Апология

27. Однако из-за какого-то общего для невежественных людей заблуждения философы нередко подвергаются подобным обвинениям. Те из них, что исследуют простые и непосредственные причины существования тел (и поэтому о них ходят слухи, что они отрицают богов), считаются нечестивцами, например Анаксагор, Левкипп, Демокрит, Эпикур и остальные защитники природы. Других же философов, тех, что с особенной пытливостью изучают царящее в мире провидение и особенно часто прославляют богов, их-то как раз и называют магами (в ходячем смысле слова), как будто, коль скоро им известно то, что совершается, так они и сами могут совершать то же самое. Таковы некогда были Эпименид [113], Орфей, Пифагор, Остан [114], а затем приблизительно тем же подозрениям подвергались «Очищения» Эмпедокла [115], Дэмонион Сократа [116], то το άγαθον Платона [117]. В таком случае я поздравляю себя, потому что и я оказываюсь в числе столь великого множества столь знаменитых людей.

Впрочем, сами факты, на которые они опираются, чтобы доказать мою вину, – ничтожны и нелепы, и, признаюсь, я опасаюсь, как бы ты не признал преступным в них только то, что они выдвинуты как судебные доказательства. «Почему, – спрашивает он, – ты разыскивал некоторые сорта рыб?» Как будто философ из любви к знанию не имеет права делать то, что может делать изнеженный обжора из любви к собственному брюху! «Почему свободная женщина вышла за тебя замуж после 14 лет вдовства?» Как будто не заслуживает еще большего удивления то, что она столько лет не выходила замуж! «Почему, прежде чем выйти за тебя замуж, она высказала в письме какое-то свое личное мнение?» Как будто кто-нибудь обязан давать отчет о причинах чужих мнений! «Но ведь она старше тебя и все же не отвергла молодого человека…» Да разве уже само это обстоятельство не служит доказательством, что нет никакой нужды в магии, чтобы женщина вышла замуж за мужчину, вдова – за холостяка, пожилая – за молодого?… А вот еще одно обвинение того же сорта: «Есть в доме у Апулея какой-то предмет, который он благоговейно чтит». Как будто не большее преступление вовсе не знать никакой святыни! «В присутствии Апулея упал мальчик». Ну, а что, если бы молодой человек, что, если бы даже старик упал у меня на глазах либо под бременем болезни, либо поскользнувшись на гладком полу?… Так вот какие аргументы служат у вас доказательством моих занятий магией: паденье ребенка, брак женщины и рыбная закуска!

28. Я мог бы, право же, ничем не рискуя, ограничиться тем, что уже сказал, и закончить речь. Но так как, из-за размеров обвинения, в моем распоряжении еще вдоволь воды [118], рассмотрим, пожалуй, если вам угодно, каждый факт в отдельности. И я не стану отрицать ни одного из поступков, которые вменяют мне в вину, будь это правдой или ложью; допустим, что все это действительно случилось; пусть все присутствующие, которые в огромном количестве собрались отовсюду послушать наш процесс, ясно поймут, что против философов невозможно, я уже не говорю, привести истинных фактов, но даже придумать какую-либо ложь: совершенно уверенные в собственной невиновности, они все же предпочитают защищаться, хотя могли бы просто все отрицать. Так вот, прежде всего я опровергну их доводы и докажу, что все это дело не имеет ничего общего с магией. Затем, окажись я даже самым великим магом на свете, я все же ясно покажу, что не было ни малейшего основания, ни малейшего повода привлекать меня к суду за какое-нибудь злодеяние. Дальше я скажу о не заслуженной мною ненависти, о письмах жены, неверно прочтенных и еще хуже истолкованных, о моем браке с Пудентиллой; я докажу, что вступил в него скорее из чувства долга, чем из корыстолюбия. Каких только беспокойств, каких мучений не доставил Эмилиану наш брак! Он-то и оказался причиной этого обвинения, которому я подвергся, и причиной его гнева, его ярости, его безумия, наконец. Если все это я установлю точно и неопровержимо, тогда лишь, Клавдий Максим, я призову в свидетели тебя и всех здесь присутствующих, что тот мой пасынок Сициний Пудент, под прикрытием и с согласия которого его дядя обвиняет меня, был совсем недавно вырван из-под моей опеки (после того, как умер брат его Понтиан, и старший по возрасту, и лучший по характеру); что, воспользовавшись этим, в нем возбудили безбожную злобу против меня и родной матери; что, не по моей вине, оставив занятия, подобающие свободному человеку, и презрев всякое образование, он уже первыми своими шагами, этим преступным обвинением, станет похож скорее на своего дядю Эмилиана, чем на брата Понтиана.

29. Теперь я перехожу, как и решил, ко всем бредням этого самого Эмилиана. Я начну с того, что, как ты слышал, он поторопился выложить прежде всего, считая, по-видимому, эти свои соображения самой основой для подозрений в магии. Я, де, за плату разыскивал через каких-то рыбаков определенные сорта рыб. Но какое же из этих двух обстоятельств способно вызвать подозрение в магии? Не то ли, что рыбу для меня искали рыбаки? Ну, конечно, следовало поручить эту работу вышивальщикам или плотникам. Если бы я захотел избежать ваших наветов, мне пришлось бы так изменить задачу каждого ремесла, чтобы плотник ловил у меня неводом рыб, а рыбак, наоборот, – обтесывал бревно… Или вы потому решили, что рыбешек разыскивали для злодеяния, что их разыскивали за деньги? Разумеется, я раздобыл бы их даром, если бы они были нужны мне для пира. Так что же вы не уличили меня еще во многом другом? Ведь я часто покупал за деньги и вино, и зелень, и фрукты, и хлеб! В этом случае ты обрекаешь на голод всех, изготовляющих лакомства: кто осмелится покупать у них продовольствие, если установлено, что все съестные припасы, которые приобретают за деньги, нужны не для обеда, а для магии? А если не остается никакого места для подозрений ни в том, что рыбакам предлагают за деньги заниматься обычным для них делом – ловить рыбу (рыбакам, которых они [119] все же не привели как свидетелей, потому что таких рыбаков и не существует), ни в том, что за товар заплатили определенную сумму (величину которой они [120] все же не назвали, чтобы умеренную цену не пропустили равнодушно мимо ушей, а к чересчур большой – не отнеслись с недоверием), если все это, говорю я, не вызывает ни малейшего подозрения, то пусть Эмилиан ответит мне, что за убедительный довод побудил его обвинить меня в магии?

30. «Ты разыскиваешь рыб», – говорят мне. Я не намерен отрицать этого, но скажи, пожалуйста, значит, тот, кто разыскивает рыб, – маг? Не в большей степени, на мой взгляд, чем если б я разыскивал зайцев, вепрей или каплунов [121]. Или, быть может, одни только рыбы несут в себе нечто, скрытое от других, но известное магам? Если ты знаешь, что это такое, то ты маг, и это несомненно; а если не знаешь, то тебе придется сознаться, что ты обвиняешь в том, чего сам не знаешь… Неужели вы до такой степени незнакомы со всеми науками, и даже, наконец, со всеми ходячими россказнями, что не в состоянии придать хоть видимость правдоподобия вашим измышлениям? Да и каким образом способна разжечь любовный пыл глупая и холодная рыба или вообще любой найденный в море предмет? Разве только то ввело вас в заблуждение, что Венера, как говорят, рождена морем?! [122]. Узнай же, Танноний Пудент, как велико было твое невежество, когда ты рассчитывал извлечь из рыб доказательство занятий магией. Если бы ты читал Вергилия, то несомненно знал бы, что эти занятия требуют совсем других вещей. Действительно, насколько мне известно, поэт перечисляет [123] мягкие повязки [124], пышные ветви [125], лучший ладан [126], разноцветные нити [127], затем – сухой лавр [128], быстро твердеющую глину [129] и быстро плавящийся воск [130], а кроме того, еще другие средства, которые он описывает в своей глубокомысленной поэме:

В дело идут, при луне серпами медными жаты,Травы, что в соке молочном губительный яд источают,Также берется нарост волшебный [131] со лба жеребенкаНоворожденного, отнятый у кобылицы… [132]

А ты, рыбий обвинитель, наделяешь магов совсем другими средствами: эти средства не снимают, оказывается, с нежных лбов, а сдирают с чешуйчатых хребтов, не срывают в поле, а вытаскивают из пучины, не скашивают серпами, а подцепляют крючками. Наконец, говоря о колдовстве, Вергилий называет яд, ты – порошок, он – травы и сучья, ты – чешую и кости, он скашивает луг, ты обшариваешь волну.

Я напомнил бы тебе о таких же точно местах у Феокрита, затем – у Гомера, у Орфея (у него их множество!); я без конца цитировал бы греческие комедии и трагедии, исторические сочинения, если бы не обнаружил недавно, что ты не сумел прочесть письма Пудентиллы, написанного по-гречески. Ну, что ж, приведу еще одного латинского поэта. А вот и сами стихи, их узнают те, кто читал Левия [133]:

Есть много приворотных средств,Их можно всюду отыскать:Сучочки, ногти, антипат [134],Пилюльки, травы, корешки,Двухвостых ящериц соблазн,И лошадей любовный пыл [135].

31. Вот ты бы и выдумал, если б был хоть капельку образован, будто все это, или что-нибудь вроде этого, а вовсе не рыб, я разыскиваю (так было бы куда правдоподобнее, а общераспространенность подобных взглядов, может быть, и заставила бы людей поверить тебе). И правда, для чего еще пригодна пойманная рыба, кроме как для того, чтобы сварить ее и съесть? А что касается магии, то для нее, на мой взгляд, рыбы совсем бесполезны. И вот откуда у меня это предположение. Многие считали Пифагора последователем Зороастра и, подобно ему, человеком искусным в магии. Тем не менее сохранилось воспоминание, что Пифагор, заметив вблизи Метапонта [136], на побережье своей родной Италии, которую он сделал как бы второй Грецией, каких-то рыбаков, тянувших невод, купил судьбу этого улова и, уплатив деньги, приказал немедленно освободить из сетей и вернуть пучине пойманных рыб. Разумеется, он не выпустил бы этих рыб из рук, если бы в них, по его сведениям, было что-нибудь полезное для магии. Но этот муж, обыкновенно ученый и ревностный подражатель древним, вспомнил, что Гомер, поэт, обладавший самыми разнообразными познаниями или даже, скорее, знавший все без исключения, приписывал всю силу магических снадобий не морю, а земле. Вот как упоминает он об одной колдунье:

«Знавшей все травы целебные, сколько земля их рождает» [137].

И точно так же – где-то в другой песне:

«…земля там богато-обильная многоЗлаков рождает и добрых, целебных, и злых, ядовитых». [138].

По Гомеру, никогда никакого снадобья, полученного из моря или из рыб, не применял Протей для колдовства над своим обличьем [139], Улисс – над ямой [140], Эол – над кожаным мехом [141], Елена – над кратером [142], Цирцея – над кубком [143], Венера – над поясом [144]. Насколько хватает памяти, вы одни такие нашлись, чтобы перенести могущество трав, корней, сучков, камешков, как бы обращая природу в хаос, с вершин гор в море и зашить это могущество в рыбьи желудки. В таком случае, если раньше было принято призывать при магических обрядах Меркурия – переносчика заклинаний, и соблазнительницу душ Венеру, Луну, соучастницу ночей, и владычицу теней Тривию [145], то отныне Нептуна с Салацией [146], Портуном [147] и всем хором Нереид перенесут из-за вас от бурь морей к бурям страстей.

32. Я сказал, почему, на мой взгляд, магам нет никакого дела до рыб. Теперь, если угодно, поверим Эмилиану и допустим, что и рыбы обыкновенно служат целям магии. Что ж, стало быть, всякий, кто разыскивает рыб, и сам – маг? Но в таком случае, кто станет разыскивать миопарон [148], окажется пиратом, лом – взломщиком, а меч – убийцей. Ты не назовешь ни одной вещи настолько безопасной, чтобы она не могла кому-либо каким-нибудь образом повредить, ни настолько приятной, чтобы она не могла принести кому-нибудь огорчения. Однако не привязывают же из-за этого ко всему нелепых обвинений! И разве стал бы ты считать, что ладан, душистую кассию, мирру и остальные благовония того же рода, которыми пользуются и для приготовления лекарств, и для жертвоприношений, покупают только для похорон?! Впрочем, на основании того же «рыбьего» доказательства магами будут, по-твоему, и спутники Менелая, которые, как говорит замечательный поэт [149], с помощью изогнутых крючков боролись с голодом близ острова Фароса. Даже нырков, дельфинов и краба ты запишешь в маги, даже всех обжор, на которых наживаются рыбаки [150], и даже самих рыбаков, которые в силу своего ремесла добывают рыбу всех сортов. «Почему же ты разыскиваешь рыб в таком случае?» Я не желаю и не обязан отвечать тебе. Нет, ты лучше докажи, если можешь, собственными средствами, что я разыскивал рыб для той именно цели, о которой ты говоришь. Допустим, что я покупал бы эллебор [151] или цикуту, или маковый сок, или другие подобные средства, которые при умеренном употреблении – полезны, а в смеси или в большем количестве – вредны; кто мог бы равнодушно стерпеть, если бы ты под этим предлогом привлек меня к суду по делу об отравлении, потому что этими снадобьями можно умертвить человека?

33. Посмотрим, однако, что это были за сорта рыб, в которых я так остро нуждался и которые попадаются так редко, что человек, доставивший их, заслуживает вознаграждения. Они назвали в общем три сорта, один – заблуждаясь, а два – клевеща. Заблуждались они, называя морским зайцем [152] то, что было совсем другой рыбой, которую без всякого принуждения с моей стороны принес мне посмотреть (как вы слышали это от него самого) мой раб Темисон [153], хорошо разбирающийся в медицине. А зайца он все еще не нашел. Но я признаюсь, что разыскиваю и другие сорта и даю поручения не только рыбакам, но и своим друзьям, с тем чтобы, если им попадется на глаза какая-нибудь малоизвестная рыба, они либо описывали мне ее внешний вид, либо показывали ее самое, если можно – живьем, если нет – то хотя бы мертвую. Почему я так поступаю, я скоро объясню… А солгали мои хитроумнейшие обвинители – ведь таковыми они сами себя считают – когда для пущей клеветы выдумали, будто я разыскиваю два морских существа с непристойно звучащими названиями. Хоть этот Танноний и желал дать понять, что речь идет о детородных органах обоих полов, но вымолвить эти названия, из-за отсутствия дара речи, наш великий адвокат не сумел. После долгих колебаний, прибегнув к какой-то скверной и грязной перифразе, он все же назвал то морское существо, которое именем подобно мужскому органу; что касается женского органа то не находя никакого способа выразиться прилично, он обратился к моему сочинению, процитировав из какой-то моей книги: «Пусть и преградой бедра и завесой ладони прикроет то, что заключено у нее меж бедрами» [154].

34. Как человек безупречной нравственности, он пытался найти доказательства моей порочности и в том, что я, мол, не стесняюсь в благопристойных якобы выражениях, говорить о вещах чрезвычайно неприличных. Напротив, я, с большим правом, мог бы упрекнуть его в том, что, всенародно объявляя красноречие своей профессией, он неприлично пустословит даже о предметах благопристойных и часто, в делах совсем несложных, что-то невнятно лепечет, если только вовсе не безмолвствует. Но послушай-ка, а что, если б я ничего не сказал о статуе Венеры [155]

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Клавдий Максим – римский проконсул, управлявший провинцией Африкой в промежутке между 155 и 158 гг. н. э.

2

Члены совета – нечто вроде присяжных заседателей, имевших, однако, только право совещательного голоса. Члены совета при наместнике провинции были частично лица из свиты проконсула, привезенные им из Рима, частично местные жители, имевшие права римского гражданства.

3

Сициний Эмилиан – брат первого мужа Пудентиллы, жены Апулея.

4

По-видимому, какой-то гражданский иск, касавшийся вопросов собственности.

5

Занятия магией с преступными целями запрещались под страхом смертной казни уже в законах XII таблиц. Позже это запрещение неоднократно повторялось в разных формах (отдельные законы, постановления сената и т. д.).

6

Если дело принималось к производству, секретарь суда составлял по определенной форме изложение обвинения, которое обвинитель должен был подписать. Отказавшись подтвердить письменно свое предварительное заявление, в котором Апулей обвинялся в убийстве, Эмилиан выдвигает новое обвинение – преступные занятия магией.

7

Сицинию Пуденту было около 16 лет.

8

Лоллий Урбик – знатный римский гражданин родом из Африки. Занимал ряд важных военных и гражданских должностей. По-видимому, делом Эмилиана он занимался в качестве наместника Африки, обращаясь к консулярам (бывшим консулам), проживавшим в его провинции, как к советникам и экспертам. Некоторые комментаторы полагают, что Урбик рассматривал дело Эмилиана в бытность свою префектом города Рима (praefectus urbi).

9

Танноний Пудент – адвокат Эмилиана. Как показывает его имя, он был родственником пасынка Апулея, Сициния Пудента, со стороны матери.

10

(«Илиада», III, 65-66. Пер. Н. И Гнедича). Курсивом выделены греческие цитаты. Латинский перевод, следующий в оригинале за греческим текстом, считается учеными интерполяцией (позднейшей вставкой). Интерполированные слова взяты в квадратные скобки.

11

Может быть, имеются в виду знаменитые апории Зенона.

12

Цецилий Стаций – знаменитый римский комедиограф, современник Эннип. Между прочим, как сообщает Цицерон (Tusc, III, 23), Цецилию принадлежит следующий афоризм: saepe est etiam sub pallido sordido sapientia (часто даже под грязным плащом живет мудрость).

13

В оригинале игра слов (omne peccatum semper nefas habui), основанная на том, что слово nefas («недозволено, нечестиво») одного корня с глаголом for («говорить»), и Апулею, по-видимому, эта этимология была ясна.

14

Клавдий Максим.

15

Обвинители.

16

Катулл, XXXIX, 18.

17

Имеется в виду Гомер, например, «Одиссея», 1, 64:

Дитя мое, что за слово выбежало у тебя из-за ограды зубов?

Выражение ограда зубов встречается и во многих других местах гомеровских поэм.

18

Анакреонт (VI в. до н. э.), знаменитый греческий лирический поэт, родом из города Теоса в Малой Азии.

19

Алкман (VII в. дон. э.),греческий поэт, древнейший представитель хоровой лирики.

20

Симонид Кеосский (VI в. до н. э.), греческий лирический поэт.

21

Сапфо (VI в. до н. э.), крупнейшая греческая поэтесса.

22

Валерий Эдитуй, Порций Лицин и Квинт Лутаций Катул – римские поэты II в. до н. э. Их эротические эпиграммы цитирует Авл Геллий.

23

Diehl, Anth. lyr. gr., ed. 3. Lipsiae 1949, fasc. I, Solon 12.

24

Стихотворение это – поздравление с днем рождения.

25

См. прим. 22 к кн. VIII «Метаморфоз».

26

В оригинале игра слов, основанная на омонимии слова tempus («время» и «висок»): ut laeto tibi tempore vempora vernent.

Такая же игра слов – в конце 62 гл.

27

Некоторые источники дают другой praenomen Катулла – Квинт.

28

Тицид – современник Катулла, один из представителей школы неотериков, т. е. «новых поэтов» (римское литературное течение I в. до н. э., стремившееся к насаждению традиций и форм александрийской школы на римской почве).

29

Гай Луцилий (около 180 – 102 гг. до н. э.) – основоположник литературного жанра сатиры.

30

Вергилий, «Буколики», II.

31

Гай Азиний Поллион (75 г. до н. э. – 4 г. н. э.) – один из самых знаменитых сподвижников Августа.

32

Серран – cognomen (фамильное имя, присоединявшееся к родовому) многих представителей рода Атилиев, известного строгостью и простотой нравов.

33

Маний Курий Дентат (ум. в 272 г. до н. э.) – победитель эпирского царя Пирра (битва при Беневенте, 275 г. до н. в.).

34

Гай Фабриций Лусцин – консул 282 г. до н. э., также отличившийся во время войны с Пирром. Оба славились простотой жизни, были образцами старой римской virtutis (добродетели).

35

Пер. Л. Блуменау. Diehl, Anth, lyr. gr., ed. 3. Lipsiae 1949, fasc. I, Plato 5. Астер – по-гречески «звезда».

36

Diehl, Anth. lyr. gr., ed. 3. Lipsiae 1949, fasc. I, Plato 7.

37

Дион Сиракузский (408 – 354 гг. до н. э.) – философ, последователь Платона. Краткое время был тиранном в Сиракузах.

38

Diehl, Anth. lyr. gr., ed. 3. Lipsiae 1949, fasc, I. Plato 6.

39

Катулл, XVI, 5 – 6 (пер. А. Пиотровского).

40

Адриан (76 – 138 гг. н. э.) – римский император из династии Антонинов. Божественным назван потому, что все римские императоры после смерти причислялись к сонму богов.

41

Об этом поэте нет никаких других упоминаний.

42

В действительности Адриан никогда не был цензором. Это слово употреблено здесь метафорически, в значении «блюститель нравов».

43

Учение Платона о двух Афродитах (Urania и Pandemos) изложено в диалоге «Пир».

44

См. диалоги Платона «Менон» (81) и «Федон» (76).

45

Луций Афраний – знаменитый римский комедиограф конца II в. до н. э.

46

Апулей, по-видимому, намекает на какое-то место из недошедшей трагедии Энния.

47

Насколько можно судить по защите Апулея, противники обвиняли его не в использовании зеркал с магическими целями (катоптромантия; ср. крещенские и рождественские гадания по зеркалу), а просто в неподобающем философу легкомыслии и кокетстве. Но возможно и обратное, так как Апулей, искусный оратор, мог умышленно перевести вопрос в другую плоскость.

48

Сирма – длинное, волочившееся по земле одеяние трагического актера.

49

В римском театре женские роли исполнялись мужчинами.

50

Мим – один из жанров античного театра (бытовые и пародийно-сатирические сценки, пьесы с острым авантюрным сюжетом и т. д.). Так же назывались и актеры – исполнители мимов.

51

Священные эмблемы Цереры, которые показывали только посвященным во время мистерий.

52

Живопись восковыми красками: расплавленный воск наносился на грунт.

53

Агесилай (440 – 360 гг. до н. э.) – знаменитый спартанский царь.

54

В древнем Риме (как и в Греции) картины писались на досках (вроде того, как пишутся иконы).

55

См. Diog. Laert., Il, 33.

56

Об этом упоминают Квинтилиан (XI, 3, 68) и Плутарх («Демосфен», XI, 1).

57

Эвбулид (V – IV вв. до н. э.) – софист, родом из Милета.

58

В оригинале: iurganti… obiurganti.

59

Приблизительно передана игра слов оригинала, основанная на конкретном и абстрактном значениях слова finis: de finibus agrorum litiganti, an de finibus bonorum et malorura docenti.

60

Архит – философ-пифагореец первой половины IV в. до н. э.; родом из Тарента.

61

Очевидно, имеется в виду тот случай, когда человек то подходит к зеркалу (отражение движется ему навстречу), то отодвигается от него (отражение уходит в глубину).

62

Речь идет о сочинении Архимеда «О зеркалах». До нас это сочинение не дошло.

63

Нечто вроде современных счетов.

64

Этот песок рассыпали на ровном месте и пользовались им для чертежей и расчетов, как теперь пользуются черной доской и мелом.

65

Вероятно, та маска, которая была на актере, исполнявшем роль Фиеста, во время сцены ужасного пира, когда отец узнает, что он съел родных детей.

66