Молитвы человеческие

Низко раскланялись друг перед другом – и попрощались.

Шла Марфа домой другою дорогой, с другим сердцем. Шла и думала: «Вот оно как. Дочку свою и не знала, осудила раньше времени, а она у меня – монахиней будет, молиться станет за весь род. Пусть так. И соседи слова дурного не скажут».

Сладко было матери, сладко возвращаться.

Улыбка Ангела

– Мама, кто это? – спросила девочка и оглянулась.

Мать остановилась.

– Где, Верочка?

– Вот…

Мать не понимала, куда смотрит дочь. На дьякона, который убирал купель после крещения? Или на священника, уходившего в эту минуту в алтарь? Но нет, взгляд дочери был обращён куда-то в пространство, чуть выше, словно она видела нечто такое, чего не видят другие.

Мать растерянно оглядела церковь. Ох, уж эта Верочка! Фантазёрка!.. И потянула ручку дочери. А Верочка вдруг улыбнулась, и её нежное личико приняло выражение мурлыкающего котёнка, которого погладили по шёрстке. Вслед за тем она согласно кивнула головой. Когда же, наконец, девочка перевела взгляд на мать, в глубине её зрачков таилась тайна.

Но разве родители могут понять все тайны детей? Мать ещё раз обвела взглядом иконы и повела дочь из храма.

Ангел тепло улыбнулся. В его практике встречалось не много случаев, когда новокрещёный ребёнок тут же начинал видеть его. Эта пятилетняя девочка оказалась счастливым исключением. Но он знал, что если она тут же начнёт рассказывать об этом взрослым, то её маленькая жизнь превратится в ад. А потому он поднёс палец к губам и тихо шепнул:

– Это – тайна! Твоя и моя! – и мягким крылом погладил её по щеке.

Девочка уходила. Она всё поняла и больше не оглядывалась. «Иногда дети очень мудры», – подумал Ангел и ещё раз по себя, нараспев, произнёс: «В-е-р-а. Чудесное имя!»

…Ночной воздух, сырой и свежий, вползал в распахнутое окно. Ангел сложил великолепные крылья и присел на краешек кровати.

– Почему ты не спишь? – спросил он Верочку и посмотрел ласково-ласково.

– Не знаю, – со вздохом ответила та и, как большая, добавила: – Не спится.

– Я расскажу тебе историю.

Она тут же приподнялась на локте. Сказка была длинной, и девочка не дослушала: уснула. Ангел долго сидел рядом, бесшумно, не видимый никому. Он молился о благополучии малышки, о том, чтобы душа её осталась чиста, и чтобы никакое зло не коснулось её детства.

Прошли годы. Тихие, спокойные годы. Девочка подрастала, ходила с матерью в храм, а если иногда забывала, что завтра – воскресенье, Ангел тихонько напоминал ей: «Верочка, не забудь…» И она спохватывалась, брала молитвослов и начинала готовиться. Со временем она поняла, что Ангела никто, кроме неё, не видит, и что это – не просто тайна, но особый дар. Однако она не гордилась, просто жила с этим так, как художники живут с умением рисовать, а талантливые певцы – со своими изумительными голосами. Ангел всегда был рядом: помогал, наставлял, заботился. Утешал, если слезы уже собирались скатиться с ресниц, а когда наваливались особые трудности, молился вместе с ней.

Достигнув шестнадцати лет, Вера стала думать о том, чтобы уехать из маленького посёлка, в котором прошло её детство. Большой город звал и манил её. Но Ангел сказал: «Верочка, ты будешь несчастна там, где бушует поток человеческих страстей и где ты быстро, очень быстро потеряешь меня, просто не сможешь видеть. Тебе предстоит перенести много бед». Она задумалась – и осталась. Устроилась работать в столовую, через год-два научилась отлично готовить, а спустя ещё несколько лет уже заведовала и кухней, и хранилищем, и небольшим коллективом.

«Человеку не нужен весь мир, чтобы стать счастливым. Иногда достаточно скромного уголка», – говорил Ангел, когда она готовилась ко сну в своей комнате. Верочка немножко вздыхала: всё же хотелось попутешествовать! Но соглашалась, потому что давно поняла: её мудрый наставник всегда знает, что для неё лучше.

Иногда она перечила ему, – бывало и такое! – и тогда сильно падала, ушибалась и очень сожалела.

А потом Верочка влюбилась, да так сильно, что ничего не хотела слушать: ни уговоров, ни предупреждений, что жизнь будет нелёгкой, а несчастья последуют одно за другим. Да не только Ангел, но и мать, с её житейским опытом, говорила то же самое. Но разве слушают влюблённые голоса рассудка?!

Оставалось несколько недель до свадьбы, когда Ангел попросил: «Дай мне месяц, всего только месяц, и я спасу тебя. Не спеши с венчанием!»

Дрогнуло сердце девушки, испугалось оно, и замедлила Вера со свадьбой. Жених рассердился, разгневался. Но согласился ждать. Дни шли за днями. Верочка утешала себя, успокаивала, что всё образуется, а в душе – сомнения: что чувствует Ангел? О чём страшном предупреждает? Однажды под вечер зашла в церковь, стала за колонной и молится тихонько. Вдруг видит своего Ангела, молча стоящего у алтаря: взор потуплен, крылья опущены. О чём просил он Всевышнего? Не о ней ли возносил молитву? Стыдно стало Верочке, поняла, что драгоценного друга непослушанием предаёт. Но только как с сердцем сладить?

Три дня до свадьбы, уже и платье готово, и гости приглашены, и батюшка согласился венчать. Смотрит поздно вечером Верочка: стоит её Ангел в углу комнаты и тихо зовёт: «Идём!» Привёл в общежитие, где избранник жил; не стучась, заходит Верочка в комнату. А там – мальчишник был, грязно, гадко, накурено. Лежит полуголый мужчина, рядом – девицы разукрашенные, все спят. Ударило в сердце Верочке, молча вышла, молча пошла домой. Сложила платье свадебное аккуратно, убрала подальше в шкаф. Не вынесла её чистая душа виденного, поняла, что не случайность это, а то, чего замечать не хотела, на что так старательно закрывала глаза. И всё. Хватило сил, как ни просил жених прощения, отрезала, не встречалась, не говорила. А скоро и душа успокоилась: поняла, какой страшной опасности избежала. Жить с грязным человеком – это хуже всякой кары.

Прошёл ещё год. Приехал в их посёлок немолодой отставной военный, лет на двадцать старше Верочки. Встретила она его в столовой раз, два. А Ангел вдруг и говорит: «Девочка моя, я тебе мужа будущего показать хочу. Выйдешь за него – всю жизнь счастлива будешь». И показывает на военного. Зарделась Верочка: «Он же старый!» Улыбнулся Ангел доброй улыбкой: «Учил я тебя, учил… Не на тело смотреть надо, на душу!» – «Хорошо, присмотрюсь».

Месяц прошёл – присматривается Верочка. А военный тем временем отцовский дом ремонтирует, да так красиво у него получается – загляденье! В столовую захаживает: недосуг ему готовить. Верочка как завидит его, прячется, боится. А сама тихонько из-за уголка рассматривает. Взгляд у человека добрый, не суровый, хотя и строгая выправка. Всегда сдержан, вежлив, поблагодарит, посуду свою на стойку поставит, аккуратный. Уже не прячется Верочка, напротив, думает: как же им познакомиться? А Ангел не торопит: «Я всё устрою».

Прошло ещё время. Собралась как-то Верочка по делам в город, стоит на остановке, ждёт автобуса. Подъезжает этот человек, дверцу машины открывает: «Вера Андреевна, садитесь, вы же в город?» Смутилась она: «Откуда вы знаете, как меня зовут?» А Вере Андреевне – двадцать три года всего. «Слышал, как вас подчинённые называют». Села Верочка, а он улыбается так молодо-молодо: «Меня Андреем величают, как отца вашего». – «А по отчеству?» Тот смеётся: «Это вы у нас хозяйка, а я – человек простой». Пока ехали, познакомились, поговорили. Видит Верочка – совсем не страшный человек, напротив: умный, глубокий, сильный. И – верующий. Правда, говорит, что недавно к вере пришёл, но тут уж Верочка знает, что многие из тех, кто в зрелом возрасте в церковь приходят, самые настоящие и уже не колеблются. Понравился ей человек. Домой приехала вся радостная, ждёт не дождётся Ангела, чтобы поговорить. А он тут, стоит в углу комнаты, тихо улыбается: «Видишь, как хорошо всё складывается…»

Ещё неделя-другая прошла. Как-то раз подходит Верочка к дому, видит: машина стоит, и Андрей внутри ждёт. Вышел, поздоровался, видно, что нервничает. А потом говорит: «Не могли бы вы меня с мамой познакомить?» Верочка удивилась, но отвечает: «Конечно». Идут в дом. Мать гостя увидела – и всё поняла, да только сама Верочка ещё никак не разберёт, что к чему. А Андрей, недолго думая, достаёт кольцо и говорит: «Я пришёл просить руки вашей дочери». По-военному так, прямо. Верочка села и думает: «Как он догадался, что я за него замуж хочу? Почему не испугался, что откажу?» А он оборачивается – и к ней: «Простите меня, Вера Андреевна, я человек прямой, понравились вы мне очень». Мать улыбается, начинает стол к чаю накрывать, вышла деликатно из комнаты. Вера и говорит: «Вы же меня совсем не знаете». – «Знаю, – отвечает, – и лицо ваше видел, и голос слышал, и то, как вы смеётесь, и как работаете: очень хорошо знаю!» Наклонила Верочка голову: «Ну, давайте чай пить».

Очень скоро и свадьбу сыграли. Венчались, да так торжественно, благоговейно. А когда в новый дом, отремонтированный руками Андрея, приехали, то увидела новобрачная: везде чисто, красиво, иконы на стенах. Ждал её муж, убрал дом нарядно, всё купил, приготовил. Но самое главное, что не торопил, не принуждал, а просто так сказал: «Верочка, моя комната – там. Ты, когда захочешь, сама ко мне приходи». И ласково улыбнулся. Ангел стоял рядом. «Мне страшно!» – шепнула Верочка. «Тогда не ходи. Жди, когда привыкнешь. Он не обидится: понимает, что ты боишься». Верочка прилегла, успокоилась, а скоро и уснула.

Наутро встала пораньше, пошла дом осматривать, кухню, да и взялась завтрак готовить. Ещё не знает, что он любит и как, но подумала, что блины – это традиционное. Андрей вышел весёлый, радостный, Верочка вглядывается: не обиделся ли, что молодая жена не пришла? Нет, не похоже. Сели завтракать, он ласков, ни к чему не придирается, всё ему хорошо. Спокойнее стало Верочке. В этот день они ездили за грибами, гуляли, разговаривали. Страх уходил. А как вечер настал, опять трудно Верочке: боится она к мужчине в комнату идти. Оделась легко и вышла на веранду. «Верочка, ты замёрзнешь», – услышала тихий голос мужа. Он вынес плед, накрыл её плечи и тепло так, нежно обнял. «Боишься меня?» – спросил. «Боюсь, – ответила Верочка. – Ничего не боюсь, а тебя боюсь». И спряталась у него на груди. Он посидел немного, погладил её по голове и встал, чтобы идти к себе. А она тихонько ладонь его держит и не отпускает. Понял Андрей, наклонился и взял её на руки: легонько, как ребёнка. Обнял крепко-крепко и уж больше не отпускал.

Проснулась Верочка утром, а внутри любовь сверкает, да так ярко, будто весь мир солнечным стал. Муж рядом спит: дорогой, любимый. Встала и пошла к себе в комнату. Ангела зовёт. «Как ты знал, что я его так любить буду?» Ангел стоит спокойно-спокойно, лишь лёгкая улыбка на устах: «Верочка, вы оба похожи, как брат и сестра по духу. Ни ты, ни он зла никогда не сделаете. Такие люди сливаются в любви, как одно целое, на многие годы, – он помолчал. – Я обещал тебе, что ты будешь очень счастлива». – «Да», – ответила она и засмеялась, пытаясь скрыть слезы чистой благодарности.

Шли годы. Уже и дети подрастали, и хлопот прибавилось, и Верочка совсем уж Верой Андреевной стала, а все ещё по-детски, просто зовёт она Ангела, когда нужна помощь и защита. Любая беда с ним не страшна: всё он видит, всё знает, надёжна его рука. Как-то раз взяла Вера выходной: церковный праздник был, а утром, перед Литургией, решила немного похозяйничать: белье замочила, кухню прибрала. Да только чувствует: стоит рядом Ангел и сурово так на неё поглядывает. Торопится она: «Сейчас, сейчас, успею! Ещё пять минут!» Но он не уходит, ни слова не говорит, а всем своим видом даёт понять: «Быстрее!» Бросила Вера работу, побежала в храм. По дороге чувствует – запах, вроде дымком потягивает. Глянула: откуда? Из одного дома. Хотела мимо пройти – мало ли что, может, мусор жгут, – но Ангел не дал. Остановилась Вера, подумала и пошла проверить. Постучала, – дверь открыта, только никто не отвечает. Вошла, а там, на кухне, полотенца горят, дыма мало, зато огонь! Выскочила, кликнула людей, пожарные не успели приехать, а они уже всё потушили, обгорела лишь одна стена. Хозяев не было, только старенькая бабушка дома оставалась, она-то и забыла электропечь выключить.

«Вот тебе и пять минут! – думала Вера, возвращаясь домой. – Почему же ты мне сразу не сказал?» – спросила она Ангела. «Вера, столько лет мы вместе, научись доверять мне без объяснений. Пока я тебе рассказывал бы и объяснял, человек бы сгорел».

Детки вырастали славными, добрыми. Никакой работы не боялись, учились хорошо, матери не стыдно было в школу на собрания ходить. Старшая девочка шить любила, дома во всём помогала, а мальчик всё больше с отцом своими мужскими делами занимался. Когда случалось Верочке на мужа или детей обидеться, то Ангел говорил: «Пойди, попроси прощения». И шла, мирилась, а потом думала: «Как это я на них обижаться могла?!»

Жили скромно, но в достатке. Вера с помощью администрации отстроила новую красивую столовую, командовала большим коллективом; Андрей извозом занимался, люди его любили: никогда лишнего не брал. Терпеливо, по-христиански растили детей. Верочке казалось, что старший в доме – это муж. Иногда чувствовала, будто она. А когда стала взрослее, то поняла, что главным, хоть и незаметным, был Ангел.

Выросли дети, дочь уехала учиться в далёкую столицу. Два года прошло, пишет, что замуж собирается, мать и отца на свадьбу зовёт. Только Андрей не может поехать: раны, которые в Афганистане получил, дают о себе знать. Решили, что Вера одна полетит. Решить-то решили, да только Ангел не пускает. Лик строгий, суровый: «Нет!» – и всё! Расплакалась Верочка: как же к дочери на свадьбу не поехать?! Ослушалась Ангела, купила билет, собралась, а перед полётом в церковь пошла, исповедалась, причастилась. И поехала в аэропорт. Стоит в очереди на посадку, на Ангела поглядывает, он тут же, никуда не уходит, лик тревожный. «Вера, ты перестала меня слушаться». – «Милый, – говорит, – прости, но не могу я к дочери не поехать. Не по-человечески это».

В самолёте села в кресло: удобно, комфортно. Забыла о беспокойствах, самолёт на взлёт пошёл, а она радуется, как ребёнок: столицу увижу, девочку свою. Не замечает, что Ангел стоит рядом и усиленно молится. Глаза прикрыла: «Ни о чём плохом думать не хочу!» Уснула крепко-крепко, а когда проснулась, видит, лица у людей испуганные, всем пристегнуться велят. А в иллюминаторе – дым полосой тянется вслед за крылом. Верочка замерла: «Не послушалась!» Смотрит в отчаянии на Ангела, а тот говорит: «Я не мог предупредить тебя, Вера: об этом говорить было нельзя». И по-отечески шепчет: «Не бойся ничего, и по сторонам не смотри. Молись, я помогу».

Близко-близко стал, обнял, защитил от ужаса и мрака. «Как же Андрей, дети? – спрашивает Вера. – Как они без меня?» Ангел тихо отвечает: «Не бойся, сын из армии вернётся, женится, всё у него хорошо будет, а муж твой тебя любит, а потому скоро за тобой пойдёт. Ты же не думаешь, что на этом – конец?» – «Нет, не думаю, только страшно очень!» Обнял Ангел ещё крепче, прикрыл крыльями, заслонил от страха. И когда самолёт полетел в бездну, уже не боялась Верочка, а только крепко держалась за сильную руку…

В пустыне было светло и торжественно. Она огляделась. Ангел стоял тут же, как всегда – тихий, с бесконечно доброй улыбкой. Верочка вздохнула свободно: если он рядом, значит, всё хорошо. «Где мы?» – спросила. «Дома!» – «В этой пустыне?!» – «Нет. Это свет, посмотри: везде – свет, поэтому он кажется тебе песком». Она присмотрелась: действительно, свет, яркий, чистый, красивый. «Ну, теперь веди меня. Ты же знаешь, куда нам идти?» – «Конечно». Ангел взял Веру за руку и, что-то рассказывая, повёл по дороге, всё дальше и дальше: вверх, в сияющие небеса.

Обращение

Я – Ахмет, сын Измаила. В нашем роду все были красильщиками, и к тридцати годам я овладел этим искусством так, что могу добиться любого оттенка: от пурпурно-красного до нежнейшего розового. И когда женщины приходят в нашу лавку выбрать ткань, они теряются от изобилия цветов. А потом покупают то, что советую им я, потому что знают: мой вкус лучше, чем у моего отца, и лучше, чем у братьев. Когда я смотрю на женщину, то вижу красоту её будущего наряда так, как если бы она уже сшила его. А потому, заходя в мою лавку, многие на миг сбрасывают чадру, хотя за это шариат карает строго. «Взгляни, Ахмет, – просят они, – я хочу нравиться мужу».

По утрам я встаю раньше всех в этом городе, чтобы разогреть котлы. Краска растворяется долго, и порою я до усталости в руках размешиваю синий, бурый и изумрудный порошки, добиваясь ровного цвета.

Но мой рассказ не о том, как меняется цвет ткани в моих котлах, а о том, как однажды изменился полностью и навсегда цвет моей жизни, цвет души.

В то лето я собрался навестить моего дядю и купить у него особых красящих средств. Тайны рода охраняются, а потому старинные рецепты передаются не на бумаге, а из уст в уста. Я должен был ехать сам, а для этого – пересечь пустыню. «Пять дней пути, – думал я, – это немного, через две недели вернусь и продолжу работу». Мог ли я знать, что мой путь протянется намного дольше?

Снарядив коней, я шёл по пустыне: один – в поводу, на другом – я сам. В эти весенние дни пустыня цвела особым цветом, и я ехал, наслаждаясь красками. После зимних дождей все пестрело, земля покрылась травой, мне то и дело попадались озерца, где я мог напиться и напоить коней. Увлечённый дорогой, я не заметил, как ветер сменился, и плотный горячий хамсин принёс целые тучи песка и пыли.

Вначале я все ещё шёл, и это было ошибкой: мои лошади, изнурённые, пали одна за другой. А сам я, задыхаясь, укрылся в ложбине, где меня заносило песком. Я читал молитвы, умоляя пророка позаботиться о моей душе, и постепенно впал в странное состояние, близкое к смерти: руки и ноги потеряли чувствительность, дыхание едва ощущалось. Я начал впадать в забытьё.

А потом неведомая сила потянула мою душу из тела, и я увидел себя стоящим на площади незнакомого города. Вокруг сновали люди, кто-то угостил меня водой. Я хотел заплатить, но мои карманы оказались пусты. Человек ушёл, улыбаясь, не понимая, почему я извиняюсь.

– За воду не надо платить, брат, – сказал он напоследок.

Не надо платить за воду?! Что это за место, где не надо платить за воду? Я долго стоял, озираясь, а потом увидел, что все люди устремляются вверх по улице, и лица их радостны, словно они предвкушают что-то очень приятное. Вслед за ними устремился и я.

Толпа постепенно вливалась в огромный храм. «Мне нельзя сюда, – подумал я, потому что на верхушке заметил кресты. – Эти люди – христиане, я не должен входить в это место!» Но уже стоял внутри и с изумлением оглядывался. Чистый, возвышенный, храм поразил меня силой, что царила здесь. Он был светлым, он весь был Свет! Что-то тронуло моё сердце, я заворожено замер, а потом вздрогнул, потому что раздалось пение невероятной красоты. Пели люди, пели стены, даже воздух пел. А в самой вышине храма пели Ангелы! Целый сонм Ангелов, белокрылых существ того мира, о котором я лишь предполагал, что он существует! «Я умер, – догадался я, но эта мысль не огорчила, а обрадовала меня. – Но почему оказался в христианском храме? Ведь я – мусульманин!»

Пение перекатывалось волнами, наполняя мою душу ни с чем не сравнимым блаженством. «Они восхваляют христианского Бога», – думал я. И вдруг понял, что мои уста, моя душа, моё сердце подпевают! Я удивился, но лишь на мгновение: радость переполняла меня. Такого высокого ощущения счастья я не испытывал никогда. «Слава! Слава! Слава! – пел я, замирая в неописуемом блаженстве. – Слава! – восторгалась душа». И вот тогда, в тот миг, я чётко осознал, что до сих пор жил в темноте. Вся моя вера была верою лжи, потому истинный Свет находился здесь. Он переливался где-то вверху, и Ему мы пели славу.

Когда молитва закончилась и храм опустел, я остался стоять: не хотел уходить, боясь, что стоит мне выйти, как прежняя ложь вселится в душу. Раньше мне было холодно, сейчас – стало тепло.

– Ты познал Христа, – раздался голос за спиной.

Я обернулся. Человек, сказавший это, был очень просто одет: так одеваются дервиши, странствующие по улицам города, где я жил.

– Кого я познал? – переспросил я.

– Нашего Бога, Иисуса Христа. Ведь ты слышал о Нем?

– Слышал, – ответил я, – но Его ругали.

Старик улыбнулся:

– Его не только ругали. Его распяли. Но посмотри сам: видишь ли ты Его?

– Вижу, – ответил я, озираясь.

– Где же Он?

– Везде…

Это действительно было так! Я смотрел по сторонам и видел Его в воздухе, в лучах света, во всём, что меня окружало.

– Теперь ты веришь? – спросил старик.

– Теперь – да…

Мы вышли из храма. Он вёл меня по узким улицам и привёл к дому. Его жилище поразило скромностью и простотой.

– Где твоя семья? – спросил я.

– Они в других местах.

– В каких?

– У Бога обителей много…

– Как твоё имя? – спросил я его, но он промолчал.

Мы сели ужинать, только есть я не хотел, да и еда скорее напоминала еду, чем была настоящей.

– Нам не нужна ни еда, ни вода, – пояснил хозяин, – но большинство из нас живут так, как жили раньше.

– А ваш Бог?

– Что – наш Бог?

– Он настоящий?

Старик засмеялся, впрочем, очень легко.

– Ты видел сам. Что ты спрашиваешь меня о том, что видели твои очи?

– Не только очи, – тихо ответил я, – но и сердце тоже.

– Сердце – это важнее всего. Оно никогда не обманывает.

Я мучился тем, что почувствовал в храме, и спросил об этом старика:

– Почему я ощутил свою веру, как религию лжи?

– Потому что в ней есть ненависть, – отвечал он, покачивая седой головой. – Вы ненавидите другие народы, других людей: тех, кто одет или думает иначе. А истинный Бог не может существовать там, где есть хоть капля ненависти.

– В моей вере много хорошего! – возразил я.

– Конечно, – согласился старик. – Но, Ахмет, если ты добавишь в котёл с красной краской немного чёрного цвета, что будет?

– Краска потемнеет, я испорчу весь котёл.

– Весь котёл… – посмотрел он на меня мудрым взором. – Ты сам сказал: весь котёл!

И я согласился.

– А Христос? – спросил я чуть погодя.

– Христос, как истинный Свет, повелевает нам любить всех: и злых, и добрых. Своих и чужих, ближних и дальних.

– Как я могу любить тех, кого не знаю?

– Сам ты не можешь, – улыбнулся старик, – но впусти Христа в своё сердце, и увидишь, как Он изменит его.

Мы говорили, и говорили, и говорили, а потом старик замолчал. Он долго сидел неподвижно, и мне показалось, что губы его повторяют моё имя: «Ахмет, Ахмет…» А затем, улыбнувшись, посмотрел так, будто видит что-то вдали, и сказал очень тихо: «Андрей!» Подумал и опять повторил: «Да, Андрей…»

«О чём это он?» – подумалось мне. Мог ли я предполагать, как далеко видят его духовные очи?..

Наутро он сказал:

– Иди в храм и посмотри. Я могу найти тысячи слов, но лучше, если ты сам увидишь Свет.

Я шёл по улице города и везде видел Его: Иисуса, которого распяли. Он был в воде, журчащей в фонтане, в движениях женщины, подставлявшей кувшин. Он был в смехе, прозвучавшем у меня за спиной, и в глазах юной девушки. И в том, как она сказала:

– Незнакомец!

Сердце моё трепетало. Никогда я не любил жизнь так сильно, как в те минуты. Словно все краски мира собрались в один яркий цвет, заставляя меня восторженно петь: «Слава, слава, слава!» В храме, замирая от блаженства, я вновь любовался Светом, давая ему проникнуть в то, чем в тот миг был я…

Да, старик сказал мне, что тело моё лежит в пустыне, засыпанное песком, и что мне придётся вернуться. Это меня пугало больше всего, как я не хотел!

Так прошёл день, или два, или три. Время перестало тревожить меня. Но старик сказал:

– Тебе пора возвращаться. Тело не может долго оставаться без еды и воды.

Помню своё отчаяние и грусть.

– Я вернусь сюда? – спросил.

– Вернёшься, если захочешь. Когда придёт время, Ахмет.

Очи слипались, я засыпал. Старик провёл рукой по моему лбу:

– Не забывай того, что видел, – и тихо добавил: – Иоанн моё имя.

Когда я очнулся, то всё так же лежал в ложбине. Песок покрывал меня всего, и только голова оказалась приподнятой. Это меня и спасло. Я встал, с трудом расправляя руки и ноги, и огляделся: пустыня сверкала всеми красками – видимо, недавно прошёл дождь. Нашёл небольшую лужу в камнях и хорошенько напился. А затем, осторожно ступая, двинулся в путь.

В доме моего дяди мне оказали ласковый приём, я смог отдохнуть и восстановить силы. Но меня тянуло в другое место, и, шагая по городу, я искал кресты. Наконец, нашёл храм: простой, невысокий; разувшись, вошёл. На меня смотрели с изумлением, не понимая, что делает здесь мусульманин, но, наверное, на моем лице виднелось что-то особенное, потому что никто не выгнал меня. Я с восторгом смотрел на иконы, облобызал крест. «Свет, свет, свет», – повторяли губы. Наконец, кто-то заговорил со мной, и я всё рассказал. Так я попал к христианам.