На пути в Иерусалим

– Обнявшись с сыном Египта, и породнившись с египетским ветром, ты уже не можешь покинуть эту страну. Ты улетаешь на родину, но душа твоя расплавлена египетским солнцем, в ней застряли песчинки, морская соль, диковинные моллюски, и духи пустыни сидят у тебя под кожей. Они пытают тебя, твоей душе тесно в привычном теле, и все вокруг омерзительно. Я не могла работать, общаться с людьми, и осознала, что с обычным русским парнем уже не сойдусь. На улице при виде слякоти начиналась истерика. Слезы

невозможно сдержать. Я постоянно рыдала от тоски по губам Мизо, но, скорее, меня звал ярким светом милый Египет. Он въелся в меня навсегда.

Я поняла, что гибну и не справлюсь со своим горем. Пришла к врачу. Ах, теперь я вижу: поездка в Таиланд принесла бы мне больше пользы! Я бы увлеклась новой экзотикой.

Анчутка глядела на Марго широко раскрытыми глазами, будто страшная дверь психушки стала вратами в новый мир удивительных, более интересных и ранимых людей, чем все, кого она встречала раньше.

Осторожно: падает потолок

Перед зарешеченными окнами играли краски лета, а в больничном коридоре пестрели отрешенные лица. К Анчутке и Марго приблизился импозантный, синеглазый молодой бородач.

– Это жутко, девочки, когда кто-нибудь другой собирает части твоей реальности за тебя! Жутко, когда ты чудом переживаешь катастрофу, а потом узнаешь, что она тебе померещилась! Я устал. Энергия утекает в пустоту. Я хочу любви и счастья, хочу жениться. Но, как обезболивающее снимает боль, не исцеляя, так и наши таблетки лишь затуманивают разум. Здесь мы не в состоянии здраво взглянуть на проблемы. Скорее всего, мы не решим их никогда! Мы просто не вспомним, что нас расстраивало! Я уже не понимаю, что вокруг – правда, а что – иллюзии.

Больничная роба подчеркивала изящество точеной фигуры, длинная борода была заплетена в замысловатую косу.

– Он – скрипач. Его избили на улице, – вдохновенно и с жалостью шепнула Маргарита. – Он такой удивительный, такой…

– А-а-а-а-а, земля трясётся – ложись! – вдруг, закрыв лицо ладонями, прокричал мужчина и рухнул на пол.

– Осторо-о-о-жно: потолок падает, – добавил он жалобно, уже тише.

Маргарита склонилась над ним, нежно приглаживая длинные русые кудри, выбивавшиеся из «хвоста» на затылке.

– Ничего страшного, котик, все остались живы, – ласково, но со скорбным выражением лица произнесла она. – Беда миновала, котик.

Музыкант уткнулся лицом в ее голые колени.

– Ты – мой ангел, Марго…

Подбежали санитары и увели музыканта в палату.

– Сейчас его обколют, – проворчала Маргарита. – Может, со мной он бы сам оклемался, а? Кто сказал, что психа нельзя любить? Да, он плутает во мраке, и что ему теперь, не жить? Попробуй найти того, кто полюбит твои недостатки, твои слабости, примет всех твоих демонов. Ту личность, что остается, когда падают маски! Пугающее зрелище, правда? Мизо все это не видел и не понимал, потому что не говорил по-русски. Остальные утверждают, будто понять меня невозможно. Все, кроме моего скрипача!

– Ого, – опешила Анчутка. – Ты опять влюблена?!

Марго, просияв, мечтательно прикрыла глаза.

– Позавчера ночью я проснулась из-за того, что он стоял рядом и смотрел на меня. Пробрался тихо, никто его не заметил. Увидев, что я проснулась, он поцеловал мою руку. Это дико взволновало меня! Даже не помню, как у нас всё случилось.

– Всё?!

– Да, – помрачнела Марго. – Но это не вариант для жизни, и мне заранее грустно. Я не умею относиться к любви как к развлечению. Это – моя беда.

– Это – беда всех полноценных женщин! – выпалила Анчутка. – А наказали его обидчиков?

– Да. Но, как видишь, уже ничего не исправить.

– А вдруг – все-таки? Ведь у него – травма, а не шизофрения. – с надеждой протянула Аня.

– Ты видела, он подошел ко мне, разволновался, и от этого начался приступ. Что, если «в мирной» жизни он начнет так же падать? «Потолок, землетрясение.» – А мне нужно рожать детей! Хотя бы одного! У меня их еще нет! Мне нужен надежный муж. Хотя, кто знает! Может быть, после. Я заберу его к себе в дом!

– А чем закончилось ваше свидание? – у Ани загорелись глаза. – Он смог незаметно уйти?

– Да! Когда я очнулась, его уже не было, и я расплакалась, словно он меня бросил… Лишь потом вспомнила, что здесь нельзя вместе спать.

Пришлые голоса

Несколько раз в день пациенты выстраивались в холле в очередь за лекарствами. Дежурная медсестра обыденным тоном задавала им один и тот же вопрос: «Ну, как дела с «голосами?»

Первый раз Анчутка растерялась: «Какими голосами?» Та усмехнулась, а стоявшая рядом старенькая санитарка дотошно проверила, приняла ли Аня таблетку: осмотрела ее рот, попросила показать язык и под ним, ощупала складки халата.

На вопросы о голосах пациенты отвечали по-разному. Одним странные сущности рассказывали анекдоты, других – оскорбляли. Третьим приказывали: вставать или лежать, обедать или нет. Но могли потребовать устроить пожар, что-нибудь сломать или кого-то убить. Один из пациентов запомнился Анчутке надолго: «голоса», явившиеся ему дома после застолья с алкоголем, приказали выпрыгнуть из окна девятого этажа. Он упал животом на заборные колья, но чудом остался жив. Теперь его лицо и тело сплошь состояли из шрамов, но всё же он ходил на своих ногах, с костылём. Больные прозвали его Франкенштейном.

Дарить свет

В первую ночь в Аниной палате повесилась пациентка – та, что якобы видела дьявола. Разбуженная криками, Анчутка принялась размышлять: как больная умудрилась это осуществить, и что делают после смерти души сумасшедших людей. Но изнеможение взяло верх, и она уснула, не замечая шума. Следующие несколько дней врачи подбирали для Ани лекарства, но побочные эффекты проявлялись чересчур явно. От одних таблеток у Анчутки сковало шею, и она не могла двигаться. Девушка перепугалась, но доктор заверил: «Это быстро пройдет». От других возникло чувство, будто всё ее тело излучает теплый, радужный свет. Остро захотелось дарить его всему миру! Однако эта радость обернулась высокой температурой и ломкой. «Я здесь, Анечка», – ласково говорила Марго, стоя у кровати, и голос подруги помогал девушке сохранять спокойствие. Наконец, врач назначил пилюли легкого действия, витамины «В», и больше не посещал их палату.

Посудомойка

Больничная обстановка угнетала. Анчутку пугал вид людей с поврежденной психикой, житейские проблемы подавляли не меньше. Она пренебрегала больничной едой, с опаской мылась, брезгливо смотрела на казенную постель, воображая, что за пациенты спали там до нее. В семь утра санитарки будили подопечных и по очереди отправляли в уборную, потом взвешивали и вели на завтрак.

Анчутка не верила цифрам весов: поначалу те показали ей пятьдесят один килограмм, а затем сорок девять. «Я уменьшилась почти в два раза? Что за небылица! – возмущенно говорила она санитаркам. – Не вздумайте записать это в журнал! Ваши весы поломаны».

В столовой Аню усадили вместе с другими «анорексичками» за отдельный стол, на видное место. Соседки боялись есть, поэтому санитары следили, чтобы они съедали объемные порции каши на молоке со сливочным маслом, хлеб и вареные яйца. Аннушка ничего не имела против пищи, и захотела вновь немного пополнеть, заметив, что кожа перестала быть упругой, волосы сделались сухими и ломкими, а грудь – маленькой.

– Ешь, – заговорщицки округляла глаза Маргарита, – не то в расцвете лет превратишься в старушку. А еще раньше тебе придется постричься. Неужели тебе не жаль роскошные локоны?

– Конечно, мне нужно питаться, – грустно повторяла Анчутка. – Но как? Едва я подношу ложку ко рту, к горлу подкатывает тошнота. Меня рвет, но я изо всех сил зажимаю рот, стараясь скрыть это от санитаров. Пытаюсь глотать, но желудок тотчас сводит от боли! Я терплю изо всех сил, потому что врач сказал: «Ешьте спокойно, Анюта: ваши органы здоровы! Они не могут болеть!» Но я не в состоянии выдержать больше трех ложек…

Аня закрывала лицо руками и плакала.

У соседок-анорексичек больничный рацион вызывал панику. «Садисты! Во что я превращусь из-за вас?» Они скандалили, прятали еду и вызывали рвоту, засовывая в рот пальцы, из-за чего получали тяжелые психотропные лекарства. Анчутка искренне пыталась есть, однако большая часть ее порции всякий раз оказывалась на скатерти. Поначалу санитары ругали ее и вызывали врача. Он объяснил, что организм депрессивной пациентки тошнотой отвергает действительность. Поэтому, поощряя ее усилия, медики стали хвалить Анюту за каждый проглоченный ломтик. Чувствительная к доброте девушка начала успокаиваться, организм уже не так рьяно отвергал пищу.

Глядя на соседок по столу, Аня вспоминала о Друвисе, его восхищении худобой, и содрогалась, сознавая, до чего себя довела. Ведь она принимала его слова за истину, когда он всего лишь глупо шутил. Поэтому раньше после еды, боясь пополнеть, она вызывала у себя рвоту или принимала сильное слабительное. Потом у нее болело сердце. Вместе с исчезновением Друвиса исчез и страх еды, однако из-за душевного горя легкий недуг, сделав зигзаг, перешел в новую форму, когда хорошо поесть, даже при желании, сделалось невозможным. «Вот бы тебя завлечь в эту полупрозрачную компанию, папаша, – представила Анна. – Что бы ты сказал тогда? Нет, тебе бы здесь никто не понравился!»

Кончалась больничная трапеза одинаково: маленький, подвижный человек средних лет, уроженец Ташкента, деловито набивал карманы черным хлебом. Медсестры выбрасывали его запасы, а он кричал о неприкосновенности частной собственности, вставал в боевые стойки и махал руками. Санитары забирали буяна и привязывали к кровати.

После завтрака Анчутка лежала под капельницей, принимая питательные растворы, а днем начиналась общая трудотерапия: мытье коридоров, палат, посуды и туалетов. Тех пациентов, кто отказывался работать, дежурная сестра отмечала в журнале, и бунтовщики получали добавочные лекарства. Скромную и красивую Аннушку медсестры жалели за растерянно-смиренный вид, и приставляли ее только к мытью посуды.

Через несколько дней в лечебницу поступила двадцатилетняя блондинка с анорексией. Сквозь полупрозрачную, подвисавшую, похожую на кисею кожу лица по-старчески проглядывали линии черепа. Почти исчезнувшее тело едва угадывалось в болтавшемся на острых плечах казенном халате. Гордо подняв голову, она заявляла: «Я нереально красивая! Я горжусь моим весом и тем, как выгляжу!» Если кто-то пытался возразить, она язвительно бросала: «Не завидуй, жирная страхолюдина!» Еду исхудавшая барышня выплевывала, а если санитары заставляли ее что-нибудь проглотить, хрупкое создание превращалось в агрессивное чудище, которое им приходилось связывать.

Потом на Аниных глазах умерла двадцатисемилетняя украинка. Она выглядела худой, но не чересчур, до гордой блондинки ей было далеко. Однако дома у нее остановилось сердце. Муж сделал искусственное дыхание и вызвал «Скорую». Врачи выяснили, что его жена изнуряла себя рвотой, долгими тренировками, и у нее два года не было месячных. Девушку привезли в психиатрию. Она слабо улыбнулась Аннушке и сказала: «Я очень устала. Хочу поспать…» – Легла на соседнюю койку и умерла. Лишь слабый хрип донесся из ее горла, словно она пыталась прокашляться. Анчутка очумело смотрела, как быстро коченеет тело вновь прибывшей, как меняется цвет ее лица, становясь безжизненно-желтым. Яркая молодка, словно заколдованная, оборачивалась бессмысленной куклой.

Страшное превращение захватило Анну, и она за руку притащила в палату Чижика:

– Посмотри, хроник суицида, на свое будущее. Это – как ворожба злой ведьмы. Каждая минута отбирает цвет и подвижность кожи. Всё, что делало тебя человеком. А ведь это часть нашего бытия! Так кончается жизнь.

Склонив голову набок, Чижик оценивающе глядела на труп.

– А что, – заметила она, – очень даже красиво. Обворожительный последний аккорд! Такой не придумаешь, не сыграешь. Почему бы и нет! Были бы зрители.

Внезапно она побелела и осела на пол.

– Боже, я вспомнила! Театр! Да, он был моей жизнью! До поликлиники, до смертей и ремиссий. Ну почему, почему меня выгнали?!

Марго шалым взглядом долго наблюдала за троицей и разрыдалась, бросившись лицом на подушку.

Вошли дюжие санитары. Поймав прояснившийся взор Чижика, они подняли ее на ноги и отвели к лечащему врачу. Затем завернули окоченевшую украинку с головой в простыню и унесли, как ненужную утварь. После вскрытия дежурная медсестра рассказала девушкам: «Организм нашей покоенки истощен, органы износились, и спасти ее было нельзя». В ту минуту перед Аниными глазами вновь скользнул образ «латышского папы», и вызвал столь сильное отвращение, словно Друвис был виноват в бедах всех пациенток. «Из-за таких, как ты, извращенцев, умирают невинные люди!» – прошипела она. С того дня Анчутка ни разу не пожалела о разлуке, и перестала думать о смерти.

– За что вы меня здесь заперли? – посетовала Аня на врачебном осмотре. – Иногда здесь бывает интересно, и всё-таки я хочу домой! Я не теряла память, не бегала ни за кем с топором! Я не слышу неведомых голосов! У меня нет ничего общего с вашими пациентами! Настроение можно поправить и на свободе!

Доктор лет пятидесяти пяти, рыжебородый иудей Иосиф Самуилович, сдержанно ответил:

– Кроме опасности для окружающих бывает опасность для самого себя. Лучше, Анна Кирилловна, немного полежать здесь, чем навсегда лечь на кладбище. Поверьте, вы еще будете счастливы, и пригодитесь этому миру.

Через месяц медики вновь собрались на совет, и отпустили Анчутку восвояси.

Встречать ее никто не пришел.

Бездна, ведущая вверх

Как выжила в заточении, Анчутка помнила смутно.

– Давай поживем вместе, – предложила она Марго. – Чтобы не было одиноко. Я привыкла к тебе.

Та отказалась:

– Сейчас я хочу жить одна, не обижайся. Но ты зови, если что.

Она покинула лечебницу за несколько дней до Анюты. Больничного возлюбленного Марго не забыла, но музыкант все еще находился на излечении. Маргарита терпеливо ждала его выписки.

По возвращению домой Ане снились кошмары: крики и стоны больных, их исступленный бред. Она просыпалась в холодном поту, звонила Марго, но подруга не отвечала, она крепко спала, приняв успокоительную таблетку. Ане казалось, что теперь она действительно умерла, оставшись в чужой квартире без чувств и желаний, совсем одна.

В «Галактике» никто не догадался, в какой больнице лечилась Анчутка. На вопросы сотрудников о диагнозе она отвечала, подражая Лере Капустиной: «Это – слишком личное!» Коллеги дружно решили, что проблема в неудачном аборте, и со свойственной многим людям бестактностью осведомлялись, сможет ли теперь Аня иметь детей. «Да, смогу, все в порядке», – отвечала она, и интерес к происшествию быстро угас. Лишь Валерия, пристально глядя в глаза коллеги, обо всем догадалась и жалостливо кивнула: «Ничего, сестренка…У меня тоже было любовное горе…. Я постеснялась тебе рассказать.»

Аня чинно представила ей Маргариту, и Лера тепло обняла нового менеджера. С аккуратным макияжем, в голубом костюме строгого покроя, Марго выглядела интеллигентно и значительно. Никто, кроме Леры, не узнал, где Анчутка с ней познакомилась.

Коллеги оценили деловые качества Марго, но приветливой ее не считали. На работе она не откровенничала, и свои принципы отстаивала жестко. Ее побаивался даже хозяин клуба, дорого одетый повеса из Ростова-на-Дону. Он называл ее по имени-отчеству и глядел благоговейно, с нежностью. Их громкий роман, прелюдия к беспокойному, но счастливому браку, был впереди, а пока душевные отношения связывали Марго лишь с Анной. Обе называли друг друга «Анечка» и «Маргоша».

Разрыв с подругой

Марго обитала в престижном пригороде, в трехэтажном кирпичном здании с бассейном, бильярдной и пятью ванными комнатами. Такие хоромы Анчутка впервые увидела изнутри, и не могла поверить, что новая подруга живет здесь одна.

– Неужто тебе не страшно, и в огромном доме за высокой оградой не мерещится разная нечисть?

– Чего бояться? – удивилась та. – Души родителей, – если они приходят, конечно, – любят и охраняют меня. Мир и покой им! А грабители… Что им тут делать, если нет наличности и бриллиантов? Отделку срывать со стен, или снимать унитазы? – Марго рассмеялась. – Оставайся на пару ночек, Анечка, и ты убедишься, как здесь спокойно и тихо. Безопаснее, чем в городской квартире.

До ухода в лечебницу, и до египетского замужества, Маргарита встречалась с неуравновешенным, озлобленным чудаком. Ее избранник не был красавцем. Невысокий и худощавый, с маленькими, близко посаженными глазами и бледной угреватой кожей, он имел коварный и жесткий характер. Он завидовал достатку Марго и ничего не дарил ей. Даже на день рождения. «Нет денег, – заявил он. – Я – всего лишь санитар в травматологии, и моя мать не работает». Его мать жила без мужа и ревниво ухаживала за взрослым сыном. Вкусно готовила, сама постригала и мыла его в ванной, покупала презервативы для встреч с женщинами. Квартира была оформлена на нее, и жениться сыну она запретила, погрозив лишить наследства.

– Может, это был лишь удобный обман, – вздохнула Марго. – Ведь о семье он не помышлял, ответственности избегал. В тридцать три года играл в компьютерные игры, взламывал чужие страницы в соцсетях, пил пиво и встречался со мной только ради интима.

Я обижалась, но прощала. Он один, не считая Мизо, умел доставить мне удовольствие. О, что мы только ни вытворяли! В подъездах, в парках, на кладбище. Гляди: у меня полшкафа развратных платьев! Я носила их под длинным плащом, а перед ним раздевалась…

Однако неказистый санитар ждал идеальную женщину, и не увидел ее в Маргарите. А она любила его. Плакала от циничных слов, если ссорились, не спала ночами, а когда он вновь обращал на нее внимание, сияла от счастья. Платила за него в кафе, называла солнышком, не желала знать о его изменах. А он намеренно рассказывал про обольстительных медсестер, с которыми дежурил в больнице, о девушках, с которыми встречался на выходных, и приукрашивал байки красочными подробностями. Приставал к ее подружкам на предмет секса втроем, и те от нее отвернулись. Если не находилось причин для ссоры, обвинял Марго в том, что она плохо выглядит, требовал увеличить без того пышную грудь или перекроить широковатый нос. У Маргариты кончалось терпение. Она взрывалась и рвала отношения, но бессердечный санитар не позволял ей уйти, ему нравилось ее мучить. А она обманывала себя, слепо веря в его любовь и мечтая выйти за него замуж.

Анчутка с изумлением слушала жалобы Маргариты, утирала ей слезы, и не могла взять в толк, почему, живя как принцесса, подруга позволяла сумасбродному типу над собой издеваться. Как она могла любить такое ничтожество?

– Он же бешеный, твой санитар! – воскликнула она. – А ты потакала ему! Теперь я понимаю, отчего ты ушла к египтянину, а потом попала в наш санаторий, и там умудрилась влюбиться снова!

– Безумцы привлекательны, – потупилась Марго. – Их внутренний мир зыбок и непредсказуем! Это вызывает сильные ощущения.

– Я считала тебя гордой, умной, самодостаточной леди. А ты! У тебя низкая самооценка? Не похоже! Значит, не хватает адреналина? Но зачем тогда рыдать и жаловаться, что тебя обижали? Мне кажется, это – игра.

Маргарита резко поднялась с дивана и прошипела:

– Иди-ка ты, Анечка, домой!

– Ну, правда, – возбужденно продолжала Анна, – на свете есть мужчины тебе под стать, порядочные и с имуществом! Теперь, когда ты свободна, я умоляю: не соглашайся больше на глупости!

Внезапно хозяйка терема швырнула об пол чайную чашку.

– И остаться одной?! Ты сама очень удачлива? Принцев много вокруг! Но жениться никто не спешит! Все стремятся воспользоваться.

Губы Аннушки задрожали:

– Зачем ты сравниваешь себя, выросшую в любви и достатке, с бесприданницей-замухрыжкой, которую не ждали на свет? У которой единственный козырь – симпатичная внешность. Кому из видных женихов я нужна? А вот ты – ты нужна!

– Что, и ты обзавидовалась? – голос Марго сделался ледяным. – Как все! А я-то, глупая, думала, что ты душевно дружишь со мной! Всё, дуй отсюда. Я вызываю тебе такси! С этой минуты мы – просто коллеги! И не звони мне больше!

– Значит, использовала меня, и гонишь? – не поверила Аня. – После всего, что мы пережили вместе?

– Использовала? Да нужна мне твоя «Галактика»! Тьфу! – фыркнула Маргарита. – Я могу всю жизнь не работать! Это врачи говорят: мол, мне нужна социализация! Так что, если будешь мешать, я тебя уничтожу!

Ее змеиные глазки кинжально блеснули.

«Разве есть веская причина, чтобы разрушить верную дружбу? – спрашивала себя Аня, всхлипывая. – Может быть, я нечаянно наступила на больную мозоль, а Марго не нашла в себе сил поведать об этом? Всем людям нужно понимание. Но как его достичь, если не разговаривать?» Анчутка была уверена: их единство ничто не разрушит. Но молчание продолжалось, и она остро переживала потерю подруги.

– Да не было у вас никакой верной дружбы! – сочувственно шепнула Лера. – Просто Марго оказалась рядом в тяжких для тебя обстоятельствах, она помогла тебе. В чем-то заменила тебе сестру. И ты привязалась к ней. Но эта дамочка давно соскользнула за грань адекватности, поверь мне. Не пытайся понять ее, не анализируй, это бесполезно и не нужно тебе. С такими людьми нормальные отношения невозможны, как бы нам того ни хотелось.

По утрам трещала голова, не успевшая отдохнуть. Аня готовила кофе без сахара и запивала им обезболивающее, забывая поесть. Каждый раз опаздывала на работу и забывала выключить свет. Одевалась в лифте, красилась на ходу, мокрые волосы сушила ледяным ветром. Она уныло плелась через парк, опустив глаза: не желала видеть тускло-серое небо, которое при Друвисе дивно пело, а теперь стало угрюмой бездной, ведущей вверх. Так продолжалось, пока Аннушка не заболела воспалением легких.

Болотный колдун

Анчутка проболела всю осень. Никакие ухищрения врачей не смогли её поставить на ноги. Было больно говорить и дышать, будто в груди ворочался рассерженный ёж. Изводило бессилие: Аня еле ходила, уставая через пару шагов. Марго не проявила сочувствия к бывшей подруге. Она бойко замещала ее на работе, с головой погрузившись в новую блестящую жизнь, вдохновлённая флиртом с хозяином клуба, и Аня старалась забыть о ней.

Величавая северная столица манила и завлекала приезжих. Они не замечали, как город, словно болотный колдун, окутывает их сумерками, нездоровой влажностью, стылыми настроениями. «Счастливцы, вы еще не ведаете меланхоличного духа сырой и холодной обители», – улыбалась Аннушка. Вечерами алые, обманчиво-приветливые лучи заката падали на шелковую, еще не скованную льдом Неву. Укрывшись от студеного ветра в уютном такси, Анчутка тяжело кашляла. Румянец неба заливал роскошные дворцы, но не пленял ее, а казался чахоточным. За окном мелькали изысканные фронтоны, длинные гранитные набережные, стены домов, облупленные непогодой. Воспаленному сознанию эти картины виделись графичными и, несмотря на людскую суету, мертвыми. Душа скулила, как раненая собака, и тянула унылые песни. Перебирая книги, Аня прочла строки Некрасова: «Злость берет, сокрушает хандра, так и просятся слёзы из глаз…»

Поэт минувших дней также страдал в Петербурге от безысходной тоски, и шептал придуманной им загадочной сущности: «Давай улетим!»

«А что, давай! – впервые за много дней улыбнулась Анчутка. – Я оформлю в банке кредит для дальнего путешествия».

Расистка и её сослуживцы

Перед полетом в Египет бледная и худая, с тяжелым кашлем, Анна, едва переставляя ноги, зашла в «Галактику», как в единственное место, где ее кто-то ждал. Ей захотелось проститься со знакомыми. Она улетала на три недели, но казалось, что на всю жизнь.

Коллеги ужинали на площадке под крышей клуба. Они встретили Аннушку веселыми репликами:

– Как же ты все-таки похудела, молодец!

– Ты теперь – супермодель!

– Красота – страшная сила!

– Зачем вы мне это говорите? – опешила Аня. – Вы же знаете, что это из-за болезни.

– Ну и что? Тебе очень идет! – выпалил гитарист Николай. – Твоя лебединая шея стала еще длиннее, глаз не отвести!

– Мы тебя утешаем, – подмигнула Лера, надкусывая яблоко. – Иди кушать с нами.

Оглядев жареные котлеты и картошку-фри, Анчутка вновь ощутила тошноту и отвернулась.

На вечерний концерт собирался народ. Внизу, в зале компания студентов делала фотоснимки. Две молодые продавщицы из близлежащего продуктового магазина фальшиво кричали в караоке, собрав десяток желающих повеселиться. Вскоре девицы шумно поссорились из-за вальяжного мужчины арабской внешности, не обращая внимания на его жену. Одна, в ярко-оранжевом платье, с красивым румяным лицом, длинными ногами и отвисшим животом, яростно взывала к совести второй, невзрачной и курносой.