Когда течет крем

Далее. На пятый день утром тётя вышла покормить любимых куриц и увидела, что Мони на столбе нет. Она решила, что он подох, замёрз и свалился под столб. Она сходила под столб, но своего чёрного-мохнатого там не обнаружила. Когда она вернулась к крыльцу своего дома, Моня вышел к ней, беззвучно открывая рот. Тётя поняла, что он лишился голоса, и это плата за трусость. Вероятно, кот на столбе стал впадать в обморочное состояние и, уже не владея собой, с него свалился и при ударе о грунт очнулся.

Сидящих на столбах в старину называли столпниками и молчальниками. Таков и тётин кот.

Мы обернулись на него, а он уже терзал у забора пойманного воробья. Воробей был весь в крови, но ещё пищал и пытался ускользнуть по яркой изумрудной траве. Моня придавливал его лапой и отпускал, как всегда играют кошки. И снова придавливал.

Я обратила внимание, что на кусте рябины, росшей во дворе, не алеет ни одной ягодки.

– Нно! – сказала тётя. «Но» по-нашему означает «да». – Нынче пошто-то везде рябины стоят без ягод. Как-то даже не по себе от этого.

* * *

Алексей проснулся около шести утра и, взглянув в окно, увидел медленно подъезжающий «Порше» Нины. Она позвонила в его номер по внутреннему телефону.

Вскоре он уже шёл к машине. Нина предложила ему кофе в термосе и бутерброды и сказала, что Александр Игоревич заседал в ресторане с друзьями чуть ли не до пяти утра, и она улизнула из спящего дома потихоньку, ведь он собрался сопровождать их. Она взяла с собой две видеокамеры, дозиметр, громкоговоритель, вальтер п99, спутниковый телефон, трос. Всё, что пришло ей в голову. Алексей молча напился отличного кофе, и они поехали по просыпавшемуся солнечному Славлю.

Они долго молчали, раздумывая о том, что древний город с его старинными храмами и башнями, и сверкавшими разноцветными отражениями новыми высотными зданиями скоро перестанет существовать, поглощённый концентратом неизвестного происхождения.

– Как вы думаете, Нина, может быть, нам взять пробу этого чёртова крема? Или не стоит?

– Я тоже думаю об этом. А если это – живой организм, и ему это не понравится?

– Да, да! И, потом, мы не приближались к нему вплотную. И, приблизившись, окажемся беззащитны перед поглощением…

– Риск большой. Утром я позвонила в Окио, на восток, чтобы нечаянно не потревожить кого-нибудь на ещё спящем западе. И в Окио никто не ответил. И в Ангкоке. Я там бывала, у меня сохранились телефоны служб.

– А я вот никуда не звонил. У меня что-то случилось с телефоном. Мои домашние, наверное, уже беспокоятся.

– Позвоните им с моего!

– Вот что-то не хочется! У меня ощущение, что я внутри себя затаился для чего-то, что так надо.

– Меня же больше удивляет, что я особо не волнуюсь. Неужели мы, люди, до такой степени зачерствели, что нас ничего не касается, что не с нами?

– Вы, Нина, не учитываете того, что квачане шли навстречу КЦ с улыбками радости. Может быть, КЦ каким-то образом воздействует и на нас, принося равнодушие.

– Когда мой муж вернулся домой с совещания, он был просто уставшим, совсем не взбудораженным тем, что скоро случится со Славлем. Я больше беспокоюсь об отсутствии у меня особых переживаний, чем о чём-то другом. Вспомните по кинохронике, что приносит война! Хотя моё внутреннее состояние не имеет здесь никакого значения.

– Имеет! Нам предстоит выполнить сложную задачу. Даже, если хотите, миссию. Потом о вас, Нина, напишут книгу «Героиня кремовой войны».

– Вот-вот!

– Это лучше, чем если мы героически утонем в креме.

Полные недоумения по поводу происходящего, Алексей и Нина, теперь уже друзья и союзники, выехали за город и помчались навстречу КЦ. Им нередко встречались вызывающие неприязнь регистраторы превышения скорости. Требовалось ехать быстро, очень быстро. Нина вела машину очень умело.

– Вам часто приходится быть за рулём? – спросил Алексей.

– Да! – ответила Нина. – Я ещё в детстве угоняла мамину машину. Люблю скорость!

Навстречу им стала попадаться различная техника. Проехали грейдер и самосвал, лесовоз и бетономешалка, несколько легковушек. Несколько автомобилей они обогнали, что побудило их двигаться ещё быстрее. Мысль о том, что они не могут никого предупредить об эвакуации, не побуждала к разговорам.

Наконец, впереди у линии горизонта, где обычно сияет голубизна неба или облачный покров, увидели они коричневую полосу КЦ. Нина остановила машину, они вышли, вслушиваясь в чрезвычайную, очень ровную тишину. Обычно она состоит из отдалённых, мало доступных уху шорохов. Но тут их не было. Это не вызывало состояния тревоги, скорее, блаженного покоя. Не стрекотали кузнечики и не тенькали птицы. Неужели вся живность умчалась вперёд? Обычно она остро чувствует отдалённую опасность! Алексей начал съемку на видеокамеру, Нина замерила радиационный фон, который оказался обычным. На небе не было облачка или высоко летящего самолёта. Здесь обычно начинают снижение воздушные суда, летящие в Ква с востока. Жив ли Дивосток? Нина потянулась за телефоном и обнаружила, что он разрядился, не работает. Что же будет с электроникой автомобиля? Они снова начали движение вперёд, пока не переехали уродливый бетонный мостик через небольшую речку Квачку, как гласил указатель. Здесь им уже стало заметно медленное поступательное движение концентрата, поблёскивающего на солнце. Они переглянулись.

– Подъехать ещё ближе? – спросила Нина тихо.

– На километр. – твёрдо произнёс Алексей. – Медленно. И потом задний ход. Дорога обратно.

Нина поехала, но увлёкшись, одолела два километра, и Алексей предостерегающе положил свою левую руку на руль. Они вышли и стали снимать, хотя снимать было особенно нечего. КЦ, слегка поднимаясь и едва заметно бугрясь, полз по-над землёй, беззвучно поглощая каждую травинку и кустик, довольствуясь тем малым, что было в безлюдье равнины. Ощущения ничего не говорили. Быстро закончив съемку, Алексей и Нина вновь оказались в салоне автомобиля и начали скоростное движение обратно – в Славль.

– Я подумал, что опасаться за электронику автомобиля не стоит, – сказал Алексей. – В Ква мы наблюдали, как движущиеся машины поглощаются кремом. Электроника их, следовательно, была в норме. Это ещё раз располагает к мысли, что концентрат – не простое явление из недр земли. Телефоны гасит, а автомобили нет.

По встречной полосе навстречу КЦ промчалось уже несколько автомобилей.

– Смотрите! – воскликнул Алексей, взглянув в зеркало. – Одна машина развернулась и следует за нами! Я видел минут десять назад, как она двигалась в сторону Ква. Её легко было запомнить, зелёные «тойоты» даже у нас на востоке почти не встречаются.

– Я думала уже о том, чтобы по громкоговорителю предупреждать об опасности, – произнесла Нина, взглянув в своё зеркало. – Однако же, нас может за это задержать автоинспекция. Важнее мчаться, не останавливаясь. По Славскому телевидению и радио мы сможем предупредить гораздо больше людей.

– Но давайте же остановим на минуту машину, что последовала за нами! Спросим, что их побудило развернуться. Союзники нам могут пригодиться.

– Так-то оно так! Я посигналю задними фарами и остановлюсь.

Нина посигналила задними фарами, сбавила скорость, однако же зелёная «тойота» проигнорировала это. Прибавив скорости, она обогнала «порше».

– Будем повторять маневр, когда их обгоним? – спросила Алексея Нина.

– Нет.

Нина легко обошла «тойоту», и вскоре она остался далеко позади. Грубо нарушая правила и чуть не задавив уличного пса, «порше» прошёл через село Видное, может быть, «тойота» была из него.

* * *

У нас на побережье Ламы население небольшое и всё сокращается. Простым людям здесь совсем не остаётся, что делать. Тайгу повырубили и сожгли, рыбу ловить не дают, для обработки полей технику покупать слишком дорого. Остались вредные производства – душегубки. На них тоже немного людей надо. В нескольких относительно больших городах крутятся деньги, и ошмётки этих денег падают на пригороды. А дальше отъедешь – и пустыня. Вот и Митя с Евой решили уехать в Ква. Там им предложили работу понадёжнее, чем в Туране. Они много работали, но всё перебивались. В Ква и в радиусе Ква теперь проживает людей больше, чем где-либо по стране, а сколько точно, никто не знает. Раньше, как говорят, статистики не было, а теперь она существует только для вранья, как и всё, чем пичкают людей. Никто ничего не знает. Даже про солнце врут, ничего о нём не зная.

И вот мы проснулись, а солнце уже заливает наш Люй, заливает, как в детстве, ласковым огнём будущего. И воробьи на старой сирени орут, и чёрный кот охотится за ними. И тётя наварила нам большую кастрюлю пшённой каши на молоке. Это она из уважения к нам, пшено теперь дороже всех других круп. Слишком уж много я писала о нём в своих произведениях, создавая ему славу, начиная с идущей во всех театрах мира пьесы «Народ просыпается».

Мы не все проснулись. Ева ещё спит, ей плохо спалось ночью. Она боялась воров. Боялась в нашем доме, в котором мы за сто лет ни разу их не боялись. Квохчут куры, а я открываю ставни, кроме тех, что закрывают окно Евы. Окна наши смотрят на Харат. В древности так называли отдаленную страну в Арктике – Хейрат. И у нас, если что-то отдалённое, то дают названия или Харат, или Тайвань. Тайвань у нас тоже есть, там построили пятиэтажки, они словно бомбёжку пережили, такой у них теперь вид. Там живут безработные и пьют водку. Жизнь там кипит, как в аду.

Окна смотрят на Харат, за ним волнуется зелёное поле, за полем старинная железная дорога Ква-Дивосток, за дорогой – снова обширные поля, а дальше – блистающий Лама. Если подняться на ближайшую гору, его видно. А если забраться на кедр, то видно еще шире, ещё веселее. Раньше дети всегда так делали – они дерзко одолевали уровень за уровнем, вставая на ветки, прилежащие к качающемуся могучему стволу. По веткам надо было стучать ногами, и тогда кедровые шишки, сине-коричнево-сизые, смолистые, сыпались вниз, иногда больно ударяя по головам стоящих внизу. Дети собирали шишки в котомку или в мешок, и бегали за ними, если их уносило вниз по склону. Кедры, они очень гордые, величественные, они всегда стоят возвышенно, подчёркивая свой нрав.

Теперь дети другие. Они сидят в телефонах. И мы, взрослые, другие. Мы все оказались совершенно в другом мире, он будет меняться ещё и ещё, и это правильно. Но кто-то должен будет найти то, что мы потеряли.

Митя, едва проснувшись и умывшись, вскочил в свой внедорожник, вскочил с особым чувством, ведь он прощается и с ним, выставленным на продажу, и с родными местами, где когда-то успел годовалой крошкой посидеть на коленях у прадеда-рыбака, нёс икону Казанской Богоматери впереди процессии на похоронах прабабушки, погонял по дорожкам пшеничных полей на своём «Норко», прятался с книжкой в зарослях элефанта от докучливых тёток. Мы с ним всегда были в заговоре. Сейчас Митя поехал добывать рыбу. Спрятавшуюся в переулке с браконьерским уловом машину он не увидел, не каждый день они появляются тут. Рыба всегда бывает у смотрящего за районом, но что-то мы не вспомнили о нём и его возможностях, ведь в нашем детстве его не было, мы здесь погружаемся в память детства. Митя приехал на базар, на старинный базар, где моя бабушка когда-то торговала огородной снедью, чтобы были деньги отправить детей в школу, а потом в университет. Мы все помогали ей. А сейчас на базаре стояло несколько машин с открытыми багажниками, где были свежие пойманные щуки и окуни, сороги и язи. За прилавками стояли женщины с творогом, сметаной и банками молока, с мёдом и серой, а дальше раскинулось море продаж – кладбищенских ядовито-ярких пластиковых цветов, их привозят из сопредельного Итая, а раньше подобные цветы крутили из цветной бумаги шумные хохлуши. В нынешней деревенской жизни всё напоминает кладбище, разве что, по небу гробы не летают. На базаре бывают здесь все, и невольно радуются цветочному морю, а мечты всегда обращены к Ламе.

Митя позвонил мне и предложил взять щуку на шашлык, и я ему ответила: «Возьми». Ещё он взял творога и сметаны, и трёхлитровую банку молока от родных приламских коров. А потом поехал мимо разноцветных домиков посёлка и серых изб села, шинами поднимая пыль сухого солнечного утра.

Мы позавтракали и стали собираться в дорогу – сначала заедем на кладбище к предкам, а потом купаться в Халук, как и пять лет назад. В прошлый раз для посещения кладбища мы сорвали четыре ветки рябины со спелыми гроздями. А когда-то давно, когда Митя ещё был маленьким мальчиком, мы ходили в лес и приносили оттуда сосновые ветви. Что делать, на кладбище принято приходить с чем-то, как будто идёшь в гости. На надгробиях оставляют конфеты и блины, если это родительский день, а дядя клал отцу и младшему брату сигарету, когда курил. Отец его тайком от матери покуривал, когда вернулся с войны. А младший брат тоже брался за сигареты, в нём старовер боролся с образцом придурка новейшего времени. Мы в первый раз в жизни видели, что рябина не алеет своими ягодами. Я сорвала четыре ветки калины покрасивее, с недозревшими ещё зеленоватыми кистями. И четыре небольших неразвившихся подсолнуха, они растут в огороде в качестве медоноса для пчёл. Чтобы семечки вызрели в нашем климате, нужно семена высаживать в домашние горшочки в марте, а в начале июня переносить их в открытый грунт.

У подсолнуха толстый стебель, а я не прихватила ножа, так что, провозилась долго. Костя увидел, что я делаю и помог мне. Он поедет с нами, так распорядилась тётя. Мы вернулись во двор, и я положила наш букет на сиденье машины. Больше мы ничего не взяли с собою.

Тётя перекрестила нас, сидящих в салоне машины, и мы поехали мимо разнообразных изб и фантазийных строений, которые деревенские варганят теперь, смотря сколько есть средств, или латают старое жильё, чем придётся. По домам видно, что люди живут, как попало, как придётся. У нас один из лучших домов, так ещё бы!

У памятника солдатам-героям мы свернули налево. Памятник этот сейчас находится в наилучшем виде, чем когда-либо. Когда он появился, из крашенного серебрянкой бетона, за его спиной был новый одноэтажный сельский клуб. Он всё никак не мог набрать штат специалистов, потому что из получивших образование в культпросветучилище сюда никто не хотел ехать в одиночество, а из местных и старых никого не было. Раньше рядом в избе была хорошая библиотека с двумя библиотекарями. Летом, когда мы с тётей, тогда школьницей, сюда ходили за книгами, здесь таинственно пахло стариной и прохладой, старинными книгами, зачитанными невесть когда, давным-давно, начиная с довоенного времени. Я не помню всего, что мы брали здесь. Помню в ветхой обложке «Принца и нищего» Марка Твена, книжки про бабочек и муравьёв, мичуринские сборники о том, как сажать сады и прививать плодовые деревья.

За спиной у памятника слева раньше была машино-тракторная станция и склады, где нам отпускали мёд из расчёта трехлитровая банка на семью в год, а ещё раньше там давали пайковый кусок хлеба, граммы круп и муки. Теперь металлические ворота на станцию висели, едва держась, видно было, что их пытались снять и сдать в металлолом, но категорически не хватило силёнок. За воротами в глубине, прямо на дороге были видны два сломанных комбайна и деревянные ветхие строения былых складов, все переломанные. На углу на выезде со станции и на свороте к кладбищу стояла изба, криво-косо зашитая щитами. Раньше она выглядела прилично, и от неё пахло хлебом, кожами и металлом – в ней был магазинчик сельпо, где столько всего перебрали и мы, от конфет и хлеба до тканей и вёдер. Теперь в избе было кафе, но у кого же есть деньги сидеть в кафе среди всего разора, и оно открывалось редко, когда заказывались бедные поминки по преставившимся.

Но нам всё здесь нравилось, конечно, здесь было то, чего не было в Ква, точнее, что не бросалась в глаза в Ква – человеческая убогость и незащищённость, то, что может человек сам-один. Построить избёнку, завести скотинку, распахать огородишко. Так мы мимо строений разной степени приятной убогости, доехали до кладбища, обгоняя редкие машины-раздолбайки. Впереди обозначилась линия могучей железной дороги с двух сторон засаженная высоким шумливыми тополями. Саженцы железнодорожники завезли сюда около шестидесяти лет назад, и, пока они высаживались, деревенские сколько-то штук украли – тополя теперь шумели и у конного двора, теперь бывшего, и у бывшего магазина сельпо, и на росстани, и за рекой. А потом саженцы тополей были завезены и в посёлок к заводам и домам заводчан, и теперь вся таёжная обжитая низина шумела тополями, рябинами и сиренями. А ветров здесь хватало всегда – посланников то Ламы, то душных степей Онголии. Близ завода был даже высажен целый парк тополей, но они, принимая пыль и дым мощных заводских труб, выросли кривыми и убогими, по парку никто не ходил, даже пьянчужки.

И вот мы проехали мимо разноцветных, украшенных яркими цветами и венками, обнесённых металлическими оградками могилок под высоковольтную линию электропередач, шагающую в Итай, и свернули налево, к нашим. Мите надо было перед отъездом в Ква поклониться предкам, ведь он был язычник. Раньше находить наш ряд было проще – с краю была могилка ребёнка, мальчика, с его фотографией старого времени, на ней он одет был в драповое пальтишко и такую же шапочку по типу армейской будёновки, но теперь хоронили так много и так часто, что и могилка ребёнка утонула в однообразном массиве оградок, и рядом с ним, наконец-то, лежали родители.

Я зашла в один и другой ряд и, всё же признав выцветшую фотографию ребёнка, позвала остальных. Ева из машины не выходила, осталась ждать нас, как ей сказала мама: могил не посещать. Но это и к лучшему: что ей те, кого она не знала?! Вскоре мы уже были у своих, лежащих вровень под линией ЛЭП и её напряжённо стрекочущими утолщёнными проводами. У нас все были герои: прадедушка в кепке и с орденскими колодками, его жена – прабабушка, поднявшая каторгу колхозной жизни и пятерых детей, окончивших университеты, и дедушка – её старший сын, герой советско-каторжной жизни, с пяти лет узнавший тяжёлый труд и изработавшийся к пятидесяти восьми. Здесь на фото он был двадцатидвухлетним, с университетским значком на новом пиджаке и с наивными чистыми глазами, какие теперь бывают разве что у пятилетних детей.

Митя, как и все остальные, не знал, как правильно почитать предков, он положил ветки калины и подсолнухи к каждому надгробию и постоял молча. В нашей оградке всё заросло травой, а сами надгробия отлиты из местного цемента, перемешанного с ламской галькой. Они под действием морозов, зноя и сырости быстро теряют свой вид. У нас в роду почему-то все выросли философами и ленились устранить следы возникшего запустения, хотя деньги были; видимо думая, что не вечно всё, и скоро там же быть. Монументальностью на нашем кладбище и везде у нас отличаются надгробия горцев и братков, у них всегда высокий гонор. Я же думаю, что наша земля есть одно сплошное захоронение предков, и нет лучшего напоминания о них, чем зелёная трава, склоняющаяся под набегами ветров.

* * *

Нина привела «порше» прямо к студии местного телевидения и радиовещания. Там уже находились её муж и его товарищи – начальники вокзала Славль-пассажирский, аэропорта и автовокзала, они все были в униформах своих служб со знаками заслуг, начальник автовокзала оказался майором запаса ракетной артиллерии. Они не поднялись в кабинет к председателю СГТРК, а скромно стояли в холле, с тревогой ожидая Нину и Алексея. Уезжая утром, Нина оставила мужу записку, а после записи видео отправила сообщение, что они могут действовать согласно плана. А он включал и действия на тот случай, если группу захватит КЦ и видео не будет.

Председатель комитета ждал их в своём рабочем кабинете в напряжении размышлений. Он, как и большинство местных руководителей, постоянно выходивших на Ква, убедился, что связи с центром нет, но был при этом сбит с толком трансляцией скучных передач оттуда, так что совершенно бездействовал, крутя эфир в прежнем режиме. Он уже явился на службу с грузом тяжёлых подозрений в путче, произошедшем в Ква, как вдруг позвонил ему начальник Славля-Пассажирского и сказал, что у него есть срочная информация для горожан и жителей области об изменении расписания поездов, и попросил зарезервировать для него несколько минут эфирного времени. Председатель СГТРК очень обрадовался его звонку, решив, что поделится с Вадимом Игоревичем подозрениями, второй день разъедающими мозг.

Ожидавшие Алексея и Нину начальники не могли скрыть радости, увидев их, неспешно открывающих тяжёлые двери комитета. Они стали обмениваться рукопожатиями с Алексеем, объятиями и поцелуями с Ниной, немало удивив сидевшего за пультом строго охранника, негласного сотрудника спецслужб. Проводив их взглядом, он отправился в подсобку и надел специальные наушники, дающие возможность прослушивать кабинет председателя СГТРК, а вместо себя на пульт отправил помощника.

– Здравствуйте, Вадим Олегович, здравствуйте, господа и Нина Евгеньевна! – хозяин кабинета Владлен Михайлович не мог не догадываться, что за ним следят прослушка и видак. Он не ожидал, что увидит такую большую команду и промолчал, не выдав своего удивления.

– Здравствуйте, Владлен Михайлович, – негромко произнёс Вадим Олегович за всех, быстро занимавших места за столом совещания. – Вы ничем не были удивлены в прошлые сутки? Как ваша связь с вышестоящим начальством в Ква?

– Она отсутствует, – очень тихо сказал председатель, так, что охранник с наушниками прослушки подумал, что попозже прогонит запись на повышенной громкости. Ему не понравилось, что слова звучат так тихо, но это мог быть какой-нибудь технический сбой.

– Нина Евгеньевна и Алексей Иванович привезли запись с места происходящей катастрофы, давайте посмотрим её, – так же тихо предложил Александр Игоревич, муж и начальник дистанции пути.

Владлен Михайлович, пожилой человек старой закалки, пропустивший в течение жизни через себя вал разноречивой информации, который на выходе в эфир должен был подвергаться однообразной упрощенной интерпретации, молча кивнул и вставил в свой компьютер карту одной из двух видеокамер.

– Пишите текст передачи, – сказал он громко, не дав при этом Вадиму Олеговичу ничего для записи, чтоб тот понял маскировку.

Потекли первые кадры. То, что перед Алексеем и Ниной представало коричневатой массой, вдруг оказалось одним цветом с травой и еле прочитывалось; тому же, кто не знал, о чём идёт речь, вообще было не понять, что же он должен увидеть особенного. Однако, Владлен Михайлович понял, что эти кадры что-то значат:

– Я сейчас приглашу специалиста по ресурсам видеоизображений.

Через пару минут этот специалист, юный Славик Савельев, уже был у него в кабинете и, едва кивнув присутствующим, уселся за компьютер. Несколько минут он вглядывался в экран и затем, возбуждённо произнеся: «Гоп!» и «Не забудьте выписать мне премию!», сменил режим изображения и пощёлкал мышкой. Трава и кусты стали красными, а масса КЦ приобрела насыщенный коричневый цвет, переливающийся радужным оптимистическим блеском.

Не удаляя Славика, без которого, очевидно, в дальнейшем было не обойтись, Владлен Михайлович подошёл к окну и широко открыл его створки, жестом приглашая подойти и остальных.

– Рассказывайте, – обратился он к Вадиму Олеговичу, не объясняя, что у распахнутого окна, очевидно, возможности прослушки снижены.

Вадим Олегович рассказал все, что сформировалось в его сознании по поводу случившегося. Информации было немного, и рассказ получился краток. Славик пробежался глазами по лицам присутствовавших и, получив жёсткую затрещину от своего начальника, потупился.

– Мой рассказ – это и есть то, что я намерен сказать телезрителям и радиослушателям, а потом с эвакуационными распоряжениями выступят мои товарищи. Передачу заключит рассказ Алексея Ивановича, очевидца произошедшего с Ква. – добавил Вадим Олегович.

– Наш губернатор и ряд его заместителей отправились в Ква по ряду вопросов три дня назад и связи с ними нет. Мэр Славля в отпуске. Заместитель губернатора исчез, и губернские службы заняты повседневной и бесполезной рутиной. – сказал Александр Игоревич. – Если бы Нина Евгеньевна не вернулась из Ква тем же поездом, что и Алексей Иванович, мы бы были в полном неведении. Затрудняюсь предположить, что происходит в других губернских городах.

Владлен Михайлович знал, что ему надо принять решение, и его принял.

– Славик, – а нельзя ли вернуть фону естественный зелёный цвет, – обратился он к своему сотруднику. На лице парня застыла гримаса ужаса.

– Эта работа отнимет у меня час-пару часов.

– Что ж, мы не можем ждать! Давайте, просмотрим вторую запись. И, если она ничем не отличается от исходника первой, дадим в эфир первую в том виде, что получил Славик.

Вторая запись повторяла первую. Даль была пуста, звук не нёс ни стрёкота кузнечиков, ни пения птиц. Вслед за Владленом Михайловичем, подождав несколько минут, пока Костик перешлёт изображение в студию записи телепередач, всё направились на запись.