Питомцы апокалипсиса

– И поэтому я не могу совладать с эмоциями ананси? Обычно они такие жидкие, что просто вытекают сквозь пальцы. Но только не в момент истерического приступа.

Не глядя на меня Мана села на корточки у своего рюкзака и стала в нем рыться.

– Клетки ананси генерируют нервные импульсы в нестабильной амплитуде, – сказал Дарсис. – Обычно наши нервные окончания находятся в спокойном режиме. Но при стрессе или сильном напряжении…

– Бомбят по полной?

Дарсис хмыкнул.

– Тебя нужно исследовать. Без медицинских тестов и анализов нельзя сказать точно, что с тобой, – ананси тоже шагнул к рюкзакам. – Двигаемся дальше.

Я схватил его за аксамитовую повязку на рукаве.

– Не так быстро. Информация, помнишь, Красный убийца сотен?

Мед потемнел в глазах Дарсиса.

– Что еще?

Я молчал в Вихревом лесу ради того, чтобы Дарсис вывел нас из зоны временных петель. Но хватит. Пора брать дьяволка за рога:

– Сколько унголов ты убил по приказу архонтов?

Ананси молчал, а затем его тонкие, плотно сжатые губы разомкнулись и почти неслышно произнесли:

Многих.

– Кого именно?

Снова – словно эхо прошлого ответа: Многих.

– Солдаты?

Беззвучное, одними губами: Да.

– Женщины?

Да.

Ледяной пот ошпарил мою спину.

– Дети?

ДА.

– Боже мой, – земля пошатнулась подо мной.

Сидя у рюкзака, Мана молчала. Она знала. Черт, Мана все знала. И все равно любила Дарсиса. Дурацкая «сыворотка».

– Ты не пойдешь дальше.

Дарсис отдернул лицо в сторону.

– Без меня ты бы не зашел так далеко.

– Паруса – ваши, ветра – наши. А вообще, прими мою благодарность, – сказал я. – И проваливай.

Мана вскочила с корточек, сжимая правый кулак.

– Стас!

– Мана, мы уже убили пятерых унголов! – закричал я. – Плевать, что технически они погибли три года назад. Я шел говорить с унголами, просить помощи, а вместо этого приведу к ним массового головореза? Убийцу их жен и детей? Нас повесят на первом же торчатнике.

– Не повесят! У Дарсиса есть план…

– Если мы мирно придем в Седые равнины, законы унголов не разрешат нас казнить, – сказал Дарсис. – Только судить поединком богов.

– Отлично, – прошипел я. – Перебьешь всех унголов по одному? Зато по закону!

– Не всех. Только одного противника. Победа докажет мою честность в глазах их богов. Повторно вызвать меня не смогут еще год.

– Но одного-то все равно убьешь? Лучше я сам тебя придушу.

Рука Дарсиса сразу потянулась к кобуре.

– Ага, давай смелее, – сказал я. – А ночью жди в гости в своих кошмарах.

Дарсис опустил руку и отвернулся. Все трое мы глядели на иссушенные стебли под ногами и молчали. Ждали слова Маны. Наконец она сказала:

– Отойдем, Стас.

В глубине чахлой рощи я волочил ботинок за Маной и не отрывал взгляда от ее стиснутого кулака.

– Мана, нужно решить…

– Да, но вовсе не то, что тебе кажется, – Мана обернулась. – Нужно решить, пойдешь ли ты с нами.

Я уставился на нее разинув рот – кретин кретином.

– «Сыворотка»! Это все чертова «сыворотка»!

Мана покачала головой.

– Какой же ступидо, тупой, – она смотрела на далекую фигуру ананси между тонкими стволами. – Уже больше недели нет никакой «сыворотки». Только мы сами.

– Может и так. Но в самом начале чувства к нему в тебя занесли инъекцией. Господи, Мана, шесть лет каждый день в твои вены вкалывали приворотное зелье! Без следа такое не проходит!

– Плевать, что это за химия – залетная или выработанная моими надпочечниками. Я люблю его, понимаешь? Люблю, люблю, люблю!

В груди что-то глухо упало. Меня затошнило. Я оперся спиной о корявое деревце. Почему? Что со мной?

– Хочу, чтобы ты знал. Я пошла в поход в первую очередь не спасать Динь-Динь. И уж точно не ради возвращения в Сальвадор.

– Но твоя семья бедствует в трущобах, разве нет? Как же твоя эво, бабушка? Как же твоя мама?

– Как же мой отец, да, Стас? – Мана засучила правый рукав. Белесые изгибы шрамов выглянули наружу. – Когда я его последний раз видела, он достал складной нож и исполосовал мне руки. Сказал заплетающимся от текилы языком, красивым темнокожим девочкам лучше не жить на этом свете. Он бы и лицо мне разукрасил. Но эво как раз позвала на ужин – приготовила его любимые свино-курино-говяжьи шураско. Моя мать тайком бросила в меня пачку бинтов и велела спрятаться.

Приступ тошноты не проходил. А Мана сказала:

– Как послушная дочь, я на совесть выполнила материнское поручение. Спряталась на противоположной окраине города и больше не видела ни эво, ни маму. Ни отца, слава Санта Марии. Рылась в баках, побиралась, воровала. А потом вдруг оказалась на Люмене. Архонт Гертен взял меня за руку и отвел к Дарсису.

Рвота подступила до передних зубов. Я проглотил ее и закашлялся. Мана подошла и похлопала меня по спине. Правый ее кулак все еще что-то сжимал.

– В первую очередь я пошла с тобой, чтобы всегда быть рядом с Дарсисом. У меня нет ни семьи, ни друзей. Только – он. И пусть.

Я выпрямился. Мана щурилась на мое лицо.

– Вытри рот.

Я вытер. Сказал:

– Пойдем втроем – погибнут унголы. Один точно – если поединок богов не фантазия твоего идола.

Мана покачала головой, спустила рукав и провела шероховатой тканью по моему подбородку.

– Не факт. Дарсис что-нибудь придумает, – она сама в это не верила, я видел. Она готова была спалить всю планету, лишь бы надменный говнюк почесал ее за ушком. Мы и правда превратились в послушных псов. В слабых, услужливых питомцев.

– Не факт, – согласился я. – Может наоборот: умрет твой Дарсис.

Темно-карие глаза буравили меня взглядом. Бронзовая рука снова поднялась, кончики пальцев подтерли уголки моих губ. Талия Маны согнулась, чтобы вытереть пальцы о траву. Копна черных завитушек накрыло смуглое лицо.

Вот на что следует давить – на драгоценную жизнь этого ассасина.

– Однажды Юля вздумала свариться в ванне с кипятком, – сказал я. – Она не хотела вылезать, упорно ныряла. Чтобы ее спасти, я дрался с ней. Мана, сейчас Дарсис не отличается от Юли. Он нацелился в самый центр кипящего котла. В Седых равнинах нет инкубатора.

Полдекады назад ради того, что осталось от моей семьи, ради Лены – и ради себя – я предал свой закон, свое кредо: Юля должна выжить.

– Воля Дарсиса – закон для меня.

Но принципы Маны не изменились.

Запрокинув голову, перебросив кудрявый вьющийся водопад за спину, Мана выпрямилась.

– Если бы даже он решил погибнуть, все равно, – она пожала плечами. – Я просто умру вместе с ним.

Черт! Все не закончится так.

– Нет, – сказал я. – Никто больше не умрет. Ни унголы, ни ты, ни твой серийный убийца.

Никто. Только Юля.

Я сказал:

– Ясно?

– То есть ты идешь с нами?

– Нужно следить за ним. За вами обоими.

Мана подняла сжатый кулак. Что в нем? Камень – прибить меня?

– Если вдруг что – не вздумай вставать на нашем пути. Ты – слишком добрый. Никогда не понимаешь, что завел врага, пока он не надерет тебе бунду.

Удивляла Мана меня так раньше? Не помню.

– Сожалею, что думал, что не дерусь с тобой.

Мана вздрогнула и быстро зашагала в сторону опушки. Через три шага остановилась, вернулась обратно, взяла мою руку. Бронзовый кулак разжался и мне на ладонь упал сложенный в несколько раз шнурок от ботинка.

– Запасной, – сказала бразильянка и отвернулась.

Глава 19

Пики солнечных лучей били нам в головы. Каждый день, с рассветных до вечерних сумерек, мы вгрызались все глубже в охваченную душным жаром степь. Мой нос обгорел и шелушился. Хоть Мана и натягивала капюшон кофты до подбородка, прятала руки в карманах, ее лицо и руки все равно стали черными как плащ Бэтмена. Почти негра. Кожа Дарсиса тоже потемнела – вокруг желтых глаз словно вырезали по трафарету кусок предвечернего неба.

Ночью Мана всегда ложилась в спальник Дарсиса. Гладила его. Напевала тихую мантру ему в ухо. А себе в ухо тянула его мокрое лицо. А мои уши болели от этих сливавшихся с плачем цикад тягучих звуков. Красный ассасин плакал и потел, не просыпаясь. Золотой свет трех полных лун стекал с их прижатых друг к другу лиц на колышущуюся траву. Меня не стеснялись. Что им я? Что им весь мир?

А я уже понял: моя задача – держать этих двоих порознь. Пока Мана тоже не превратилась в бездушного ассасина. Но ночью оставалось только притворяться спящим и искать виноватых во всех бедах. Кандидатов хватало. Контроллеры на Земле. Пришельцы с их безыгольными шприцами. Дурацкая «сыворотка». Дурацкая жизнь.

Когда я наконец засыпал, то видел человека без лица. Иногда на нем сверкал медалями синий мундир, иногда на пустоте вместо лица вдруг прорезались узкие шафрановые глаза.

Из дичи попадались только костлявые ящерицы и пальчиковые змейки на один зуб. Консервы с печеньем берегли. Однажды я проснулся в темноте от того, что больно кусал пальцы.

На девятый день в степи, преодолев гребни редких холмов, мы наткнулись на маленькое озеро – оазис посреди жарких равнин. Чистая вода качалась в обруче золотых песчаных берегов.

– Отсюда двигайтесь тихо. Место хорошее для стоянки табуна, – сказал Дарсис, когда остановились на короткий отдых на подступе к озеру. – Главное, не наткнуться на кочевое племя ллотов. Мизгоров или сетников.

– Сетники? – сказал я. – Что у ллотов за любовь к паучьим кличкам? А у них нет племени муховоров? Или ниткопрядов?

Только брякнул «нитко…» – сразу скинул рюкзак с плеч. Вытряхнул его содержимое на пыльную землю. Консервные банки звонко стукнулись. Дарсис закатил узкие зрачки.

– Сказал же – тихо.

Серый мешочек с осьминогом забился в угол рюкзака. Вот он: забытый подарок. Аксамитовая нить исчезла, – конечно, испарилась дней двенадцать назад. Внутри мешочка смялась тонкая записка. На ней вытянутыми острыми буквами рука Юли написала:

«Стас вернется к Лене».

Я сморгнул непрошенную слезу. Темные глаза Маны сверкнули под клювом капюшона.

– Ты чего опять хнычешь?

– Дурацкая «сыворотка», – сказал я, вытирая пыльным рукавом глаза.

Сквозь мокрые ресницы я смотрел, как острые углы букв преломляются и становятся гладкими, округлыми и прекрасными, как непостижимое чувство во мне.

– Сколько раз повторять? Больше нет никакой «сыворотки». Только мы, мы!

Я растерянно посмотрел на нее. Как же больше нет «сыворотки»? Этот грубый резкий почерк ведь кажется мне таким правильным, таким родным, разве нет? И ноги опять тянет назад. Назад в Адастру?

– Да что с тобой?

– Замолчи, глупая.

Мана вынула руки из карманов и начала сгибать черные пальцы со свирепостью пантеры.

– Ну-ка, повтори, плакса.

Я попытался с яростью взглянуть на нее, но лишь громче всхлипнул. Еще и затараторил, как ребенок:

– Глупая, глупая, глупая! Теперь еще и черная.

Легким движением Мана выбила из-под моих ног землю. Толстые стебли и мягкий дерн ударили по лицу. Гулкая тишина хлопнула по ушам. За ней звук раздраженного голоса:

– Это загар, понял? Загар! И не сплошь черный, а слегка золотистый. Правда, Дарсис?

– Вы сильно расшумелись.

– Извини, но загар же золотистый, не абсолютно черный? Скажи, а?

– Ладно. Золотистый.

Я открыл глаза. Из мешочка с осьминогом в траву выкатилась круглая жестянка диаметром с подушечку большого пальца. На маленьком диске торчал прозрачный колпачок. Внутри колпачка из металла выступала пластиковая синяя кнопка.

– Дарсис, ты, правда, так думаешь?

– Да, золотистый, как Гагатовый обелиск южных ареопов.

Я пошарил руками по земле, пока не попался листок.

– Дарсис, ты что, хочешь меня обидеть? Сам же рассказывал: этот обелиск черный как деготь.

– Не для южан. В их глазах обелиск – золотой. Как солнечный свет, который он символизирует.

– О, как мило, Дарсис!

На обратной стороне листка новые слова складывались в предложение, в маленькую надежду:

«Если не сможешь вернуться домой, позови меня».

Я быстро схватил жестянку и засунул ее в рюкзак.

Спустились по откосу к озеру. На берегу Дарсис поручил нам с Маной собирать хворост для костра. Сам «великий командир» взял на время у бразильянки гравипушку и побрел охотиться в лесок у протоки.

Я все удивлялся, почему на всем пути от Адастры почти не попадались съедобные ягоды и грибы. Чуть ли не единственная добыча – редкая, истощенная, костлявая дичь. Кроме, конечно, рыжего дьяволка, от которого мы сами драпали как зайцы.

Темнело. Что-то зашуршало в кустах рядом. Я мигом состряпал страхпулю – материала хватало с лихвой. Между листьями показались кудрявые завитки. Я выдохнул.

– Не пугай так.

Мана вылезла из зарослей с корягой наперевес. Моя бунда предательски заныла. Какое-то колдовство вуду.

– Намекаешь: я так загорела, что сливаюсь с темнотой?

– Скорее, твой страстный взгляд даже не намекает – вопит! – мы втроем займемся сейчас чем-то непристойным.

Темнота совсем не скрывала, как вспыхнул румянец на ее почти черных щеках. Как и светло-фиолетовые векторы возбуждения-любопытства.

– Что? Втроем?

Она бросила взгляд в сторону деревьев, куда ушел Дарсис.

Я сказал: Ага. Подобрал ветку, глянул, как сильно она сжимала корягу, и спросил:

– А это не слишком? Хотя, чем черт не шутит! Я так-то не против. Что-то новенькое попробую, да и ты перестанешь разрываться между нами.

Мана замялась, все же подняла корягу, словно отгораживаясь ею от меня.

– Нет. Так же неправильно. Вообще это слишком, по-моему. И Дарсис рассердится… – вдруг она отвела корягу в сторону, раскрывшись, словно жемчужина в устрице. – Или, думаешь, нет?

Я хмыкнул.

– Давай быстрее сделаем это, пока твой ревнивый ассасин не застал нас.

– Ч-что?

– Все останется в секрете между нами тремя.

Ее лицо вытянулось.

– Кем это – тремя?

– Тобой, мной и корягой, кончено.

– Ах ты, извращенец!

Я едва успел отскочить: коряга пробила листву за спиной и улетела в ночь. Мана отвернулась и пошла прочь.

Так, валькирию спровадили и руки-ноги-голова-бунда целы. Теперь вторая часть плана.

Я взобрался на лысый холм над озером, где оставили рюкзаки. Вода внизу словно впитала тьму и лунный свет. Рябь бегала по отражениям звезд. Бросив в траву хворост, я вынул из рюкзака круглую жестянку. Открыл большим пальцем колпачок. Дойдет из глуши сигнал до Юли?

Я глянул на звездное небо под ногами. Тень и свет кружили в танце.

Где-то три года назад нас, беззаботных питомцев, повезли купаться на похожее озеро с теплым песочным пляжем. И час не проплавали, я бросился на берег – искать дикие розы.

К крошечному кусту с лиловыми бутонами меня словно привел приторный нежный запах. В жаркую и сухую погоду неуловимый тонкий аромат розы усиливается, наполняется сочетаниями мха, пряностей, меда. Тогда как раз стояла жаркая и сухая погода. Из тонких упругих веток я связал аккуратный венок. Такой впору сказочной принцессе, или королеве школьного бала, или любой другой альфа-самке. Шипы не обрезал: оставил на потом.

Венок я спрятал под причалом на озере – чтоб забрать перед отъездом в Центр – и снова побежал купаться. Только венок нашла еще раньше Мана: бросились в глаза лиловые цветы в щелях между досками причала. Как я увидел, сразу вылетел на берег, словно заряд из гравипушки. Чуть не оставил плавки в воде.

– Отдай.

– Это ты сделал? – Мана разглядывала соцветия венка. – Для своей принцессы-инопланетянки?

– Не твое дело, – потянулся я к венку. – Отдай.

Мана отвела венок в сторону.

– Скажи, для кого – отдам.

Всем и так было ясно, для кого, но не поиздевайся Мана надо мной – и это уже не Мана, а мутант Мистик в ее обличье.

– Не твое дело! Отдай! – я накинулся на нее. Мы повалились и покатились по песку.

Колени Маны оттолкнули меня, бразильянка вскочила также с венком в руках. И с приличным куском моих плавок на шипах роз.

– Ами, приятель, – засмеялся Динь-Динь, загоравший на полотенце. – Твои доспехи пострадали в бою. Сбегай – переоденься.

Мне ощутимо поддувало сзади, но я и не подумал отступать без венка.

– Отдай же.

И Мана тоже не отступила.

– Сразу, как скажешь, для кого сделал.

– Блин, для тебя.

Глаза Маны округлились.

– Правда?

– Да щас.

Я снова на нее накинулся. И мы кувыркались на песке. И я давил Ману сверху. И все на пляже могли обозреть огромную прореху в моих полиэстеровых «доспехах» сзади.

– Эх, молодежь, – цокал языком Динь-Динь. – Любви стесняется больше, чем голого зада.

Тени и звезды качались между камышами, а я все гладил пальцем кнопку. Знал: она не прилетит, даже если нажму. А если и прилетит, то увидит, что тревога ложная, что я все так же пру к унголам, как упрямый овцебык, и сразу умчится обратно. К своей красной звезде смерти.

Я почти позвал Юлю, почти нажал кнопку.

Меня позвали первым. Не словами, не радиосообщением – сигналом, который мог принять только один жалкий питомец. Адской болью.

Черные заросли пронзили красные вспышки. Губка бросилась к зову. Вырвалась вместе с частью меня наружу. Ливень огня ошпарил внутренности. Я упал на прохладную землю. А во мне вскипала горячая кровь.

В то же время словно другой я, бестелесный, призрачный, парил в воздухе над холмом и озером. Над упавшим собой. Залитое лунным светом небо бросилось под ноги, отпружинило от них как гигантский батут. Накрыла черная воронка космоса. Сон наяву. Рев тишины.

Гигантская тьма сжалась до узкой каморки. Серые стены, слабый дрожащий свет над койкой. На стекле низкого круглого окошка зияли глубокие царапины.

На полу в ореоле красно-черных векторов лежала она. Ее губы, потрескавшиеся и искусанные, кричали. Ни звука. Юля хлопала ртом, как рыбка на осколках разбитого ею аквариума.

Вот оно, повторение пройденного. Вот он, ад.

Дрожащей рукой Юля вцепилась в окошко. Ее ладонь раскрылась, подранные пальцы идеально подошли к пяти длинным бороздам на толстом стекле.

Я поднял бестелесные руки и взял Юлю за виски. И мы безмолвно закричали вместе.

Когда красное-черное пламя, эта всю жизнь терзающая нас агония, затухло, я увидел отражение пустой комнаты в ее узких зрачках.

– Это и вправду ты…

Уголки ее губ слегка поднялись.

«Вправду я…»

Немые мысли-слова. Я слышал их всем призрачным существом.

– Здесь тихо. Очень тихо.

Она села на койку, тонкие руки упали на колени, как стебли обрубленной лианы.

«В камере звук не отражается. Совсем. Отец говорил, самый сильный землянин сможет пробыть здесь только тридцать минут. Дольше – сойдет с ума».

– Сколько ты здесь?

Она мешкала, но мысль спрятать от меня не вышло:

«Три дня, – на ее лбу прорезалась морщинка. – Как же там рыбка без меня?»

Я стиснул призрачные кулаки.

– Ублюдок! Так издеваться над дочерью, – это я, конечно, о Гертене. – Юля, я нашел твой приемник. Как только вернусь, отправлю сигнал. Слышишь?

Юля покачала головой. Алый отблеск плясал в черных прядях волос.

«Глупый человек, в безэховой камере нельзя слышать. Звук не отражается, помнишь?»

– Как же мы разговариваем? Что ли чувствуем мысли друг друга?

«Видимо».

– Значит, почувствуй. Примешь сигнал – сразу лети! Садись в свой дурацкий флаер и лети ко мне!

«Нет».

– Не глупи, Юля. Конечно, я – никто, пустое место, питомец. Но послушайся меня только один единственный раз, и можешь дальше упираться, командовать мно…

«Не могу, – острый подбородок дернулся как от удара. – Не могу больше командовать тобой. Ты больше не мой питомец, разве не понятно? Уходи».

– Но…

Ее лицо превратилось в мертвую личину, как у человека, который собрался убить часть себя. Отрезать собственную руку по локоть, или вырвать глаза, или содрать кожу с лица. Уголки губ опустились. Весь лоб исказился в морщинах, будто она сдерживала поток мыслей и чувств.

«Найди наконец в себе мужество жить, как решил. Наши пути разошлись. Точка. Если тебе хватит глупости отправить сигнал – я передам координаты отцу. Тебя схватят, ты снова станешь собачкой ананси. Так что я согласна: отправляй сигнал и возвращайся в ничтожные прислужники, глупый человек. А прямо сейчас уходи».

Мое сердце рухнуло в колени. Воронка космоса вновь накрыла меня куполом. Тени поглотили дрожащий свет лампы.

Вернувшись, я свернулся калачиком на склоне холма. На моей ладони по-прежнему лежала жестянка с открытым колпачком.

Из-за вершины холма послышался голос Маны:

– Стас! Стас! Куда ты пропал? Сегодня ужинаем – Дарсис подстрелил дрофа. В полной темноте почти, представляешь?

Я не удивился. После того, как Дарсис сказал, что убивал женщин и детей, он больше ничем не мог меня удивить.

С озера повеяло холодным воздухом. Я вздохнул полной грудью и большим пальцем защелкнул кнопку колпачком.

Мне все мерещилось, что перед тем, как я исчез из безэховой камеры, Юля подумала: не уходи.

Глава 20

На следующий день, пока мы двигались вверх по течению притоки, я все пытался испробовать новые телепатические силы на Дарсисе с Маной. Пялился на них до тех пор, пока не чувствовал, что голова вот-вот взорвется. Но нет, я точно не был внебрачным сыном Джины Грей или вулканца Спока. С дуэтом ассасин – валькирия никак не выходило создать мысленный контакт, как с Юлей. Дарсис ощутил мой настырный взгляд, бросил:

– Скажи кое-что, умник. Всего одну вещь.

– А?

– Тебя пристрелить?

Я хмыкнул. Забавный все-таки парень, этот убийца сотен. Мана молча смотрела себе под ноги. Короче, веселились, как могли.

Заросли на побережье реки густели, превращались в тонкую нитку светлого леса посреди полотна желтых трав. Иногда мы сползали по откосам холмов в странные глубокие овраги. По их накрытому тенью высоких склонов дну стелился густо-серый туман не выше коленей. Первый раз увидев туман, я вступил в сизые клубы и не смог сдвинуться с места. Завяз как в зыбучих песках. Плотная дымка поднималась по штанам вверх.

– А с туманом-то что не так?

– Не туман, газ. С изменчивой молекулярной массой, – Дарсис отошел от кромки колышущейся пелены на два шага. – Его выделяют грибы Пахучники, которые растут на дне оврагов. Спустившиеся в овраг животные застревают в газе, который при движении в нем тяжелеет как грунт. Тела со временем разлагаются, и грибы всасывают готовую органику.

– Грибы-мутанты? Боюсь узнать, что еще за чудищ насоздавал ваш Свет, – я протянул руку. – Ну же вытащите меня.

Дарсис брезгливо посмотрел на мою руку и попросил у Маны гравипушку. Пара выстрелов – и серые клубы разбросало к склонам по бокам. До конца оврага обнажилась голая прибитая земля, кое-где маячили широкие коричневые шляпки. Узнавать, съедобны ли монструозные маслята, мне не хотелось. Когда мы прошли насквозь овраг и поднялись, пробоина позади затянулась новыми сизыми волнами.

На следующий день река раздалась в стороны. Лес на берегу стал гуще, в самой его середине изредка попадались широкие открытые поляны. Тогда сквозь ширму стволов и листвы я увидел пучки векторов. Слабые, почти бесцветные.

– Ареопы, – сказал я. – Впереди где-то в пятистах метрах.

– Ллоты, – уверенно сказал Дарсис, не останавливаясь.

– Нужно сворачивать.

– Нет.

– А как же «Главное, не наткнуться на кочевое племя ллотов»?

– Случайно не наткнуться, умник, – Дарсис расстегнул кобуру бозпушки. – Нам нужны их гекконды – ездовые животные.

Я преградил ему дорогу.

– Ох, извини: Мана, видимо, не передала мои слова, – я поднял руку и похлопал ананси по плечу. – Специально для «великого командира» еще раз: Никто больше не умрет. Будем топать и дальше на наших двоих.

Мана вся подобралась и бросила взгляд на Дарсиса. Он молчал, лишь сверкали медово-желтые глазища.

– Поздно, умник, – вдруг прошептал ананси. – Они здесь.

Сзади хрустнула ветка. Дарсис прыгнул вбок, в заросли, на лету выхватывая бозпушку из расстегнутой кобуры. Мана за ним. Я обернулся.

В траве в двух шагах от меня торчали три стрелы. Я тупо уставился на зеленые перья на древках. Что еще за лучники-ролевики?

Заревели десятки глоток. Туча из черных копий заслонила небо. Я удивился: кого могла пробрать такая чудовищная злость?

Щелкнула пружина гравипушки. Тучу смело прочь. Только когда в стороне острые наконечники изрешетили заросли, до меня дошло: это не векторы злости. Это стрелы. Мана спасла нас.

– Бегите, – бросил Дарсис, вскидывая бозпушку. Щелк – стену листвы перед нами пробила узкая брешь. Из-за деревьев раздались пронзительные крики и стоны. Запахло кровью и жженым сахаром. Мы снова убивали.

Брешь в листьях расширилась. Раздвинув ветви, наружу вылетел полуголый зеленокожий индеец. Копье в его худых руках нацелилось в Дарсиса. Я шарахнул в индейца страхпулей. Ллот рухнул, крича, бешено задрыгал ногами. Его дерганые нервы ареопа пылили яркими векторами.