Такой же маленький, как ваш

– Это точно, – соглашалась с нами новая соседка, заехавшая с дочкой в номер убывших московских предпринимателей. – Мы отправились вдвоём на экскурсию. Нам сказали, что пеший переход составит пять километров, а он оказался пятнадцать! Сказали, что до места будем ехать сорок минут, а ехали полтора часа, причём, в ужасном автобусе!

– Да, да, – кивали мы, – кругом обман.

Вообще-то, к новой соседке, тоже москвичке (чаще всего сейчас на курортах можно встретить москвичей, у них есть деньги), мы отнеслись с некоторым подозрением: она сразу начала столоваться у хозяев. Мы видели как это произошло. В первый же вечер Славик с женой подсели к ней во дворе. Славик пришёл не только с женой, он пришёл с домашним вином, которым стал потчевать новую гостью. Они выпивали, смеялись, а потом отправились осматривать набережную.

– Смотри, что делают, – желчно скрипел я, глядя из окна на шумную компанию, – потащили её в город. Сроду никуда не ходят, а тут гулять отправились. Обрабатывают клиентку. Как потом от их обедов откажешься? Наше счастье, что мы приехали ночью, а то и нас бы окрутили.

И всё же нам не давала покоя мысль, что дело, возможно, не в том, что кто-то кого-то окрутил. «А вдруг у нас просто мало денег, – с ужасом думали мы, – и нам не по карману заказывать здесь обеды? Вдруг мы не настоящие предприниматели? Вдруг мы даже меньше, чем самые малые из нас?» Эти вопросы были невыносимы.

– Скажите, – спросили мы новую соседку словно невзначай, – вы ведь, вроде бы, здесь питаетесь. Ну, и как вам?

– Вы знаете, я так жалею, – сказала она.

– Да?! А почему?

– Во-первых, это дороговато…

Я суетливо придвинул ей скамейку у стола:

– Присаживайтесь, пожалуйста.

– Спасибо… А во-вторых, дочка Катя ничего не ест…

– Так, так, очень интересно!

– …Я плачу за неё как за взрослого человека, а всё остаётся нетронутым.

– И не говорите! – вскричали мы. – Это же дети! Они могут не захотеть блюда, приготовленного чужим человеком, а запросить… например, спагетти с сосиской!

– Совершенно с вами согласна. Катя отказывается кушать. Хозяйка обижается, а что я могу сделать? Не могу же я её заставить!

– Что вы, как можно! Это же дети! Самое дорогое! Где она, Катя? Вот она, Катя! Какая симпатичная у вас девочка. Подойди сюда, Катюша. Ты уже ходишь в школу? Первый класс окончила? Какая умница! Полина! Полина! Иди быстро сюда, пойдёшь гулять с Катей. Она хорошая девочка, не ест обеды. Что значит, не хочу гулять? Быстро, тебе родители сказали! Идите, деточки, поиграйте.

– А вино? Как вам их домашнее вино? – не останавливались мы, отправив детей.

– Не очень, – поморщилась соседка.

Мы готовы были броситься ей на шею.

– Конечно! Разве это вино?! Вот вино! Вам налить?

– С удовольствием!

Какая замечательная женщина! Мы это сразу заметили. Те, которые были до неё, тоже ничего, но как-то всё же не очень. А эта – совершенно другое дело. Отныне мы раскланивались при встрече и делились впечатлениями об отдыхе.

Геленджик мне понравился. Понравился сам город. Говорят, ещё года три-четыре назад он производил весьма унылое впечатление. А ныне это, свидетельствую, расцветающий не по дням южный курорт! Море тоже понравилось. Город находится в бухте, и волн там больших нет, а значит, можно плавать в удовольствие. Пляж хороший. Хотя, не всех в семье устраивал. Например, Ксюша, спросила:

– Когда мы, наконец, пойдём на нудистский пляж?

– Куда?! – ахнули мы.

– Ну, вы же говорили, мы пойдём на нудистский пляж.

– Ксюша, мы говорили, что пойдём на детский пляж!

Она не расслышала. Думала, нудистский. Глаз да глаз нужен. Хорошо хоть Полина присматривает.

– Ксения, – спросили мы, – вещи с кровати ты убирала?

– Нет, не я.

– Точно не ты?

– Точно не я.

– Врёт, мерзавка, – сообщила Полина.

В общем, море понравилось, город понравился… Геленджик, кстати, город победивших кошек. Кто кошек не любит («Уж мы их душили, душили…». Шариков. «Собачье сердце»), тому лучше в Геленджик не ездить. Кошки повсюду, разной длины шерсти и всех мастей, они чувствуют себя здесь хозяевами. А собак почти не видно. Я ничего, я к кошкам хорошо отношусь, у самого в детстве были. Но раз уж их так много, я остатки еды носил на помойку редким собакам.

Значит, город понравился, море понравилось…

Понравилась местная фирма под названием «Зеленоглазое такси». Я так полагаю, молодёжная фирма. Мы-то ведь, старики, знаем, что «зеленоглазым» такси называлось из-за зелёного огонька у лобового стекла, который загорался, когда машина была свободна. Сейчас зелёных лампочек на автомобилях нет. Осталась лишь песня в исполнении Михаила Боярского, повсеместно зазвучавшая недавно вновь:

О-о-о-о, зеленоглазое такси,

О-о-о-о, притормози, притормози…

И местная молодёжь, услышав ультрановую, как им представилось, песню и глубоко поразмыслив над ней, решила, что «зеленоглазое такси» – это, конечно же, то такси, у которого зелёные «глаза», то есть фары. Поэтому сейчас все столбы и киоски в Геленджике увешаны рекламными изображениями машин с зелёными фарами, на которых впору ездить Великому и Ужасному Гудвину.

«Поколение next» не догадывается, что до него было некоторое прошлое. (Хотите сказать, ко мне подступает старость?) Как-то раз еду я поездом в Курган. И в том же вагоне едет ещё детский духовой оркестр. И вот в моём купе лежит на верхней полке девочка из оркестра, слушает в наушниках плеер, а весь коллектив бегает к ней, записываясь в очередь на диск. Они уже слушали, но хотят по второму разу. А мне жутко интересно, что же на том диске такое?

– Да, классный диск, – обсуждают они.

– Вообще нормальные песни.

– Песни крутые.

Я просто изнываю из любопытства.

– А команда новая или старая?

– Новая, раньше так не пели.

«Тоже в очередь записаться, что ли?» – думаю.

– А как хоть она правильно называется?

– «Абба».

– Как?

– «АББА»!

Я растрогался: «Господи, мне ведь было почти столько же лет, сколько им, когда мы слушали «Аббу». А они – «раньше так не пели»! Да мы в своё время пели так, как нынешним и не снилось! «Абба» были просто одними из нас».

А недавно я решил купить Ксюше вместо её книг хорошую, по моему разумению, книгу, которой в детстве зачитывались и мы, и наши родители. Прихожу в магазин, направляюсь в отдел «Приключения и фантастика» и говорю продавцу:

– Дайте мне, пожалуйста, книгу «Пятнадцатилетний капитан».

Девушка делает задумчивое лицо и начинает шарить взглядом по полкам.

– А это приключения или фантастика? – спрашивает она через некоторое время.

– Скорее приключения.

Она ищет опять.

– А это взрослая или детская книга? – спрашивает она, припомнив, что капитан был, кажется, пятнадцатилетним.

– Скорее детская.

– Тогда вам надо в отдел детской литературы, – говорит она с облегчением.

Я иду в отдел детской литературы и прошу «Пятнадцатилетнего капитана».

Продавец долго ищет книгу.

– А это наш автор или зарубежный?

– Скорее зарубежный.

– Тогда вам надо в «Иностранную литературу», – говорит она с облегчением.

В «Иностранной литературе» продавец долго ищет и спрашивает:

– А какой жанр книги?

– Приключения.

– Тогда вам надо в отдел «Приключения и фантастика».

– Я там уже был.

– И что они сказали?

– Направили к вам.

Продавец идёт в отдел «Приключения и фантастика», откуда они вместе с другим продавцом идут в отдел «Детская литература».

– Может, автора знаете? – кричат они мне.

– Знаю, Жюль Верн.

– Как?

– Жюль Верн!

Они совещаются на какую букву искать, на «Ж» или на «В». Потому что в библиотечных формулярах, например, Оноре де Бальзака пишут так: «Бальзак, Оноре де». Поэтому и здесь, возможно, написано: «Верн, Жюль». Они ищут и наконец находят на букву «Ж».

– Надо было сразу сказать, – говорит одна, – что вам нужен этот… – она читает обложку, – Жюль Верн.

…Мой знакомый Вадик Волков работает в книжной фирме. Приходит к нему однажды на работу жена.

– Вы не подскажете, – спрашивает, – где мне найти Волкова?

– На верхней полке должен лежать, – отвечают ей.

Хотя некоторым из нынешней молодёжи этой уморительной истории не понять. Они, возможно, и не догадываются, что есть такой писатель Волков.

Да, я подшучиваю над молодёжью, я по-стариковски брюзжу. Виной тому моё грядущее сорокалетие, мой надвигающийся юбилей. Он надвигался весь год и вот должен через два дня случиться. Внутренне я готовился к нему и боялся. В голове крутилась невесть откуда взявшаяся фраза: «Дни рождения, как загостившиеся родственники: вначале им радуешься, затем удивляешься, а потом грустишь». Сейчас я нахожусь как раз на той стадии, когда удивление уже имеет налёт грусти: всё-таки сорок лет – возраст, и с ним, как и с родственниками, ничего нельзя поделать.

Я похож на крокодила Гену, который, отмечая день рождения в ненастный день, печальным голосом уверяет прохожих, что он «весёлый такой».

Но в отличие от крокодила в моей грустной песне есть ноты радости, ибо ежедневно я имею возможность наблюдать столь редкое явление как счастливый человек. И человек этот – я.

Недавно иду по улице с детьми. И вдруг подлетевшая стайка девушек начинает щебетать, обращаясь к нам с Ксюшей:

– Здравствуйте, мы учимся на курсах по психологии. Сразу видно, что вы счастливая семейная пара. Не могли бы вы нам сказать, что такое, на ваш взгляд, счастье: первое – удовлетворение от достигнутой цели, второе – семейное или иное (материальное, творческое) благополучие, третье – мгновения, ценность которых осознаёшь позже, четвёртое – состояние эйфории, или что-то ещё?

– Вообще-то, – говорю, – это моя дочь, а это, – показываю на Полину, – ещё одна.

– Да? Хо-хо-хо, – вежливо смеются они, – мы так и поняли. Но сразу видно, что вы счастливый человек.

«Как это им сразу видно? – думаю я. – Может у меня рот не закрыт и слюна капает?»

– Не могли бы вы нам сказать, что такое счастье?

– Счастье, – говорю, – девушки, это не удовлетворение от достигнутого, не семейное благополучие и не мгновения прошлого, хотя в нём есть и одно, и другое, и третье. Это не эйфория (я вновь проверил, не течёт ли у меня слюна), хотя бывает и так. Счастье – это его ощущение в себе. Счастье, девушки, это ощущение счастья!

Курсистки, поблагодарив, упорхнули, дети, утомившись, канючили и тянули меня за рукав, а я стоял посреди улицы и думал, как же хорошо мне удалось сформулировать мысль: «Счастье – это ощущение счастья!»

Ведь у меня всё есть.

Есть жена. И у нас, между прочим, на днях тоже был юбилей: пятнадцать лет совместной жизни.

Однажды Полина долго оценивающе смотрела на меня и, видимо, не найдя ничего достойного, отправилась к Оле:

– Зачем ты за него замуж-то пошла? – спросила Полина. – Никого другого не было?

– Почему не было? Просто папа меня полюбил, а я полюбила его.

– Да ладно, – скривилась Полина и, критически глянув на Олю, сказала:

– Потому что на тебе самой никто жениться не хотел.

Так вот, есть жена, и на днях у нас было пятнадцать лет совместной жизни. Хотя, нам с Олей ещё предстоит проверять свои чувства долгие годы. Чтобы, как у моих родителей.

Отправляются они однажды на торжество. Мама сидит от отца через стол и видит, что тот выпивает несколько больше, чем ему позволяет здоровье. Но не скажешь ведь во всеуслышанье: «Тебе уже хватит», неудобно, поэтому она молчит и сверлит его многозначительным взглядом, хоть и без особого успеха. А через несколько дней маму встречает хозяйка дома:

– Мы тут обсуждали, какая у вас замечательная семья! Столько лет прошло, и как вы друг друга любите! Какими ты, Галочка, влюблёнными глазами на Володю смотрела!..

На себе, между прочим, я тоже ловлю влюблённые взгляды Оли.

– Если ты вдруг умрёшь, – сказала она мне как-то, – я тоже сразу умру. Или выйду поскорее замуж.

Так вот, есть жена. Есть дети. Не только красивые, умные, но и наблюдательные.

Полина спрашивает у Оли:

– Мама, у тебя какая кожа?

– В смысле?

– Ну, человеческая или другая?

– Человеческая.

– А у тёти Наташи, – переходит Полина на шёпот, – гусиная. Я сама слышала, как она говорила Фёдору: «Фёдор, отодвинься, у меня от тебя гусиная кожа», и ему показывала!

А у Ксении Оля недавно спросила:

– Ксюша, у вас учительница по географии беременна?

Ксюша после долгого раздумья:

– Вроде бы, нет.

– Ну как, у неё ведь животик?

Ксюша подумала ещё:

– Кажется, нет.

– А как её зовут?

– Александр Владимирович…

И опять же, везучий я. Это стало очевидным на рынке, куда я пришёл за картошкой. Там подвыпивший мужичок громко расхваливал свой товар:

– Картошка отборная! Крупная, сухая, экологически чистая! Бери, мужик, не пожалеешь.

Посмотрел я, картошка так себе, мелковатая, с точками, но у других ещё хуже.

– Ладно, – сказал, – давай килограммов шесть.

Продавец достал раздолбанный безмен, стрелка в котором уже находилась у отметки в один килограмм, а пружина болталась на полкило то в одну, то в другую сторону, и стал накладывать:

– Картошка у меня отличная, крупная… Вот смотри, сколько уже? Шесть, нет, это шесть двести. А я с тебя, так и быть, за шесть возьму! Понял? Здесь шесть двести, а я возьму за шесть! Вот просто понравился ты мне, и всё. Повезло тебе, везучий ты, мужик!

Посмеялся я, расплатился и пошёл по рядам дальше, лука там, укропчика купить. И пока ходил, слышал, как мой продавец на весь рынок кричал:

– Вот же повезло мужику! Картошки шесть двести, а я с него за шесть взял. Видать, везучий он!

Да, везучий. Однажды я перепутал автобусы междугородного рейса: оба они шли по одному маршруту, имели одинаковый цифровой номер и различались только буквой – мой рейс был дополнительный, и он уже ушёл.

– Так разрешите я поеду на основном, – попросил я контролёра.

– На него все билеты проданы, – сказал он.

Но на моё счастье одно место вдруг оказалось свободным – не пришёл пассажир. И сюрприз: это было то самое место, что значилось в моём билете!

Мне разрешили сесть, и мы поехали.

А через полтора часа нагнали дополнительный рейс с другой буквой в номере. Автобус стоял покалеченным на обочине шоссе: в него въехал грузовик – в ту часть, где должен был сидеть я.

…Также есть у меня дом, моя квартира, и в прошлом году мы в ней сделали ремонт.

…Ещё есть старинный город Сбоков-Бродинск, в котором я живу и иногда над нами обоими подшучиваю. Но оба мы всё более с ним связаны. И оба мы всё более мне дороги.

…Есть жители города Сбокова, мои новые земляки, люди в большинстве своём душевные, незлобивые и не жадные.

Как-то раз, заезжая в автосервис, я проткнул колесо. Мне его тут же и заменили.

– Сколько с меня? – спросил я.

– Нисколько. Ты же не специально. Вот если бы специально!

…Ещё у нас с Олей есть своя фирма, маленькая, но действующая. Послезавтра, я знаю, в офисе будут меня поздравлять. Возможно, подарят ежедневник. Все ведь мучаются, что подарить бизнесмену на день рождения? Однажды мне подарили четыре ежедневника.

И, возможно, закажут по радио песню. Я как-то слышал, коллектив организации поздравлял свою сотрудницу песней группы «Несчастный случай».

Надеюсь, у меня будет что поставить в день рождения на стол. Надеюсь, будет кому за стол сесть. А вдруг – почему бы и нет – за этим столом окажетесь вы? Рад буду увидеть вас и обнять. Если случится. А если не случится, буду писать вам письма. В частности, продолжение и этого, вновь незавершённого письма.

Ваш

Эдуард Сребницкий.

Глава 31

Здравствуйте, дорогие Григорьевы, здравствуйте, Гена и Таня!

Во время отпуска в Геленджике мы ещё полетали на парашюте. Мне очень хотелось полетать на парашюте. На том, который прицепляют тросом и возят по морю за катером. Соль аттракциона заключена в длине троса: если трос короткий, то парашют поднимается невысоко, и лететь нестрашно, а если длинный, то ощущения становятся острей, и зазывалам приходится либо расписывать дополнительные выгоды полёта (в нашем случае было: «Мгновенное и существенное улучшение работы желудочно-кишечного тракта!»), либо убеждать отдыхающих в безопасности предлагаемого мероприятия («За всё время полётов у нас разбилось только три человека!»).

Я предложил Оле подняться ввысь вдвоём на одном парашюте. Чтобы вдохнуть полной грудью воздух свободы (хоть и на привязи), ощутить незабываемую радость полёта («Ах, отчего люди не летают, как птицы!»), захлебнуться от радости… Про захлебнуться, конечно, я зря сказал, ибо в аттракционе, как только катер прекращает движение, парашютисты немедленно падают в море, а как известно, мы не только не летаем, как птицы, но и не плаваем, как рыбы. («Ах, отчего люди не метают, как рыбы!» – было в КВНе у пермской команды).

Я пробуждал в Оле тягу к новым ощущениям, а она слушала с недоверием и показывала мне, как время от времени какой-нибудь до сей поры беззаботный отдыхающий, также решивший испытать новые ощущения, не успевал при старте схватиться за стропы парашюта, и теперь, стремительно набирая высоту, болтался, махая руками, в воздухе ниже своей закреплённой ремнями попы, то есть просто-напросто вверх тормашками, безуспешно и уморительно пытаясь исправить это незавидное положение. Пляж извивался от хохота, а охваченный ужасом новоявленный парашютист испытывал, по-видимому, обещанное «улучшение работы желудочно-кишечного тракта».

Нахохотавшись вдоволь, я жену разубеждал. Я говорил, что это случайность, неловкость изнеженного курортника, и с нами такого, конечно же, не произойдёт.

– Никакой проблемы, – уверял я, – ты прицепись, да лети.

– Сам ты «прицеписьда», – нервно отвечала Оля.

Наконец, я использовал последний аргумент. Я сказал, что слетав на парашюте, мы будем иметь с ней право носить тельняшку и голубой берет. Мы будем пить водку в День Воздушно-десантных войск, материться на улице, ходить в обнимку с другими «голубыми беретами» и вместе с ними задирать прохожих и милицию. Видимо, такая перспектива показалась жене привлекательной, ибо она неожиданно согласилась.

Несколько раз наш полёт откладывался: то погода была не та, то настроение. И даже когда мы подошли к парашюту, я подумал, что подвиг и на этот раз не состоится: инструктор предложил даме снять серьги, ибо, как он сказал, «стропами уши может оторвать», чем, безусловно, придал даме заряд оптимизма.

И всё же мы полетели! Мы сделали это! Мы поднялись ввысь и вдыхали там полной грудью воздух свободы, ощущали незабываемую радость полёта, захлёбывались… Хотя, вполне допускаю, что вдыхал и ощущал исключительно я один, поскольку, повернувшись к жене, всегда наблюдал единственную картину: бледная, с закрытыми глазами, она держалась белыми пальцами за стропы и повторяла:

– Пошёл к чёрту!

Разве что захлёбывались после падения мы вместе.

И я её понимал. Я тоже в своё время боялся высоты. Но в армии меня об этом никто не спрашивал. Меня просто загоняли на строительные леса высотных зданий, просто показывали, какую работу я должен выполнить, и просто наказывали, если я этого не выполнял. Отсюда напрашивался вывод, что боязнь высоты есть сугубо моя личная проблема, с которой мне необходимо бороться, воспитывая в себе нужные качества.

Как-то на одном объекте строили мы здание высотой в двадцать четыре этажа. День почти закончился, солдаты переодевались для поездки в часть, а я и мой товарищ Паша – оба мы призвались всего пару месяцев назад – одевшись, прогуливались невдалеке.

– Слушай, – спросил Паша, – ты когда-нибудь катался на люльке?

– В раннем детстве, – сказал я. – У бабушки была старинная люлька, которую она подвешивала на крюк в избе.

– Да не на такой. На строительной.

И он указал на некие приспособления у стены. Это были «люльки». Люлька похожа на балкончик, который благодаря установленному двигателю и закрепленным на крыше здания тросам перемещается вверх и вниз. Нажмёшь кнопочку – «балкончик» поднимается на нужную тебе высоту, нажмёшь другую – медленно опускается. Не хочешь да прокатишься.

– А успеем до отъезда? – усомнился я.

– Пять минут туда, пять минут обратно.

То есть подразумевалось, что пяти минут нам должно хватить подняться до крыши двадцатичетырёхэтажного здания, и столько же времени понадобится, чтобы спуститься назад.

Я согласился. Я перекинул ноги через ограждение своей люльки, и сердце моё учащённо забилось: подняться на такую высоту в такой несерьёзной конструкции! Я понял, что отправляюсь на испытание своей воли, которая должна побороть во мне одно, а воспитать нечто совсем другое. И нажал кнопку. И зашумел двигатель. И люлька, оторвавшись от земли, поползла вверх. А справа в полутора метрах от меня запустил двигатель Пашка, который, похоже, тоже трясся от страха.

Удивительно, но оказалось, что чем выше поднимается человек, тем лучше начинает работать его голова, тем чётче становятся мысли. Оторвавшись от суетного, здесь, между небом и землёй, ты начинаешь большее замечать, большее понимать, о большем задумываться. Стоило, например, нам миновать верхушки деревьев, как мы подумали, что неизвестно, вообще, закреплены или нет на крыше тросы? А также заметили, что на стене, по которой мы поднимаемся, нет ни единого окна. И поняли, что в случае чего снять нас оттуда будет невозможно. Но поняли мы также, что именно в такие минуты мальчики становятся мужчинами, и сказали себе: «Вперёд!», в смысле, «Вверх!» А про себя подумали: «И скорей бы вниз».

А ещё мы поняли, почему люлька называется люлькой: от ветра она имеет обыкновение раскачиваться, и чем сильнее дует ветер – а он дул всё сильней и сильней – тем сильнее становится качка, которая добавила нам некоторую порцию дополнительных ощущений. Заметили мы сверху также машины, прибывшие за солдатами, догадались, что не успеем на посадку, ибо запланированных пяти минут не хватит, чтобы добраться и до середины стены, но, посовещавшись, решили продолжить своё полное пьянящей романтики путешествие.

И вдруг на высоте приблизительно семнадцатого, может восемнадцатого этажа романтика кончилась. Вдруг на высоте семнадцатого-восемнадцатого этажа произошло вот что: на моей люльке заклинило трос. То есть одна сторона «балкона» продолжала двигаться, а другая замерла на месте.

Это очень легко себе представить, если положить на дощечку какой-нибудь предмет и один край дощечки приподнять. Что произойдёт с предметом? Он скатится и упадёт. В данном случае роль предмета была отведена мне. С той лишь разницей, что у предмета в ту же секунду обнаружились невероятно цепкие руки (всё-таки от родственников-обезьян нам не стоит открещиваться слишком категорично).

Благодаря рукам, а также дикому испугу, он, в смысле я, стремительно добрался по поручням до пульта управления люлькой и нажал кнопку «Стоп». Движение прекратилось. Рядом щёлкнул тумблер – это Паша, увидев происшедшее, в ужасе выключил свой двигатель. И наступила тишина. Я осторожно осмотрелся: мы с люлькой висели под углом примерно сорок пять градусов на страшной высоте. Нас раскачивал ветер и ударял об отвесную стену.

– Паша, что делать? – прошептал я.

Паша молчал.

– Паша!

– Попробуй ещё раз включить, – глухо сказал он.

Я дотянулся до кнопок и нажал на «Пуск».

Люльку подбросило так, что я чуть не перелетел за борт. И всё повторилось вновь: один край пополз вверх, а другой остался неподвижен, ещё более увеличивая опаснейший наклон. Но кроме того, конструкцию начало трясти. Судорожно ткнув пальцем в пульт, я остановил смертельный аттракцион.

И услышал за спиной шум. Из неудобного положения мне стоило большого труда оглянуться, чтобы увидеть то, чего я себе и представить не мог: оставив меня, Паша поехал вниз!

– Ты куда? – спросил я.

– Сейчас, – сказал Паша. – Сейчас, сейчас.

– Пашка!

– Сейчас, сейчас.

Я видел, как он спускался всё ниже и ниже, как достиг земли. Как побежал к дожидавшейся нас двоих машине, возле которой нетерпеливо расхаживал старший лейтенант.

Лихорадочно осмысливая происшедшее, я вдруг понял: «А ведь Пашка прав. А ведь прав Пашка! Один он мне помочь не сможет, между люльками слишком большое расстояние. Нужно позвать всех и что-нибудь придумать».

Хотя что тут можно придумать, я не представлял. Вниз было не прыгнуть (мама дорогая!), вверх не подняться, сбоку не подлезть.

«Ничего, они опытные», – ободрял я себя и, борясь с головокружением, косился на землю, где там мой друг?

Друг, между тем, стоял, понурив голову, перед старшим лейтенантом и, очевидно, выслушивал разнос. Потом суетливо подбежал к машине, перепрыгнул через задний борт и скрылся под тентом. Я ждал. Ждал, когда старший лейтенант помчится докладывать о случившемся командованию объекта. Когда дежурный полковник крикнет зычным голосом: «Группа спасения, ко мне!», и многоопытные спасатели, выслушав приказ командира, кинутся на спасение попавшего в беду молодого воина.