Такой же маленький, как ваш

Я ждал. Но внизу ничего не происходило: никто не мчался с докладом и не кидался меня спасать, старлей как ходил, поглядывая на часы, так и продолжил своё нервное хождение.

И тогда я с ужасом понял: Паша ничего ему не сообщил! Пашка, боевой, можно сказать, товарищ, просто, бросив меня, удрал и ничего не предпринял для моего спасения! Я мог бы задуматься над глубокими вопросами дружбы и предательства, но задумываться не стал. Я запаниковал.

Как они теперь узнают, что я здесь? Кричать? Не услышат. Махать руками, чтобы заметили? Но кто имеет обыкновение просто так разглядывать отвесные стены близлежащих зданий? И кроме того, если я буду махать руками, кто станет вместо меня держаться за поручни?

И тут старлей голову поднял. Может быть, уловил мои отчаянные мысленные послания, а может, посмотрел случайно. Но он поднял голову, а потом медленно за неё схватился. Он стоял и смотрел на меня снизу вверх. А я висел и смотрел на него сверху вниз. Я увидел, как он обернулся к машине, как из неё выскочили старослужащие солдаты и тоже уставились на меня. Потом они начали что-то горячо обсуждать. Пашу старлей не вызвал, значит, не понял, что мы были вместе.

В том же составе – старослужащие и старший лейтенант – «группа спасения» направилась к зданию.

«Никого лишнего привлекать не хотят, – догадался я. – Понятное дело, ЧП. За это старлею будет такое!»

Какое за это будет мне, я не думал. Меня занимал лишь способ, которым намеревались воспользоваться спасатели.

Способ оказался простым. Один из старослужащих поднялся в Пашиной люльке до моей высоты и хрипло произнёс:

– Прыгай сюда!

– Ты что, – донёсся до меня собственный голос. – Здесь далеко. Я не перепрыгну. Я вниз ёб…усь .

– Не ёб…ся, – сказал спасатель (а может, думал я после, это сказал мне Спаситель?). – Жить захочешь – полетишь.

И кто там утверждал, что люди не летают, как птицы? Я, например, полетел. Не очень отчётливо помню, но раз я оказался в соседней люльке, то как это могло произойти иначе? Очевидно, взял и полетел.

– Что ты там делал? – угрожающе растягивая слова, спросил на земле старлей.

– Застрял.

– Понятно, что застрял! Что ты до этого делал?

– Ехал.

Видно было, что он всеми силами старается сдержаться.

– Куда ехал?

– Наверх.

– Зачем?

– Чтобы потом спуститься.

– По машинам! – страшно крикнул старлей.

И я кинулся в машину.

– Пашка, гад, – нашёл я своего «боевого товарища», когда забрался под тент, – ты чего слинял?

– Испугался я, – повинился Пашка. – Сильно испугался.

– «Щас, щас», – передразнил я его.

Паша смущённо хихикнул.

«Шас, щас», – повторил я.

Пашка засмеялся громче.

– Меня самого, – признался я, – до сих пор трясёт. Я ведь высоты боюсь.

Пашка покатился со смеху. И всю дорогу до части мы с ним хохотали, не переставая, и не могли успокоиться.

А старлей ничего никому не сказал, ему бы за это такое было!

…Поэтому я понимал Олины чувства во время полёта и не был в претензии, что за столь короткий промежуток времени, пока катер вёз нас обратно, она успела мне столь многое сказать. В том числе и то, что категорически отказывается от привилегии носить голубой десантный берет! Я вначале убеждал её этого не делать, а потом поразмыслил, да и сам от берета отказался: чего я буду один по квартире в головном уборе ходить?

Итак, дни нашего отдыха были событийно и эмоционально насыщены. И новые ощущения по прошествии времени если не стёрли, то несколько сгладили первоначально неприятное впечатление от наших хозяев. Мы приняли псевдо-люксовые условия проживания как данность, а заплаченную за них сумму как свершившийся факт и в целом премило провели отпускное время. И если вначале я и думать не хотел о том, чтобы ехать обратно до Новороссийска «на Славе», то теперь ничего против этого не имел, тем более, что он вновь предложил свои услуги.

По дороге мы со Славой, забыв взаимные обиды, разговорились почти по-приятельски, хотя я немного нервничал: за час с небольшим до отхода поезда у нас ещё не было билета на племянницу Галю. Как на службу ходили мы в железнодорожные кассы Геленджика, но так и не смогли купить всего один билет на фирменный поезд «Новороссийск – Москва». У нас даже закралось подозрение, что такого поезда вовсе не существует, что это фантом, плод нашего расплавленного солнцем воображения, но нет, в расписании поезд значился, а не существовало только мест на него. Поэтому оставалась последняя надежда: купить недостающий билет на вокзале непосредственно перед отправлением.

– Что ж, – сказал я Славе в Новороссийске, рассчитавшись, – спасибо за всё. И до свидания.

– Подождите, – остановил меня Слава, – вы мне должны ещё за прошлую дорогу, когда приехали.

– Как это, за прошлую дорогу? – не понял я. – Мы ведь за неё уже платили.

– Нет, вы платили только за проживание.

Взгляд у Славы казался чистым, но, если приглядеться, там можно было обнаружить муть и осадок, как в его домашнем вине. Я должен был помнить об этом. Но, к сожалению, думал о другом. Мысли мои витали у касс железнодорожного вокзала, где предстояла битва за билет. Я протянул Славе требуемую сумму и в ту же секунду, словно очнувшись, вспомнил, где и когда уже давал ему её. Но Славик, схватив деньги и не прощаясь, нырнул в машину и дал ходу. Надо было у него, подлеца, хоть что-нибудь из дома спереть.

А у железнодорожных касс битвы не случилось. Билеты на наш, представлявшийся фантомным, поезд продавали свободно. Оказывается, их раньше просто придерживали, не выставляя в продажу, а теперь выставили. Я вначале этого не понял.

– Что? Есть билет?! – заорал я. – Дайте скорее, я его забираю!

И забрал. Но оказалось, что если б я не горячился, то купил бы билет не в первый попавшийся вагон, а прямо в наш, в нём, оказывается, тоже были места. И задаваться вопросом, откуда они взялись, не имело смысла. Я ведь знаю, что железная дорога вредит мне персонально.

А вдруг не персонально? Я повернул голову. У соседнего окошка стоял пенсионер и очень возмущался. У другого окошка возмущалась женщина. Так что получалось, нас уже трое! Может железная дорога нас специально собрала в одном месте в одно время, чтобы вредить всем троим? Ну, как в книгах у Эдгара По или Агаты Кристи? В пользу этой догадки говорит тот факт, что я, женщина и пенсионер ехали потом в соседних купе. И в нашем вагоне (вагоне фирменного поезда, где билеты, между прочим, стоят в два раза дороже) оказался неисправен туалет. Ну разве это может быть случайностью? Не в предыдущем, заметьте, вагоне, не в следующем, а именно в нашем! И запах в коридоре стоял такой, что лучше было туда не высовываться.

Но не на тех глупая железка напала. Что мы, туалетов неисправных не нюхали? Нюхали! Мы люди закалённые и, бывало, нюхали такое, что другим представить трудно. Главное – нам удалось доехать до конечной станции. До Москвы.

Глава 32

«Московские вокзалы – ворота города», – писали авторы романа «12 стульев». (Вроде, непримечательная фраза, но в качестве цитаты представляет меня интеллигентным начитанным человеком). Всё, что вы в предвкушении новых впечатлений намеревались увидеть в Москве, представлено уже здесь, на вокзалах: толпы народа, претенциозная архитектура, метрополитен, бойкие продавцы пирожками, крупные торговые центры, откормленные таксисты, многочисленные бомжи, агенты турбюро, фастфуды и рестораны. Говорят, есть планы организовать на вокзалах передвижные художественные выставки.

Но я московские вокзалы недолюбливаю. Это чувство зародилось у меня в период младенчества – не собственно моего, а нашей фирмы – и, как многие детские впечатления, осталось в душе навсегда. В ту пору нам, младо-предпринимателям, приходилось предпринимать немалые физические усилия, перевозя на себе грузы из Москвы в Сбоков.

И вот, бывало, идёшь усталой предпринимательской походкой на свой поезд, тащишь на руках тяжеленные коробки, и тут откуда ни возьмись «двое из ларца одинаковых с лица» – наряд вокзальной милиции.

– Старшина такой-то и сержант рассякой-то, – представляются они. – Предъявите ваши документы. А также документы на груз. Так, хорошо. А где счета-фактуры, а почему печать плохо видна, а откуда мы знаем, что в коробках именно то, а совсем не другое? Пройдёмте, гражданин, в отделение, будем вызывать ОБЭП. Знаете, что такое ОБЭП? Это, гражданин, отдел по борьбе с экономическими преступлениями. Этот отдел, гражданин, сейчас с вами, экономическим преступником, будет бороться. Он, гражданин преступник, сейчас вас поборет. Не хотите бороться? На поезд торопитесь? Так кто же вас, гражданин, держит? Заплатите и идите спокойно на свой поезд.

И мы, младо-предприниматели, платили. Сколько запросят, столько и платили.

Вы ведь слышали про «оборотней в погонах», как их называют в Министерстве внутренних дел? Про ужасных преступников в рядах нашей милиции? Вот они, эти самые оборотни, в больших количествах на московских вокзалах и водятся. А также черти, вурдалаки и прочая милицейская нечисть. И главное, поймать их не удаётся.

– Нет, – говорят «охотники за приведениями» из Управления собственной безопасности, – не видим никого.

И неудивительно, нечистую силу голыми руками не возьмёшь! Тут хитрость нужна. На что упыри слетаются? На запах свежей крови. Вот на этом-то их и надо брать! Поставьте челнока с сумками, или коробками посередь зала, и не пройдёт пяти минут, как к нему со всех щелей полезут «оборотни», страшные и голодные. Как там у Пушкина:

На могиле кости гложет милицейский вурдалак…

Говорите, у Пушкина «красногубый вурдалак»? Это хуже, у меня страшнее.

Так вот, когда милицейские вурдалаки на челнока повылезут, тогда и мечи в них осиновые колья, тогда и щипай петуха, чтоб кукарекал. Тогда и рапортуй об успешно проведенном мероприятии по поимке «оборотней в погонах».

Я понимаю, самим охотникам до такой хитроумной операции не додуматься, поэтому я готов обсудить с Министерством внутренних дел условия передачи им своей идеи. Вы, кстати, не знаете, в МВД хорошо за идеи платят?

Иногда, впрочем, мы на вокзальных милиционеров не обижались. Идёшь, напоминаю, усталой походкой на свой поезд, тащишь тяжеленные коробки, и вдруг… Есть, понимаешь, среди них такие, которые умеют радоваться жизни. Вот увидел он тебя, и всё лицо его засветилось счастьем! Он, может, тоже устал, он, может, почти отчаялся встретить удачу, и тут – ты!

Громко издаёт он торжествующий клич, ударяет себя по ляжке, а напарника по плечу – мол, поспевай, дружок – и срывается что есть сил к тебе: рот до ушей, коленки острые в стороны летают, курточка задрана, чтоб не мешала, причиндалы между ног в такт бегу болтаются – влево-вправо, влево-вправо (я про резиновую палку и наручники). И столько в нём искренности, столько радости и задора, что и сам ты, глядя на него, заулыбаешься: ну, не тебе, так пусть хоть кому-то сегодня повезло! И усталость как рукой снимет, и с лёгким сердцем отдашь ты ему деньги. А то ведь ещё поторгуешься (со временем мы научились с ними торговаться), да пошутишь.

И между прочим, почему только на вокзалах? Когда у нас для поездок в Москву появилась «Газель», про вокзалы мы почти забыли, а с ними и про вокзальных «оборотней». Мы теперь имели дело с другими нечистыми. С теми милиционерами, которые, как заправские рыбаки, вылавливали нашу «Газель» в водоворотах столичных улиц.

Вначале, видя иногородние номера, машину задерживали, или, если угодно, подсекали, сотрудники госавтоинспекции. Потом, удостоверившись, что подсекли то что нужно, они отправляли «Газель» в вышеупомянутый ОБЭП. И вот там с нами уже беседовали.

Звонит мне водитель из Москвы в Сбоков, передаёт трубку какому-нибудь капитану, и тот начинает:

– А где счета-фактуры, а почему печать видна плохо, а откуда мы знаем, что в машине именно то, а совсем не другое? Ну и что, что торопитесь, ну и что, что груз нужен. Думайте, как процедуру ускорить.

В общем, всё то же самое. Но недобрые воспоминания почему-то остались только от вокзалов. Видимо, действительно, детские ощущения – самые сильные.

Некоторые нас, правда, упрекают за то, что мы даём деньги милиции. Видный юрист Барщевский, например, прямо говорит, что этим мы развращаем милиционеров. Помилуйте, да как же их не развращать, если они сами того настоятельно требуют? Да ещё и мстить начнут, если откажешься с ними такое проделать.

Когда я работал в «Альтоне», ждали мы к Новому году большегрузный автофургон парфюмерии и косметики из Франции. Новый год это, ну что вы! Одиннадцать месяцев не торгуй, а к Новому году ставь прилавки. И наши руководители вложились, закупили во Франции товар на приличную сумму, надеясь в праздники заработать.

Но вот двадцать пятое декабря, а машины нет. Двадцать шестое, двадцать седьмое декабря. Дней для торговли уже не остаётся! Позвонили поставщикам во Францию. Те сообщили: «Машина вышла в срок, такого-то числа пересекла российскую границу. Последний раз водитель выходил на связь из Москвы. Будем ждать».

Какой там, ждать! Тридцатое число! Где, блин, машина? Она давно должна быть здесь! Товара по закупочным ценам на тридцать тысяч баксов! Обратились в милицию, запросили все службы, все посты ГАИ – нет, доложили те, запрашиваемого автофургона. Пропал, точно и не было его.

Не знаю, как далась нашим руководителям встреча Нового года. Подозреваю также, что тяжёлым было у них похмелье. Но вот настало третье января. И к воротам фирмы, сверкая боками, подкатила целая и невредимая французская фура. А за рулём – улыбающийся водитель-француз.

– Что случилось?! Где ты был?! – закричали наши руководители, прибежавшие из дому в тапочках на босу ногу.

А водитель по-русски ни слова, только лепечет что-то, да улыбается. Послали за переводчицей. Переводчица первый раз в жизни настоящую французскую речь услышала, но постепенно со словарём картину прояснила.

Отправляясь в Россию, водитель знал, что на постах дорожной полиции ему придётся давать взятки. Но оказалось, что суммы, которую он получил на эти цели в Париже и с которой рассчитывал доехать до Сбокова и обратно, хватило только-только на четверть пути, до Москвы. О данном прискорбном факте он сообщил по телефону своему начальству (как раз в последний сеанс связи) и получил выговор за непомерную, как представлялось из Парижа, расточительность. И всё же, куда деваться, крайне неохотное разрешение на дополнительный (и окончательный!) лимит по этой статье расходов.

Но на ближайшем посту ГАИ «сотрудники дорожной полиции» запросили с него столько, что не хватило всего нового лимита! Видимо, менты решили разом заработать себе на длинный праздничный стол.

Ошарашенный «мусью» замахал руками, стал объяснять милиционерам, что никто ему такие деньги не восстановит, что он простой водитель и не может в командировке тратить личные средства, потому что у него семья, которую нужно кормить. На что милиционеры жестами же отвечали (у Николая Фоменко на «Русском радио» было: «Мальчик жестами объяснил, что зовут его Хуан»)… На что милиционеры жестами же отвечали, что и у них семья, что и им нужно её кормить, а потому, если он хочет довезти груз вовремя, необходимые деньги должен найти.

– Я простой водитель и не имею возможности тратить личные средства, – оправдывался потом перед нами француз.

Но его никто не винил. Мы негодовали на милиционеров, которые, продержав машину несколько дней, на все запросы по её поиску отвечали отрицательно.

– Русские хорошие люди, – говорил между тем разомлевший от горячего обеда и выпитой водки француз. – Полицейские, которые меня задержали, принесли в Новый год водки, и мы с ними выпили за здоровье!

– Конечно, – обращаюсь я к господину Барщевскому, – можно, как в данной ситуации, денег не платить и милиционеров не развращать. Но кто в таком случае будет расплачиваться за их непорочность, на чей счёт следует тогда относить убытки?

Нет, господин Барщевский, я подозреваю, что если бы руководители нашей фирмы знали, где и по какой причине находится их груз, они бы тотчас помчались туда и, ни секунды не сомневаясь, развратили сначала бы этот пост ГАИ, потом следующий, а потом, распалившись, все посты без разбору до города Сбокова.

Мне мужик один рассказывал – он сам сбоковский, но давно живёт в Москве – как дал гаишнику денег, а тот отказался. Мужик сроду таких милиционеров в Москве не видел и потому перепугался. Но, оказалось, что инспектор, который его остановил, был вовсе не московский, а командированный сюда сроком на один календарный месяц.

– И откуда ж вы такие командированные? – немного успокоившись, спросил мужик.

– Из города Сбокова, известного также под своим старинным именем Бродинск, – отвечал инспектор.

– Что? Сбоковские? Земляк! – кинулся мужик гаишнику на шею. – Да что же они там с вами, изверги, делают, что вы денег не берёте?

И теперь мужик всем рассказывает, что у него на родине, в городе Сбокове, гаишники денег не берут.

– Да ну, – сомневаются слушатели. – Такого не бывает.

– Сам видел! – бьёт себя мужик в грудь.

Этот случай я представил в продолжение полемики с господином Барщевским: что, как видим, человека достаточно трудно развратить, если он сам не имеет склонности к подобным действиям. А также хотел показать, что есть и у нас – и, возможно, не только в Сбокове – честные милиционеры. Так что, вполне возможно, времена потихоньку меняются. Как говорится в одном анекдоте: «Жизнь-то налаживается!» И, может, вы этот анекдот не слышали, так я его расскажу, потому что мне он нравится.

Собрался мужик повеситься. Всё хреново: денег нет, на работе сплошные неприятности, дома дело к разводу идёт – никакого просвета. Встал на табурет, накинул петлю. Смотрит, на шифоньере покрытая пылью стоит бутылка, а в ней немного водки – старая заначка, забыл давно. Ну, не пропадать же добру! Снял петлю, слазил за водкой, выпил. Вышел на балкон. Видит, между досок окурок лежит, закатился когда-то. Вытащил его, сходил за спичками, закурил. И вот стоит мужик на балконе, выпивший, курит, на солнышко щурится.

– Слушай, – говорит сам себе, – а жизнь-то налаживается!..

Так что, возвращаюсь я к разговору, «жизнь налаживается»: честных гаишников на дороги выпускают, «оборотней в погонах» ловят.

А про челноков, тех кто возит товар коробками да сумками, слышал я, будто поставили им памятник в городе Калининграде. Нет, господа! Памятник российским челнокам нужно ставить в Москве! Конечно, и в Калининграде, но при этом обязательно в Москве! Через столицу в челночном бизнесе прошли и выжили сотни тысяч наших соотечественников, через Москву обули и одели они матушку-Россию. И я знаю, где должен стоять такой памятник – на площади трёх вокзалов. И я знаю, как он должен выглядеть: две женщины с натужными лицами прут за собой здоровенные клетчатые сумки. Вы, кстати, не в курсе, московские власти за идеи хорошо платят?

…Совсем уж было закончил эту тему, как вдруг вспомнил про шум, поднявшийся в своё время вокруг аэропортов вообще и аэропорта Шереметьево в частности, где, как выяснилось, таможенники беспардонно обирали челноков-коммерсантов. И в рамках цикла «Новейшая история для детей» я сочинил тогда на эту тему стишок.

Называется он «Случай в аэропорту Шереметьево» (по мотивам стихотворения Самуила Маршака «Багаж»).

Дама сдавала в багаж:

Диван,

Чемодан,

Саквояж,

Картину,

Корзину,

Картонку

И маленькую собачонку.

В аэропорту Шереметьево

Таможня бумаги отметила.

– Как долетели?

– Нормально.

– Летайте ещё. До свидания!

– А где, – любопытствует дама, –

Всё то, что в багаж я сдавала:

Корзина,

Картонка,

Пейзаж,

Диван,

Чемодан,

Саквояж?

– Я ничего не видал, -

Таможенник сразу сказал. -

Может быть, знает пилот?

Он ваши вещи везёт.

– Как же, – ответил пилот, -

Брошу сейчас самолёт

И побегу со всех ног

Вещи стеречь челноков.

У грузчика лучше спросите.

Грузчик сказал:

– Да иди ты…

Дама задумалась было.

– Господи, как я забыла:

Когда я пошла в самолёт,

Один пожилой эфиоп

Вам передать попросил

Деньги, что он одолжил

У царского, будто, посла.

Я их с собой привезла!

– Ох, эти нам эфиопы,

Задали снова работы!

Ладно, давайте сюда,

Поищем мы завтра посла.

Кстати, нашёлся ведь ваш

Диван, чемодан, саквояж.

– Что вы?! Нашёлся? Спасибо!

– Привет эфиопу. Счастливо!

Глава 33

А теперь возвращаемся всё-таки к нам, возвращающимся из отпуска. В тот момент, когда мы тащим по московским вокзалам не коробки с товаром, а дорожные сумки и детей.

Мы прибыли на Казанский вокзал и переехали на Павелецкий. (Там на привокзальной площади всегда стоят междугородные автобусы, приглашающие пассажиров на южные направления. И однажды я видел автобус, купленный, видимо, за границей, борта которого были расписаны по-английски: «Paris. Rome. Berlin». Теперь же на табличке маршрута значилось «Ростов». А на лобовом стекле висел приклеенный скотчем лист бумаги: «Сегодня Махачкала»).

И уже от Павелецкого вокзала электричкой добрались до подмосковного посёлка, где ждали нас Олины родители и сестра.

Этот подмосковный посёлок был когда-то замечательным местом! Здесь жили и работали преимущественно инженеры и программисты, то есть люди умные и воспитанные. Они задумчиво бродили от дома до работы, сморкались исключительно в платок и галантно раскланивались при встрече.

Досуг они заполняли пением в местном хоре, праздники отмечали за одним столом, а шутили следующим образом: сотруднику по фамилии Корсаков давали прозвище «Римский-Корсаков», спустя время называли его просто «Римский», после чего, естественно, «Папа Римский». Потом звали просто «Папа», затем «Папа Карло», следом «Карл Маркс» и возвращались всё-таки к лучшему, на их взгляд, варианту «Папа». «Папой» он с тех пор и живёт.

В те благословенные времена окрестные леса ещё не были завалены кучами дурно пахнущего мусора, а на поверхности местного пруда не плавали многочисленные окурки и пивные бутылки. Как вы понимаете, сейчас кучи пахнут, а бутылки плавают.

Произошло это отчасти из-за того, что местные земли начали активно осваивать московские дачники. А в большей степени по причине вымывания из столицы в такие вот посёлки разного рода малокультурного, но многовыпивающего люда. И там где раньше тёплой летней ночью мы не могли сомкнуть глаз от дивной трели московского соловья, теперь не можем уснуть от криков у квартиры торговки самогоном. Хотя, с другой стороны, что так не спать, что эдак.

И сейчас в посёлке все со всеми уже не раскланиваются, а здороваются только со знакомыми. Но, понятное дело, все друг друга знают и, если есть повод, рассказывают истории.

Мне, например, нравится такая. Он и она живут в посёлке давно. Он одинок и она одинока. И хотя они в одну квартиру не съезжаются, все привыкли считать их парой. Но вот она заподозрила, что он стал погуливать. К одной. Молодой и, ясное дело, бесстыжей. Она его начала ревновать, выслеживать, пытаясь застать у чужого дома (и, увы, не безрезультатно), и истошно кричать на всю улицу:

– Опять к своей бл…ди шастал?! Пусть она тебе теперь капусту и солит!

Сама же «бл…дь» на это особого внимания не обращает, ей некогда, она женщина занятая: держит огород, стадо коз и торгует молоком. Да в её молодые годы это и не в тягость, в её-то шестьдесят шесть! Это ж на двенадцать лет меньше, чем обманутой «жене» (той семьдесят восемь). И на шестнадцать, чем неверному «мужу» (восемьдесят два).

…Про соление капусты. Мы дома как-то тоже капусту солили. Оля на кухне шинковала на острейшей тёрке качан и вдруг как закричит:

– Ой-ой-ой, я палец отрезала! Ой-ой, кровь льётся! Ой-ой-ой!

Я прибегаю – всё в крови, но вижу, что ничего страшного нет, просто порез, хотя и сильный. Залил пораненный палец клеем «БФ», а Оля кричит ещё сильнее. Дети, перепугавшись, закрылись в своей комнате. Полина начала плакать.

Кровь мы остановили, но смывать не стали, лучше пока не трогать.

И тут Оля с окровавленной рукой идёт к детской, стучит в дверь и начинает просить глухим сорванным голосом:

– Дети, откройте мне дверь! Дети, откройте мне дверь!

Дети оцепенели от ужаса! Они в детском лагере слышали страшные истории про мать, которая приходила душить своих детей. Сидят шелохнуться боятся. А мать зовёт: