Питомцы апокалипсиса

Бразильянка прижала младшего Дарсиса к груди, словно мать ребенка. Он рычал, дергался, сверкал глазищами. Но худой длинный палец соскользнул со спускового крючка на скобу и назад больше не поднимался.

Лицо нашего «великого командира» потемнело. Дарсис молчал. Меня осенило. Если в детстве он действительно встретил нас троих, то знал о нашем походе все два – три года.

«Ты не знаешь местность, умник… Нам суждено идти прямо…»

Суждено? Еще в роще тяждеревьев Дарсис проболтался, но я списал напыщенную фразу на его говеный надменный характер.

Недоросль-ананси подогнул колени и выскользнул ужом из плотных тисков бразильянки. Отпрыгнув подальше от Маны, школота выдохнул:

– За мной гонятся.

«Великий командир» даже не посмотрел на младшего себя.

– Нас не касается. Идем дальше.

– Ты не понял, – сказал недоросль. – Я предупредил. Через четверть часа Мишаба будет здесь.

– Мишаба? – спросил я. – Это не тот отряд «теней прошлого», который мы видели, когда только вошли в лес?

– Какой отряд, умник? – Дарсис-младший повернулся ко мне.

– Никакой, – буркнул Дарсис-старший. – Убирайся.

– Четверть часа, – повторил двойник и бросился в заросли.

Едва высокие стебли скрыли худую спину, наш Дарсис рыкнул:

– Чего стоите? Не слышали: погоня!

Мы бросились меж кустов. Понеслись по пологим слонам и низинам, Мана впереди сшибала гравиволнами сплошную стену листвы. Я бежал последним, пару раз оборачивался, видел далекий блеск красного аксамита.

– Дарсис-то с нами, – просипел я.

– Не время острить, умник, – сказал ананси передо мной.

– Не ты – который «миленький и хорошенький».

Дарсис оглянулся назад. Скрипнул идеально-ровными зубами.

– Он хочет навести погоню на наш след. А сам сбежать.

– Откуда ты знаешь? – спросил я и вдруг допер. – Ну и козел же ты…был.

Вскоре позади в листве засверкало белое.

– Аксамит унголов? – выдохнул я. Дарсис ответил невнятно. Я заставил его повторить.

– Или их топоры.

Защелкали стволы справа – отколотые щепы полетели нам в лица. Мана ругнулась.

– Или их ружья.

Я помолчал.

– Слушай, Дарсис, ты случайно, не помнишь: суждено нам выжить?

Ананси только взглядом обжег.

Низину впереди стелила утренняя дымка. Мы нырнули в тонкий туман, надеясь скрыться в полупрозрачном облаке. А трещавшая от пуль листва над головой будто говорила: не-а, все равно достану.

Бурый бурелом из раскромсанных стволов закрыл нас от салок со смертью. На время. Сбросив со спин рюкзаки, мы упали в траву, спрятали головы за покрытой мхом древесиной.

Сразу за буреломом полукольцом тянулся глубокий овраг. Дарсис пополз вниз.

– Сидите здесь, – приказал ананси. – Выскочу на них с другой стороны и поведу мимо бурелома. Понятно?

– Нет, – сказала Мана. – А мы?

– А вы бейте по их спинам гравиволнами. – сказал Дарсис. – Точно по черепам. Понятно?

Меня передернуло, а Мана оскалилась как голодная пантера.

– Веди их.

Я и не заметил, когда Дарсис исчез: будто ананси съели широколистные гиганты-папоротники на дне оврага. Я и Мана сели и вслушивались в шум леса. Пули застрекотали где-то далеко. Очень далеко.

– Провел! – зашипела Мана. – Он нас провел! Решил сам!

Бразильянка вскочила.

– А вдруг нет? – я до рези в глазах вглядывался в хвойные лапы вдалеке в дымке: дрогни же хоть одна! – Если бросимся за ним, то план точно к чертям. Жизни наши к чертям! И Дарсиса тоже…

– Держи, – Мана бросила мне гравипушку и в один прыжок сиганула через весь бурелом.

Я взревел: Черт!

Мне-то что делать? Бежать за ней? Оставаться на позиции?

Если останусь и Дарсис на самом деле вздумал сыграть в героя – могу потерять их обоих. Могу потерять Ману.

Но если все идет по плану, а я уйду – точно все помрем.

Я заткнул гравипушку за пояс и сдавил обеими руками виски. Закрыл глаза. Выпустил губку на свободу. Давай, милая, не сдерживайся. Весь лес – твои угодья. Разведай их.

От меня на север мчался кипящий пучок черных, красных, черно-красных векторов. Это точно Мана.

Дальше пять пучков почти прозрачных векторов неслись за пучком бледно-лиловых векторов. Что? Бледно-лиловых? Дарсис сожалеет, сострадает? Кому? Унголам, которые его сейчас изрешетят?

Еще один бледный пучок шатался вдали от всех. А это, видно, мелкий паршивец Дарсис-младший.

Я втянул губку обратно в ограду черепной коробки и бросился по следам Маны. Дарсис все же сыграл в героя. Повел унголов прочь от нас. Желтоглазый дурак.

Краем внутреннего глаза я следил за векторами. Пять прозрачных пучков порозовели. Один вдруг вспыхнул черно-алым костром и исчез – Дарсис достал-таки одного? Остальные рассредоточились, обтянули полукругом бледно-лиловый пучок. Унголы погнали Дарсиса по лесу с бешеной скоростью. Прямо мне навстречу.

Из-за дерева выскочил огромный унгол в зеленом плаще. Топор гиганта рассек воздух над моей головой. Я тут же отпрыгнул в сторону от сверкающей дуги, кувыркнулся вправо, не забыв зацепить великана подножкой. Земля под моей спиной сотряслась, будто я повалил дерево.

Мне в щиколотку вцепилась железная клешня – рука унгола. Стоя на четвереньках, великан потянул меня в тиски. Другая его рука скребла пальцами дерн, пытаясь зацепить длинную рукоятку отлетевшего топора.

Свободной ногой я обвил слоновью шею унгола, сжал бедром здоровую глотку. Великан захрипел. В желтых глазах загорелись угольки ярости, но ее не хватало, чтобы соткать осязаемое черное копье. Обычно чувства ананси и унголов вне их аур меркли и рассыпались, как вынутый из костра хворост. Слишком слабые. В оружие годились только эмоции людей. Ману бы сюда.

Унгол врезал сверху. Отбив свинцовый кулак, я едва не сломал себе руку. На предплечье сразу рухнул еще один громовой раскат. И еще. И еще. Пять камнедробильных ударов. После последнего я быстро развел ладони. Хлопнул великана по желтым ушам.

Унгол всхрипел, сильная шея вздулась. Моя нога онемела, пытаясь ее сдавить. Уши унгола опухли. Я снова хлопнул по ним. И снова. И снова. Пять хлестких затрещин. Великан бухнулся носом в траву.

Я вытащил ногу из-под неподъемной туши и увидел Дарсиса-младшего. Ананси навел гравипушку на нокаутированного унгола.

– Зачем его поднимать? – спросил я и увидел, что дуло не квадратное – треугольное. Ананси нажал на спуск. Вмиг унгол рассыпался, растаял, исчез. На траве осталась только круглая лужа. Грязная, светло-бурая лужа. К корявым сучьям поднимался горячий пар с запахом жженого сахара.

Я прошептал:

– Зачем ты убил его?

– Декрет Совета архонтов номер сто семьдесят четыре, – сказал Дарсис-младший. – Каждый унгол умрет.

Я не отрывал взгляда от лужи и не заметил, как ананси ушел. В реальность меня вернул треск пуль, приглушенный лесом. Дарсис, Мана все еще играют в салки со смертью. Я кинулся на звуки.

Только полез на крутой бугор – и сразу прижался к земле. Над головой пролетел перевернутый вверх ногами унгол. Светлая курчавая борода лизнула мои волосы. Я вздрогнул. Холод ошпарил от макушки до шеи.

Унгола бросило в шеренгу хвойного подроста. Треснули сучья, с криком взметнулась птица. Запутанный в зеленом плаще тяжеловес сполз по гладким стволам в траву и оттуда не поднимался.

На вершине бугра Мана целила в меня гравипушкой.

– Где тебя носит? – бросила бразильянка, отворачиваясь. – Бежим скорее.

Мы ринулись сквозь густую чащу. Сквозь многослойную ширму леса просвечивались векторные пучки – два алых и один лиловый.

– Где взяла гравипушку? – спросил я.

– Маленький Дарсис дал, – выдохнула Мана. – Сказал, что я не погибну. Иначе большой Дарсис ни за что не привел бы меня сюда.

– Значит, погибнут унголы, – сказал я. Перед глазами всплыла грязная лужа.

У границы чащи приникли к деревьям. Впереди за небольшой прогалиной двое унголов бомбили из огромных ружей по стене зарослей. Женщина с косой целилась и стреляла первой. Следом грохотало ружье второго преследователя.

Между выстрелами тихо щелкнуло – и голова унгола-мужчины испарилась. Только тонкая струйка дыма потекла вверх. Запахло жженым сахаром.

Снова щелкнуло. Правая рука женщины исчезла. Тяжелое ружье рухнуло в траву. Крича, женщина упала поверх него.

Из расстрелянных кустов вышел Дарсис-старший. Серьезный, спокойный, без единой царапины. В голубой руке серел треугольный ствол.

– Дарсис! – Мана бросилась через прогалину к ананси. Он отвернулся.

– Тебе нельзя было видеть, как я убиваю.

– Как же, как же? – Мана взяла его руку с бозпушкой, погладила. – Я же – твой щит, забыл?

– Но я…

Мана потянулась и поцеловала голубую щеку. Дарсис ответил ей бесконечным взглядом. Она приняла его. Так они и стояли, глядя друг другу в душу. В это время душа раненой женщины покидала ее вместе с прозрачным паром, вытекавшим из обрубка руки. Мана и Дарсис смотрели друг на друга. А я смотрел на безголовое тело у их ботинок.

– Хшшшрш пш, – прошипела женщина. Мягкий голос в моем наушнике перевел: «Ты будто старше».

Кровь брызнула и бледно-желтых губ со словами:

– Тмршр? Му х тмршр?

«Петля? Мы в петеле?»

Дарсис ответил на унгольском.

«Да, Мишаба, – пропел сахарный голосок в моей голове. – Ты умерла на этой прогалине три года назад».

Женщина вскинула голову.

«Три года? Нет, врешь, убийца»

«Через полторы минуты» – Дарсис посмотрел в кусты за прогалиной. – Нет, через семьдесят пять секунд ты увидишь: я не вру».

Слезы потекли из бледно-желтых, почти белых глаз унголы.

«А ты выживешь? Снова? Ты убил моего отца. Ты убил мою мать. Сестры, братик – всех ты убил. Убил мой город. Теперь убьешь и меня?»

Целая рука Мишабы вытянула из-под полы плаща небольшой топор. Лезвие сверкнуло в лесной тени.

Дарсис и Мана отступили на шаг.

Рыча, Мишаба дернулась и встала на колени. Кровь текла из ее рта, смешивалась с грязью и слезами на шее.

«Ну давай же, Красный убийца сотен! Давай же, ублюдок, прикончи меня!»

Мишаба прыгнула прямо с земли. Сильные ноги ее выстрелили пружинами. Плащ раскрылся, словно крылья бронекрыла. Коса вспыхнула на солнце.

Дарсис не шелохнулся. Дуло бозпушки смотрело в траву под его ногами. Мана рванулась навстречу Мишабе. Бронзовые руки пронзили крылья плаща, дернулись к глотке мстительницы.

И схватили только воздух. Топорик воткнулся в дерн. Клочья плаща упали в светло-бурую лужу. От тошнотворно-сладкого сахарного запаха заслезилось в глазах.

Дарсис-младший опустил треугольный ствол.

– Почему не стрелял? – спросил он взрослого себя.

Бозпушка Дарсиса-старшего по-прежнему была опущена. Мана подняла топорик с земли и растерянно огляделась. Я не мог оторвать глаз от лужи. От жидкого трупа Мишабы.

– Не было нужды. Я помнил, как убил ее, – сказал Дарсис-старший. – Как ты убил ее.

– Звучит как отговорка. Глупо надеяться на обстоятельства, когда решение проблемы – в твоих руках, – возразил Дарсис-младший, кивнув на оружие. – Почему не стрелял?

Рука Дарсиса-старшего с бозпушкой вдруг поднялась и нацелилась на Дарсиса-младшего.

– Еще не поздно исправить.

– Дарсис! – вскричала Мана.

Длинный палец задрожал на спуске. Дарсис-младший хмыкнул.

– Не могу поверить, что через три года стану таким слабаком.

– Просто тебе еще не снятся кошмары, – Дарсис-старший сощурил глаза. – Убирайся.

– Пожалуйста, Дарсис, не убивай его! – заплакала Мана. – Его ведь дома тоже жду я, другая я. Маленькая, глупенькая, помнишь?

Дарсис-старший вздрогнул. Рука с бозпушкой опустилась медленно-медленно, будто металлический кран с грузом. Младший Дарсис еще раз хмыкнул.

Я не выдержал.

– Еще раз так сделаешь, и взмылю твою цветастую шею.

– Чего такие все нервные? – поднял бровь мелкий паршивец. – Мишабе суждено было умереть в этой петле.

– А в какой петле мне суждено надрать твою бунду? – зарычал я. – Уважай мертвых, сопляк.

Мелкий головорез молча нацелил на меня бозпушку, и его голубой палец на спуске не дрожал. Мана сказала:

– Убирайся, – бразильянка протянула Дарсису-младшему его гравипушку. – Пожалуйста.

Сопляк поджал губы, затем схватил оружие и бросился в заросли.

Когда мы покинули окраину чащи, грязная лужа возле обезглавленного тела все так же источала запах жженого сахара.

Глава 18

Еще совсем недавно, в век беззаботного рабства, я наполнял ванну для Юли. Только повернул краны, как она оперлась рукой о мою согнутую спину и плюхнулась в воду. Моя рубашка намокла от теплых брызг.

– Горячее, Стас. Еще горячее.

Она села, прижав голые колени к голой груди. Вода едва достала ей по щиколотки. Я схватил с полки пластиковый флакон и вылил вниз. Весь без остатка. Над водной поверхностью вмиг распухло мегапушистое одеяло белой пены и полезло через края ванны. В мыльной лавине Юля исчезла до самых глаз, как захлопывается при падении книжка с яркими иллюстрациями.

– Пф-ф, – Юля мотнула головой, сплюнула мыло. – Зачем это?

– Какая же ванна без пены? – я постучал ладонью по дну флакона, вытряхивая остатки на все еще видимые участки горячей и мокрой кожи. – Расслабиться не выйдет.

– Она щекочет, – Юля потянулась рукой между коленей. Прежде чем голубые пальцы воткнулись в белые пористые холмы и соскребли их, я рванулся и всунул Юле в руку желтого утенка.

Кря-я-я! – пискнула резиновая игрушка. Юля молча ткнула ею мне в нос.

– Утка – чтобы ты не скучала.

Я отодвинулся и закинул в ванну еще ворох резиновых игрушек – туда, где подтаяла пена на бедрах Юли.

– А эти?

– А эти – чтобы не скучала утка.

Рука Юли сжимала и разжимала утку – кря-кря-кря.

– Похоже, ей весело, – Юля пододвинулась к шумящей струе из крана. – Хочу горячую.

Ее мокрая спина, у самой талии лишь слегка обернутая пеной, наклонилась передо мной.

– Замри!

Я горстями перекинул плавающую без дела пену Юле на плечи и ниже.

– Оп-п. А то не расслабишься.

Потом я зажег ароматическую свечу. Потом выключил свет – полумрак скрыл то, что оставила пена. Только желтые глаза отсвечивали крошечное пламя.

Всего только мое мнение, – сказала Юля, – но мне казалось, принять ванну – значит просто смыть грязь, в смысле ничего особенного.

Юля повернула кран горячей воды. От повалившего пара защипало в глазах.

Всего только мое наблюдение, но как только мне стукнуло тринадцать, я не мог ни просто смыть грязь с Юли, ни просто одеть, ни просто поднять ее с кровати. Для меня стало просто находиться с ней рядом ни черта не просто. Как тут расслабишься? Разве что только с помощью тяжелых наркотиков. А где их взять?

Я сказал:

– Это показывает только, что тебя совсем запахали на том флаере. Чтобы хорошо работать, надо правильно отдыхать. Это как религиозный обряд. Неправильно Богу помолишься – и жди Великий потоп. Принимать ванну с пеной и желтой уткой – священно.

Юля только утку посжимала: кря-кря. Все ананси были атеистами и не заморачивались религиями с молитвами.

– Как мыться, если ничего не видно?

– Я знал, что так будет! Вечно придираешься ко всему, что я делаю для тебя. Нельзя хоть раз сказать «спасибо»? Хоть раз!

Тут губку в черепе защипало, я ощутил жар в теле Юли. Жар распахнутой духовки. Жар свеженакатанного асфальта.

Я бросился нащупывать кран. Струя кипятка ошпарила руку.

– Твою мать! – зудящими пальцами закрыл винт горячей воды. Дернул винт холодной. – Вставай, ты, дура глупая! Сваришься, бестолковая!

– Ничего, в термокамере жарче.

Замахал руками. Схватить за уши, волосы, выдернуть из кипящего котла – но нет, не цеплялась мокрая прядь, не попадалась распаренная кожа. Только булькало в темноте рядом. Уворачивалась что ли?

Ткнуло в руку что-то скользкое, гладкое, словно резина или пластик. Я сжал пальцы, рванул на себя.

Кря-я-я!

Отбросив чертову утку, врубил свет. Голова Юли торчала над дымящей пеной в стороне, где раньше лежали ее ноги. Ее волосы и пот скапливались в ложбинках над ключицами. Юля откинулась назад, закрыв глаза.

Я потянулся к ней.

– Не надо, – она приоткрыла один глаз, прищурилась на мою покрасневшую руку. – Иначе нырну.

– Сдурела?

– Если рыцарь неправильно спасет принцессу, не рискнет своей жизнью, то не женится на ней, – сказала она. – Это как религиозный обряд.

– Принцессу?

– Так же ты с Мануэлой и другими землянами называете меня? Принцесса-инопланетянка? Тогда ты, значит – мой рыцарь, который вызволит ее высочество из морской пучины.

Мой глаз задергался. Зря я приносил домой книжки из библиотеки «Диснейленда». Особенно фэнтези-сказки.

– Это дурацкий стереотип. Дай вытащу тебя.

А Юля бросила:

– Попробуй.

И нырнула под хлопья пены. Я кинулся за ней, руки сразу обварились. Задушил плач и вопли. И дернул Юлю. Дернул Юлю. Ква-а-а! – не Юлю – драную резиновую лягушку.

Я упал на колени перед ванной и схватил под водой что-то длинное и мягкое. Точно Юля. Она отбила мои ладони.

«Если рыцарь… не рискнет своей жизнью…».

Ах, драмы захотела? Обоим свариться у себя в ванне, как последние кретины?

Я перепрыгнул через белый акриловый борт. Накинулся на Юлю, сдавил ее мокрые, горячие голубые бедра и грудь – чтобы не выскользнула как селедка. На всякий завернул ей правую руку за спину. Перевалился вместе с ней обратно через борт.

Шероховатый кафель пола ударил меня по зубам. Хрипя в узор на голубой плитке, я судорожно затрясся. Кожа горела, будто в нее вкололи криптонитовый раствор.

– Я тебя сделал… – хрипел. – Сучка, я тебя спас и сделал…

Юля, вся в лиловых ожогах, поднялась к крану. В уши ударил шум льющейся воды. Ох, только не снова.

Юля схватила меня за шиворот мокрой рубашки и перекинула в ванну. Ледяная струя ударила в глаза, свежесть растеклась по лицу, заскользила дальше вдоль шеи.

Я развалился по всей длине ванны, пыхтя. Мягкие потоки ласкали горевшее тело. Сил не было втащить Юлю сюда, ко мне, в холодно-пенистый рай. Она сидела на борту и смотрела вниз. Лиловые волдыри распухали и кровоточили по всей ее коже.

– Никакой ты не мой рыцарь, всего лишь питомец, – сказала моя хозяйка. – Слабый, беспомощный человек. Запомни. И вспомни, прежде чем снова ринешься меня спасать. Иначе только умрешь.

Она перекинула через борт левую ногу, кровоточащие пальцы коснулись воды. Качнулись. По ровной глади разбежались круги, пена попала мне в рот. Я закашлялся.

– Не строй из себя героя, глупый человек. Никогда. Веселись как другие земляне. Катайся на аттракционах, развлекайся с женскими особями своего вида – мне все равно. Ясно?

Тогда, сплевывая мыло, я не думал, что, возможно, Юле уже сообщили: она улетит на орбиту до того, как пройдет ее гормональная дисфункция. Не думал, что, возможно, Юля пыталась садистко-мазахистким уроком уберечь меня от своего отца.

В конце концов, я все равно выбрал слинять от нее.

Юля велела фабрикоиду вызвать санитаров. Вскоре нас укатили на тележках в инкубаторий. К следующему дню от ожогов не осталось даже отметин на коже. Только воспоминание.

Сук трещал под рукой, я висел на нем, оглушенный рвущим барабанные перепонки лаем. Висел, болтал ботинками в воздухе – в метре от пасти дьяволка. Зверь ревел, вставал на задние лапы. Когти передних лап сдирали кору с подножия ствола. Между клыками-кинжалами стекали ручьи салатовых слюней.

Век беззаботного рабства…блин, не такой уж ты был паршивый.

Мана и Дарсис сидели на ветвях выше. Мана схватила меня за руку и втянула к себе в густую листву. Ветка на нижнем суке зацепила шнурок на моем правом ботинке. Затрещала согнутая древесина. Шнурок натянулся и лопнул – и сук тоже.

Я прижал пальцы ноги к голени, чтобы не слетел ботинок. Пропала обувь в диких землях – пропал сам.

Дьяволк поймал упавший сук в зубы и раскрошил его тремя прикусами. Глаза зверя отсвечивали алым в тени костяных рогов.

Погиб отряд Мишабы, и солнце еще три раза пронеслось над Вихревым лесом до того, как мы выбрались к бескрайним плоскогорьям ллотов. Почва стала глинистой и такой мягкой, что продавливалась под подошвой. Высокие травы щекотали подмышки. Жаркий сухой ветер доносил жужжание шмелей.

Когда удавалось, мы двигались под сенью редких лесных полос – низкорослые деревья росли в долинах у полувысохших ручьев. На опушке такой полосы я и увидел дьяволка.

Выше мула, крупнее любого пса, любого волка, любого льва, рыжий зверь несся на нас сквозь рассветные сумерки. Клубы пыли, выбитые из-под лап, стелились за лохматой спиной дымчатыми крыльями размахом с саму степь. Словно вилы, три прямых рога торчали изо лба.

– Что за?.. – я обернулся к Дарсису и Мане. В густой траве валялись брошенные рюкзаки. Поискал взглядом, прежде чем увидел, как моя парочка лихо карабкается на дерево. Мана махнула мне рукой. М-да. Вот тебе и Красный убийца сотен, и бесстрашная валькирия.

На верхушке дерева я подогнул под себя ногу с болтающимся ботинком. Дарсис вынул из кобуры бозпушку.

– Не надо, – сказал я. Ананси навел оружие на рычащего зверя. Я ударил ладонью по треугольному дулу.

Дарсис скривил губы.

– Знай место, умник.

– Хватит с меня грязных луж!

– Согласен, – ствол слегка дернулся, будто само по себе, но теперь черное бездонное дуло целилось в мои руки, стиснувшие ветви. – Чего тебе не хватает – так тесно пообщаться с псиной внизу. Устроить свидание?

Я вздрогнул больше от удивления: Дарсис впервые пошутил на моей памяти. Он ведь пошутил?

– Минуту, – я глянул на Ману. – Дайте одну минуту.

Мана сжала плечо ананси и тихо сказала: «Дарсис». Тот хмыкнул, но смертопушку опустил.

Я плотно прижался к стволу, в коре отдавался стук моего колотящегося сердца. Пульс, наверное, зашкаливал за сотню. Серые хлопья страха стекали из пор моей кожи, медленно спускались на траву и холку зверя. Сейчас он, мой страх, – моя двустволка. Моя страхпушка.

Взмахнул рукой, запустил серую переливающуюся пулю прямо в разинутую пасть зверя.

Дьяволк заскулил и понесся прочь из-под тени рощи. Солнечный свет заиграл на рыжей шкуре.

Мы спустились с дерева. Дарсис не убирал бозпушку, стоял и глядел на удирающего монстра.

– Умник, – процедил он сквозь зубы. – На сколько лиг хватит твоей трусости?

Мои поджилки все еще тряслись, и я сказал:

– До самой Адастры.

Бразильянка делала вид, что разглядывает рыжую точку среди высохших трав.

– Это был наш секрет, – только сказал я. Глаза защипало. – Твой и мой.

Щеки Маны побагровели. Ее защитная реакция – всегда орать. И она заорала:

– Сам-то! Разве не рассказал Юле?

Я был очень тихим:

– Не рассказал. Только тебе.

Мана вся съежилась и отвернулась.

Возможно, Юля догадалась. Очень возможно – после стольких раз, когда я лечил ее от припадков. Но никогда мы с ней не разговаривали о моей силе. Никогда. Только с Маной. Сквозь слезы на ресницах я попытался разглядеть остатки шнурка в траве.

– Гертен знает?

Дарсис сощуренными глазами оглядывал желтую даль.

– Твоя аномалия не показалась мне сколько-нибудь значимой, чтобы беспокоить Совет архонтов, – Проводив взглядом рыжую точку за горизонт, ананси засунул бозпушку в кобуру. – Моя ошибка.

Меня передернуло.

– Жалеешь, пришелец? Из меня бы вышла неплохая лужа, так?

Дарсис пожал плечами.

– Умник, можешь играть в обиженного ребенка. А можешь использовать ситуацию и добыть информацию, которой тебе вечно не хватает. Выбирай.

Я двинулся к ананси, волоча по земле ботинок без шнурка.

– Информацию, говоришь? – увечный ботинок зацепился носком за спрятанный в траве корень. Я чуть не рухнул, взмахнул руками. – Уф…Ну рискнем. Я управляю только эмоциями людей. Но не ананси и унголов – их могу только поглощать. Почему?

Дарсис помолчал.

– Что еще?

– Подсказку хочешь? Может, лучше «Звонок другу»? Или «Замену вопроса»?

Белоснежные зубы пришельца заскрипели.

– Что еще, умник?

– М-м-м. Если я вколю тебе чуток своих эмоций, – там: радости, беспокойства, скуки, – я глянул на Ману, – обиды – ты слетишь с катушек. Любой ананси – унгол тоже, наверное, – спятит или вообще откинет копыта от комариной дозы переживаний людей. Ну, сам наверняка помнишь, как в столовой Центра накинулся на Ману…

– Болевой порог, – сказал ананси. – У ареопов он в десятки раз ниже, чем у людей.

– Причина в низком болевом пороге? – перед моими глазами на акриловый борт ванны снова села Юля – нагая, мокрая, горячая. Вся во влажных лиловых ожогах. Ни капли муки на лице, только арктический холод в глазах – а вокруг них сожженный эпидермис кожи.

– Не только, – сказал Дарсис. – Другие рецепторы – вкуса, обоняния, терморецепторы – у нас тоже менее выражены. В целом ареопы воспринимают мир не так остро, как земляне. Поэтому любая человеческая эмоция для нас слишком сильная.