Но я зерно иной земли. Туда приблудшуюармаду не изумит, что в гавани сверкает,встречая, алая толпа из королей, из королев, что,в волнах мантий подлетая, пажи, себя самихсобой смутив, упёрли око в хвостик горностая.Земля заставлена дворцами, и каждый паркомзаключён, где всякий принят королямии королевами с двором. И всякий после, охмелён,отпущен в дол, где ветры носят взятый взор,где греет плечи рыхлый ствол – пока плывущая рукаперстов не пустит по кудрям, по векам тонким, по векам.И ты увидел: всё не зря, ни в чём не зрев обмана.Туда заблудшая армада легла в коралловом лесу…Того и я не обману, кого нетрудно разуверить.

4. III.1980. Нов. Гавань

«Пусть бегущие добегут…»

Пусть бегущие добегути летящиене сорвутся,путешествующиеплававшихразыщути живые живоедопьют.Ну а мёртвые пусть не пеняютна недужное нашежитьёи с лопастых цветовпусть снимают губами росуу прозрачного дома,где они непробудноживут

XI.1976. Пб.

Сказ

В пушистых павловских куртинахживёт прохладная лягушка,на лире лап достойно каменеети, не мигая оком золотистым,сливает дождь по лаковой спине;найдя глухие заводи Славянки,там побивает тьмами комаров.Впивая запах сохлой тины,в широких ранах колоннадполдневным сном томится недвижимо.И ночью всякой, в час один и тот же,прошлёпав по аллеям и мостам,следит, как проплывает в кронах дымных —из Новой Сильвии на Красную долину —хламидой окрылённый Мусагет.Когда же зацветёт вода и помутнеет,когда повеет медным сном листва,последний раз прыжком последнимпод солнцем оседлает камень лысыйи лопнет изумрудным пузырём.

VII.1973. Пб.

Боги

Все боги живы ныне в нагорных странах иливо тьме нечеловеческих пустот.Снимая жатвы спелых душ,они не властны умереть. Над безднамиколышутся печальные их лики,пугая стаи робких облакови ясность вод великих.Века откатят, и в пространный чассмолой кадилен, гарью теокалли,цветами, кровью, плошками и воскомони бесстрастно запираютушей бездонные воронкии после спят, и снятся после,плывя туманами по мракам,к земле своей лицом.

IX.1976. Пб.

«О голубь мой, товарищ сизый…»

О голубь мой, товарищ сизый,нахохленный, конец крадущийся принятьготовый тут – под сенью водосточно —архангельской трубы из серебра.Как дым, избитый непогодой, ты такустал и прячешь в перья клюв. Морщины обступивдалёкой лужи, другие воду пьюти грязь, толкуя о любви и корках.Проходит дождь. Я слышу: покатилсяуж по ступеням. Как же, друг,тебя потом перешагнуть? Но вотстаруха с бормотанием уносит,что было птицею. Нахохлилось,что было мной, в своем углу теперь.

23. VIII.1977. Пб.

Мумия

Сегодня в зимнем доме Государейот серости и тяжести небесраздетая мумия вздрогнула зябкои изменила выражение оскалана горькое. Владельцы тел при этом,шатнувшись, вышли вон из зала.Сквозь две копилочные щелиона смотрела бывшими глазами,едва от хруста, слава Богу,удерживая кожаное сердце:Нева тяжёлая у стен ещё недавноползёт, глотая мокрый снег…Хранились вина в пирамиде —иссохшие, хранились воры,подкошенные шорохом песков;на волнах бледной темнотывставали сотни лет поминыв разлив её души… Не так теперь.И взор её, густее смол, отливназад, оставил нас опятьна нас и маету, бродящую, озлобясь,сегодня в зимнем доме Государей.

22. X.1977. Пб.

«Мне не бывает скучно никогда…»

Мне не бывает скучно никогда,как в юности – порой огромной,но так же страшно иногда и больно.Как жили славно: было ей не доменя, когда разматывались далии близь цвела у рук. Я помню.Не от того, что сумрак одинок,мы умереть старались в марте.Теперь тенями густо населён,и время льётся плотной тканью,разматывая взор часами,и скуки страстной нет, чтоб воскрылить,и рук моих теперь не выпускаетпора моя. А мне не до неё.

15. IV.1978. Пб.

Круг разлучения

1. Город

Не принимает меня в окна,не глотает зёвами арок и некружит каменным штопором лестницпо карманам подъездов – молчитгород, в котором пунцовые свечисквозь вино разгорались, как кровь, и часыпроводили ущельями музыкик озарённым подземным озёрам.Бездомная моя улыбкавчера осиротела здесь. Бьёт десять. Десятьраз короны вздрогнули в гробах,и ангел, полетав чуть-чуть,вновь накололся на иглугранёную.От Иоанновских воротпо берегу брести и видеть: башни пророслилазурными и белыми цветами,и слушать плеск темнеющей Невы,и – отлететь с моста к тебеза лапками плаксивых чаек.

18. VIII.1977. Пб.

2. Этот день

И этот день быть без тебя,проволочась в назначенных теснинах,как червь слепой. И этот деньнеспешно пить густую боль,креплёный мёд разлук. И этот деньхранит тебя, как камень – звук, и дерево —слезу в незримой глуби. И этот деньострей протекшего, когда стираю пыльс запомнивших вещей. И этот деньживёт твоё лицо, как пламенная памятьо сущих пустяках… И этот день —о далях взора, павловской тропе,о хрупкости, виновности, зиме. И этот деньбудь проклят! Так тебя люблю, как душупрошлую и нежный прах земли. И этот день,сгорев, тебя мне не отдаст, меня —тебе и бросит в ночь, как в ров.

17. IX.1977. Пб.

3. Чтение (Денис Давыдов)

С утра кружился редкий снег,и старых тополей высокие шпалеры,теряя золото, чуть колыхались,как от великого дыханья,а полы светлого плащав разлёте реяли, и мёрзли пальцы.Я после сел за чай с Анакреономпод доломаном и не скучал,собратствуя в речах зачарныхусатых молодечеству и скорбибезусых дафнисов гвардейских,одетых в элегическую холь.Остыла чашка. Я им задарен:хоть не было тебя в твоём углуза чаем, но и меня не очень было,когда он так скакал в угарный райдопитых вин, усопшего гусарства,где «кивер зверски набекрень» и«ментик с вихрями играет».

6. X.1977. Пб.

4. Элегия с белкой

Я в парк вошёл, и всё сошло. Я стал заряженв тёмный стволаллеи, целившей в забвенье и незабвенность. Траур хвоии пятна смертной позолоты, да небо стёртое и дождькренящий. Легковерен – разлётом павловского края,надумавшего нынче осень лишь для меня. Земля лив глазах? Разгладив щёки мха, хладящие, я вздрагиваю отнадлома пальцев бронзовых, от каменной слезы набрякшейи мраморного взгляда в спину. Храм обретенью.Мавзолейсообщникам классической утери. Кентавры,бьющие копытцем,одни строптивы тут. В верхах повизгивает белка,не отрывая глаз от глаз, запнувшихся на ласке. В кармане —мир наград! – конфета… Кружась, спускается, но медлитскакать в траве. Привстав, берёт в протянутые лапки(как дама – шляпу в лотерее) и – отпружинивает в ели.Высокий вал из блага. По воле беличьей. По замыслуГонзаго,кто молвил исподволь – разубранной натурой.

8. X.1977. Павловск

Как странно, тёплый дан декабрьтому, кто одинок. Как дерзко солнцесегодня хлещет в лоб его – того,кто одинок. Как взросло губы отдаюттому – не те. Как зло вино и полы звукибессонных лабиринтов, где зеркалатому – из тупиков. И как равноиз дня порожнего вываливаться в день —из гроба в гроб – тому, кто, знай,ступает ломким льдом,когда ладони выпростает в заметь —два лотоса – тому, кто одинок.

18. XII.1977. Пб.

6. Простая песня

И повелел: Закрыть мой замок насмерть!И гнёзда ласточек сколоть, и мост треклятыйподнять, и отпустить в луга моих коней,и все часы унять, и сшить мне сороктаких же платьев, и погреба и подземельяскорей раскрыть, чтоб мгла, вино и стыньколодец замка до краёв налили,чтоб струи голосов и времени его не пере —хлестнули – нет! – и чтоб очей никто от прахане отнимал, и чтоб никто на ухо никомуне помянул тебя! тебя! тебя! И в ночь иль день,когда воронка звёзд иль сини из плоти вытянет,с семи сторон поджечь мой бренный замок,чтобы погрёб неверными стенами.

3. IV.1978. Пб.

7. ВЕЩИРазбирать наши вещи, словно шаритьв осколках, кровью срезы пятная; словнонежить ребёнка, лицом прижимаясь. Разбиратьнаши вещи, как кататься по полю, цветыподминая, как снимать страшный бинтс незатянутой раны. Это – полки романов,обломившийся мостик в доживающем парке,это – в палые листья врыться, теряясь.Залетая в бестенье, колыхнуть наши звёзды.Целовать наши вещи. Затекают колени.

9. VI.1978. Пб.

Чужбинное кладбище

В вечерний свет ноябрьского утрапо льдам скольжу неловко и кошуна остеклённую неотмершую зелень,пот окон и растерянные ноги вкосьснующих.За поржавелою решёткойразбухшие могилы. Что старше – коченеютвдоль бурых стен. Всю ночьвчера валило. Сегодня тает. Что делаем,скажи, мы в этом мире ватном.

28. XI.1978

В день вешний под разливом облаковсорвёмся с белками скользитьпромеж могильных плит! Пускайпогост не тот, куда, стеня, изгойпридёт стрелять в широкий лобна холм, под коим мать лежит; не тот,чтоб атлантиды облаков следить всерьёзиль в неурочный час застатьздесь что-то, кроме мокрых бегунов(за каждым – смерть трусцой), но местанет живей. И поделом, мой вешний Бог,саднит чужбина.

9. III.1979

III

И в снежных сумраках шурша,приветные я оплетал опять могилыследами. Русская судьба,без спроса, без толку, безмолвьем подарила.Незатвержённые слова навырезала мне чужбина,чтоб, в снежных сумраках шурша,прозванья скошенных за веки плылиот ломких глыб: его жена, их сын. Их снегзабил, вчитавшись до меня, до вас,но вам они едва нужны ли.Вас нет. И лучше: не одна душа,свечой дрожа, тропу мне переплылапо сумракам, снегами не шурша.

22. II.1980. Нов. Гавань

Павловский парк

Тесна мне комната моя – о как! —и заключающий дворец, чьи пропады дурят.Мне Город тесен, что похож на вечность —там она! – и чей отлив заботит так,как покидающая кровь. И что теснейуединения, что страстной слабости к тебе ли, к вам?Размины горло перевьют, и возлетаем —вислый флаг. Теснее музыки и книглишь сны, что ловят нас. А дальше НО,и это парк. Лишь НО просторно нам.О повидавшие конец, он ваш – но не его.Он место, где случался Бог. Следы очейи стоп Его там проницают грудь и лоб.Там времена проводят всё сквозь воды илисты – всё, что не нужно никому: зачем оно холмам,к которым юности сбрелись – пространные о как!

4. XI.1979. Нов. Гавань

Старушка

…Аль выцвела? – всё не моглая рамочку отдать и прятала,да нет её… Цветков пужалась,и только в глазоньки котаглядела, будь темень денная,полуночная будь. Да Господи,уж год, как милого мне мальчикв кусточках тех зарыл. А всёне плакала, и вот… Эх, милый,сегодня солнышко чуть свет на пальцылегло, да их уж не согнуть,и слёзы Бог послал, как девочкойлила: всё радуги и дальний будтозвон. Уж, верно, ждут родные ипора приходит. Так-то, милый.Поди, поди. Теперь чего уж…

21. VIII.1979. Озеро Мичиган

Зимний пейзаж Лейтенса в Эрмитаже

По стали льда неверными шагамиплюмажи тополей в луче гранёномсюда грядут – до венистого дуба;и вдруг – возлюбленное чудо! – в обратнуюсо спинами, несомыми коньками,кустами, крестиками птиц, небесморщинами – до дыма крыш и белых башен,где сразу ясно нам: то удалялись тополяот дуба, вдаль, по льду – и льдами жевернулись, а мы глазели в тяжкиешелка, которыми окинуто полнеба,которое кривит стеклистая вода,которая нас за нос и водилапо стали льда неверными шагами.

10. I.1980. Нов. Гавань

Американскому рецензенту Марины Цветаевой

Литературоеденье – грех супротивприроды. Не гундось же, гаер старый, ктос кем спал. Твоя заслуга – грыжатолько на весах, непристойнейший реваншза нарыв бесплодия. В прибыльной заботеобузданья чуда он тебя наставит,серенький компьютер. Вспомнил:в стареньком журнале – попугайНаполеона! Старый-старый, голый —голый. Он кормился с треуголки,ты – с елабужского гроба.

7. V.1980. Нов. Гавань

Поэт за окном

Алексису Ранниту

Это в мягкую шерсть завернувшись,птиц галдящих в полёт поднимая,на лесбосские лирные волнытак выходит Алкей седогрудый,вея миррой от плеч, сокрушённыххмелем битв и похмелием пирным.И взор его моря шире.Это в синие призраки сосен,пролетающих в небо и в воды,так кувшин зашвырнул опустелыйнелюдимый Ли Бо – лишь великую спину завидел,будто остров, вслепую скользящийна луны золотую дыру.Дали зеркальные в тысячи цинов.На вокзальных камнях Царскосельскогоэто сжал под бобровой шубой,так преставясь нечаянно, АнненскийИннокентий – осколки и тени,что слагали, что вдруг разорвалиархаически властное сердце.Урна слушает шум кипариса.Это ловит снег устами —вкус судьбы в кристальных сагах —так кружащий Йёста Берлинг,слава северных поэтов, обожающий заветыдля пленительной измены всем теням ивсякой вере: верность в сём гипербореев.Пряди русые за ветром.За окном среди дня так ведёт, не заботясь,четверых за плечами высокими,под аркадой сплочённых столетий,крылобровый Алексис Раннит,раздвигая немолчным безгранием Балтикипуть, мощённый ему янтарями.И окно процветает молчаньем.

5. VI.1980. Нов. Гавань

Утра

В галерее тополиной – утра, что отбыли ветром.Звонкий луч просвечивает веки. Те ли —склонов уральских, с иконной ладонью, что ткани —сеть золотую далей – вдруг потянула рассвета? Те ли,выспанные ангельски над озёрной сталью белорусской?Те ль – с не солнцем петербургским, в молоке и вперламутре, где завис в нас – через души —прожитой не сон, не город, упираясь в теми хлябейфонарей кометными столбами?Крепость – чайка – нежность – пропасть —лодка Господа без вёсел.То ль – растрелльевых ступеней, у дверей слепой каморки,где каштановые взоры над подпухшими устами —теми, которые, помню, не последними выплывут в смерти?И когда я не проснулся – то ли утро, то лиутро?Те ли – в пыли оренбургской,что катается под кожей, или – с елями и паром, а под векомс парусами, на больном снегу германском?Утра(мы цветов – слабее), ущерблявшие на годыиз беспомощных объятий барабаном разлучений. Утромдваждыворочался (а туманы гнули спину) к сизовекой,к лучеокой – окликавшей мне лишь внятно… Да ито моё – без ночи, беломайское, сплошное,в кровь изранившее ногипод растраченной, набатной, разбескрайнейголовою. В нём возмездья – как наградыи как долгий нож – дороги.И тогда —московское не утро и не свет. Неверноетакое. И тогда —отвесившее небом молодость и родину мою.

12. VIII.1980. Нов. Гавань

Элегия каждого дня

Так провожу в завалы ваших улицгирлянды слюбленных домов с усталымидворцами, суровой нитью смётанных, как души,отлившие из них. Нагие толпы верных статуй —от сахара надколотых колонн, с позеленелых кровель, изпогостов праздных, ниш и парадизов вдовствующих парковтак провожу.И волоку шелка мышиные дождей, дождей,ночей сквозных воздутые полотна и аллегорьямирасписанную завесь, чья тяжесть – мир,который про меня.Мятежной карой наводненьятак крою катящую нежить на мостовых, по сизымтротуарам —ряды менял и юрких фарисеев. Крылом волны я грудьпоутрусвежу – пустую – так.Так ветер, снова рвущий вспятьиз озверевшего залива, устами скользкими прошедшийсвирели тех мостов, меня опять проносит мимо,мимо – с обратными глазами мимо всех,кого не дарит звоном и лучамии чьих ладоней плоских не язвитмой северный цветок воспоминанья.[1]

1. VIII.1980. Нью-Хейвен

Капитанская могила

Джон Брэдли – мёртвый капитан, плавучая душа.И туя сзади ни при чём, когда такая тишьрастит на паруснике пыль.Нетрудно пряди на ветру, который ходит там,признать на лбу и по плечам. И кто ещё таков?Кому досталось бы душой шершавой править облакас восхода на закат!Джон Брэдли, ярый капитан: над именем фрегат.Он отжил восемьдесят зим и к ним одну весну —до дня прощанья кораблей, и в этот день отплыл,оставив хлябей плоть иным, совсемтеперь один. Был ветер в спину. Но волна! —она проходит сквозь. И вниз она.А парус – самДжон Брэдли, млечный капитан. Когда такая тишь,матросы знают наперёд, не обернув чела,как править им на том ветру высокие труды.И в прядях их так густо звёзд —на лбу и по плечам,в очах же – дымные поля, что снились в детстве нам.И первый начал так:Джон Брэдли, юный капитан… А ветер подхватил.И каждый гулко вторил там, не отворив уста.

10. IX.1980. Нов. Гавань

Письмо из последнего детства

В. Ш.

Ты прислал мне кусты фонтановпетергофских, эфирную поступь древнихотроков (ах, лодыжки гермесов крылаты!)и глаза полуночного волка (с острымзолотом смешанный пепел), наведённыенагло и кротко из крахмальных сугробовпостели, что, как остров, тиха и громадна;те сухие монашески губы, подлетавшиесном нежданным, и предутренний – с маслом иперцем – ты прислал мне наш главный хлеб;и мальчишечьи грабли пальцев, столь неспешныхв былых волосах, и такие иные объятья, что иныне спасли бы меня; и плечо, над которымвеками я бы ждал неугодной зари.

17. X.1980. Нов. Гавань

К «Сказке королей» Чюрлёниса

За каменными змеями ветвей,меж коими висят опухшим роем звёзды,в зубцах и снах и птицах иглокрылыхплывёт возвышенно наш отчий замок,где в ночь иную с нами начудят,по простыням, коврам, исхоженным ступенямтопча протянутую кровь,чья явная и стылая лазурьдля детских глаз нещадной черни ала.Край сосен и полей в литовских тополях,откуда крылий выпорхнул багрянец,страну живую – солнце поздних думсегодня мы подняли на ладонях,лобзая взором лес и дрёму тёплых крыш.Огни дрожат в надвинутых венцах,и длань, как корень, на мече весомом.В прозрачный час молитвы о землемы подорожникам её поклон положим.Ведь звёздный ход так мерен и подводени города восходят по ветвям —соборы, мельницы и кладбища на скатах —как плоть надежд во мгле обожествлённой,где нива светит в лица королям.

III.1981. Нов. Гавань

Португальские стихотворения

1. Лиссабон

Я города, где всё как будто ввысьи вниз, за угол, в бок, в тупик,в разброд, по струнке, в бред и вкривь —переплетясь, перекрестясь, переливаясь сходув Тежу; где девицам не снилось, каккраснеть, а женщины пожившие черны ибогострастны; мужчины носят юныетела, а юношей смуглят в глазах обеты;где пахнет рыбьим скользким сереброми осьминоги в ящиках лоснятся,где шлюпку валкую зовут «Гроза морей»,где бранный гул и мёд гитарных луни слава рваная в гортанных слёзах фадо;волнистых улочек Альфамыгде райски заплетён безвыходный клубок,где студит солнце в жёстких ласках бриз —я города за веками не строилво снах благих.

25. X.1981. Нов. Гавань

2. Башня Белен

Белен. На память – целованьев настенной башенке. Ветра,натруженные гоном,ложатся вздохами у ног,и – покатили, не прощаясь,в слепые дали паруса.Белен. Глаза шагнувшей башниполынным бегом мутной Тежустремимы в хриплый океан.Шелками дышит ли надежда,кирасы солнцами глядят,но то, что всякий сгинет где-то,не нас печалит. Удалясь,они несмело обернулисьчерез плечо – короче так —к понятливым ли шатким пальмамиль к ней, из путаного мирастремимой странно недвижимо,как будто каменной коронеили Мадонне на краю.

VIII.1981. Лиссабон

3. Дворец в Мафре

Способен ли Жуан был Пятый,нам затруднительно судить:его способности зарытыи в мрамор голый облачены.Но раз заметил он монаху,упёршись взором в обшлага,что если-де наследник будет,то встанет, мол, и монастырь…И чудо – принц визжит в подушках!Молитва, знать, была внята.В Эскуриал свой португальскийкороль вселяет братьевфранцисканских.Стул из рогов оленьих.Библиотеки бездна.И спален малых детскихневыспанные сны.Искрятся линочные вина бегства – не скажет ниопрятный Мануэль уже, ни мону —ментальная Амалия: им снится опенённаяволна у Сан-Винцента-за-Стенами.Нахохлилась растерянная мебельпромозглых анфилад. Портреты ранены ножом ифакелом изрыты. Сегодня смуглого солдатавенчают с девушкой курносойв соборе. Розовая крысапросеменила под ворота.

19. IX.1981. Нов. Гавань

4. Замок Пэна

Мы шли, в листве кружа, на горусредь гор, поднявших дрёмный сад,где небо сущее в прудахстекало в лес непросвещённый,уже в дооблачные горывсходящий поступью стволов.И замок вышел в сказке башен,где сквозь зубцы, как между пальцев,текли ручные облака. Так было намв простёртой сини, что подставлялимы глаза, чтоб облака опять лизнулии даль, заглоченная далью,за далью дней нам всё цвела —сквозь рябь сникающей листвы —закатом мавританского разлива.

VIII.1981. Синтра

Испанские стихотворения

1. Кордова

В блаженных патио водаодна не спала, когда сиестазлая уложила коров суровых инаивных по шеи в бархатГвадалквивира. Дав пазухе пустого храма,под призмою багряной робы(юницами эпических родов, как встарь,ревнительно расшитой),корчиласьНаша Сеньора Скорбящая,лия барочные кристаллы миморта, как у розовой рыбы,заснувшейв редкой сети кордовских кружев.

X.1981. Нов. Гавань

2. Саламанка

«Но компрендо». Тихоходная матрона,в мелком золоте, отплыла. – Мучасграсиас, сеньора! – В полночь грешенневниманьем Божий городСаламанка.Утром семь дотошных струн —из оливкового взора разбитногогитанёнка: пять вовсю печальных, двесовсем срамных, – на видуу Старого собора,где по нишам не дотлеласера Страшного суда.

3. Гваделупа

Дно разверстое небестам обрызгано огнями,где Мадонна с тёмным ликомсмотрит раненно в глаза.Там янтарны апельсинынад фонтаном монастырским,где кричали, чтоб Родригобратьям страхи рассказал,где гитара с юным хоромзавела ночные канты,и под кровлею дозвёзднойнаповал нас ублажиласласть ликёра травяного,чтоб поутру, в галерее,где увядшие полотнавнятно славят Черноликой —из земли, во снах и сечах —чудеса и претворенья,нам подал в дорогу инокбосоногую улыбку.

VIII.1981. Мадрид

4. Эскуриал

Эскуриал, как из души, опять ворота растворяет,хоть день за нами не плывёт и клики птичьи не иссякли.По небу горные леса слились пологими валами,и дальним будто тянет морем, пока не грохнулизатворы, пока не встала в рост стеназа всякой стылою стеною, пока пустоты непроглотят себе враждебные шаги.Эскуриал,как судный путь, начнётся чудищем собора.Крутые рёбра – скал иль стен? – взлетели вдругиз преисподней. А там, в потухшей вышине,клубятся с плеском одеянья в цветном, горячечномкипенье: зелёный, алый, глупо-голубой и розовыйи райски васильковый.Теперь, скользя по лестницепокатой (как тянет прорубь эта!) – туда, где факелысгустили черноту, где полых три лежатна львиных лапах гроба – средь непустых гробов,гробов, гробов. «Иссякли дни. И вот ничто,ничто, ничто не в помощь…» Ещё: «Как тот блажен,кто награждён был тут достойною супругой».Инфант, инфанта – дети Леоноры: кто замертвородились – безымянны. Порожних ям на десятьпоколений – без эпитафий и гербов.И вотна мраморной подушке полуприкрытые глаза.Меча не сжали склеенные пальцы… Прощайте,Дон Хуан Австрийский. Я вовсе не умею умирать.Но вы из тени сей, где вам не спится, герцоглунолобый, мой сон не проплывёте в час, когдаворота настежь растворяет моей души Эскуриал.

Х.1981. Нов. Гавань

«Были альказары, после…»

Были альказары, после —акведуки. Целовала в душупряная Альгамбра.Пусть теперь угонятсамолёт в обратно —после хрупкой оперыо царе Салтанепобрести вдоль Крюковачёрного канала,пригубить у форточкиветерок высокий —всё равно с того ли,с этого ли света.

Нью-Хейвен, 1981

Друзьям

И даже те, на чьих устах моёпростыло имя, вы все со мною у стекла в сейчас – прозрачным лбом. Яс вами столько лишнихлет не падал в тишинустремглав, а снег ночной в моёмокне так мается о нас, как будто вы ещё вернынесказанным словам, какбудто даром я возмогчему-то изменить, какбудто скудная зима проститнам враз судьбу —сумятицу – за схлёсты глазв полночный снегопад.

14. XII.1981. Нов. Гавань

Гравюры

Туда, где всё нездешне буро,не сходит снег, поток не сякнет,не волокут на бойню с луга,не баламутят едкой цвели; гдене проходят облака и ветер трудный, неслабея, нетленно складки техматерий (у колченогих куртизанов и девне внемлющих) в разлёте треплет; гдетопор, взлетев, беззначен жаркой шее:где взор от взора не ползёт, не облупа —ются торцы, не вырубают парков дряхлых;где от свечей ежастые лучи… Всегдатам всё по мне: нездешне буро. И не —хотя взглянув оттуда, вас потомувполне не разумею и всякий деньсмутнее признаю.

27. IV.1982. Нов. Гавань

«За рамой ива, как в подводной дали…»

А. Х.

За рамой ива, как в подводной дали,волнится – мороком косматым.Два дня дожди и хворь. Твоё письмоо влюбчивой печали ивязи снов не может быть ко мне.Мне холодно. Любить тебя за валомгустых дождей – докука окаяннаятакая, такая разненастная весна.

7. VI.1982. Нов. Гавань

Живописаные лошади

Так часто, мимо седоковпослеобеденной поглядки,я в очи прошлых лошадейвдруг упадаю оглушённо, неслыша ни фанфар викторий, ниретирации конфузливых рожков,в забвении своих и вражьих,у ветхого доверчивого пахаравно врезающихся шпор.(Что нам несомые? —к несущимродство по язвамуследимо).Оглаживать ли взором букли,жабо стрекозами на латахиль эту Славу сливозадуюв грудастых облаках – онипытливо косятся сквозь чёлки(мне сразу верится, что ниот —куда; мне верно чудится, что в ни —куда). И сразу синезвоны зависками. И шаг раскованный – в заоблачные рамы.

24. V.1982. Нов. Гавань

1 2 3 4 >

На страницу:

Перейти

1 из 4

Другие книги автора

Земные праздники

Александр Павлович Радашкевич