У дороги

Догорели последние свечи, елка погрузилась во тьму.

– И вот доживаешь свой век одна-одинешенька, – сказала фрекен Иенсен, – и каких только козней тебе не строят на каждом шагу.

И фрекен Иенсен снова оседлала своего конька– завела речь о пасторе и его «словах».

Катинка выпустила руки фрекен Иенсен. У погасшей елки ей стало вдруг холодно и неуютно.

Бай распахнул дверь из освещенной конторы. Прискакал верхом посыльный с пакетом от Хуса.

– Мария, зажги свет! – воскликнула Катинка и побежала в контору с пакетом в руках.

Это была нарядная шаль из крученого шелка с вплетенными в нее золотыми нитями, – огромная шаль, которую можно было свернуть в крошечный комочек.

Катинка стояла с шалью в руках. Она так обрадовалась подарку. У нее была точно такая же шаль, но две недели назад она по неосторожности ее пролегла…

– Но эта гораздо лучше…

И Катинка все стояла с шалью в руках.

Поспав после обеда, Бай снова пришел в хорошее настроение, и теперь, за чаем, все выпили по рюмочке настоящего рома.

Малыш-Бентсен впал в такое блаженное состояние, что помчался наверх в свою каморку и принес стихи собственного сочинения, которые записывал на клочках бумаги – на обороте старых тарифов и счетов.

Он стал читать их вслух, а Бай хохотал и хлопал себя по животу. Катинка улыбалась, кутаясь в шаль, подаренную Хусом.

Под конец фрекен Иенсен заиграла тирольский вальс, и Бентсен не без некоторой робости юркнул на кухню и закружил Марию– да так, что она только взвизгивала.

Фрекен Иенсен собралась уходить, и все стали будить Бель-Ами. Мопса никакими силами было не поднять с подстилки. Когда фрекен Иенсен отвернулась, Бай наступил мопсу на обрубок хвоста.

Бентсен предложил проводить фрекен Иенсен. Но старуха, как огня боявшаяся темноты, отказалась наотрез и пожелала идти одна.

Фрекен Иенсен не хотела, чтобы кто-нибудь видел, как она несет мопса на руках.

Все проводили ее до калитки и, стоя у изгороди, несколько раз прокричали ей вслед: «Счастливого Рождества!».

Бель-Ами стоял, поскуливая, посреди заснеженной дороги и не трогался с места.

Убедившись, что все вернулись в дом, фрекен Иенсен наклонилась и взяла мопса под мышку.

Фрекен Иенсен шествовала в рождественскую ночь домой, закутанная, как эскимоска.

Катинка распахнула окна в гостиной, – в комнату ворвался холодный воздух.

– Вот ведь старое чучело, – сказал Бай. Он был исполнен человеколюбивого самодовольства оттого, что фрекен Иенсен провела этот вечер у них в доме.

– Бедняжка, – сказала Катинка. Она стояла у окна и глядела вдаль на белые поля.

– Ты что, забыла про свой кашель? – сказал Бай. Он закрыл дверь в спальню.

Бентсен шел по платформе, направляясь к себе в каморку.

– Она все-таки взяла мопса на руки, – сказал Бентсен. Он спрятался за изгородью, чтобы подстеречь эту минуту. – Счастливого Рождества, фру Бай…

– Счастливого рождества, Бентсен.

Двери хлопнули еще раз-другой, и все стихло. Только тихонько гудели телеграфные провода.

Перед тем как идти к обедне, Катинка вышла покормить голубей. Воздух был чист и прозрачен. Из-за леса доносился звон колоколов. Через заснеженные поля по расчищенным тропинкам в церковь гуськом тянулись крестьяне.

Они кучками толпились у церкви, ожидая начала службы, и поздравляли друг друга с праздником. Женщины подавали друг другу кончики пальцев и что-то говорили шепотком.

А потом снова стояли молча, покуда не подходила новая собеседница.

Супруги Бай немного запоздали– церковь была уже полным-полна. Катинка кивнула Хусу, стоявшему у самых дверей: «С праздником», – и прошла на свое место.

Она сидела рядом с дамами Абель, как раз позади семьи пастора.

«Птенчики» Абель утопали в кисее и замысловатых оборках.

По большим церковным праздникам во время обряда пожертвования фру Линде была начеку. На деньги от пожертвований да еще на выручку от продажи молочных телят она «одевала» себя и дочь.

Но фрекен Линде никогда не ходила в церковь в дни «пляски вокруг носового платка».

Зазвучали старинные рождественские псалмы, – понемногу все стали подтягивать, и стар и млад. Голоса торжественно и радостно отдавались под сводами. Зимнее солнце заглядывало в окна, освещая белые стены. Старый пастор говорил о пастухах в поле и о людях, чей Спаситель родился в этот день, – говорил простыми обыденными словами, и от этих слов на его паству нисходил какой-то бесхитростный покой.

Катинка все еще была под обаянием этого торжественного настроения, когда длинная вереница прихожан потянулась к алтарю с пожертвованиями. Мужчины шли, тяжело ступая по каменным плитам, и возвращались на свои места все с теми же застывшими лицами.

Женщины плыли к алтарю, краснея и смущаясь, и неотрывно глядели на носовой платок пастора, приготовленный для пожертвований.

Пасторша не спускала глаз с рук, тянувшихся к алтарю.

Фру Линде недаром тридцать пять лет была женой пастора, – бесчисленное множество раз присутствовала она на обрядах приношения. Она по рукам угадывала, кто сколько пожертвовал…

Те, кто жертвовал мало, и те, кто жертвовал больше, по-разному вынимали руки из кармана.

Фру Линде прикинула на глаз и решила, что нынешнее рождество принесет средний доход.

У выхода из церкви супруги Бай встретили Хуса. Все полной грудью вдыхали свежий воздух и наперебой поздравляли друг друга с рождеством.

Показался пастор с завязанным в узелок носовым платком– начались поклоны и приседания.

– Ну что ж, фрекен Иенсен, поздравим друг друга с Рождеством Христовым, – сказал старый пастор.

Катинка вышла за церковную ограду вместе с Хусом. Бай немного отстал, заговорившись с Кьером. Катинка и Хус пошли по дороге вдвоем.

Солнце искрилось на белоснежных полях; на усадебных флагштоках в прозрачном воздухе реяли национальные флаги.

Прихожане группами расходились по домам.

В ушах Катинки еще звучали рождественские псалмы, и все было окрашено какой-то праздничной радостью.

– Чудесное Рождество, – сказала она.

– Да, – ответил он, вложив в это «да» всю свою убежденность. – И как хорошо говорил пастор, – добавил он немного погодя.

– Да, – отозвалась Катинка, – очень хорошая проповедь. Они прошли еще несколько шагов.

– А ведь я еще не поблагодарила вас, – вдруг сказала Катинка. – За шаль…

– Не стоит благодарности.

– Очень даже стоит… я так обрадовалась. У меня была почти такая же, но я ее прожгла…

– Я знаю… Она была на вас в день моего приезда.

Катинка хотела было спросить: «Неужели вы запомнили?» – но не спросила. И сама не зная почему, вдруг вспыхнула и тут впервые заметила, что оба они молчат и не знают, о чем заговорить.

Они дошли до леса, церковные колокола звонили вовсю. Казалось, в этот день колокола никогда не умолкнут.

– Останьтесь у нас, – сказала Катинка, – не нарушайте праздника.

Они стояли на платформе, поджидая Бая, и слушали колокольный звон.

Хус пробыл у них до самого вечера.

Бай уселся за стол, сиявший белоснежной камчатной скатертью и хрусталем, и сказал:

– Славно побыть дома, в кругу семьи. Малыш-Бентсен воскликнул:

– Еще бы! – И рассмеялся от удовольствия.

Хус ничего не сказал. Сидит, молчит, а глаза улыбаются, – говорила о нем Катинка.

И весь день в доме царила тихая радость.

Вечером затеяли партию в вист. Четвертым был Малыш-Бентсен.

…В доме пастора подсчитывали пожертвования. Фру Линде была разочарована. Доход оказался много ниже среднего.

– Как ты думаешь, Линде, почему это? – спросила она. Пастор молча разглядывал кучу мелочи.

– Почему? Должно быть, люди думают, что мы можем жить, как полевые лилии.

Фру Линде помолчала и в последний раз принялась пересчитывать немногие бумажные кроны.

– Да еще содержать семью, – заключила она.

– Матушка, – сказал старик Линде, – будем благодарны и за то, что у нас покамест еще есть церковная десятина.

Пасторская дочь и капеллан резвились в гостиной, опрокидывая мебель: они затеяли игру в крокет.

– Не хочется попадаться на глаза матери, – сказала фрекен Агнес. – В дни церковных приношений в ней разыгрываются самые низменные инстинкты.

2

Рождественские праздники продолжались.

Катинке казалось, что уже давным-давно, с тех пор как она покинула родительский дом, она не проводила рождество так радостно и по-домашнему уютно. И не потому, что его отмечали как-то особенно, иначе, чем всегда: один раз они с Баем побывали у Линде, там был Хус и еще кое-кто из соседей, в другой раз фрекен Линде и капеллан зашли к ним вечером с Кьером и Хусом. Сестры Абель явились на станцию к вечернему поезду, их тоже пригласили на огонек. А после ухода восьмичасового поезда затеяли танцы в зале ожидания и сами себе подпевали.

Ничего необычного в этом не было. Но все светилось какой-то особенной радостью.

Единственный, кто немного «портил дело», был Хус. Он теперь часто ни с того ни с сего вдруг впадал в странную задумчивость.

– Хус, вы спите? – спрашивала Катинка. Хус резко вздрагивал на своем стуле. Радость, царившая в доме, передалась и Баю.

– Черт возьми, вот что значит хорошая погода, – говорил он, стоя на платформе после ухода вечернего поезда. – В последнее время я чувствую себя преотлично, – ей-ей, преотлично…

Даже самые их супружеские отношения как бы помолодели. Не то чтобы в них появилась страсть или пылкость, но просто большая близость и теплота.

Наступил канун Нового года, было недалеко до полночи. Супруги Бай сидели в гостиной, собираясь встретить Новый год.

Вдруг за дощатым забором раздался оглушительный грохот.

– Фу, черт! – сказал Бай. Они играли с Бентсеном в «тридцать шесть», и оба вздрогнули. – Петер не пожалел пороха.

В окно постучали, раздался голос Хуса: «С наступающим!»

– Черт возьми, да это Хус, – сказал Бай и встал.

– Я так и подумала, – сказала Катинка. Сердце у нее все еще колотилось от испуга.

Бай пошел открывать. Хус приехал в санях.

– Да заходите же, – сказал Бай, – пропустим по рюмочке ради праздника.

– Добрый вечер, Хус. – Катинка вышла на порог. – Заходите же, выпейте с нами.

Они привязали лошадь Под навесом склада. Катинка дала ей хлеба.

Потом они встретили Новый год и решили дождаться курьерского поезда. Он проходил в два часа ночи.

– Поиграй нам, Тик, – сказал Бай.

Катинка заиграла польку, Бай подтягивал басом.

– Недурно мы когда-то отплясывали, верно, Тик? – И он пощекотал шею жены.

Они вышли на платформу. Небо было облачным впервые за много дней.

– Будет снегопад, – сказал Бай.

Он взял пригоршню мягкого снега и бросил в лицо Малышу-Бентсену. И все стали играть в снежки.

– А вот и поезд! – сказал Бай. Раздался отдаленный гул.

– Тьфу, черт, тьма хоть глаз выколи, – сказал Бай. Гул приближался. Вот состав покатил по мосту. Маленький огонек становился все больше, и наконец из темноты с громыханием вынырнул поезд, похожий на гигантского зверя с горящими глазами.

Пока поезд с грохотом мчался мимо, все четверо стояли молча. От паровоза валил пар, свет из вагонов бежал по снегу.

Поезд пыхтя исчез в темноте.

– Что ж, – сказала Катинка. – Вот и новый год начался. Они помолчали.

Она прижалась к мужу и потерлась виском о его щеку.

Бай тоже расчувствовался. Он наклонился и поцеловал жену.

Шум поезда замер вдали. Все четверо вернулись в дом.

Лошади Хуса солоно пришлось на обратном пути. Он нахлестывал ее кнутом так, что она неслась вихрем, да в придачу осыпал ее ругательствами.

Было темно, начинался буран.

Катинке не спалось. Она разбудила Бая.

– Бай, – сказала она.

– Чего тебе? – Бай перевернулся с боку на бок.

– Послушай, какой ветер…

– Ну и что – мы же не в открытом море, – спросонья отозвался Бай.

– Да ведь метет, – сказала Катинка. – Как ты думаешь, Хус уже добрался до дому?

– О, Господи, наверное… И Бай снова уснул.

Но Катинка уснуть не могла. Она беспокоилась о Хусе, который был в пути в такой буран. Тьма кромешная, а он в округе человек новый.

Как странно, что Хус приехал сюда всего три месяца назад…

Хоть бы он поскорей добрался до дому… Катинка снова прислушалась к вою пурги… И он был сегодня чем-то расстроен… Молчал, – она его уже изучила, – и о чем-то грустил… Что-то с ним творится неладное.

Да, да, с ним что-то неладное в последнее время…

Только бы он поскорей добрался до дому– пурга так и метет…

Дремота стала одолевать Катинку, и наконец она уснула рядом с мужем.

На второй день нового года в пасторскую усадьбу съехались гости.

Собралось чуть ли не пол-округи, и комнаты от самой прихожей наполнились шумной болтовней. Так бывало всегда– в пасторском доме все чувствовали себя вольготно.

Вдова Абель с «птенчиками» появилась тогда, когда уже начали играть в шарады. Дамы Абель всегда являлись позже всех.

– Время уходит у нас между пальцев, – говорила фру Абель. – Нам так трудно расстаться со своим гнездышком.

В дни, когда сестрицы Абель собирались в гости, они все утро бродили по дому в пеньюарах и ссорились. Фру Абель приходилось одеваться в последнюю минуту, и вид у нее всегда был такой, точно ее потрепала буря.

В поисках костюмов для шарад все шкафы в пасторском доме были перерыты вверх дном.

Фрекен Агнес, облачившись в штаны одного из хусменов, изображала толстяка, а потом эскимоса, а Катинка – его жену-эскимоску.

– Как хорошо, что вы никогда не ломаетесь, моя прелесть, – говорила фрекен Линде.

Они так отплясывали эскимосский танец, что у Катинки даже голова закружилась. Фру Бай развеселилась до того, что стала почти проказливой.

Малютка-Ида участвовала в шарадах, только в другой партии. Они большей частью представляли какой-нибудь гарем или купальню. И при каждом удобном случае Иду прижимал к себе и тискал потрепанный блондин в форме младшего лейтенанта.

Пожилые гости толпились в дверях, глядя на игру. В саду под окнами стояли старший работник, два хусмена и батраки. Они скалили зубы, глядя, какие штуки «откалывает» их «барышня».

Пастор Линде ходил из комнаты в комнату.

– Они веселятся, веселятся всласть, – приговаривал он, возвращаясь к гостям постарше.

Фру Абель проводила пастора взглядом. Она сидела рядом с женой мельника.

– А ведь и правда, здесь очень весело.

– Да, – сказала мельничиха. – Слишком весело для пасторского дома. – Слово «пасторского» было произнесено не без суровости.

Дочь мельничихи Хелене стояла рядом с матерью. Она предпочла уклониться от игры.

Мельник с женой отстроили себе новый дом, они хотели быть на виду в округе. Дважды в год они принимали гостей, и те чинно сидели, таращась на новую мебель. Мебель так и оставалась новой.

В гостиной повсюду были разложены вещицы, вышитые руками фрекен Хелене.

В будни семья ютилась в старом флигеле. Раз в неделю новый дом протапливали, чтобы мебель не испортилась.

Фрекен Хелене была единственной дочерью. Ее наставнице фрекен Иенсен поручили с особым усердием налегать на иностранные языки. Фрекен Хелене была первой модницей в округе и питала неукротимое пристрастие к золотым безделушкам. Но дома какое бы платье она ни надевала, она ходила в серых войлочных туфлях и белых бумажных чулках.

В гостях она чуть что обижалась и с кислой миной усаживалась возле матери.

– Вы правы, – говорит фру Абель, – мои птенчики тоже считают, что здесь бывает чересчер уж весело…

– Мама, – заявляет Малютка-Ида, – дай мне твой носовой платок.

– Сию минуту.

Малютка-Ида довольно бесцеремонно выхватывает платок у матери.

Малютке-Иде по роли понадобился ночной чепец, а она обнаружила, что ее собственный носовой платок не отличается безукоризненной чистотой.

– Ах, они так увлечены игрой, – говорит фру Абель жене мельника.

Шарады кончились, до ужина решили поиграть в жмурки. В зале поднимается визг и такая беготня, что, того гляди, обвалится старая печка.

– Ой, печка, – кричит молодежь. – Осторожней, печка!

– Я здесь, ау, я здесь!

Малютка-Ида так устала, что рухнула на стул. Она с трудом переводит дух, до того у нее колотится сердце.

– Потрогайте. Слышите, как бьется, – говорит она и прижимает руку лейтенанта к своей груди.

Катинка водит – ее так закружили, что она еле стоит на ногах.

– Нет, вы только поглядите на мою прелесть, – кричит фрекен Агнес…

– Ау! Ау!

Катинка поймала Хуса.

– Кто это?

Он наклоняется, Катинка ощупывает его волосы.

– Это Хус, – кричит она.

Старый пастор Линде хлопает в ладоши, созывая гостей к столу.

– Хус, что с вами? – говорит Катинка. – Случилось что-нибудь?

– С чего вам вздумалось?

– Вы что-то невеселы в последнее время… не такой, как раньше…

– Ничего не случилось, фру Бай…

– А я, – говорит Катинка, – я почему-то так счастлива…

– Да, – говорит Хус, – это видно. Пришел Бай, он играл в карты.

– Господи помилуй, на кого ты похожа! – говорит он. Катинка смеется:

– Это мы танцевали эскимосский танец. Она идет к столу вместе с Хусом.

Бай выхватывает Малютку-Иду из-под носа у лейтенанта, тот идет за ними следом с сыном школьного учителя.

– Хансен, – говорит лейтенант. – Кто эта девица?

– А вон ее мамаша, та кривая, рядом с пастором, они живут по соседству на доходы с ренты.

– Огневая девка, – говорит лейтенант. – И грудь у нее шикарная…

Все рассаживаются по местам, пастор во главе стола. За ужином он провозглашает два тоста: «За отсутствующих» и «За веселую компанию». Эти тосты слово в слово провозглашаются за пасторским столом вот уже семнадцать лет.

Напоследок подают миндальный торт – а к нему хлопушки.

Пастор предлагает хлопушку фрекен Иенсен – они тянут ее за два конца.

Лейтенант пристроился со своим стулом поближе к фрекен Иде. Стулья сдвинуты так тесно, что Ида оказалась чуть ли не на коленях у молодого человека.

Гул стоит такой, что ничего не слышно– все смеются, с треском разрывают хлопушки и читают вслух вложенные в них записки.

– Молодость, молодость, – говорит пастор Линде.

– Хус, это нам с вами, – говорит Катинка. Она протягивает ему хлопушку.

Хус тянет хлопушку за свой конец.

– Записка у вас, – говорит Катинка. Хус разворачивает клочок бумаги.

– Вздор, – говорит он и рвет бумажку на мелкие клочки.

– Хус, зачем– что там было написано?

– Кондитеры всегда пишут только о любви, – заявляет Малютка-Ида с другого конца стола.

– Фрекен Ида! – Это говорит лейтенант. – Теперь наша с вами очередь.

Малютка-Ида оборачивается к лейтенанту, и они вдвоем разрывают хлопушку.

– Фу, как неприлично! – кричит Ида. В ее записке речь идет о поцелуях– лейтенант читает записку вслух, щекоча своими усиками щеку Иды.

Гости слегка отодвинулись от стола, дамы обмахиваются салфетками. Молодежь раскраснелась от жары и молочного пунша, его наливают гостям из больших серых кувшинов.

Щупленький студентик провозглашает тост за «патриархальный дом пастора Линде», все встают и кричат «ура». Студентик чокается с пастором.

– Ах вы, юный революционер, – как же это вы пьете за мое здоровье? – спрашивает пастор.

– Можно питать уважение к личности, – отвечает щупленький студентик.

– Верно, верно, – говорит пастор Линде. – Все верно. Молодежь должна за что-то бороться, не правда ли, фру Абель?

Фру Абель не сводит глаз со своей Малютки-Иды. Малютка-Ида такая резвушка. Она почти лежит в объятиях лейтенанта.

– Конечно, ваше преподобие, – отвечает фру Абель. – Ида, душенька моя (душенька не слышит), Малютка-Ида, ты не хочешь чокнуться со своей мамой? – говорит фру Абель.

– За твое здоровье! – говорит Малютка-Ида. – Лейтенант Нильсен, – она протягивает ему бокал, – чокнитесь с мамой…

Вдова Абель улыбается:

– Ах, чего только она не выдумает, моя Малютка-Ида… Щупленький студентик интересуется, читала ли фрекен Хелене Софуса Шандорфа…

Фрекен Хелене читает только книги из местной библиотеки.

– Я убежден, что это направление – благороднейший результат деятельности нашего титана Брандеса… И вообще свободы духа.

– Брандес? А-а, это тот самый еврей, – говорит фрекен Хелене. На мельнице именно так представляют себе свободу духа.

А студент уже воспарил к великому Дарвину.

Бай что-то сказал фрекен Иенсен, и та вспыхнула до ушей.

– Гадкий, – говорит фрекен Иенсен и хлопает Бая по пальцам.

– Хус, – говорит Катинка. – Надо принимать жизнь, как она есть… и…

– И что?

– В ней ведь все-таки столько хорошего…

– Лейтенант, – кричит фрекен Ида, – вы чудовище!

Старый пастор складывает руки и кивает.

– Поблагодарим хозяйку за угощение, – говорит он и встает.

Все с шумом поднимаются из-за стола, наперебой благодарят хозяйку. Агнес уже сидит за роялем в гостиной – сейчас начнутся танцы.

– Хотела бы я знать, обратила ли ты внимание на Иду,:– говорит матери Луиса-Старшенькая. – Я готова была сквозь землю провалиться.

Малютка-Ида танцует в первой паре с лейтенантом.

– Больше задора! – кричит фрекен Агнес. Она играет песенку из ревю «На канапе», так что струны гудят.

Бай кружит Катинку, – держась за руки, они мчатся из одной комнаты в другую.

Впереди всех пастор Линде в паре с фрекен Иенсен – она только охает.

– Линде, Линде! – кричит пасторша. – Ведь у тебя ноги больные!

Фрекен Агнес барабанит по клавишам, так что в ушах звенит.

– Боже мой, я сейчас умру, – говорит дочь мельника Хелене.

Внезапно музыка обрывается. Запыхавшиеся пары в изнеможении валятся на стулья вдоль стен.

– Фу, даже жарко стало, – говорит Бай лейтенанту, утираясь платком. – Хорошо бы пропустить кружечку пива.

Лейтенант совсем не прочь. Они бродят по комнатам. В столовой на подоконнике стоят бутылки с пивом.

– Это что, деревенское пиво? – спрашивает лейтенант.

– Нет, от Карлсберга.

– Тогда я не прочь.

– Вот укромный уголок, – говорит Бай.

Они входят в кабинет пастора, маленькую комнату, где на выкрашенных в зеленый цвет полках стоят сочинения Эленшлегера и Мюнстера, а на письменном столе копия торвальдсеновского Христа.

Они поставили бутылку на стол и сели.

– Я сразу смекнул, чем пахнет дело, – сказал Бай. – Но подумал, пусть его получает удовольствие, да заодно и она, подумал я…

– Огневая девчонка… Роскошная грудь… И танцует здорово. Так и прижимается к тебе.

– А что ей еще остается, бедняжке, – сказал Бай и осушил свою кружку.

– А та, другая, что за особа? – Лейтенант имел в виду фрекен Агнес.

– Превосходная девушка, – сказал Бай. – Но это совсем другой коленкор, – сказал он. – Приятельница моей жены.

– Вон что, – сказал лейтенант. – Я так и подумал: эта из таковских – поговорить, а больше ни-ни.

Собеседники перешли к широким обобщениям.

– Провинциальные девицы, – сказал лейтенант. – Они, само собой, недурны… но… Понимаете, господин начальник станции… Нет у них того обхождения. Что там ни говори… город совсем другое дело…

Сам лейтенант «устроился» весьма недурно.

– Я, видите ли, стою на частной квартире… Это куда лучше… Куда сподручнее… Незачем соваться во Фредерике или на Вестер…

– А девчонки там недурны?

– Лихие девчонки, накажи меня Бог, лихие девчонки…

– М-да, я ведь теперь поотстал… Ничего не поделаешь, человек семейный… На правах зрителя, лейтенант, только на правах зрителя… даже если иной раз отлучишься в город на пару дней…

– На правах зрителя, – повторил он еще раз.

– Можете мне поверить, лихие девочки, – сказал лейтенант, – и притом обходительные…

– Говорят, они уезжают в Россию.

– Да, говорят…

На пороге появился пастор Линде.

– А, вот вы где, господин начальник, – сказал пастор и вошел в кабинет.

– Да, господин пастор, мы тут сидим себе и философствуем… потихонечку… да еще прихватили парочку бутылок…

– На доброе здоровье. Здесь и в самом деле уютно. – Пастор обернулся с порога.

– А в гостиной играют в фанты, – сказал он. Бай с лейтенантом отправились в гостиную.

Там игра была уже в разгаре: «упавшие в колодец» выбирали « спасителя».

Тщедушный студентик, толковавший о «благороднейшем результате», выбрал Катинку.

– Поцелуйтесь! – закричала Агнес.

Катинка подставила щеку, чтобы «результат» мог ее поцеловать. Студентик покраснел до ушей и едва не чмокнул Катинку в нос.

Катинка засмеялась и захлопала в ладоши.

– Я выбираю, выбираю… Хуса, – сказала она.

Хус подошел и наклонился к ней. Он поцеловал ее в голову.

– Выбираю фрекен Иенсен, – сказал он. Голос его сорвался, точно он вдруг охрип.

Ложась в постель, где ее поджидал Бель-Ами, фрекен Иенсен все еще вспоминала поцелуй Хуса.