Салюки, Затерявшийся В Бордовом

Выпрыгнув из машины, я прижал очки плотнее к носу, чтобы лучше видеть, и заметил, что вся боковая стена трейлера отслаивается от рамы. Мне нужно срочно что-то с этим делать, – думал я, – трейлер разваливается на части, и если присмотреться внимательнее, со мной происходит то же самое.

Глава II

Следующим утром я проснулся в полдень, страдая от последствий употребления чрезмерного количества кофе, и несколько секунд думал, что это худшая из моих проблем. Но протерев глаза, я почувствовал, что умеренная тревожность, что уже давно подспудно присутствовала в моей жизни, словно подводное течение, быстро увеличилась до полноценной атаки мандража.

Я потерял работу.

В тот же миг гремлины ухватились за паутину моих нервов, окружающих сердце, заставив меня вскочить на ноги. Я побежал в кухню к единственному ящику в трейлере, в котором поддерживал порядок, и вытащил из него лист бумаги, ручку и авокадо, что пропало летом. Я выкинул авокадо в переполненное мусорное ведро у мойки и одним широким движением руки смахнул на пол весь хлам с кухонного стола.

В искусном письме, что я написал в «Тестинг Анлимитед», я поставил под сомнение мудрость правительства штата, заставившего первоклассников проходить стандартизированные тесты. И всё это только для того, чтобы показать, как умны эти дети и получить еще больше федеральных денег... для проведения большего количества тестов. Я также считал пустой тратой денег платить десять долларов в час людям с университетским образованием, чтобы те проверяли правописание слова «кот». И в самом конце, уже почти совсем неразборчиво, я написал браное слово, предложив, чтобы один из их докторов наук со ставкой 13 долларов в час прочитал это слово совету директоров и проверил, сумеют ли они написать его правильно. Подписав письмо закорючкой, я запихнул его в конверт, написал адрес, приклеил три или четыре марки и вышел с ним к почтовому ящику.

Этот трейлерный парк выглядел прилично, когда я въехал сюда в 1989-м. Но теперь траву косили нерегулярно, бордюрные камни подъездной аллеи куда-то исчезли, и мусорный контейнер ломился от пакетов с мусором. А многие жильцы выглядели как измученные люди, что работают за низкую ставку полный рабочий день, после чего идут на дополнительную низкооплачиваемую работу, чтобы позволить себе заплатить 600 долларов в месяц за аренду места и купить бензин для 15-летней машины.

В почтовом ящике возвышалась кипа рекламной рассылки, а сверху лежало письмо от родителей. Я стянул очки к кончику носа, чтобы прочитать письмо. Оказалось, что отцу с матерью пришлось потратить несколько тысяч долларов, чтобы замостить палисадник и избавиться от газона. Но это сэкономит им кучу денег на будущих счетах за воду. Кажется, Лос-Анджелес снова оказался в эпицентре очередной засухи.

Под письмом от родителей лежал счет от Гарри Мортона, врача. При обычных обстоятельствах я даже не стал бы открывать этот счет, но извращенное желание испытать неприятные эмоции – гремлины терпеть не могли скуку – заставило меня распечатать этот конверт.

Первым, что я увидел, оказалась сумма в 4 579, 92 долларов, – стоимость компьютерной томографии, которую я прошел полгода назад. Мой терапевт решил, что мне нужно сделать рентген грудной клетки из-за хронического кашля и отправил меня к кардиологу. Тот, в свою очередь, послал меня на компьютерную томографию, потому что у меня было умеренно высокое кровяное давление, которое мне лечили ингибитором АПФ.

Я пытался объяснить всем, что причиной кашля был этот ингибитор, который я прекратил принимать. После чего кашель тоже прекратился. Но терапевт настаивал на необходимости рентгена грудной клетки, а кардиолог на компьютерной томографии, несмотря на то что стресс-тест, электрокардиограмма и другие анализы оказались в норме.

– Вы не можете прикрепить ценник к вашему здоровью, – предостерегал меня кардиолог с улыбкой торговца подержанными автомобилями.

– Успокойтесь, я только что звонил в вашу страховую компанию. Они покроют эти расходы! – сказал мне помощник врача.

Моя страховка покрыла 77, 64 доллара.

И какой результат? Высокое кровяное давление, поддерживаемое в норме лекарством, вызывающим кашель стоимостью в 4 502,28 долларов.

Прижав почту к груди, я прошел по извилистой дорожке к двери своего трейлера и швырнул всё на пол к остальному хламу. Стремясь снова приласкать покусавшего меня пса, я открыл буфет, распугал тараканов, открыл новую банку кофе с цикорием и заварил себе кружку черного, как уголь, кофе. Как раз, как я люблю. Оставаться дома, выжидать, пить кофе и избегать любой стимуляции нервной системы. Это было то, что нужно.

Но я продолжил рассматривать почту. Следующим в пачке оказалось еще одно письмо, которому я совсем не обрадовался. Оно было от Марты, студентки-хиппи, с которой я познакомился много лет назад во время учебы в университете SIU.

Нежданно-негаданно, по прошествии почти 40 лет, этим летом стали приходить письма от Марты. Я ни разу не ответил ни на одно из них. Эти письма приводили меня в полное недоумение, но я все равно читал их, потому что они были такие... интересные. Как раз это оказалось совершенно восхитительным:

Дорогой Питер,

Надеюсь, у тебя всё круто. Полагаю, тебя осенило прозрение насчет того инструмента, и жизнь твоя теперь в полном порядке.

Помнишь, о чем мы с тобой разговаривали, когда учились в SIU? О том, что твои проблемы решит наука. Ладно, если не наука, тогда, возможно, магия!

Ха-ха-ха.

Если твоя жизнь изменилась, ты поймешь, о чём я. Но если нет, тогда ты не будешь знать, о чем, бл..., я с тобой разговариваю. В любом случае, напиши мне. Я хотела бы получить весточку от самого вменяемого из всех парней, что я встречала.

Твой друг,

Марта.

Я не помнил, чтобы когда-либо разговаривал с Мартой больше, чем пару секунд. Только слова «Привет» и «Пока» в кафетерии колледжа сорок лет назад. Это был первый раз, когда я вообще взглянул на ее обратный адрес. Почерк был неразборчив. Кроме слова «Карбондейль» и первой буквы ее фамилии, начинающейся с «М», ничего нельзя было разобрать. Я взял ее загадочное письмо и бросил его в свой новый ящик для почты – на пол. К тому времени я уже утратил всё терпение, распечатывая конверты, поэтому остальные тоже швырнул на пол, оставив их нераспечатанными.

Я проверил, закрыта ли входная дверь. Несмотря на то, что я с трудом терпел действовать по распорядку, сюрпризы я не переносил вообще. Я никогда не открывал дверь, если никого не ждал, поэтому убедился, что я точно никого не жду. То же самое касалось ответов на телефонные звонки и электронную почту. Я вычислил, что, если не буду читать, видеть или слышать плохие новости, тогда у гремлинов не будет чем меня мучить.

Я также предпочел обойтись без принятия решений, даже небольших, таких, например, как относительно того, каким образом сделать уборку в трейлере, что по мнению психиатров, вводило меня в состояние «внутреннего конфликта». Щетка стояла у стены в спальне уже больше года, потому что, я, хоть тресни, не мог решить, с чего начать свой уборочный проект.

Должен ли я сначала пропылесосить ковер? Ковер был покрыт пятнами, кофейными зернами, яичной скорлупой, грязной бумагой и чем-то еще, что выглядело как засохшие оливки. Но чтобы добраться до чистки ковра, мне нужно было сначала поднять всю одежду с пола, а ее нужно будет постирать, ведь так? Но если я брошу их в машину, они смешаются с чистой одеждой на заднем сиденье. Поэтому, чтобы обойти этот вопрос, я решил оставить вещи там, где они были, и стирать их по очереди в ванной по мере необходимости.

А что насчет ванны? Я не чистил ее с тех пор, как прошлой зимой сломался бойлер. Возможно, если я постираю в ней вещи, она станет чище, но раковина и туалет все равно останутся грязными. В каком порядке чистить их? Пока я не решу эту задачу, им придется оставаться грязными. Хорошо, что печка с духовкой были настолько грязными, что помыть их просто не представлялось возможным, так что мне не пришлось решать, с чего начинать. И холодильник тоже не нужно было мыть, так как он сломался три года назад, и что бы там ни пряталась внутри, скрытое от моих глаз, ему ничто не угрожало, до тех пор, пока дверца оставалась закрытой.

Вопрос о том, чтобы нанять кого-то, чтобы привести мое жилище в порядок, я даже не рассматривал. И не только потому, что не мог себе этого позволить. Просто, если бы кто-то еще увидел всю убогость моего существования, игла изматывающей меня тревожности вонзилась бы в мои нервы еще на метр глубже.

Пять лет мое жилище и мой мозг постепенно изнашивались, приходя в упадок, пока не достигли нынешнего состояния. Сейчас мой образ мыслей и стиль жизни были как у бездомного.

Тем не менее, на протяжении всего этого периода моих проблем с собственным мышлением я смутно осознавал, что человеческие взаимоотношения помогают человеку сохранять рассудок. Но всё зависит от людей, с которыми человек взаимодействует. За исключением Рональда, мои «друзья» были на короткой ноге со своими собственными гремлинами.

Например, у меня был друг Боб, с которым я познакомился на собрании анонимных алкоголиков. На протяжении лет мы порой просиживали ночи напролет, поглощая кофе чашку за чашкой и составляя планы, как заработать деньги. Летом 2007 мы планировали торговать фильтрами для воды, продавая их в трейлерные парки. Мы вычислили, что фильтры бы могли предохранить трейлерные бойлеры от коррозии, очищая воду от минералов, что избавило бы владельцев от необходимости менять их так часто. Мы поделили штат пополам и, согласно нашему плану, Боб должен был за неделю обзвонить 25 трейлерных парков севера Иллинойса, в то время как я вымотал себе нервы, обзвонив 25 трейлерных парков южной части штата. Мы договорились обсудить наш прогресс по телефону в следующую пятницу.

Когда я спросил Боба о его успехах, от ответил: «Я уже почти всё закончил».

Что означало, что он даже не начинал.

После того, как на следующей неделе я сделал еще 25 телефонных звонков, вводивших меня в состояние мандража, я снова позвонил Бобу.

– А, да, я почти закончил, – сообщил он.

Это означало, что он только что начал.

Через неделю я снова ему позвонил и оставил ему сообщение, на которое он так никогда и не ответил. Еще несколько звонков и электронных писем тоже остались без ответа. Прошло несколько месяцев, в течении которых Боб так ни разу и не объявился, пока, полгода спустя, он вдруг не вынырнул из эфира, как электронный чертик из табакерки.

– Привет, я нашел отличный способ заработать деньги. Мы можем продавать складные защитные экраны для ноутбуков, чтобы люди могли работать на солнце, и видеть, что там у них происходит на экране...

Он снова ни слова ни сказал о нашем проекте продаж фильтров для воды, потому что Боб избегал ответственности, прячась в доме, окруженном электронным рвом, наполненным не отвеченными электронными письмами и проигнорированными сообщениями электронной почты. Боб был похож на ребенка, что играет в кубики со своим другом, пока не заметит другого приятеля, играющего в шарики. Тогда он бросает кубики и бежит играть в шарики, пока не заметит, что кто-то карабкается на дерево. И вот уже шарики забыты ради дерева, а Боб бежит к третьему малышу, чтобы составить ему компанию. Боб так никогда и не вырос.

Еще была моя бывшая жена Тамми, которая снова вернулась к своей девичьей фамилии, изменив ее с Тамми Федерсон на Тамми Аллен. Когда-то давно она была настоящей красоткой. Она также была умна и родом из состоятельной семьи. Я был влюблен в нее по уши, когда учился в университете SIU в начале 70-х, потому что она так возбуждающе на меня действовала.

Но Тамми училась в университете Иллинойса, что располагался в 150 километрах севернее, так что это были отношения на очень длинном расстоянии. Когда я вылетел из университета и попал в армию, мы делали всё, чтобы поддерживать отношения, обмениваясь письмами и телефонными звонками на протяжении тех двух лет. Мы делали всё, кроме того, чтобы по-настоящему узнать друг друга. После моего возвращения домой мы тут же сыграли свадьбу, и наконец-то... наконец-то мы могли быть вместе, и это был настоящий рай... на протяжении почти двух месяцев.

Набивая шишки, мы все-таки определили, что действительно были созданы друг для друга. На самом деле мы с Тамми были такими одинаковыми, как две горошины из одной банки, – два нервных человека, живущих вместе, что делало наш союз почти таким же счастливым, как брак между отбойным молотком и циркулярной пилой.

Мы развелись, не заведя детей. Я не сохранил ни одной фотографии со времен нашего брака и не испытывал никакого желания разговаривать с ней снова. Я всё еще не хотел с ней разговаривать. До этих пор...

Я вышел к машине, выудил из-под одежды мобильный и набрал номер Тамми. Даже, если это разговор с отбойным молотком, всё же это лучше, чем тишина.

Я присел на стул в кухне, но прежде, чем я ощутил под собой сиденье, прошло немало времени. Я почувствовал легкое головокружение, что-то вроде того, что я испытывал в детстве после катания на американских горках в «Ривервью», – большом парке аттракционов на берегу реки Чикаго. Заговорив с Тамми, я почувствовал, как мой мандраж побежал вверх по позвоночнику.

– Я потерял работу вчера, и у меня такое ощущение, будто я двигаюсь, а на самом деле стою на месте...

– Ой, это плохо. Из-за просрочки платежа мне могут отказать в праве выкупа дома по закладной, – сказала Тамми.

– Что, опять?

– Упс, не вешай трубку, у меня другая лин...

Через две минуты голос Тамми снова зазвучал в трубке.

– Это были они, и на этот раз они правда собираются это сделать, – сообщила Тамми. – Они сказали, что, если я не заплачу им хотя бы 600 долларов из 7 000, которые я им задолжала за последние полгода, они начнут процедуру лишения собственности по суду.

Тамми продолжала перескакивать с одной темы на другую с мобильником в одной руке и компьютерной мышкой в другой, чтобы все ее друзья получали мгновенный отчет с места событий. Из потока сознания Тамми в ее электронных письмах без абзацев, без заглавных букв, без проверки орфографии, единственными знаками препинания в которых были только точки, я сумел узнать, что она зарабатывала примерно 25 000 в год, работая охранником. Заставила своего второго бывшего мужа и сына подписать совместный договор займа на покупку дома стоимостью в 150 000 долларов, что упал в цене на 50 000, потому что она была не в состоянии ее оплачивать. А сейчас она не могла выплатить очередной взнос по этому займу. Она также задолжала 80 000 долларов по кредитной карте, ездила на машине своего брата и транжирила деньги в кафе быстрого питания, объедаясь шоколадом и покупая абонементы на дорогие программы по потере веса.

– Тамми, я столько раз тебе говорил... – я начал чувствовать себя взвинченным.

– Подожди, Пит, у меня еще один звон...

Через пять минут.

– Я снова с тобой, Чет, – прочирикала Тамми.

– Это Пит, черт подери!

– Не смей так со мной разговаривать...

– Послушай, Тамми, ты не можешь в принципе платить за этот дом с твоей зарплатой. Тебе нужно избавиться от...

– Я никогда его не продам! Никакие съемные апартаменты не позволят держать двенадцать кошек, сейчас он стоит меньше, чем тогда, когда я покупала его, и я не хочу делать банкротом своего сына и испортить свой хороший кредит, и, черт, у меня другая линия. Я тебе напишу...

И Тамми потерялась в шторме текстовых сообщений и звонков в режиме ожидания. Она не слишком отличалась от Боба, просто Боб прятался в киберпространстве, а Тамми бомбила людей бесконечными разговорами, чтобы у нее не было времени выслушивать кого бы то ни было. К концу электронного монолога Тамми мои зубы были плотно сжаты и гудели. Я сделал глубокий вдох, выдохнул и внезапно ощутил, что дом Федерсона – это ужасно тихое и скучное место.

Я сидел с кружкой кофе, которую пристроил на колене, среди кипы писем, книг и тошнотворного зловония, исходящего от пола, в пугающе тихой кухне. Чтобы поскорее заполнить одинокую, невыносимую тишину, я включил радио, настроившись на радиостанцию WFMT.

Я сделал последний глоток кофе, когда начался первый концерт Листа для фортепиано в исполнении пианистки Марты Аргерих. Когда Марта ударила по клавишам, исполняя первые аккорды, они срезонировали в моем солнечном сплетении, высвободив гремлинов и побудив меня к действию. Вскоре я уже пребывал в состоянии наполненности позитивной энергией, что блокировала мандраж и была устойчива к любым гремлинам.

Мне нужно было двигаться, совершить какое-то действие, сделать что-то ощутимое. Мне был нужен проект, а для этого требовалось принять решение. Я заметил щетку для пола, что стояла у стены так долго, что оставила на ней след.

Решение принято!

Я затолкал щетку под кровать и вытащил оттуда остатки сгнившей еды, дохлых насекомых, комки сбившейся пыли, грязные ручки, салфетки, скомканные страницы из тетради... и пузырек с таблетками.

Вот куда они запропастились.

Однажды я смешал все свои таблетки – стимуляторы, успокаивающие, антидепрессанты, таблетки от летаргии и от тревожности – в одном пузырьке. Логическим обоснованием для этого стала мысль, что один пузырек будет труднее потерять, чем пять. Я прав? Затем я потерял этот пузырек, забыв о нем после того, как швырнул им в стену год назад.

Еще одно движение щетки вынесло наружу книгу «Восхитительная алгебра». Это была библиотечная книга, которую нужно было вернуть два года назад. Пару лет назад мне пришло в голову вернуться в колледж, чтобы получить свой диплом бакалавра, но сначала мне нужно было подтянуть свой жалкий средний балл успеваемости. В самом верху списка успеваемости стояла алгебра. Я завалил ее дважды в средней школе и университете, и провел так много времени, постоянно об этом думая, что это отразилось на других предметах. Именно поэтому я вылетел из университета на втором курсе и, как и следовало ожидать в те времена, променял свою комнату в кампусе университета на казармы во Вьетнаме. Через два года мы с армией распрощались друг с другом. Небеспристрастно, так как мой капитан убедил себя, что я полностью лишен качеств, необходимых человеку, чтобы стать солдатом.

Так что гремлины сделали всё, чтобы мое изучение алгебры стало неразрывно связанным с моей поездкой во Вьетнам. Я швырнул «Восхитительную алгебру», которую так ни разу и не открыл, на пол.

После следующего захода маниакальная щетка вытащила из-под кровати пластиковый пакет «Крогер» со стилизованным рисунком американского флага и цифрами: 1776-1976. В этом патриотическом пакете оказалась полупустая бутылка водки с ценником на крышке: 1,50$. Также там были карманные часы с изображением рыбака, выгравированного на крышке, которые я купил в Европе, когда ездил туда студентом в 1970-м году. Рядом с часами лежало старое, пожелтевшее фото на паспорт, напечатанное на допотопном компьютере сорок с хвостиком лет назад. А к нему прикреплена яркая фотография в реалистичной цветовой гамме, сделанная на пленке «Кодахром». С нее на меня смотрело загорелое лицо девушки с высокими скулами, карими глазами и темными кудрявыми волосами, расчесанными на прямой пробор.

Кэтрин!

Навес над прилавком, за которым она сидела, был насыщенно красного цвета, а темная деревянная панель за ее спиной, казалось сверкала новизной: Кэтрин сидела напротив меня, за прилавком в «Пальяй пицца» в Карбондейле, когда я учился на втором курсе. И на какой-то момент я снова ощутил себя там, сидящим напротив девушки, на которой должен был жениться, но почему этого не сделал.

В 1971-м я с трудом пробирался сквозь дебри моей эмоциональной жизни, как сомнамбула. Я справлялся со своей неискоренимой тревожностью, игнорируя практически все взаимодействия с людьми, за исключением самых необременительных. Кэтрин Манчини происходила из итальянской семьи и жила со своей семьей в нескольких километрах от университета SIU. Она была симпатичной в провинциальном понимании этого слова, с милой манерой разговора, в котором смешались диалекты юга и среднего запада.

Мне нравилось, как она произносила слово «преекрати». Она часто говорила мне «преекрати». Но Кэтрин сильно отличалась от других девушек, с которыми я встречался в университете. В ее характере прекрасно сочетались эмпатия и уверенность в себе, которые могли бы пробудить меня и вытащить из эмоциональной спячки, если бы я только позволил ей это сделать.

Я уже почти ничего не помнил о годах, проведенных в университете, так же, как и о скучных десятилетиях после него. Обильные дозы водки и таблеток затмили или же покрыли кляксами большую часть воспоминаний. Но я действительно помнил, что Кэтрин пыталась вывести меня из тумана, а я слишком часто игнорировал ее попытки. И когда мы наконец расстались, я даже не расстроился. Я уже был по уши влюблен в Тамми, поэтому предал забвению все воспоминания о Кэтрин, которая подходила мне гораздо больше, спрятав их в пакет «Крогер» и запихнув под кровать.

А сейчас, со шваброй в руке, я сидел на коленях возле кровати и рассматривал фото хорошенькой юной девушки, которую не видел почти сорок лет.

В этом пакете хранилась вся история моей жизни, сжатая до нескольких фраз:

Возможности, что открывались для меня. Возможности, напугавшие меня. Возможности, от которых я отказался.

Я подумал о моей работе в «Тестинг Анлимитед», всех этих к-р-о-т и -к-о-т, о Бобе с его фильтрами для воды, Тамми с ее домом, и о самом себе, который так и не освоил ни алгебру, ни радиовещание, ни что-либо еще.

Я смотрел на фото этой стройной девушки с чистым взглядом на студенческом билете и думал о том, как я выгляжу сейчас. Я потрогал лицо и ощутил, как пульсируют нервы под чрезвычайно тонкой кожей. Мускулы обвивались вокруг нервов пока не сжались в тонкие, натянутые от напряжения шнуры по обе стороны челюсти, как струны на скрипке. Эти струны были так сильно натянуты, что моя шея согнулась под тяжестью этого напряжения. Эта нервная энергия высосала все соки из моих щек, превратив их в пустые провалы, прочертила глубокие, как разрезы, морщины от крыльев носа, и нарисовала темные круги под глазами, от чего морщины вокруг них стали выглядеть как зубчатые шрамы.

Боже, жаль, что я не могу начать всё с начала!

Рука, которой я ощупывал лицо, безвольно повисла, упав на пузырек с таблетками.

Я взял две таблетки и запил их большим глотком водки, завел часы и уставился на лицо Кэтрин. Вскоре моя голова наполнилась голосами, несущими какую-то тарабарщину, и звуками льющейся воды и падающих из протекающих кранов капель. Я ощутил внезапное ускорение...

...И обнаружил, что сижу в поезде, прислонившись головой к оконному стеклу. Солнечный свет, отражаясь от стекол небоскребов, проникал в окно поезда и преломлялся в глубине моих глаз.

Что за черт?

Я находился в каком-то поезде, проезжая массивную черную колонну «Уиллис-Тауэр», ранее известную как «Сиэрс-Тауэр», что расположена в самом центре Чикаго. Поезд прогромыхал через стрелки, перейдя на другой путь и проехал над загруженными автомагистралями с извилистыми съездами, разбегающимися во всех направлениях. Вскоре я уже мог видеть мерцание воды в озере Мичиган.

– Озеро выглядит как-то дёше-ево, – произнес какой-то парень позади меня.

Ему ответила девушка.

– Думаю это из-за шторма, что бушевал тут вче-ера ночью.

Парочка разговаривала с характерным акцентом, свойственным этому «Широкоплечему городу».

– Ты по-омнишь прошлый Новый год, когда мы чуть не замерзли, переходя мост на Мичиган-Авеню, когда шли к Башне Джона Хэнкока?

– О боже, помню, – ответила девушка.

– Наверняка, мороз стоял минус десять. Даже барашки на волнах превра-атились в лед. А ветер был резким, как острый нож!

– Что ж, я не буду поэтому скучать. Там, куда мы едем, будет как во Флориде.

Они, наверное, с запада.

И словно в опровержение я услышал прямо перед собой:

– Можешь дать мне свою ручку? Я не могу на-айти свою.

Послышался ответ парня.

– Вот, возьми... Думаю, если мы попадем в Карбондейль вовремя, то окажемся в Ка-аире около 11.00.

Ка-аире? Эти люди из Южного Иллинойса!

Небо над озером было ясным, кристально чистым и казалось холоднее, чем должно быть ранней осенью. Какой сейчас месяц? Сентябрь? Октябрь? Я всегда путался в датах. Яркий бордовый лист неспешно пролетел мимо медленно двигающегося поезда. Вскоре появились аккуратно причесанные зеленые газоны, затем типовая застройка и, наконец, черная глинистая земля северного Иллинойса, борозды которой убегали вдаль, словно небольшие черные волны, которые, казалось, никогда-никогда не заканчивались. Волна за волной, и снова волна...