватившись за эту книгу так, словно перед смертью. Моя концентрация достигла отчаянной интенсивности. Я был готов делать что угодно, лишь бы не смотреть по сторонам и не думать о том, что я на самом деле делаю в комнате общежития из моего прошлого, в моем молодом теле, управляемом 58-летним мною, мозг которого перегорел в 1971 году.

Глава IV

Я заснул у «своего» стола, упав головой на книгу Фон Рейхмана. Затем я проснулся, вздрогнув от какого-то громкого, грубого и резкого звука. Я не слышал звуков звонка старого дискового телефона уже многие годы. Но подпрыгнул с невероятной скоростью, перевернул стул и снял трубку с телефонного аппарата на стене как раз в тот момент, как затих грохот упавшего на пол стула.

Подняв трубку, я подумал: «Где, черт возьми, я нахожусь?» Но к тому моменту, как я поднес ее к уху, я снова сознал, что вернулся назад в комнату 108 корпуса «Бейли-Холл» жилого комплекса «Томпсон-Поинт» в университете Южного Иллинойса в Карбондейле.

– А-алло! – ответил я.

– Любимый!

Я почти не узнал ее голоса.

– Тамми? Это ты?..

– Конечно, это я. А ты ждешь звонка какой-то другой девушки?

Ее идеальный голос звучал так юно, так глубоко, но без тех скрипучих обертонов, что испортили его годы спустя. Как будто никогда не было нашего жалкого четырехлетнего супружества, – которое пока еще не случилось. Я ощутил в теле прилив желания, который быстро сменился тревожностью по мере того, как сознание окончательно проснулось.

– Алло? Алло? Питер, ты всё еще там? Питер...

– Да, я всё еще здесь, но жалею, что не могу быть в другом месте...

– Что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду, что мне здесь не место.

Глаза мои перескакивали с предмета на предмет в комнате, пока я мысленно представлял Тамми на другом конце провода, возможно, в Урбане, в ее комнате в общежитии. Перед мысленным взором возник ее образ – идеальная фигура, возможно, в одном нижнем белье, рыжие волосы раскинулись по подушке...

– Что с тобой, Питер? Что-то случилось? Расскажи мне.

– Я имею в виду...

Я не знал, что я имел в виду помимо того, что внезапно почувствовал головокружение и приступ тошноты.

– Что ты имеешь в виду, Пит? Ты уже делал так раньше. Просто прекращал общаться. Ты должен сказать мне, что происходит.

Я смотрел на стену, на тени возле небольших отверстий. Зеленого цвета шлакоблок должен был уже выцвести до серого цвета от старости, но вместо этого он был таким же ярким и красочным, как слайд. Я тяжело опустился на красную простыню на своей кровати, чувствуя себя как в тумане и в каком-то дурмане. Вскоре я осознал, что из трубки, что осталась висеть у стены, всё еще доносится печальное щебетание.

– Питер, Питер! Ты еще там? Что происходит?

Я повесил трубку.

Встав, я поймал в зеркале отражение себя 20-летнего. Внимательно всматриваясь в свои глаза, я пытался обнаружить во взгляде хоть какие-либо признаки 58-летнего мужчины. Но я видел лишь лицо с фотографии на моем студенческом билете, которое я обнаружил в своем грязном бумажнике в кармане брюк. Там также лежали четыре доллара, читательский билет библиотеки «Парк Форест», бумажные водительские права, выданные в штате Иллинойс, и несколько клочков бумаги с нацарапанными на них заметками. Я пошел в ванную комнату и меня стошнило. Вернувшись, я открыл аптечку, нашел пузырек с аспирином и выпил две таблетки, усевшись на краю кровати. Я угрюмо уставился в окно, мимо которого по Линкольн-Драйв проезжали большие угловатые машины 70-х.

Прямо сейчас я встречаюсь с Тамми и знаю, что эти отношения закончатся несчастным браком. Мои родители живут в окрестностях Чикаго, и сейчас им столько же лет, сколько и мне, точнее, сколько мне было. Мой младший брат, которому было чуть за пятьдесят, когда я видел его в последний раз, сейчас школьник. Окрестности «Парка Форест», в которых я провел детство, соседи, школа «Рич Ист Хай», которую я окончил, WRHS, школьная радиостанция, друзья детства... Всё это сейчас рядом, на расстоянии пятисот километров отсюда и сорока лет. Если бы я их увидел, какие бы у меня возникли мысли? А у них? Могло бы это изменить будущее? А сейчас? Меняю ли я будущее в данный момент? А что насчет Кэтрин? Какие у меня отношения с ней сейчас? Я не помню!

Я пытался яростно отбросить этот огромный, непреклонный временной блок, что заблокировал мои воспоминания 1971 года, но после 38 лет, что прошли с тех пор, там осталось немного.

Погруженный в эту путаницу, я услышал, что за спиной в замке входной двери проворачивается ключ. В отражении оконного стекла я увидел, как открылась входная дверь, и с осторожностью обернулся, испытывая страх перед тем, что должно было предстать передо мной через мгновение.

В комнату, шаркая по полу, вошел невысокий, мускулистый подросток с округлыми чертами на смуглом лице, одетый в скучную красно-коричневую футболку, джинсы, белые носки и черные теннисные туфли. Его каштановые волосы считались коротко остриженными в 70-х, и его можно было принять как за юного спортивного тренера, так и за бандита.

Едва заметно кивнув мне, он сел, достал изогнутую трубку и плавным движением опустил ее в большую жестяную банку на столе. Затем он чиркнул деревянной спичкой о перевернутую колоду на полу и глубоко затянувшись, закурил трубку. Потом подняв бутылку, что стояла рядом с табаком, он налил живительной влаги в стопку, пока облако дыма от его трубки достигло потолка и расплылось там по всем углам комнаты.

Для меня этот юноша выглядел, как маленький ребенок, который наткнулся на трубку, играя в домашнем баре своего отца. Парнишка выглядел в точности таким же, каким я его помнил, за исключением того, что он казался слишком молодым для колледжа – как и все студенты, что я видел сегодня, включая меня.

Я сидел на стуле, уставившись на это видение, пока напряжение мое не усилилось настолько, что у меня больше не было сил его сдерживать.

– Гарри! Чувак, я так рад тебя видеть! Как ты поживаешь? – выпалил я.

Юноша повернулся ко мне и с зажатой в зубах трубкой проговорил:

– Привет, кусок дерьма.

Я уставился на него в шоке.

– Что, черт возьми, с тобой такое? – спросил он. – Ты выглядишь так, будто кто-то взорвал фотовспышку у тебя перед лицом.

– Я просто рад тебя видеть, это всё.

– И я тоже рад тебя видеть. А теперь закрой свой гребанный рот и не мешай мне заниматься. У меня завтра экзамен по математическому анализу.

Его ответ меня поразил. Я сидел, угрюмо наблюдая за пареньком, погруженным в свои занятия, словно он был частью туманного сновидения. Сна, который резко оборвался, как только я очутился в облаке пропитанного запахом виски дыма и начал кашлять.

– Боже, воняет так, будто ты бросил в огонь всю чертову банку этой дряни!

– Я думал, тебе нравится запах «Боркум Рифф».

– Ну, да, но я не привык к нему.

– Я курю каждый день.

– Эээ.. Именно это я и имею в виду. Я просто еще не восстановился после твоего вчерашнего курения.

– Федерсон, ты, как всегда, несешь какую-то околесицу.

С намеком на ухмылку он отвернулся и потянулся за одной из книг, что стояли в стройном ряду на его безупречно чистом письменном столе.

Я посмотрел на свой письменный стол и увидел несколько открытых книг, валяющихся одна на другой в одной стопке, разбросанные клочки бумаги с неразборчивыми надписями, ручки и карандаши среди карандашных стружек, скрепки, резинки, носок, фотографии и другой хлам, что выглядел так, словно его вытряхнули из грязного мешка. Очевидно, одна из книг была открыта на главе «Теория хаоса природы», и сверху на всем этом, словно верхний слой почвы, лежал толстый слой пыли, а книжную полку, встроенную в нижнюю часть правой стороны стола, затянула паутина.

– Ух, когда я занимался за этим столом в последний раз? – спросил я.

– Ты что, не помнишь?

– Ну, эээ... Да. я имею в виду...

– Этим утром, – подсказал юноша с зажатой в зубах трубкой. – Ты искал расписание лекций твоей группы.

– Я нашел его?

Паренек вынул трубку изо рта, продуманным движением прислонил ее к основанию настольной лампы, и только после этого повернулся к своему нервному соседу по комнате.

– И откуда же, черт возьми, я могу это знать? Ты не только потерял свое расписание в этом бардаке, ты даже не помнишь, что искал его. О чем еще можно говорить? Федерсон, я собираюсь сдать этот экзамен на отлично, так что заткнись!

– Ладно, еще один вопрос и всё.

– Что

– Ты замечал, чтобы я себя как-то странно вел в последнее время?

– Странно себя вел в последнее время, – пробормотал он.

На этом наш разговор закончился, и Гарри зарылся носом и своей трубкой в раскрытый учебник. Он работал, погрузившись в математический анализ, и лишь клубы табачного дыма периодически окутывали его настольную лампу. Насколько я помнил, этот курящий трубку ребенок был постоянном фигурантом списка отличников у ректора университета. Он читал книги Фрейда и Библию в качестве хобби, а потом пересказывал мне их содержание в таких непристойных выражениях, насколько это вообще возможно.

Я не знал, что мне делать дальше, поэтому несколько минут просто сидел за письменным столом, уставившись в окно на прекрасный весенний день. Вскоре легкий порыв ветра ворвался в окно, шевельнул занавеси и принес с собой слабый запах яблочного пирога. Я тут же ощутил то чувство голода, что идет в комплектации с юным, всё еще растущим, организмом.

В 21-м веке зеркала не были моими друзьями, но сейчас я рискнул бросить еще один быстрый взгляд в зеркало над раковиной. Отражение показало мне стройного, почти костлявого юношу, который выглядел не так уж и плохо. На самом деле он выглядел чертовски хорошо, за исключением этих дурацких усов. Я решил их сбрить.

Я принял душ в ванной комнате, облицованной простой плиткой, без всех этих штук из 21 века – геля для душа, кондиционера для тела или ополаскивателя. В моем распоряжении был лишь кусок мыла и флакон шампуня Head and Shoulders. Насадка душа, изготовленная примерно в 1960 году, во времена, когда воду еще не экономили, заливала всё пространство душевой обильными струями воды. Я брился старомодной безопасной бритвой, которой можно было легко порезаться, так что мне пришлось быть очень осторожным.

– Ты собираешься ужинать, Гарри? – спросил я с сомнением.

Я опасался, что этот говорящий призрак из моего прошлого в любой момент может рассыпаться в прах.

– Нет, чувак, я уже ел.

Я тихо прикрыл за собой дверь и через 30 секунд уже входил в кафетерий «Мама Ленц», как мы называли его в 70-х, показав свой студенческий билет, в котором было вклеено мое фото с глупыми усами, которые я так и не сбрил.

Очевидно, я уделял всё свое внимание тому, чтобы не порезаться, когда брился старомодной бритвой, что совершенно забыл сбрить усы. Я невольно потрогал их одной рукой, другой показывая свой студенческий с отметками о членских взносах, – доказательством того, что я зарегистрирован в этом семестре.

Документы проверяла девушка у турникета, одетая в белую униформу с бордового цвета логотипом университета на правой стороне груди, которая выглядела довольно уставшей.

В меню перед потной очередью в кафетерии было написано, что сегодня подавали сандвич с беконом, латуком и томатами. Мне уже здесь не нравилось. У меня сохранились смутные воспоминания о еде в «Ленц», и, в основном, негативные. Более того, я оказался зажатым в очереди из лохматых, сердитых студентов в голубых джинсах, которым тоже не нравилось питаться в «Мама Ленц». Я посмотрел вниз на сервировочный стол и увидел непропеченные сандвичи с кусками пережаренного бекона на тонких желто-зеленых ломтиках помидоров, которые, в свою очередь, лежали на листьях увядшего салата.

На соседнем подносе возвышалась горка дряблого жаренного картофеля, а позади подноса стояла еще одна девушка с растрепанными волосами, светлые пряди которых выбивались из сетки на голове. Она наполнила мою тарелку жаренным картофелем.

О боже.

Очередь стонала и жаловалась, пока не растворялась в обеденном зале. Я постоял там несколько мгновений, изучая зал и замечая смутно знакомых людей в броской одежде, которой я не видел уже много лет. Один паренек с густой бородой неуклюже споткнулся, пока наполнял из аппарата пять стаканов. Он был одет по последней студенческой моде: поношенная куртка армии США с приколотыми к воротнику крылышками ВВС, нашивки сержанта морской пехоты неровными стежками пришиты к боковому шву одной штанины, нашивка с маленьким зеленым кулаком пришита к одному рукаву, символ мира – в области пупка, и маленький американский флаг пришит на заднем кармане его вареных джинсов.

Я заметил кое-что еще, чего больше не увидишь в американском обществе: сигаретный дым, поднимавшийся от дешевых жестяных пепельниц на столах. Этот дым смешивался с ароматами еды из кухни, и даже отдушки моющих средств для посуды пахли дымом и, на удивление, не вызывали никаких неприятных эмоций.

Я прошел к круглому столу из светлого дерева и сел на стул со ставшей для меня привычной болезненной гримасой на лице. Но гримаса оказалась напрасной, потому что я не почувствовал никакой боли в спине. Уже собираясь робко откусить от своего сандвича, я осознал, что из динамиков в потолке донесся обрывок какой-то музыки, после которой прозвучала барабанная дробь и низкий голос произнес: