Город неба

«Как жизнь проходит мимо-то…»

Как жизнь проходит мимо-тоАзорских островов,зато посуда вымытав один из вечеров.И рядом честно-честностоят перед окномнож для морковной резки,стаканы кверху дном.На маленькой сушилкевсё это много лет,и белые снежинкислетаются на свет

«Я презираю важные мундиры…»

Я презираю важные мундиры,речуги, флаги на краю могилы,светло припоминаю в этот час,как лучший друг, ничем не знаменитый,Андрей Краснов смешал бадью карбидаи, спичку поднеся, сказал «атас».Он в школе мне носил портфель в четвертом,он белокурым был и страшно гордым,он до небес устроил фейерверк,сжег пальцы, брови, но, когда горело,он прикрывал меня предельно смело,как прикрывать он будет целый век.В наш век взрывоопасный кто поверит:еще цветы цветут и солнце светит —он спину мне прикроет без проблем,он сгинет навсегда в Афганистане,душа взлетит в большом аэропланеи с высоты покажет палец всем.

Памяти Н. Гумилева

Когда за две недели до расстрелаон в чайнике заваривал заварку,вдруг бабочка огонь перелетела:две белые, высокие махалки.Она порхала там неосторожнои в воздухе мелькала под плафоном,она вовсю кружила по окружнойв предутреннем пространстве искривленном.Потом она присела и застыла,два крылышка сложила и устала,и тихою была, как гроб-могила,но в этом мире надпись написала.В холодном синем воздухе коморки,прекрасная, как Мёбиуса лента,что солнце поднимается с Востока,что счастье абсолютно, перманентно.

«На скамейку прилечь, завернуться в тужурку…»

На скамейку прилечь, завернуться в тужурку,доведут тебя рельсы до Санкт-Петербурга.Там прохожие чтокают, узнавая по реплике,кто чужой, а кто свой. Там бордюры – поребрики.Там на набережной битюги ходят с лычками,над Невой долгий воздух усеян кавычками,а пойдешь – и прямеет дорога до Выборга,ледяные глаза по-над Ладогой выплакав.

«Как Джойс, что на рассвете века…»

Как Джойс, что на рассвете векапридумал Дублин крыш, дворов,так я, дитя и неумеха,придумала свой Кишинев.И виноград пополз по стенам,как сумасшедший альпинист,и грянул горбачевский Пленум,и перемены начались.Мир хижинам и низким хатампосле годов холодной тьмы,и в мае, в восемьдесят пятом,отец выходит из тюрьмы.На нем костюм того фасона,в котором был он до всего:до криков вохровцев, до зоны.Я не придумала его.

«Пили кока-колу, лимонад…»

Пили кока-колу, лимонад,на пустой катались карусели.Я уже не помню и сама,что там было впрямь на самом деле.Было лето иль стоял октябрь,а зимой там наряжали елку,покупали новый календарьили собирались только?Если б я по-новому жила,я бы лучше все запоминала,я бы закусила удила,я поверила бы, атеист усталый,в то, что есть какой-то приговор,пусть холодный, страшненький, но правый,а не просто неба разговорс черною канавой.

«Я ехала в печальный дом…»

Я ехала в печальный дом,чтоб друга навестить,я думала о том, о сем,тянулась мыслей нить.Как просто взял он на себяи тихо нес в мирупростое звание шута,подобно королю.Когда прямой надменный другвыходит в коридор,он посылает меня вслух,и так нормален взор.С такою каплей добротыглядите в нашу явь,вы, века взрослые шутына детский мир забав.

«В пустом кирпично-каменном мешке…»

В пустом кирпично-каменном мешкес утра болтают галки дворовые,в моем окне, в моем пустом окне —надтреснутые звуки духовые.Под тёмным, проржавевшим козырькомторжественно по всей глухой округео чём, о чём, о чёмзаводят речь медлительные звуки?Над сонною невнятицей утра,над ясной равнодушною природойзачитывают перечень утрат,под это всё заносят гроб в ворота.Тут утренний спокойный тихий снегзаписан в Менделееву таблицу,под ним проходят десять человекплюс тот, кому так сладко утром спится.Надтреснуты, темны – какие есть,тут звуки надрывают перепонку,бессмертный, истрепавшийся оркестрразлуку репетирует неловко.Тут неизменна женщина в платке,и небо цвета серой мешковины,и хмурые, с ремнями на плече,не очень современные мужчины.

«Посыльный, посыльный, посыльный…»

Посыльный, посыльный, посыльный,чего в своей сумке несешьпо синей дороге, по синейсквозь ветер и солнечный дождь?Посыльный, неси нам скорееот Плиния добрую вестьпро синие горы Помпеи,про римскую доблесть честь.Читайте, читайте, читайте,какая в Помпее беда.Ни сестры, ни старшие братья —никто не вернется сюда.Погиб от Везувия Плиний,любимец толпы, сибарит.На синей дороге, на синейтеперь небеса сторожит.

«Безропотно переживай…»

Безропотно переживайсвою беду, свои победы,как воду их переливай,и сердце сердцу исповедуй.В него вошло так много игл,как стрел в святого Себастьяна,как бранных слов в живой язык,и грешный наш, и окаянный.Но хоть сто лет вперед-назад,на том и строится свобода —на перебранке двух солдату переправы возле брода.

«Слышишь, ветра свист надо всей вселенной…»

Слышишь, ветра свист надо всей вселенной,пение в гребенку тростника,будто спичкой бьют в коробок фанерный,разбивают речь будто на слога.Лыжник бы натер в эту пору лыжи,потому что он дельный человек,конькобежец-друг с ржавчиною рыжейсправился в момент. И из этих всехрадостей земных только слух крылатыйи родной словарь дали нам на жизнь,иней прохрустел, вышел зверь сохатыйи увидел снег и услышал свист.

Слепой

Всё зря и ничего не видя,идёт слепой на поводке,выстукивая тростью плиты,несёт продукты в рюкзаке.Лежит кирпич на тротуаре,стоит с сырым песком ведро,гнусавит нищий, «р» картавя,и грязью брызжет колесо…Слепой, слепой, смеются дети.Ах, что сказать? Ведь, вправду, злитвид тихой тросточки на свете,звук вечной музыки из плит.

За синий платочек

1Мы более с тобой не нытики,глядим на мир мы однозначнее,случайные картинки с выставки,другие девочки и мальчики.Уходят литерные длинныев пункт основного назначения,мы высморкались, слезы вытерли,жизнь прожили, прощу прощения.2Когда мне про любовь к отечествувошь заливает узколобая,я ненавижу человечествосо всей отчаянною злобою.Я ненавижу его истины,его предательскую музыку,за существительные с «измами»,всю эту ряженую публику.3Чекистские гуляют соколы,неонацисты с заморочками,куда жиды Россию продали,грузите арестантов бочками.Грузите память стеклотарою,пускай горит она сиреневоза нашу юность окаянную,за Венедикта Ерофеева.4За Гумилева и Поплавского,за розы, что не будут брошены,давай, губерния, рассказывайс просодией во рту некошеном.За то, что жить мы будем сызноваи языком чесать по-чёрному.А ты фильтруй базар бессмысленный,сказал в ответ поэт издёрганный.5Твой синенький платочек вылинялза листопадо-снегопадами,но ты всё та же, взор и выговор,красива правдами-неправдами.Куда идешь ты, непутёвая,чуть выпившая и без пропуска,склоняясь вправо под обновою,как будто писанная прописью.6Налево – дачный лес строительный,направо – лес почти что девственный,шмелей полет центростремительный,там городок, рекой отрезанный.Туда душа моя стремитсяза мыс печальный Меганом,дочь эмиграции колбасной,туда приду я с похорон.7И видит бог, всё будет в точностиисполненным такой же вечности,все подростковые неловкости,обледенелые конечности.Поле огромное, туманное,базар закрыт, есть бутербродная,под солнцем пруд, как каша манная,поговорим же, мама рОдная.8Про Сахарова в Нижнем Новгороде,про руки, согнутые в локте,в Кремлёвском-жлобском после праздника,век воли не видать и равенства.Поговорим с тобой до полночипро всё ужасное, прекрасное,по-бабьи перемоем косточки,а было много, было разное.9Вот так, доживши до полтинника,очнулась, где ни свет, ни тень,и встала, труп живой, в могильникевслух обратилась, грозный оборотень.Обратно обратилась в слух,звала, и, пропади я пропадом,я слышала ответный звук,он сердцу говорил чего-то там.

«Черный глоток никотина…»

Черный глоток никотина,нужен тебе, скотина?Ела бы мандарины,чистые витамины.Здравствуй навеки, воля,разума хладный Цельсий,облачком алкоголя,струйкою дыма взвейся.Тянет мольбу о хлебев храме священник лысый,ласточка вьется в небенад неживой столицей.В скорых везут каретахтех, кто виной отравлен,тянет романс отпетыхмедленный хор с окраин.Всё пропоёт под курткойсердце в момент распада,белые самокруткии мандаринов не надо.

«Километры проволоки колючей…»

Километры проволоки колючей,той дремучей местности лед во рту,где в аду твой пашет разнорабочий,твой проситель четко горит в аду.Смотрит нечеловеческая природасверху вниз на адские города,где с утра ведут убивать кого-тобез вины, без следствия и суда.До седьмого, Господи, там коленав царстве вечных истин родной страны,что бушлата с номером не надену,извини мя, Господи, извини.

«Наконец-то, избрав президента…»

Наконец-то, избрав президента,мы живем в идеальной стране,иностранные полуагентыповсеместно от дел в стороне.Не в кармане законную ксиву,а красивую фигу несемза простое родное спасибо,удобрение и чернозем.

«Ты не ложился в пыль в Афганистане…»

Ты не ложился в пыль в Афганистанес разорванной на синий звон башкой,налево нефть не гнал в Азербайджане,обкуренный иранской анашой.Ты на родной пылающей границес тяжелым автоматом не стоял,успел родиться, вправо уклониться,сойти с подножки на пустой вокзал.Но в месте, где перебегал ты шпалы,вытягивая кирзовый носок,над грязным снегом радуга дрожалато голубым, то красным поперек.

«Пусть будет улица пустая…»

Пусть будет улица пустая,в прямом асфальте колея,когда сойдет навек с трамваялюбовь нетрезвая моя.Поэт неизданных всех книжек,он слово важное берет,что в мире есть свобода свыше,что на работу не пойдет.Вытряхиваем все монеты,свободу знай да понимай —одна судьба, другой ведь нету,когда с трамвая на трамвай.И дальше ехать к Боре, к Оле,с бутылкой, с банкой «иваси».На свете только свет и воля,другой работы не проси.

«Ветер подул, ветер подул…»

Ветер подул, ветер подул,вот и кончается месяц июль,с желтой акацией, с белойнад головой очумелой.Ветер подул, всё унес в небеса,будет гроза, будет гроза,будет и кончится скоро,мчат по бульвару моторы.Счастье и горе идут налегке,что на уме, то и на языке,том, на котором сказалось:было, горело, промчалось

«За дровами утром едем – мать…»

За дровами утром едем – мать,мой отец и я. Так детство снится,что бесцельно правду отличатьот картин, налипших на ресницы!Заносило с ночи общий дворс синею укатанной тропою,пахло деревянною смолою.Родина так пахнет до сих пор.Белая река и темный лесрокируются в оконной раме.Собирались утром за дровами,жизнь прошла. Приехали, отец.

«Я уеду в тот северный город…»

Я уеду в тот северный городу подножия белой горы,где прохожего поднятый воротза дорогою прячут дворы.Там дома скалят зубы заборов,ударяет подковою дверьбез ведения переговоров,и гуляет река, словно зверь.Разливается, рвется за сваи:мимо, мимо, чужой, проходи.А пройдешь, оглянешься – такаякрасота – холодеет в груди.

«Густых следов тропинка…»

Густых следов тропинка,обледенелый двор.Он отмытарил ссылку,психушку перетер.Он – за серьезный повод,я – за слова мои,но, поравнявшись, воротравно поднимем мы.Его возьмет овраговобледенелый снег,а я пойду и гадовне позабуду тех.

Зимняя элегия

Я помню серый двор в сырой зиме,там, где огней и света было мало,лишь муть контор да снег летел во тьмев моем окне, открытом как попало.В нём с высоты шестого этажавсё виделось совсем однообразным.Там не любила ничего, что яв нём видела. И даже снег был грязным.И взгляду открывалась пустотабез смысла, без названия при этом.Без цели и значенья красота.И что поделать? Сделалась поэтом.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.