На пути в Иерусалим

Медики загородили дверь и спросили, согласна ли она остаться на некоторое время в больнице.

– Зачем? – удивилась девушка. Лишь в ту минуту она огляделась и поняла: кроме нее никто из присутствующих не шутит.

– Первичная анорексия… Депрессия… расстройство адаптации… острый невроз. – говорил молодой врач, оглаживая аккуратную черную бородку.

– Вы чего? – Аннушка заплакала от обиды. – Каждый человек имеет право расстроиться или пошутить. Какие еще болезни?

Ее затрясло от страха и возмущения, и медики предложили успокоительную таблетку. Аня приняла и обреченно спросила:

– Надолго?

– Нет. Ни о чем не тревожьтесь, – примирительно произнес бородач.

За решеткой

Две санитарки отвели новоприбывшую в уединенный белокафельный бокс с душем и железными шкафами, прикрученными к полу. У нее забрали телефон, сняли золотую цепочку, серьги и подаренное Друвисом кольцо. Затем ее тактично раздели, вымыли под душем, выдали цветастый халат и бордовые плюшевые тапки.

Аня мысленно выговаривала Катерине: «Бессовестная! Зачем ты меня отдала?! Разве ты никогда не теряла равновесие, не плакала, не была мрачной? Но никому и в голову не пришло отвезти тебя сюда, даже Кирюхе! Расстраиваться, если горе, нормально для человека. Почему же ты посадила меня за решетку, словно буйную сумасшедшую? Чем я вам с Максимом мешала? Или ты всерьёз считаешь меня анчуткой, от которой нужно избавиться?»

Аннушка растерянно оглядывала широкие зарешеченные окна, высокие потолки, просторные палаты, открытые, с огромными проемами без дверей. В каждой вдоль стен притулились узкие койки. В палате, куда сопровождающая доставила Аню, размещалось человек двадцать. Несмотря на открытые окна, там стояло зловоние. «Неужели это не кино, под которое я задремала дома, а моя реальная жизнь?!» – недоумевала Аня.

Женщины в палате вращали выпученными глазами, невнятно бормотали, пускали слюни. Аня зажмурилась: «Нет, нет, это – не со мной… Я не могу здесь находиться!» В отвращении ее стошнило, тут же с коек раздались визгливые крики. Присев, Анчутка поспешно утерлась полой халата, лицо обожгло слезами стыда.

Крупная рыжеволосая фурия лет тридцати пяти поднялась с кровати и шагнула навстречу Ане. Мелькнули ее ярко-оранжевые трусики и белая, почти прозрачная рубашка, красиво облегавшая высокую грудь. Ее ясное лицо не вязалось с больничной обстановкой. Она приветливо протянула руку: «Маргарита». Анна заметила, что соседки побаиваются острого взгляда фурии, ее близко посаженных, блестящих змеиных глаз. Интуитивно угадав в полуголой пациентке союзницу, она доверчиво пожала длинные пальцы: «Аня».

– Успокойся, выживем, – подмигнула Марго. – Расслабься. Я тут уже две недели. Привыкнуть нельзя, но перетерпеть можно, раз уж так случилось. Ведь отдельных санаториев для легких случаев нет!

– Страшно… – Анна покосилась на соседок.

– Освоишься. Возьми мою одежду, она чистая, – Маргарита изящно нагнулась и вытащила из прикроватной тумбочки шелковый халат апельсинового цвета.

– Я не верю, что со мной могло такое случиться, – прошептала Анчутка, благодарно прижимая подарок к груди. – Ты как сюда попала?

– А, глупо, – бросила Марго с досадой. – Сама пришла. Почувствовала, нервы сдают, сил нет! В жизни полный крах. Хотела убежать. Лучше бы в Таиланд полетела! А отсюда раньше срока не выйти! Был в соседней палате еще один доброволец, вроде меня, истерик и ипохондрик лет двадцати пяти. Тоже решил подлечить расшатанные нервы. Его мать работает в мэрии, ну и устроила по знакомству: «Пусть сыночка отдохнет». Не знала, чего затеяла! Через неделю у парня галлюцинации начались, и она забрала его домой. Ей-то всё можно! А ты здесь по какому поводу?

Аннушка потупилась:

– Любимый бросил. Больно очень. Жить не хотела. Не ела. Но умирать я не собиралась! А мать и отчим устроили эту командировку. Не понимаю, зачем.

Марго сочувственно взяла ее за руку:

– Да, рвать отношения сложно. Я тоже рассталась с мужем, но сама, поэтому сильной боли нет. Но я видела здесь женщин после разводов. О! Им всем ставят «депрессию», с мудреными дополнениями. У некоторых настолько сильное горе, что они умоляют врачей дать им электрошок! Говорят, он ненадолго приводит в чувство! Со стороны эта процедура выглядит жутко. Будто припадок эпилептический, судороги и пена изо рта. Что же нужно пережить, чтобы захотеть этого?

– Я их понимаю, – задумчиво протянула Анчутка. – Электрошок – это вместо прыжка с крыши! Они переживают очищение смертью, но остаются в живых. Это нужно взять на заметку…

– Перестань! Ты решила помочь отчиму завладеть квартирой? – презрительно бросила Марго. – Пойми, горевать из-за потерь, оскорблений, предательств, срываться от усталости – это нормальные человеческие реакции! Принимать против них лекарства – все равно, что употреблять наркотики, или впадать в запой. А электрошок – это затяжное падение в пропасть! Венец мучений, когда не помогли лекарства! Постепенно человек вовсе теряет разум. Врачи объявляют близким: «Мы сделали всё, что могли…» А некоторым родственникам только того и надо. Ладно, чего болтать! Лучше переоденься и причешись! А то выглядишь под стать сумасшедшим. Запомни: женщина должна всегда оставаться женщиной! – Маргарита протянула Анчутке маленькую, круглую щетку для волос.

Блузка и рыжие трусики востроглазой соседки смотрелись в больничной палате нарядно и празднично. Стоя рядом с ухоженной Марго, Аня вспомнила, что несколько дней не смотрелась в зеркало. Ей вновь сделалось стыдно. Отвернувшись к стене, она проворно сменила одежду. Затем распустила пучок: ее длинные кудрявые волосы скатались, подобно валенку.

– Ну, вот, займись делом, – одобрительно засмеялась Маргарита. – Грешно пренебрегать такой красотой! – Она соскучилась по вменяемым собеседникам и не умолкала ни на минуту. Аннушка содрогалась от ее рассказов, но с благодарностью слушала, уже не ощущая себя одинокой.

– Вот там, у окна, смотри, смотри, – трепала ее по плечу Марго, – прилизанная девица теребит подушку! Ей кажется, что это – учебник физики, и она страницы переворачивает. Пострадавшая от учебы отличница!

– Да ладно! – недоверчиво протянула Аня, едва не забыв о собственных горестях. Она отложила щетку и, подойдя к миловидной девушке, тронула круглое плечо:

– Привет! Давай познакомимся!

Девушка демонстративно заправила за оттопыренное ушко прядь русых волос, не переставая глядеть в одну точку и беззвучно шевелить бледными шершавыми губами, при этом она механически перебирала складки мятой наволочки.

– Что ты делаешь? – не отставала пораженная Аня. – Ты вправду читаешь?

– Уйди, не мешай, у меня сессия, – зашипела девушка и замахнулась увесистым кулаком. Ее выпученные глаза не видели ни Аннушки, ни Марго, перед ней плыли совсем иные картины.

– Надоели, вы, серое быдло! Алкаши поганые! Вам ничего в жизни не надо, ненавижу вас! Я не стану такой, как вы!

Аня в смятении отпрянула. Маргарита покровительственно обняла ее за талию:

– Бедолага живет в своем мире. Жаль её, но она не с нами. Старайся не обращать внимания! А вон, рядом с отличницей, бабуся в черном – якобы экстрасенс. Работает за еду. Иногда даю ей зефирки и она предсказывает будущее. Говорит, что в 2060 году люди соберут всё золото мира, сплавят в единый шар и подвесят в воздухе, как экспонат. Потом на трон взойдет император! В другой раз бабушка извещает, что на мне много энергетической грязи и берется отчистить её за «вкусняшки»: смотрит мне в глаза и делает вид, будто пьёт с меня нечистоты.

«Зачем тебе это?» – поморщилась Аня.

Маргарита скорбно развела руками:

– Хотелось с кем-то поговорить. А что такого? Помешанный человек остается личностью. Ему тоже нужно общение. Думаешь, я оказываю милость старушке? Нет, это она считает меня отсталой и нисходит ко мне с высоты своих знаний!

Марго много пережила за последние две недели и говорила о жутких вещах с хладнокровием телевизионного диктора. Соседи по палате уже не удивляли ее.

В углу палаты лежала привязанная к кровати женщина и рыдала в голос без остановки. Марго пояснила:

– Эта дама сказала, будто ее мужа и сына в один день убили неизвестные изверги, а она свихнулась от горя. Но вчера полиция выяснила, что она сама их отправила на тот свет. Сегодня она поедет в отделение отбывания наказаний. Там режим строже нашего, и публика пострашнее.

Ее резко перебила другая соседка с аристократическим профилем, пожилая, очень полная. Женщина громко заговорила о политике, обращаясь к кому-то невидимому. Ее голову украшал ярко-синий берет, глаза горели революционным пламенем. Оглушительный скрипучий голос разбудил пациентку, лежавшую лицом к стене. Растрепанная, темноволосая, она выскочила на середину палаты, сверкая белками глаз, и загромыхала раскатистым басом, будто из преисподней: «Тыыы сдоохнеешь!»

Перепуганная Анюта бросилась прочь из смрадного помещения, похожего на театр жутких абсурдов.

– Куда ты, Анька?! – закричала Маргарита. – Не бойся! Она полагает, что изгоняет дьявола! Она сейчас успокоится!

Аня не слушала, приостановилась лишь в коридоре, заметив проемы в другие палаты и столовую. Пройдя дальше, она обнаружила туалет и понадеялась, что, укрывшись в кабинке, переведет дух. Но увидела там лишь низкую стеклянную перегородку, за которой находились унитазы и душ. Уединение здесь запрещалось, санитарки неустанно следили за пациентами. «Чтобы избежать самоубийств и всяких шабашей», – пояснила пробегавшая мимо медсестра. На кафельном полу, у окна, расположились курильщики. Вокруг них стоял синевато-серый туман, принимавший новые потоки дыма. Некурящая Аня побрела назад в коридор и уселась возле стены на пол. Халатик Марго был тонок и короток ей. Девушка начала мерзнуть. Вспомнилось детство, их с Анисьей безрадостная спальня и слова не унывавшей сестры: «Везде люди живут. И в школе, и в тюрьме. Ждут освобождения…» – «И в психушке тоже, – добавила Аня. – Ох! Как ни странно, повсюду жизнь, и мне придется как-нибудь продержаться».

Несуразность положения породила в ней твердую цель – выдержать заточение и выйти на волю в здравом рассудке. Аня уже не думала о своей разбитой любви и нескладной жизни!

Мимо размеренным шагом прогуливались пациенты. Из понурого ряда выбилась шустрая невысокая девушка и направилась к Аннушке. Она была коротко острижена и одета в широкие шорты. Издали Аня приняла ее за мальчика, и мысленно назвала Чижиком.

– Хелло, красотка! Добро пожаловать в королевскую резиденцию! – звонко, по-свойски брякнула девушка. – Чего так кисло уселась, будто не рада обществу?

Ее лицо было слегка перекошено, отчего выпуклые серые глаза казались разной величины.

– Только пришла, – насторожилась Аня. – Страшно…

Чижик засмеялась, обнажив редкие мелкие зубы:

– Почему боишься?

– Вот, смотрят на тебя все эти больные, напряженно так, изучающе. – съёжилась Анчутка. – Ты словно видишь, как тайные мысли шевелятся в их черепах. И не ясно чего ожидать.

– Здесь есть ангелы-хранители – санитары, – продолжала смеяться Чижик. – Они тебя защитят.

И полюбопытствовала:

– А ты тоже с суицидом?

– Написали, что да, – непонимающе пожала плечами Аня. – Но я не собиралась.

Чижик насупилась:

– Ну, тебе, значит, легче. Освободишься, набьешь морду кому следует, и будешь жить в свое удовольствие!

«А что, правда! – неожиданно для себя усмехнулась Аня. – Надо жестко, без компромиссов, выбросить из жизни всех отравляющих ее гадов, все лишние воспоминания! Друвиса и родителей.

Из вежливости спросила:

– А ты почему здесь оказалась?

Анчутке была безразлична судьба Чижика, да и остальных обитателей больницы. Хотелось спрятаться и никого больше не видеть. Но избежать общения было невозможно.

– Сплошной романтизм, – сплюнула собеседница. – Передозировка психоактивных веществ! Я баловалась, как все. Понравилось. Но за полгода я умудрилась докатиться до психоза. В тот день я всерьез думала утопиться. Надела самое красивое из бирюзового кружева платье и поехала на Неву. Воображала, как заахают люди, когда я полечу вниз! А случайный эстет снимет меня на камеру, и выложит видео в сетях. Будет множество обсуждений, «лайков»… Очнулась – сухая на остановке. Кругом темнота, в голове пустота. Поначалу я даже человеческую речь не могла понять. Страшно. Подошёл полицейский патруль, вызвали «Скорую» и привезли меня сюда. Я даже обрадовалась! Врачи выяснили, живу я на Петергофском шоссе, работаю в поликлинике в отделе статистики, помечаю, чем у пациентов болезни кончаются: выздоровлением, ремиссией или смертью. Не худшее занятие, между прочим. Хожу в медицинском халате. А ведь могла оказаться фасовщицей товара в ночь в захолустном магазинчике. Или шалавой. Я ничего о себе не помнила!

– А сейчас? – промямлила Аня, вжавшись в стену. Чижик вновь напугала ее. Только что Анчутка жаждала стереть память о Друвисе и родителях, а увидев мир глазами потерявшей память девчонки, уже не хотела жизни в неизвестности, доверяя чужим словам о своем прошлом.

– Ко мне память не возвращается, – посетовала Чижик. – Я помню всякие науки, и даже испанский язык! А о себе почти ничего. Лишь последнее время перед лечебницей, и квартиру. Ориентируюсь по ощущениям. Скучно мне здесь. Кино раз в неделю, книг читать не дают, потому что литература для нас – рассадник зла, вызывает слишком много фантазий и мыслей! А я, выходит, ее люблю. Ладно! Зато здесь ни о чем не надо заботиться. Кормят паршиво: перловка, запеканки с крахмалом. С утра заставляют убираться. Но я ощущаю себя на отдыхе. Значит, меня сильно допекла прежняя жизнь.

– А что ты будешь делать потом? – распереживалась Аня. – Ты бросишь свои психотропные вещества?

– Какая разница! Вряд ли я проживу долго. Врачи говорят, что по части суицида я – хроник. Слезу с их таблеток и снова начну топиться.

– Почему? – удивилась Аня: эта особа не казалась сумасшедшей. – Тебя никто не бросил, у тебя никто не умер, и у тебя есть дом. Тебя даже работа устраивает! Ну, нет воспоминаний и бог с ними. Значит, было что забывать.

– Ой, не знаю, – нахмурилась Чижик. – Я! Не вижу! В жизни! Смысла! Люди говорят: роди ребенка – появится. Фальшь! Я буду мучиться ради него, а он тоже утопится потом. Всё, отстань. Пошли в туалет, познакомлю тебя с обитателями королевства.

Аня, морщась, вошла за ней к курильщикам.

– Напрочь потерянных больных в нашей компании нет, большинство – шизофреники, – буднично изрекла Чижик. – С ними можно общаться, но лишь до момента, когда они начнут чудить. Потом – затыкай уши, закрывай глаза. Не вбирай в себя то, что видишь и слышишь.

Санитарки оставили Ане пачку вишневой жвачки. Она раскрыла ее и протянула курильщикам:

– Угощайтесь.

Больные радостно зачавкали, но через минуту забыли Анину доброту. Мужчина лет тридцати шести, мускулистый, с широкой волосатой грудью, предупредительный и обаятельно улыбавшийся, вдруг пылко заговорил о революции. Он считал себя политическим оппозиционером и собирал националистскую партию.

Чижик открыла форточку. Революционер, вдохновленный ворвавшимся в комнату ароматом шиповника, влез на широкий подоконник и почувствовал себя на танке, выступающим перед народными массами.

– Нас двести человек по всей стране! Присоединяйся к нам, – начал он убеждать Анчутку. – Выйдем отсюда и сразу со свежими силами начнем действовать!

Стараясь не обидеть больного, Аня помотала головой:

– Я уже состою в другой партии, самой главной в стране.

– Так выйди оттуда! – Он смотрел на девушку горящим взором. – Исправь ошибку!

– Не слушай его, – прошелестел упитанный рыхлый парень в клетчатой рубашке с бутылкой «Кока-колы». Он все время ёрзал и скакал. Выглядел он лет на двадцать, но прожил около тридцати пяти. – Никакой он не политик! Этот спортсмен приехал из Ростова-на-Дону в Москву на лыжах – захватывать власть! Полежал там на Потешной улице, освободился и к нам в Питер заявился. Тут его снова повязали! У него мания – захватить мир!

Предводитель в озлоблении прыгнул с подоконника на клетчатого и стал отбирать «Кока-колу», любимый напиток, который тот долго выпрашивал у посетителей с воли. Парень проворно плюнул в бутылку, чтобы никому не повадно было на нее покушаться.

– Сам ты больной, размазня! – приглушенно зарычал «партиец», чтобы не привлекать внимание санитаров. – Вы, питерские, ни на что не годитесь! Сидите на всем готовом и жизни не знаете! Вешаетесь, топитесь, колитесь от нечего делать! А я? Я, в ростовской общаге с тараканами, без душа, должен был на радостях танцевать «джигу»?! Имея тупую работу и низкий социальный статус? Вам не понять, что при такой жизни накатывает абсолютно нормальное желание захватить мир!

Эти слова возмутили Анчутку, отвлекли от собственных горестей, и она забыла, что говорит с больными людьми.

– Мы, питерские, рождаемся в готовых здешних квартирах, и попусту ноем, да? – вскричала она. – А вы, увидевшие больше бытовой мерзости, полагаете, что лучше нас знаете жизнь? И вы думаете, что здесь нет общаг с тараканами, все люди живут во дворцах, что здесь все работы хороши, и бурлит настоящая жизнь? Как бы не так! Когда у тебя есть жилье, работа и приличный статус, ты еще яснее видишь зияющую пустоту, серую стену тупика, в который уперся! А бежать из Питера некуда, ведь в сравнении с ним даже Париж покажется скучным. Мы сознаем, что ни в чем нет смысла, и лишь поэтому ноем. Те, кто убивается из-за квартиры и статуса, имеют хотя бы иллюзию смысла жизни, как свет в окне, за которым, на самом деле, кроются пустые бетонные стены. Иногородние знакомые, приезжая, год от года застают одну и ту же картину: дождь, стакан вина, депрессия и жалобы на то, что ничего не меняется. Им кажется это диким. На самом деле, они просто не ведают правды! Возможно, Питер чем-нибудь лучше Ростова, не знаю, не ездила, но настоящей жизни у тебя не будет нигде, если она не сияет внутри!

Больные притихли, напряженно слушая ее. Чижик впилась в Анчутку глазами, приоткрыв рот. Но миловидная молодая женщина с короткими каштановыми кудряшками вдруг начала чутко постукивать себя пальцем по виску, будто прислушиваясь к разгулявшемуся в голове эху. Потом прервала Аню и, извиняясь, попросила тишины:

– Мне нужно привести в порядок мысли.

Чижик схватила ее за ворот фланелевого халата и грубо вытолкала вон:

– Человек дело говорит, а ты!

Потрясенная Аня вышла следом, но никто этого не заметил.

Голубятникова побоялась возвращаться в палату, которая выглядела мрачнее уборной. Она села у стены в коридоре и непроизвольно заплакала. К ней подскочила взволнованная и по-прежнему полураздетая Марго.

– Прекрати реветь, Анька, не то тебя привяжут к кровати и обколют наркотой.

Пока запуганная Анчутка всхлипывала, стараясь взять себя в руки, Маргарита закрывала ее собой от санитарок и внушала суровым шепотом:

– Чем жизнерадостнее ты будешь выглядеть, тем быстрее тебя отпустят. Не жди, что врачи поймут свою ошибку! Раз вляпалась сюда, месяц отлежишь точно. Тебя выпишут, только если сочтут, что ты «выздоравливаешь», а это нужно доказать!

– Но как мне быть рядом с безумцами? Я не могу! – всхлипывала Аня.

Марго вздохнула:

– У тебя нет выбора. Если хочешь на волю, значит, сможешь! Береги нервы. Всё обойдется. Тише, тише, Анька.

– Не называй меня Анькой, – рассердилась Анчутка. – Так звала меня моя мать. Вместо того, чтобы приласкать…

Марго почувствовала, что Анну вновь душат слезы, и обняла.

– Я буду звать тебя Анечкой, я стану твоей лучшей подружкой. Не плачь, солнышко!

– Ладно, расскажи правду, как попала сюда, – смущенно буркнула Аня, прижимаясь заплаканным лицом к ее плечу.

Марго вдруг мечтательно улыбнулась:

– Через Египет.

Египетское замужество Марго

Разуверившись в парне, с которым встречалась три года, я решила посмотреть мир. Захотелось сменить обстановку, чтобы разочарование и пустота не стали чересчур удручающими.

Некоторые снобы пренебрежительно бросают, мол, Египет посетят в последнюю очередь, ведь там уже побывали все, кому не лень, и делать там нечего. Но мне хватило денег только на тур в Египет. Африка быстро восстановила мои душевные силы, окунув в мир песков, морей и своих безумных традиций. Я ездила на экскурсии в Каир и Александрию, в открытое море, в пустыню на квадроцикле, и вдруг ощутила себя по-настоящему счастливой, свободной и красивой женщиной! Словно обрела новую полнокровную жизнь. Былые неприятности показались пустяками. Мне бы и вернуться домой в тот самый день! Но я не подозревала, на что способно мое глупое сердце.

В моей комнате убирал большеглазый спортивный красавец, не знавший, кроме родного арабского, ни одного языка. Он молча любовался моими рыжими волосами, статной фигурой, и каждый день оставлял на подушке цветы. Я умиленно вздыхала, не зная, как выразить свою нежность, и при встрече гладила Мизо по плечу. Платоническая симпатия со вздохами и междометиями продолжалась неделю. Рядом с ним я трепетала, однако не придавала значения такому знакомству. Когда молодой человек узнал, что путевка закончилась, и я улетаю, он сделал отчаянный жест: усыпал постель красными лепестками, а ночную рубашку выложил в виде сердца, окружив ее полотенцами, свернутыми в виде фантастических птиц. Ах, что говорить! О такой романтике мечтает любая девушка!

Я не смогла уйти от египтянина и стала его женой. Языковой барьер и разница культур нам не мешали, однако через год счастливого замужества я поняла: участь бедной арабской женщины мне не подходит, и убежала на родину.

Уходя от Мизо, я испытала дикую душевную боль.

«Почему загадочная русская красавица меня бросила? Почему она уехала в холодную Россию? Я жил ради нее и видел: она со мной счастлива! Чем же я и наша страна ей не приглянулись?» – убивался Мизо, ища утешения у друзей и братьев, а те надоедали мне в Фейсбуке и Скайпе. Пришлось всю их компанию заблокировать.

Анчутка подняла голову и с удивлением всмотрелась в серые, змеиные глаза Маргариты.

– Ого! Вижу, тебе совсем не жаль египтянина!

– А что его жалеть? Арабы любят светлые волосы и белую кожу, но, главное, женясь на иностранках, они повышают свой социальный статус. Для нас – всё наоборот! Супруга Мизо может общаться лишь с его родней, с парой его приятелей и их семьями. У жен бизнесменов и профессоров круг знакомых почти такой же. Они живут в престижных районах, где есть салоны красоты, магазины, спортивные городки, пекарни. Женщины не высовываются за пределы владений. Выходя замуж, я не понимала, как трудно мне будет в Египте! Я не смогла принять ислам и подчиниться чужим традициям, не смирилась с хиджабом и домашним затворничеством. Арабы любят покорных жен. Но мне не под силу признать, что мое место на кухне! Подчиниться не только мужу, живущему по законам шариата, но и его матери! Я не согласилась, что дети будут принадлежать их семье, в случае развода останутся с ними, и старалась не допустить беременности.

Вечерами я ждала Мизо на скромный ужин, пока тот курил с приятелями кальян, и оплакивала свои разбитые мечты. Экзотика уже не привлекала меня. Восторженные ночи быстро закончились просто потому, что невозможно всю жизнь находиться на пике блаженства. И жизнь сделалась несносной. Больно было разрывать привычные, сладкие объятия! Но моя любовь не выжила в чужой стране. Участь бедной мусульманки не имела ничего общего с красивой любовью. Свой новый дом я посчитала тюрьмой, а замужество – бессмысленным рабством.

– Но разве славянское замужество лучше? – изумилась Аня, вспомнив песню: «Любовь – это что-то вроде телерекламы, а в браке – совсем другая жизнь…» – У нас так же… Выйти замуж – все равно, что продаться в рабство! Как бы мило это ни было обставлено.

Маргарита вздохнула:

– Мне еще повезло. Это был лучший вариант жизни с арабом. Другие мужья обижают и бьют своих жен, это обычное дело.

– Как будто у нас нет таких негодяев, – пожала плечами Анчутка. – Но я поражена твоей историей! Ты была счастлива, и муж любил тебя.

– Брось, такие браки не редкость. Часто у египтянина недостает денег на калым и свадебные подарки. Женский пол для него недоступен. И тут появляется красивая, деликатная и влюбчивая россиянка! Не меркантильная. Тоскующая по вечному лету и теплому морю, по нежным ухаживаниям и серенадам! Само собой, жаждущие сердца находят друг друга, но не уживаются.

Аня смутилась.

– Не обижайся, но я, честно, не понимаю, как ты могла с ним жить. Я бы не стала. Ведь это другая раса.

– Любые размышления несущественны, когда захватывает страсть, – усмехнулась Марго. И мрачно добавила: – Куда сложней разобраться с духами пустыни и Красного моря, которые, раз захватив твою душу, уже не отпустят никогда! И не гляди на меня, словно на сумасшедшую – я знаю, что говорю!

Анчутка отвернулась, подумав с сожалением: «Увы, подружка явно того». Но Маргарита продолжала, не обращая внимания на Анино недоверие: