Эрис. Тихе

Верфи Ортигии. В то же самое время.

– Что происходит у театра? Битва? Кто против кого? Неужели на нас подло напал Карфаген? Или на нас пошли войной Катана с Наксосом? – Управляющий напирает на молчуна – командира лоха гаморов.

– Свобода сошлась с Тиранией, – слышится хриплый голос. Спартанский шлем неохотно поворачивается к работникам верфей. Мастера невпопад шумят, протестуют, машут руками в сторону театра:

– Гаморы, выпустите нас!

– Немедленно уходим к театру!

– Посмотрите на нас. – Старший мастер по сборке выставляет гоплитам мозолистые ладони. Аргумент дополняется трагичным выражением лица. То увещевательная просьба, не угроза. – Мы, корабелы, так же как и вы, гаморы, граждане полиса. У нас с вами равные права. Закон полиса для нас с вами тоже одинаков. В четверти стадия от театра мой дом. Моя семья подвергается опасностям! Моих детей могут убить. Я не могу здесь оставаться.

Однако сочувствия от гаморов мастеру верфей не удаётся добиться. Закрытые бронзовые шлемы не выдают чувств их владельцев.

– Гаморы попирают законы Сиракуз. Хватит терпеть произвол гаморов!

– Кто вам дал право удерживать нас?

– Наши верфи не ваша тюрьма.

– Тихе и Теменитес вместе будут сражаться против тирании.

– Неужели потомки Тиндарида на тиранию претендуют?

– Хватит слов верфи, берём топоры! Не хотят мирно выпустить, так силой высвободимся.

– Их больше, с плотницкими топорами не высвободимся. Может, вплавь податься на другой берег?

Работники верфей бьют себя кулаками в грудь, участвуя оскорбительными жестами в споре с гаморами-надсмотрщиками о попранных гражданских правах. Распалившиеся мастеровые не боятся тяжеловооружённых гоплитов-гаморов. Любопытство накаляет пререкания. Тисамен не участвует в пререканиях с аристократами. Тисамен словно бы оглох. Художник верфи поглощён страстью творчества – увлечённо живописует кистью богиню счастливого случая. Тихе, которая его стараниями обретает завораживающую красоту обнажённой юной девушки. Харакс, посмотрев в голую спину Тисамена, поднимает высоко правую руку. Важно оглашает от своего имени решение гетерии мастеров верфей:

– Гаморы, вы не имеете прав удерживать свободных эллинов Сиракуз в заточении без указания на то архонтов.

Работники согласно бурчат. Командир лоха поворачивает к управляющему Хараксу голову в сияющем шлеме. Солнце высвечивает чёрные глаза в прорезях. Воитель хриплым голосом раздражённо-гневно распоряжается:

– Архонт-фермосфет Гермократ постановил запереть вас до победы над бунтом в верфях. «А если восстанут, то определить их в сообщники бунта, надеть на них цепи, как на изобличённых преступников». Это точные слова архонта-фермосфета, для тебя, Харакс. Запомни их до высокого суда агоры. Это твой стасис66? Ты восстаёшь, гражданин Харакс? Ты и твои люди – мятежники? Будете топорами оспаривать судебную власть полиса? Приготовить для вас смирительные верёвки?

Управляющий верфью падает духом, хмурится, отрицательно качает головой. Шум недовольства смолкает. Работники верфей отдаляются от шеренг гаморов. Море занимает их внимание. Мастеровые указывают руками воителям на волны. От военных верфей Ахрадины в сторону верфей гражданских Ортигии идёт на вёслах немирная лодка. Во вместительной, тёмно-синей бортами, вестовой лодке триеры и гребцы, числом восемь, и кормчий, и смотрящий на носу, в ярких разноцветных льняных доспехах, при портупеях с оружием.

5. Укрытия от непогоды (Фрасикл, Брасид)

За восемь дней до литургии двух всадников. Поместье Полидама. Репетиция хоров.

Продолжительная песня Зевса пропета. Корифей Фрасикл ни разу не ошибся в словах, старательно в задуманном ритме драматурга исполнив важнейший отрывок из трагедии. Гамор утирает пот рукой. Устало выдыхает. Вот так с первой попытки, кроме Фрасикла, ни у кого из артистов не получалось попасть в ноты, не запнуться в долгих распевах. Протагор громко выбивает дробь дорожным посохом по сосновому настилу, сбитому точным полукругом орхестры вокруг священного камня. Довольный драматург поощрительно улыбается взволнованному Фрасиклу:

– Зевс всемогущий достойно протестует в твоём исполнении, почтенный корифей. Бог Кронос должен быть повержен. Без сомнений… без сомнений должен быть низвергнут в Тартар! У зрителей не возникнет прекословий именно после твоего сольного выступления.

Хоревты отчаянно аплодируют смутившемуся от прилюдной похвалы гамору. Рано поседевшему, но не утратившему кучерявых густых волос, корифею слегка за тридцать с небольшим годов. Фрасикл явно не привык к публичной жизни. Прочно стоящий на крепких ногах, привычкой закладывающий по-хозяйски за спину руки, властный, завсегда привередливый, радетельный гамор в хорах словно бы в своём пшеничном поле за сбором урожая. Хорошо известный за пределами Сиракуз хрематист67 Фрасикл иногда теряется при восхищённых взглядах, совсем как юная девушка. Такой странный контраст в честном поведении аристократа не смешит, а добавляет уважения к авторитету «управляющего двух хоров», чуждому напыщенному тщеславию наёмных актёров или певцов-кифаристов.

– Драматург, в дождь-то что будем делать? Отдыхать во снах? – Полутораст Пахет, из трапезитов, пророчествуя, жезлом указывает на свинцово-чёрное небо. Музыканты, хоревты, певцы отрывают взгляды от корифея. Небо роняет первые капли дождя. Тяжёлые крупные капли плюхаются на настил. Оставляют на сухих досках мокрые круги с заострёнными краями. Протагор указывает обеими руками на «управляющего» Фрасикла. Драматург почитает своим долгом разделять обязанности. Фрасикл, заполучив от Протагора право распоряжаться, скороговоркой гневается:

– Гаморы-трапезиты! Никаких снов не дозволяю. Бездельничать не будем. Поднимаемся, ленивые богачи! Олимпийским бегом марш под навесы конюшни. Разомнём руки-ноги в кинжальных боях. Дождик военным упражнениям не помеха.

Предложение сурового корифея вызывает ликование. С радостью в лицах юноши-эфебы и отслужившие зрелые мужи быстро встают, потягиваются в затёкших спинах, вращают руками, разминают мышцы. Долгое сидение на плетёных креслах с инструментами или стояние в хорах со свитками папируса порядком утомило участников трагедии.

«Дождик» подгоняет спешащих широким шагом мужей. Редкие капли переходят в частый дождь. Едва артисты доходят до конюшен, как их головы окатывает ливнем, прохладным, шумящим, да такой проливной мощи, что к струям отправляются благоговейные возгласы поощрения. Музыканты прижимают к телам, прикрывают драгоценные инструменты одеждами, шляпами. Три сотни мужей под странно-широкими навесами, совсем недавно построенными у каменных стен конюшен, формируют шеренгу. Авлосы, тимпаны, кифары укладываются у опор навеса. Корифей протяжно свистит, вложив два пальца в рот. Праздное восхищение ливнем прекращается.

– Командиры десятков, полуторасты, лохарги – выйти из шеренги. – Фрасикл суров лицом.

От ряда отделяются искомые мужи. За их спинами размытая, изломанная линия мужей перестраивается. Перестроение сопровождается гвалтом, топотом ног. Всяк из артистов вспоминает ему назначенное место в построении. Крайне стоящие оказываются в серединах, и наоборот. Кто-то в спешке падает со смехом товарищей «и твои ноги тоже», поднимается. Под навесом выстраиваются друг за другом три стройных шеренги.

– Наша боевая задача в театре – не просто пробиться через врагов в Ортигию. – Корифей двух сборных хоров проходит вдоль шеренг. – Наша задача – сбить спесь с бунтовщиков. Люди из Тихе должны познать на себе не только наш гнев. Хоревты священно бьются за богов в священном театре Диониса, а не трусливо убегают домой. Битва хоров, музыкантов, танцоров будет видна богам, Дионису в первую очередь, так как театр принадлежит ему. Театр – обитель возлюбленного бога. Праведной битвой у фимелы мы привлечём на свою сторону Диониса.

Вы понимаете, как благородно будем сражаться? Будем умирать в храме… будем умирать в храме во славу возлюбленного бога! Безумцы, что нападут на нас, не понимают смысла святотатства. На что они рассчитывают после поругания алтаря в день праздника? Умастить богов щедрыми жертвами после злодеяний? Боги не примут жертв от святотатцев. – Шеренги соглашаются с корифеем. – Зато мы с вами понимаем смысл предстоящего подвига. За веру будем бороться с тьмой! Боги снизойдут до наблюдения поединков. Вы представляете? Боги будут рядом с нами… боги рядом с нами будут в тот славный день. – Фрасикл вытягивается. Ударяет себя по груди кулаком. – Да я мечтал с детских лет о такой героической смерти! Как впервые познал от отца строки «Илиады», всё мечтал, что я, как Аякс, когда-нибудь обрушусь на врага. Отец говорил мне: «„Илиада“, сынок, путь аристократии. Следуй „Илиаде“. Обращайся к „Илиаде“ за советом. В „Илиаде“ сокрыты ответы на любой твой вопрос». Вечная «Илиада». Вечные герои. Вечный певец Гомер. Отец скоро будет гордиться мною. Благодарю вас, боги, что услышали мои молитвы. Достаточно я копался в земле. Пришло моё время полить землю кровью. Осознайте ваше возвышенное предназначение! Укажем путь гаморов святотатцам из Тихе?

Речь, шеренгам назначенная, проговаривается угрожающим тоном, глаза корифея сверкают огнём, вид у Фрасикла запугивающий. Шеренги поднимают правые кулаки. Корифей хлопает в ладоши.

– Мужи, вы тут не тренируетесь в кулачных поединках. Вы в конюшнях Полидама руками-ногами молитесь богам. Непонятно сказал или конюшня не нравится? Навозом несёт? А чем плох навоз? Неужели масла умащений изысканнее конского пота? – Фрасиклу никто не возражает, вслух, по крайней мере. Корифей по-хозяйски оглядывает ухоженные конюшни за оградой. Принимает разочарованный вид:

– Лошади – чистые в благородстве животные. Иная лошадь преданнее иного лживого человека. Чувства лошади за деньги не купишь. Вы тоже знаете эту мудрость. Лошадь безразлична к серебру, камню редкому или золоту в монете. До смерти буду кормить коня старого. Зерном отборным кормлю. Почему терплю убыток? За чувство преданности, что он мне подарил. Бесплатно подарил, по взаимности. Где ещё встречу любовь, равную любви моего старого коня? А как он мне улыбается глазами. Кто мне так улыбнётся? Ни одна женщина, кроме матери, мне так не улыбнулась за жизнь!

Счастье надо ценить. Дар-то редкий от богов. Яблоки из моих рук для моего коня симпатичнее подкупа при подлой сделке. Чужого к себе не подпускает мой конь.

Ну и что с того, что не умеет говорить? За моей спиной мой конь не злословит обо мне. Улыбка коня – это улыбка, а не хитрое вымогательство привилегий. Вы скажете, хитроумные виды имеются на меня у моего коня? Да, знаю их. Как не знать? Порезвиться на водопое, поесть вдоволь сочной травы, облизать меня шершавым языком. Коварный конь у меня. Особенно конь мой почему-то, – корифей разводит непонимающе руками, – не любит Тихе. Как ни посмотри, а лошадь выходит лучше в нравах человека.

Многим из кварталов Тихе я помогал. Зерном, ссудами, инструментами для работ в поле. Отец меня обязал помогать Тихе. Правильно мудрость изъясняет: можешь не делать людям хорошо, главное – не делай людям плохо. Я делал только хорошо, не унижал, не оскорблял, надменность не предъявлял без повода. В той мудрости соблюдал два начала, а не только одно. Сколько красивых слов благодарности слышал от просителей Тихе. Руки мне целовали. Я ведь без процентов одалживал. Верил словам фальшивым. Глупец я наивный! – Корифей словно в наказание самому себе взъерошивает волосы. – А вот коню моему для суждения о людях достаточно ноздрями повести.

Мои хоры, скажу вам любимые слова моего отца: «Не место украшает молитву, а молитва возвышает место общения с богами». Мудрые слова? – Шеренги одобрительно молчат. Разумные речи аристократа ободряют слушателей. – Конюшни теперь храм. А наша подготовка к литургии – это молитвы в драках. Старательно молитесь. Боги с небес должны видеть наше искреннее рвение. Дионис-благодетель, одаривший меня, недостойного, богатством виноделия, прими скромные бранные упражнения подношением в твою честь.

Драматург от слов корифея, авторитетного, единодушно выбранного наставника двух хоров, впадает в задумчивость. Шеренги расходятся на пары. У пар появляются деревянные кинжалы, ксифосы. Лица тщательно заматываются тряпками. Плащи становятся щитами-нарукавниками.

– Хоревты, приступайте. – Корифей взмахивает правой рукой. Упражнения начинаются без задержек. Протагор подходит к Фрасиклу, что-то шепчет на ухо.

– Софист, выйди к драматургу. – Слова корифея вызывают смех. Поединки прекращаются. Гаморы-трапезиты ждут появления «софиста».

– Нехорошо забывать об обязанностях. – Полутораст Пахет корит выходящего. Объявляется голубоглазый «софист» в набедренной повязке. Юноша-эфеб, гамор, ему едва девятнадцать, среднего роста, широкоплечий, жилистый, в твёрдых мускулах. Открытое загорелое лицо «софиста» с квадратным подбородком шутливо изучает беспечное веселье наигранно-наивного детского образа, вызывая среди артистов вторично смех. «Софист» чинно кланяется гогочущим шеренгам. Поворачивается к корифею, уже с серьёзным лицом.

– Софист, сегодня ты… обучаешь науке кинжального сражения драматурга… – Фрасикл укладывает правую руку на плечо «софисту». В представлении хорам известный забияка не нуждается. – …Как и вчера, впрочем. Ловкач, ты нам пример для подражания, только во владении короткой бронзой, конечно.

От щедрой похвалы старшего по возрасту-званию юноша-гамор вздрагивает уже не в шутку, теряет дар речи, прикладывает благодарно обе руки к груди. Повышение ранга в обществе достойных отмечено при трёхстах свидетелях. Хвала от товарищей одурманивает ловкача. От нахлынувшего блаженства «софист» -эфеб закрывает глаза. Вид у юноши в точности как у закрывающего грандиозно проведённый симпосий симпосиарха. Нет только пышного пиршественного венка, съехавшего на щёку. Волна смеха, по высоте звука двукратно превосходящая предыдущие, окатывает поместье Полидама. Столь хвалимые в нравах Фрасиклом четвероногие отзываются людям испуганным ржанием. Корифей вкладывает два пальца в рот. Пронзительный свист оканчивает смех. Ливень усиливается. Становится прохладно. Ряды берутся за тренировку.

– Мой Протагор, – Ловкач почтительно склоняется перед старшим по возрасту. – Я не понял мотивации Зевса в трагедии. – Карие глаза «софиста» -кинжала встречаются с твёрдым взглядом драматурга. – Зевс собирается низвергнуть отца Кроноса ради… славы? Или Зевс идёт на стасис ради тирании среди богов?

– Протагор, можно я отвечу за тебя? – Корифей вступает в разговор. Тренировка вновь прерывается. – Салеф, скажи мне, ты слышал, когда я пел:

– Мой отец превратился в тирана,                      что правит глупо, самовластно,из грехов хуже может быть только                 поедание детей, кровно рождённых,но и убийство детей не в тягость отцу моему,                                          о Кронос счастливый!Для кого твоё время правления стало счастливым?                                        Для людей? Для богов?Но только не мне счастье досталось.      Не досталось и братьям-сёстрам моим.Я единственный спасшийся из семьи,                      горько видеть мне безумие бога.Власть лишила рассудка отца,         богу Кроносу заговоры мнятся повсюду.Не желаю терпеть страдание матери,                           не желаю терпеть тиранию!Я восстал против бога-тирана                         и с войною иду на отца своего.Кронос, меня породивший, знай,   я добуду свободу для сестёр и для братьев,Кронос счастливый, детоубийца,                      узурпатор свободы,                                        поругатель традиций,знай, я разрушу темницу,                                                чрево твоё.

Фрасикл, важно продекламировав пояснительный отрывок, не дожидаясь ответа от «софиста-ловкача», извиняется перед драматургом:

– Мой Протагор, не держи обиду на Салефа. Салеф – парень славный, только чересчур прилежный. У него и отец был таким – застал отца Салефа. Всегда за Салефом замечал: что ни доверишь ему – выполнит. Но старается так усердно над порученным – совершенно ничего не слышит вокруг…

Три сотни артистов весело хохочут. Ловкач смеётся тоже. Драматург выбирает из кучи деревянный кинжал, протягивает «софисту». Поблагодарив товарищей, особенно долго корифея, Салеф достаёт из-за спины припасённый кинжал, передаёт драматургу. Тренировка в кинжальных поединках продолжается под грохот стен воды. За навесом обширные лужи сливаются в пруд.

За два дня до литургии. Храм Тихе. Слегка за полночь.

Ночь выдаётся густо-тёмной. Плотные чёрные облака с редким дождём закрывают звёзды, луну. Занавес на небе беспросветен. Редкие мерцающие огни на крепостных башнях служат неверными ориентирами запоздалым прохожим, возвращающимся из гостей домой. На мрачных улицах неприятно идти. Если нет спасительной масляной лампы или хвороста факела, то приходится держаться за стены домов, повторять путеводные молитвы богам.

Странный зимний холод для обычно жаркого конца весны разливается дыханием моря. Туман застревает незваным гостем в переулках узких улиц. Насыщенный липкой солью, промозглый ветер пронимает путников до костей. Две тени случайно сходятся у колон скромного храма Тихе. Колоны храма становятся прикрытием от ветра и дождя для теней, укутанных по-ораторски68, в серых гиматиях длиною пониже колен. Тени прислоняются плечами к шершавым камням обители богини счастливого случая.

– Брасид, сколько у нас людей при бронзе? – Властный шёпот тени, что значительно крупнее сложением, шире в плечах, выше на полголовы. Мужчин подобной телесной мощи в полисе наберётся едва ли с десяток.

– Мой предводитель, – хрипло отзывается тень, ростом средним, пониже, жилистый муж, тоньше в фигуре, – пять тысяч преданных. Последняя партия бронзы из Аэтны прибыла сегодня вечером. Привезли на пять сотен железных прутков больше. С бронзой по качеству железные не поспорят, но для короткой работы вполне сгодятся. Прутки дали в долг, под моё слово, сроком до конца Больших Дионисий. Надбавку к цене назначили небольшую, справедливую. Бронзу и прутки раздали верным.

– Брасид, ты поведёшь две тысячи лучших на театр. Худших, а также к нам примкнувших оставь у храма, для резерва. Резерв тот поведёшь после театра на Ахрадину. Твоё первое дело будет наиважнейшим. Ахрадина – ерунда, подождёт. Ортигию измором возьмём. На орхестре выступи перед демосом, как уговорено. Речь в рифме помнишь? – Металлический тон власти сменяется на снисходительный дружеский.

– Помню твои слова в рифме. Убедительные доводы – никто не устоит. Сложно для меня говорить на людях. Не моё – словами потрясать. Молчун я. Но за драгоценный Тихе могу и сказать. – Собеседник отвечает, как прежде, подобострастно. «Предводитель» утыкается, как телёнок, лбом в лоб Брасиду. Разняв лбы, пристально смотрит в глаза. Брасид шепчет уверенно:

– Поведу, скажу, выиграю. Тихе давно нужна справедливость. Не я, так другой кто повёл бы людей уравнивать обиды.

– В словах не сбейся. Не злись, когда заговоришь. Уважительно обращайся к сидящим. Ругань в речь не вставляй. Помни, зрители театра – наши сторонники. Им просто надо услышать голос Тихе. Теменитес примкнёт к Тихе. Хорошо скажешь речь в театре – твоего первого дела не будет. До крови не дойдёт. Боги не обидятся на умные суждения. Как войдёте в театр, бронзу достань. – Брасид молча согласно кивает головой «предводителю». Могучий муж с едкой насмешкой в голосе завершает наставление: – Богачи при виде серьёзности ваших намерений дрогнут. Спесь растеряют перед Тихе.

– Гаморы сдадутся демосу. Не выдержат даже полумесяца осады. Трусы гаморы. Будут жизни вымаливать. На коленях будут нас умолять. Наперёд знаю. Похвальба пустая эти надменные аристократы. Не боюсь никого из них. – Брасид не сомневается. Его правая рука, сжатая в кулак, показывается из-под шерсти: – Демос сильнее Ортигии!

«Предводитель» внимательно, не перебивая, выслушивает долгую браваду «молчуна». Вполголоса, с одобрением, продолжает:

– Да-да, сдадутся. На коленях будут молить. Ты прав, мой верный товарищ: богачи – отъявленные трусы. В коварной подлости их сила. Среди богатых дружбы не существует. Ты же знаешь – богачи друг друга ненавидят. Литургию за драку в гимнасии гаморам и трапезитам назначили за взаимную любовь. Деньги богачи переделить не могут. – Брасид тихо посмеивается от слов «предводителя». Поддакивает часто «угу-угу». – Объединиться меж собой гаморы, торговцы, трапезиты и метеки не смогут даже на войне. Мирно изгоним аристократов, трапезитов, богатых метеков из полиса. Кровь не прольётся. Святотатств в театре не произойдёт. Боги будут смеяться над трусами. – Тень «предводителя» отрывает могучее плечо от колонны. В руки Брасиду переходит мешок с характерным звуком монет.

– Брасид, прими уплату за бронзу. Немного серебра от верных друзей. Взнос, увы, неполный, даже шестую часть расходов не покроет. Но ты всё равно отряди надёжного человека в Аэтну. Не тяни с отправкой денег. Пусть люди Аэтны видят гордость бедняков. Жители Тихе не попрошайки. – Соратник прячет мешок под одежды. «Предводитель» проговаривает обычные слова клятвы бедных кварталов при любых соглашениях: – Тихе щедро поможет нам.

– Тихе с нами. – Ответ Брасида безымянному «предводителю» звучит как условленный пароль. Тени расходятся в разные стороны кварталов Тихе.

6. Неистовый «Кронос счастливый» (Мирон, Эсхин, Брасид)

День литургии двух всадников. Театральная площадь.

Мирон.

В свалке сражения на площади раздаётся громкий призыв мятежников: «Тихе с нами!» Главный вожак бунта, возвысившись над толпой, сидя на плечах товарища, указывает направление к отступлению. Ряды путчистов громко поют пеан: «За Тихе! За Тихе умрём! За Тихе пойдём! Победим-победим!» Призыв услышан не только последователями в тёмно-серых рубищах. Женщины наверху скены восполняют нехватку среди отрядов артистов в пельтастах69. Добровольные помощницы возобновляют обстрел атакующих мятежников камнями, черепицей70, перекрытиями крыши. Их меткие снаряды вызывают обратный поток ругательств от раненых экзомисов.

Пространство под стенами скены освобождается от людей из Тихе. Зрители, выбегающие из обоих пародов театра, пополняют ряды борцов с мятежом. Мирон из второй шеренги отчётливо не так далеко от себя слышит враждебный пеан. Мельком оценив серьёзную дружескую поддержку «пельтастов» скены театра, аристократ возвращается к битве. Вожак серых экзомисов от атлета на каком-то доступном расстоянии в четверть броска дротика71. Но дротиков для броска нет в крепких руках. Мирон прижимает гоплон к груди, поворачивает лицо в золотой маске Кроноса направо, выкрикивает товарищам во весь голос:

– Победа у нас! Скоро мятежники отступят! Не дадим им уйти! Проломим толпу!

Не дожидаясь ответа строёв, Мирон бросается в самую гущу рубки. Силач пускает в ход «театральный ксифос». Нет, теперь драгоценный ксифос не спит мёртвым холодным куском металла в ювелирных ножнах. Тяжёлая бронза обрушивается на головы врагов. Разит в грудь, живот, горло всякого, кто стоит на пути перед Мироном. Обоюдоострый меч мрачно поблёскивает в солнце, встречается с кинжалами, получает от соперников боевые зазубрины, выбивает оружие из рук врага, жалит тела, ломает кости, расплёскивает горячую кровь, порождает жалобные крики. Ксифос «бога Кроноса» словно живой. Ксифос словно золотая змея. «Золотая змея» являет врагу острые ядовитые зубы. Ксифос обретает заслуженное благородное имя «Золотая змея» в битве. Но не только меч украшает взбешённого «Кроноса».

Гоплон с многослойной кожаной юбкой понизу оказывается бесценным союзником в жестокой битве. Огромный бронзовый щит для защитных построений фаланги надёжно прикрывает Мирона от колющих ударов кинжалами. По прочному гоплону часто стучат незнакомцы. Им же, сияющим, со свирепым ликом горгоны Медузы в центре, «бог Кронос» откидывает павших врагов.

Щит поменьше есть у всадника Мирона и на лице. Маска бога Кроноса старательно отводит беды брани от владельца. Оттенок театрального реквизита неотличим от боевой бронзы. Маска заслоняет гамора от секущего кинжала. Остаётся царапина неглубокая, едва заметная, по лбу украшает маску. Стараниями мастера толстая твёрдая кожа быков прочно сидит на голове Мирона. Те, кто смотрит в лицо «богу Кроносу», устрашаются нечеловеческого обличья. Сверкающее лицо опасно завораживает врага. Золотая маска постепенно покрывается пудрой из капель крови. Те же, кто смотрит в затылок, видят сетку из мокрых чёрно-коричневых ремней-креплений, вот для них «Кронос» живой командир, залитый потом сражения. Двуликий воитель правит отрядом артистов. Великолепно заметный по росту среди серых волн мятежников.