Последнее и единственное

   Гатынь обнаружил поляну в самые первые дни и с тех пор нередко забредал сюда. Ему нравилось смотреть на вертолет, заключенный в прозрачную сферу защитной волны. Нравилось и само место, укрытое от ветров и шумов. Он решил построить здесь хижину – лишь только серебристая птица закружит пропеллером и растает в небе, оставив после себя примятую колесами траву.

   Поляна находилась достаточно далеко от хозяйственных строений и побережья, поэтому других претендентов на участок не предвиделось. Построив в этом месте жилище, можно было обрести то единственное, чего Гатынь жаждал от жизни на острове – полное уединение. Скит. В каждый свой приход сюда он мысленно размечал участок, прикидывал, в какую сторону лучше прорубить дверь, какой высоты сделать стены. Он решил, что убежище его будет совсем небольшим – скит и не должен быть просторным, из двух материалов: природного камня и кедровых бревен. Щели между валунами можно заделать землей, смешанной с глиной, и тогда они зазеленеют яркими прожилками мха. Скат крыши будет вырастать из земли, присыпанный толстым слоем почвы и торфа, и со временем на нем вырастет мелкий кустарник, болиголов и брусника…

   В ясные дни славно будет валяться на такой крыше – пружинящей живой перине с вкраплениями белых и желтых звездочек-цветов. А в долгие зимние вечера он будет переворачивать в железной печурке пекущуюся на углях картошку. У порога в любую погоду будут шнырять, подбирая рассыпанные крошки, бурундуки и белки.

   Вот только чем занимать себя, помимо хозяйственных забот и лежания, в долгие летние дни, в протяженные зимние вечера? Ведь ни красок, ни кистей он не взял. Наказал себя на веки-вечные: не за то, что убил выродка – за то, что не сумел объяснить как следует и оправдаться.

   Наказал… Но ведь руки он не отрубил? И глаза не выколол. И мозг свой не рассек на маленькие кусочки. Он построит себе дом из камней и бревен, из мха и земли – и это будет картиной. Он выложит мозаику на траве под окном, из гальки и ракушек – снежно-белое, серое и пестрое на ярко-зеленом. Он сплетет гобелен из водорослей, тщательно подбирая оттенки. Он…

   Стоп. Ну, не смешно ли быть столь забывчивым?

   Холмик его ждет. И березка. И ласковый прищур палача.

   Еще в нескольких шагах от вертолета Гатынь почувствовал неладное. Подойдя вплотную, он протянул руку, но не ощутил, как всегда, прозрачной преграды, а коснулся холодной обшивки кабины. От неожиданности он отдернул ладонь. Потом вновь осторожно дотронулся, погладил блестящий металл.

   Гатынь не думал, как и почему вертолет остался без защиты. Он только радовался, что может гладить его, осязать и, наверное, даже залезть в кабину. Его встряхнула и взбодрила шальная идея: перед отлетом начальства пробраться внутрь и спрятаться в просторном брюхе, среди мешков и ящиков. Если его не обнаружат до взлета, то уже не вернутся назад, чтобы высадить, ведь купол будет опущен! Конечно, его все равно задержат при выгрузке и отправят в лагерь, но это будет другой лагерь и другой остров. И всё там будет другое.

   Чтобы проверить, есть ли основания у безумного проекта, Гатынь дернул ручку кабины и открыл дверцу. То, что он увидел, разбило вдребезги новорожденную надежду и наполнило страхом и недоумением. Исковерканные, раздавленные приборы… Осколки пластика и стекла…

   Гатынь отступил назад и оглянулся. Ощущение было такое, словно он наткнулся на труп, и убийца прячется где-то рядом. Стараясь не убыстрять шагов, он пошел по тропинке назад.

   Пройдя метров сорок, Гатынь столкнулся лицом к лицу с Велесом, торопливо продиравшимся навстречу. Его, видно, тоже что-то выдернуло из постели спозаранок. Оба вздрогнули и настороженно остановились. Велес, подняв брови, поинтересовался, что можно делать в лесу в шестом часу утра. Гатыня разозлил его тон. Он хотел пройти мимо, не ответив, но передумал. С вежливым злорадством он сообщил:

– Вы напрасно оставили свое средство передвижения без защиты. Кажется, оно больше не сможет взлететь.

– Стоп, – Велес взял его за плечо. – Пойдем посмотрим.

   Взглянув на растерзанное нутро вертолета, Велес отвернулся. Он пытался спрятать свое лицо, но Гатынь все равно видел.

– Кто это сделал? Ты… что здесь делаешь в такую рань?

– По всей вероятности, тот, кто убил Будра. Я думаю так. Я сам пришел сюда пять минут назад, и всё это уже было.

   Велес слушал рассеянно. Кажется, это последнее. Смерть Будра, выход из строя «оберега» и «бластера». Теперь – вертолет. Невыносимо тянуло расслабиться. Лечь на землю, взяться зубами за стебли трав и разрыдаться. Когда слезы скатываются в траву и впитываются землей – это намного легче. Это черт знает как хорошо… У него уже слегка подогнулись ноги и расслабились мышцы спины.

   В упор смотрело чужое, умное, внимательное лицо.

   Велес сдержался перед чужим лицом и только, вздохнув, поморгал глазами.

– Печально, брат. Хорошая была машинка. Теперь не один день придется возиться, чинить. И помощи не попросишь: сотовую связь этот предусмотрительный подлец раздолбал тоже.

   Гатынь едва заметно усмехнулся. Уловив это, Велес покивал головой.

– Ну да. Очень возможно, что и починить не удастся. Как-то не предусмотрели, не прихватили запасных деталей. Что ж… Придется сидеть и ждать, пока о нас вспомнят и прилетят за нами. Ничего! Воздух здесь дивный, рыбалка отличная. Можно рассматривать это как внеочередной отпуск.

   «Зачем ты врешь и бодришься? – хотелось спросить его Гатыню. – Всё гораздо хуже. Будр убит, вертолет искалечен, "оберег" больше не оберегает». Он смотрел на бывшего начальника, который не был уже недосягаем и всемогущ, а превратился в такого же, как и он, человека, держащего самого себя зубами за загривок, чтобы не упасть.

– Послушай! – Гатынь внезапно почувствовал, как неприязнь и злорадство исчезли без остатка, оставив вместо себя пустоту, которая стремительно заполнялась чем-то совершенно для него небывалым. Словно здесь, перед ним, улыбается, пряча отчаянье, брат его. (Почему именно брат? Гатынь всегда был индифферентен к родственникам и испытывал к ним гораздо меньше интереса и приязни, чем к чужим людям. Почему?..) И не просто брат, а самый любимый, самый задушевный из всей своры могущих у него быть братьев, сестер, кузин и кузенов. (В конце концов, все люди – родственники в каком-то там далеком колене, но ведь не потому же, не потому?) – Послушай, то, что вертолет выведен из строя, знаем пока только мы с тобой, да это отродье. Он действует в одиночку, я уверен, он таится, как гадюка в траве. Мы с тобой будем об этом молчать…

   Конечно же, перед ним брат. Недаром и у него, Велеса, только что непроизвольно вырвалось это слово. Брат. Братишка по слабости, брат по плачу, родной по сгорбившей их обоих безнадежной и злой силе. Это покрепче кровных уз.

– …и если как-нибудь прибрать в кабине и закрыть дверцу, никто не догадается. Во всяком случае, в ближайшее время. О том, что вышли из строя «оберег» и «бластер»… (При этих словах Велес резко вскинул глаза, и Гатынь понял, что не ошибся в своей догадке. Но отчего он смотрит так отчужденно, словно чужой, разве он не слышит, не понял еще?) …тоже пока никто не знает. Я уничтожу это отродье, и всё станет на свои места. Я просто убью его. И как же мне раньше в голову не пришло: убью и всё! Так просто. Не в первый ведь раз. Тем более что терять мне нечего. И всё будет в порядке. Не надо только суетиться, и никто ничего не заподозрит…

   Велес слушал и плохо соображал, зачем ему говорят это и кто говорит – друг, враг или сумасшедший. Низкий взволнованный голос беспокоил и не давал расслабиться. Грозный рефрен «убить», «убью» царапал, словно по незажившей ссадине. Он смотрел в лицо говорящего, пытаясь разобраться в теплой игре лицевых мускулов и выражении темных, всегда очень темных глаз.

   Гатынь говорил, увлекаясь всё больше, волнуясь, что Велес ему не верит, излагал способы, какими можно справиться с таящейся в кустах гадиной, быстро и бесшумно, говорил, как следует вести себя, чтобы никто ничего не заподозрил, как объяснить всем убедительно гибель Будра… и Велес с удивлением чувствовал, что начинает верить ему. Верить, несмотря на полный сумбур и нелепость произносимого. И вместе с верой приходили облегчение и апатия. Словно появился, вырос возле него кто-то мудрый и сильный и сказал: «Давай я понесу это вместо тебя». Ему захотелось взять Гатыня за плечи, придвинуть к себе темные помогающие глаза и – не расставаться больше.

– Брат, – сказал он, светлея лицом, – мы наворочаем с тобой кучу дел, братишка. Вдвоём. Вот только убивать не надо – как-нибудь без этого. Справимся. А когда весь этот кавардак закончится, уплывем отсюда на лодке. Вместе. Уплывем на прекрасную большую землю…

   Гатынь улыбался. Он знал, что Велес при всём желании не сможет забрать его с собой, не имеет права, а если и заберет, то его отправят в другой лагерь, на другой остров, и никто не сможет поручиться, что там будет лучше.

– Нет, Гатынь, мы уплывем именно вместе, и если придется потом отправлять тебя на другой остров, я сам займусь подбором ссыльных, и все они будут такими, как ты и Нелида. Ты и Нелида….

   Они говорили друг другу мягкий утешающий бред, совсем слабо соотносимый с реальностью. Они уже не очень соображали, о чем ведут речь и в каком мире находятся.

Глава. 8 Где?..

   Велес не выносил женских слез. Они действовали на него мучительнее зубной боли. Он становился суетливым, нервничал, не находил себе места, проклиная шепотом ту, что плакала, того, кто довел ее до слез, и себя самого, не могущего прекратить эти слезы.

   На этот раз плакала не просто женщина, абстрактная или чужая, а Арша, и ее нужно было утешать. Ее нельзя было оставить просто так. Арша тоже поднялась ни свет ни заря, почувствовав нутром неладное, и теперь у нее сдали нервы, как у всякой женщины, у всякого человека.

   Господи, ну что значит утешать? Как?! Ну замолкни ты, ну отдай мне всё, что тебя гнетет, что тебя грызет и терзает, ну взвали на меня свой груз, только замолчи. Отдай!..

– Аршенька, Арша, – забормотал он последний довод, – я нашел брата, знаешь… Ты удивишься сейчас. Это Гатынь. Так неожиданно! Просто чудо какое-то… Ты веришь мне? Он нам поможет…

   Арша задержала рыдания, стараясь не пропустить ни слова о Гатыне. Она убрала с ушей волосы, чтобы лучше слышать. Когда обычный хрипло-сварливый голос потребовал, чтобы он отвернулся и не лицезрел ее в столь непотребном виде, Велес облегченно рассмеялся.

– Поздравляю с находкой, – буркнула она, остывая от слез. – Надеюсь, ты возьмешь его с собой, когда мы выберемся отсюда?

– Обязательно. Я не могу без него. Я не видел его два часа и уже соскучился.

– Я куплю ему фальшивые документы и поселю где-нибудь в глуши. Пусть рисует. Поднакоплю денег и пластическую операцию ему устрою. Я не допущу, чтобы его снова схватили и отправили на эти трижды проклятые острова.

– Обязательно! Поддержу тебя в этом, чем сумею.

– Но что за пакостный сон пришел ко мне, Велес! Я потому и проснулась так рано – чтобы его не длить. Обычно сны несут информацию о погоде внутреннего мира, но этот был не из тех, был не про меня. Как будто бы весь наш остров уместился в одной-единственной чьей-то башке, и владелец этой башки готовится к самоубийству…

– Прости, Арша, – прервал ее Велес. – В другой раз расскажешь. Сейчас мне, честно говоря, не до сновидений.

   Велес и впрямь почувствовал острую необходимость встретиться с Гатынем. Они расстались пару часов назад в какой-то сумбурной эйфории, не обсудив ничего толком, не протрезвев, не перейдя на язык дела – расстались, потому что Гатыня неудержимо повлекло в сон. Велес довел его до хижины, боясь, как бы тот не свалился и не заснул прямо на обочине тропы.

   Теперь он снова заглянул в ту же хижину и увидел, что Гатынь еще спит, причем лицо его, сонно сморщившись, стало простодушным и детским. Велес рассмеялся беззвучно над смешным спящим Гатынем и ушел, не будя.

   Возвращаться к своим и радовать известием о вертолете супружескую чету, должно быть, бурно готовящуюся к отлету, не хотелось. Велес мысленно переложил эту неприятную миссию с себя на Аршу и отправился бесцельно бродить по острову. Пока Гатынь безмятежно давит подушку, у него есть время.

   Пока Гатынь спит… Право, лучше было бы разбудить. Зря он его пожалел. Теперь нетерпение сгложет заживо – ведь новообретенный братишка даже не сказал, кто именно убил Будра и вывел из строя вертолет. Не успел. В таком они были тумане. А может, сознательно утаил? Чтобы взять на себя одного весь риск, всю тяжесть. Похоже на то.

   Что он там бормотал, этот хрупкий гений, заплаканный вундеркинд: он «убьет его и всё»?.. И только-то! Как просто. Положим, убить – это совсем несерьезно, это полностью детский лепет, но вот как-то связать, нейтрализовать, изолировать – почему бы и нет? Велес, Матин, Гатынь – три мужика в наличии. Вот только: кого связывать? Что за сомнамбулизм на него нашел, что за хмель – самого главного не успел выспросить!

   Велес бродил между палаток, бараков и хижин, разговаривая сам с собой. Навстречу попадались праздношатающиеся люди, и он заметил, что взглядывает на каждого испытующе и сортирует мысленно: одних налево – «друг», других направо – «враг», но больше всего вялой кучкой ложились посередине, под флегматичной вывеской «всё может быть».

   У лесопилки на свежих досках кучковались несколько мужчин. Несмотря на довольно ранний час, они собрались на излюбленном месте, благо работать сегодня никого не тянуло.

– Закурить не будет чего, начальник? – уныло окликнул кто-то из них.

   Велес вытянул из кармана пачку. У ссыльных имелось в запасе курево, но его предпочитали пока не касаться, берегли до более трудных времен: неизвестно ведь, что вырастет из того самосада, чьи семена привезла Арша и усердно высаживала на самых солнечных и сухих проплешинах острова.

   Пачка мигом опустела. Это дало Велесу право присесть рядом на доски – словно ему также нечем заполнить тягучее время, и молчаливо влиться в беседу.

   Говорил в основном Губи. Весело стреляя по сторонам бесшабашным глазом, рассказывал, что есть на острове умелец (не при начальничке будь сказано!), который уже потихоньку сконструировал самогонный аппарат. Повышенной мощности. Чудо техники! Гонит, практически, из всего: из хвои, из водорослей, из опилок, из овечьего навоза…

– Э не-ет, имени я не скажу, – тянул Губи. – Я первый с ним подружился. Кыш, ненасытные!

   Шимон, на удивление молчаливый сегодня, смотрел на размытую утренним туманом бечеву горизонта.

– Вот Шиму скажу, – обнял его Губи за плечи, – а вам – ни-ни! Ну ладно, не плачьте, не плачьте! Это же только начало. Со временем и второй аппарат появится, и третий. Целую лавочку можно будет открыть, семь-восемь сортов чистенького, как слеза прокурора… Слышь, начальник, – окликнул он Велеса, – уезжать не скоро собираетесь? То бишь, улетать?..

   Он слегка раскачивался на пружинящей доске, которую занял один, и тело, играя длинными мускулами, нагое по пояс, змеиное тело, отсвечивало на солнце. «Красив, собака, – не в первый раз отметил с завистью Велес. – Одноглазая гюрза…»

– …А то вот ребятишки затосковали уже без спиртного, соскучились. Погляди на их трагические рожи, на космическую тоску в глазах… При вас же не разгуляешься! Даже по случаю кончины товарища не могли устроить маленькие поминки, ничем не отметили это событие…

   Шимон неожиданно подался вперед и скрипнул зубами.

– Ох, и напьемся же мы, мужики! Ох, и напьемся…

   Велесу показалось, что он уже вдребезги пьян, но это было секундное подозрение. Да и не в правилах Шимона напиваться в одиночку.

– Ох, и устроим же мы, ребятушки, горькую… Весь остров ходуном ходить будет…

   Он говорил тихо, но нагнетая себя, и столько неприкрытой тоски было в его хрипе, что Велес поежился.

– Ох, и пропьем же мы… всё на свете… М-мать вашу! И повеселимся же… вволю…

   Шимон почти кричал, и белки глаз таращились всё сильнее, а зрачки были неподвижны и устремлены в одну далекую точку на сгибе небес и моря.

– Па-веселимся, Шим! – Губи бодро хлопнул его по плечу. – Развеем всю тоску-печаль, пустим ее на ветер, разогреемся, зададим чертям жару!..

   Шимон скинул его руку, клацнув зубами. Лицо его было невменяемо и страшно, как у внезапно ослепшего.

   Галдящие мужики притихли, оторопев от этой наполовину игры, наполовину истерики.

   Стараясь не привлекать внимания, Велес тихонько сполз с доски и побрел прочь. Спиной он чувствовал, как враждебен им всем, чужероден, чужд. Потому что уедет отсюда, а они останутся. (Если уедет, – поправил он себя мысленно. – Возможен совсем иной расклад. Они уедут, а он останется. Всё может быть.)

   Задумавшись, Велес уже не смотрел по сторонам, не задавал каждому встречному один-единственный немой вопрос. Он отпустил ноги на волю и шел, не ведая в какую сторону, отключившись от окружающего.

   Ноги вынесли на юго-западную оконечность острова. Прибрежные скалы окружали здесь небольшую бухту, хорошо защищенную от ветра, с мелким белым песком. Очнувшись и оглядевшись, Велес отметил, что море притягивало сегодня многих. И там, и тут на песке лежали сиротливые тела, хотя было не жарко. Норд-ост пригнал тучи, и море переменило окраску с темной лазури на свинец и пепел, но люди шли к нему, опускались на колени, окунали ладони, умывались, молились.

   Свобода, недосягаемая, невозможная, носилась у горизонта, и можно было лишь плакать по ней. (А как же живут туземцы на маленьких островах? И не считают себя ссыльными? И буйно веселятся после удачной охоты на крокодила, и неистовствуют в невинно-животной любви, и украшают себя тяжеленными гирляндами белых цветов?..)

   В нескольких шагах от берега покачивались, спущенные на воду, две новенькие лодки. Залог их будущего спасения, о котором они говорили сегодня с Гатынем.

   Велес направился в их сторону, чтобы как следует рассмотреть, оценить и ощупать. На корме ближайшей, спиной к нему и лицом к горизонту, сидела девушка. Она обернулась на его шаги, и в упор глянули черные давящие глаза. Зеу! Колени Велеса дрогнули. Он хотел свернуть в сторону, сделав вид, что бесцельно гуляет, выписывая ногами спонтанные зигзаги. Но не решился и продолжал идти прямо на этот взгляд.

   «Ну и взглядик у девочки… Гениальной актрисе – и то не сыграть подобного. Девятнадцать лет, моложе всех в лагере, а взгляд такой, будто два года подряд пытали, три года морили голодом и пять лет держали в темном карцере».

– Пять лет держали в карцере? – поинтересовался он, присаживаясь на борт лодки.

– Что?..

– Да глаза, говорю, у тебя такие, словно почти не видели солнечного света.

   Зеу промолчала.

   Велес и прежде не мог найти с ней общего языка, а после недавнего чтения личных дел и горячей беседы с Аршей, тем более. Он вспомнил, как несколько дней назад говорил о Зеу с Нелидой. «Если б мы были на большой земле, – сказал тогда Велес, – я просто взял бы ее за руку и отвел к психиатру. А здесь что сделаешь?» «Да? – откликнулась Нелька. – А психиатр накормил бы ее таблетками, от которых тупеешь, как рыба, и всё время хочется спать. Или шарахнул хорошим разрядом тока по черепу, от которого в мозгу не остается ничего, чем можно было бы грустить. Или думать». «Что же тогда нужно?» – растерялся Велес. Нелька молча пожала плечами. К чести ее надо сказать, что во время особенно тяжких приступов Зеу, особенно глубоких ее провалов в черные хляби болезни, Нелька терпеливо возилась с ней, уговаривала, укачивала, пыталась отпаивать валерьянкой (которую Зеу упорно выливала в траву).

– Нелида – подружка твоя, если я не ошибаюсь?

   Зеу пожала плечами, что можно было перевести как «бог знает».

– Это правда, что она осуждена безвинно?

– Правда.

   Велес присвистнул.

– Ну, дела! Все знают, что человека сослали на остров в результате судебной ошибки, один я узнаю это в последнюю очередь – случайно, можно сказать! Болтаю с ней с блаженной улыбкой о всяческих пустяках – о стихах, о птичках… Почему же мне она – никогда, ничего, даже намеком?!

   Зеу вновь неопределенно пошевелила плечом.

– Не знаю. Может быть, не хотела тебя расстраивать.

– Ничего себе! Не хотела расстраивать, видишь ли, – он возмущенно потряс волосами. – Как будто я слабонервный анемичный мальчик, которого надо оберегать от стрессов.

– Ты расстроился бы понапрасну. Ведь исправить ничего нельзя.

– Ну, уж нет! Не понапрасну. Хорошо хоть, я узнал об этом до того, как мы взлетели с острова и опустили купол… – Он запнулся, сообразив, что ни взлета с острова, ни купола скорее всего не будет. – Ладно. Скажи мне такую вещь: а может, и ты зря сидишь? Я читал твое дело, там написаны жуткие вещи. Никак не верится.

   Зеу промолчала.

   Велес беззвучно ударил себя ребром ладони по затылку, наказав за опережающий мысли язык. Приняв озабоченный вид, нагнулся и стал тщательно осматривать днище лодки, прикидывая, выдержит ли она далекое путешествие. Затем ухватился рукой за борт соседней, подтянул к себе и перебрался в нее. Вроде крепкие, и та и другая. Хорошо просмоленные, занозистые, пахнущие слезами сосны. Должны выдержать.

   Зеу сидела на корме к нему в профиль. Худые, ломкие руки и нечесаные мягкие волосы. Спокойная, замкнутая на самой себе печаль – лучшее из ее состояний.

   «Проклятая, гордая, скрытная, не подпускающая к себе душа. Гордость тебя погубит. Гордость молча подыхающего от голода среди ресторанной толпы.Гордость гибнущего под ножом на людной улице, не позволяющего себе разжать губы для крика о помощи… Погубит. Уже погубила».

– Послушай, – сказал он, не в силах тянуть молчание. – А разве нельзя было найти иной выход? Ну, обратиться в инспекцию по делам несовершеннолетних, попроситься в интернат, в конце концов, если дома обстановка невыносимая?..

   Зеу улыбнулась, и от этой улыбки мурашки пробежали у него по спине.

– Кажется, я сказал глупость, извини…

– Отчего же? – откликнулась она. – Просто обращаться в инспекцию имело бы смысл лет в пять-семь, не позже. Но в том возрасте эта светлая идея отчего-то меня не посетила. Да и вряд ли бы они помогли. Он ведь… не избивал до полусмерти. Не насиловал.

– Понятно, – протянул Велес, хотя от понимания, хоть какого-либо, был далек. Помолчав, сказал невпопад: – У тебя такие глаза, что кажется: можешь убить взглядом.

– К сожалению, нет, не могу, – серьезно ответила Зеу. – Пришлось применять бензин и спички.

   Велес вздохнул.

   Она взглянула на него – коротко, не долее двух секунд. И отвернулась.

   Велес испытал странное ощущение. Ему показалось, что он смог бы при желании войти в черные немигающие глаза, словно в некий тоннель, ведущий в сводчатую пещеру, в укрытое со всех сторон внутреннее пространство. Как там, должно быть, темно и холодно! Нет, скорее темно и жгуче, и нечем дышать. А может, кто знает: там все время звучит немыслимая, высокая и душераздирающая музыка, и издают ее инструменты, подобных которым нет на земле. Или цветет сад невиданной красоты, но мрачные своды пещеры не пропускают света и цветам грозит скорая гибель.

   Когда-то давно было сказано: «Не суди», но лишь сейчас в нем забрезжило понимание казавшейся прежде нелепой заповеди. Не суди никого, ибо не в силах войти ни в чьи глаза. Не в силах оказаться ни в чьей пещере.

   Зеу, нагнувшись, опустила в воду ладонь и пошевелила ею. Плеск воды вернул в реальность.

   Велес понял, что пришла пора уходить, но не знал, как сделать это естественно.

   Не придумав ничего иного, он перемахнул через борт лодки и спрыгнул в воду. Брюки намокли до колен. Он брел к берегу, чертыхаясь, с багровой и напряженной душой, и лицо его было нелепым, и смех – идиотским… и слава богу, что никого не было вблизи. Еще немного, и эта девочка начнет интересовать его так же, как Идрис. Почти, как Идрис. («Господи, как давно я его не видел…»)

   Было время будить Гатыня.

   Велес заглянул к нему в хижину, но там никого не оказалось. Постель была смята, во всей обстановке, как ни была она малочисленна и скудна, царил беспорядок.

   Беспокойство охватило сразу, будто он нырнул в него с разбега или с высоты. Велес выскочил наружу и обежал глазами всю видимую часть острова. Где… фигурка… невысокая… темноголовая… в вельветовом пиджаке… Ничего похожего. Куда же он подевался, собака?

   Под нарастающий внутри скулеж беспокойства Велес пошел обратно, намереваясь обыскать весь остров. Быстрые шаги перешли в суетливую рысь. Он едва не столкнулся с Губи.

– Ты не видел Гатыня?!

   Губи остановился и приподнял бровь над искрящимся бедовым глазом.

– Гатыня, говоришь?.. Па-а-моему, я видел его пару минут назад в некой точке пространства. Но вот где – никак не упомню.