Поезд. Бремя танцора

– Молодой человек, нельзя ли короче. Краткость, как известно, сестра.

– В общем, Ваше поведение не нравится этим самым людям. Оставьте в покое «Мембрану».

– Я бы сам хотел, чтобы они меня оставили в покое! Но у меня сложилось совершенно противоположное мнение, если мы говорим о людях, которые заинтересованы в тех самых достижениях… Очень жаль, но я, наоборот, стараюсь изо всех сил помочь ребятам…

22.

На просёлочных дорогах стали появляться машины, гружённые морковкой и капустой, верными признаками приближающегося октября. На обочине дороги сидела молодая женщина в поношенной куртке желтого цвета. Короткие волосы торчали из-под вязаной шапочки. Проезжающая мимо милицейская машина подобрала её и отвезла в ближайшее отделение милиции. Молодой безусый сержант пытался её допросить, но странная гражданка совершенно не помнила своего имени. Может, прикидывается, подумал сержант, но на всякий случай сделал запрос в город, проверить по картотеке. Бомжиха, наверное. Одежда и вправду поношенная, но руки нормальные, он обратил внимание на ухоженные ногти, когда неизвестная ставила крестик вместо подписи. Это чёрт знает что такое, вздохнул сержант, но ругаться не стал, а позвонил своей сестре, работающей в районной больнице.

– Амнезия, наверное, потеря памяти, – объяснила сестра. – Попробуй по телевизору фотографию показать, вдруг кто опознает.

– Кто сейчас милицейские новости смотрит.

– Смотрят, смотрят. Положи её пока к нам, вдруг она вспоминать начнет.

23.

В подвале давно уже не шли репетиции. Сегодня Колю вывело из себя появление Жени.

– А тебе что здесь нужно?

– Не кипятись. Я пришёл узнать, что у вас тут.

– Сам видишь. Выкидывают. Лариса потерялась.

– Плохи дела. А письмо написали?

– Написали. Только ответов пока ноль.

– Что вы ждете-то, вот идиоты. С нашей-то бюрократией! – Женя всё распалялся, но Коля всё менее и менее ему верил. Странно, он говорил точно так же, как он сам какое-то время назад, но все эти правильные фразы казались Коле какими-то неискренними – Судиться нужно с этим Павлом Петровичем! Всех привлечь! Написать письмо губернатору! Написать письмо президенту!

– Точно, точно, – послышались одобрительные голоса.

«Какие мы все наивные, просто жуть», – подумал Коля, – «Приходит вот такой Женя, кстати, я так до сих пор не понял за столько лет, чем он занимается. Лозунгами говорит, а мы ушки-то и развесили. Вот недавно Павел Петрович нам лапшу на уши вешал, что, мол, ремонт, ремонт. С тех пор я не видел ни одного строителя. Что-то там быстро покрасили и сейчас якобы ждут денег. А нас не пускают. Заработайте сами, говорят. А счёт отдельный не открывают. Вы наш коллектив, говорят – а в программу финансирования не включили. Всё замечательно».

Женя уже иссяк с лозунгами и живо интересовался пропажей Ларисы. Голову он склонил набок, как бы внимательно слушая. Неделя прошла, говорите. А что сидите, уже пора все морги обзвонить. Обзванивали – нет нигде. В милицию? В милицию заявляли. Полная тишина.

– Да, полный вакуум. Так как Ларисы нет, я временно исполняю обязанности руководителя, – остановил все возражения Коля, – в общем, все свободны.

Ребята начали расходиться, на лице Жени чувствовалась некоторая неудовлетворенность. Что ты все тут вынюхиваешь, шакал, злобно думал Коля. Брысь. Катя уходить не торопилась. Она закрыла дверь за Женей.

– Я ещё задержусь немного. Мне что-то важное нужно сказать.

– Говори.

– В общем, видела я Ларису на прошлой неделе с этим Женей. Я его не сразу узнала, он такой попсовый был. Они ещё подёргались с молодежью под музыку, я к ним подходить не стала, думаю, что Лариску смущать.

– Когда, говоришь, видела?

– Да не помню точно. Ой, больше ведь мы её не видели!

– Вот именно.

Коля подумал про себя, как странно всё устроено, и продолжил мысли вслух:

– А вообще, кто он такой этот Женя? Никто не знает. То ли фотограф, то ли журналист. Он все время тусуется с богемой, какой-то незаметный и серый.

– Где больше наливают, там и он, – захихикала Катя. – Случай вспомнила. В общежитие к девчонкам пришел этот Женя, а они, хохмы ради, раскрасили его по полной программе, да ещё и ногти приклеили, накрасив чёрным лаком. Как раз приходит Сурковский, а Женя был сильно пьян к его приходу. Он кричит Сурковскому: «Эй, лысый!». Тот не реагирует. Глеб вообще не любил панибратства. Потом всё-таки обернулся, а этот придурок показывает ему свои пальцы, шевелит ими так, как девушка с Тверской: «Тебе нравятся мои пальчики?». Как будто уже опустил его. В общем, Сурковский его не любил. Хотел ему по физиономии съездить, но удержали. Это было незадолго до смерти. А Баскаев нормальной ориентации был? Просто они все такие, от них чего угодно ожидать можно.

– Абсолютно нормальной, а мне вот и мальчики, и девочки, и кошечки, и собачки, – прошептал он, залезая под блузку.

– Сюда войти могут, погоди ты, – игриво стала отшучиваться она.

– Кстати, вспомнил один прикол… В общем, ещё когда учились, в общагу к девчонкам ходили. Вернее, Лео учился, а я так… Решил он над народом подшутить, меня в той компании никто не знал… Взяли меня девочкой нарядили, сапоги тогда ещё модные были – как чулки… Приходим в общежитие, я сижу, весь из себя с накрашенными ресницами… Девчонки спрашивают – это кто, Лёня? А он им отвечает – это моя герла. А они – а водку твоя девушка пьет? Лео говорит – пьет. А я сижу такой, глазками моргаю и молчу. Что-то сказал, а получилось почти басом. Но водку наливают, я пью, мне весело. А там была девчонка с плохим зрением, у неё оправа у очков в тот вечер сломалась, она все за чистую монету и воспринимала. Сидит, щурится, вокруг все чуть не давятся от смеха, а она ничего понять не может. В общем, потом поползли по институту слухи, что Баскаев снял какую-то вокзальную потаскушку с пропитым голосом, которая водку хлещет почище всякого мужика. Лео снова в общагу пришёл, чтобы реабилитироваться. Наконец до той слепухи дошло, какое шоу она пропустила. Там вообще непонятно было, кто над кем больше смеётся. Девчонка эта и говорит – я сейчас очки новые купила, повторите, пожалуйста, выход на «бис».

Катя во время всего рассказа тонко хихикала, шутливо отбрыкиваясь от Колиных приставаний. В дверь деликатно постучали.

– Сегодня просто приём у французского короля. Войдите!

– Добрый вечер, Коля.

– Привет, Рафик.

– Мне нужно с тобой поговорить.

– Я и вправду чувствую себя сегодня как премьер-министром или, – в воздухе замелькали руки, – а, ладно. Катюшка, не судьба. Беги, моя радость.

– Милая девочка. Так вот, – Рафик проводил взглядом быстро собравшуюся Катю, – У меня есть друг, такой специфический, если ты понимаешь. Я его просил помочь с расследованием. Сначала все шло вроде как хорошо. Заменили эту несмышлёную девицу, Корсуков мне даже понравился. Умный такой парень. Но вот незадача. Он мне намекнул, что официальная версия – самоубийство. Я своему другу – а он мне – проблемы, милый, у самого.

– А мне всё время звонят и молчат, но иногда раздается какой-то дикий женский смех, причем даже немного знакомый, но какой-то неестественный. Пропала Лариса. Видимо, она что-то знала, ведь она была последнее время любовницей Лео.

– Что за народ в вашей компании? У Лёни была задумка о школе «батареек» …Вдруг это не понравилось Ашоту, поэтому он ничего и не делает… – Рафик как будто размышлял вслух, чуть прикрывая глаза, – Ведь дискотеки и поставка девочек – это его прерогатива. А Лео мог из ничего слепить классную танцовщицу. Наверное, Ашот решил, что Лёня перебивает у него хлеб. Чем ещё мог помешать бедный танцор? Почему какие-то силы так не хотят, чтобы нашли убийцу?

– Да вообще загадки, Рафик. Катюшка видела Ларису в последний день, перед тем, как она исчезла. В моргах её нет, в больницах нет. Сплошные загадки.

– Да, у нас тобой как совещание перед решающей битвой, – Рафик коротко засмеялся. – Такое впечатление, что должно быть связующее звено, оно под ногами все время где-то. Мы его вдали высматриваем, думаем, что оно, это звено, такое значимое. А оно маленькое, незаметное.

– Значит, нужно найти звено и вырвать его цепочки.

24.

Александр Евсеевич сидел в своем кабинете за утренним чаем. Ничто так не располагало его к приятному расположению духа, как чашка замечательного элитного чая. Удивительная вещь, размышлял он неторопливо, такая малость, а может доставить столько радости. Захотелось ощутить себя английским лордом или, на худой конец, русским старорежимным помещиком. Дверь в кабинет резко открылась, и влетел Женя. Он швырнул на стол газету.

– Простите, что так резко вошел. Полюбуйтесь, что пишут в центральной прессе. Провинция, которая так богата талантами, либо выбрасывает их, либо убивает. Да-да, тут просто обвинительное заключение. На фамилию автора посмотрите – Варнавин. Ничего не напоминает? Начитавшись Кафки, очевидно, писал. Бред просто какой-то. Кстати, и по государственному музыкальному театру прошлись. Замшелое искусство, мёртвый сезон провинциальности. Это про вас. Яркий эксцентричный герой – это про него. Нашли героя. Кстати, Александр Евсеевич, я хотел бы ознакомиться с документиками некоторыми. Ведь у вас работала Оксана Стаценко?

– Конечно, конечно, – засуетился Александр Евсеевич, – я провожу, ой, извиняйте, не успеваю на приём к губернатору, сейчас позвоню….

25.

Загородный дом Рафика находился в ста километрах от города. Кругом был лес, и это вполне устраивало хозяина. С годами он привык ценить одиночество и вставать под пение птиц. К тому же сюда не так часто наведывалась налоговая инспекция, потому что он предусмотрительно оформил дом на родственника, живущего в Ашхабаде.

Рафик находил свое существование в рыночной экономике вполне сносным, к тому же он мог позволить себе помогать другу, которого всегда ценил. Он даже не мог понять до конца, что более всего ценит в дружбе с Баскаевым – его талант или своё участие в нем. После диалектических размышлений на подобные темы он всегда приходил к выводу, что, скорее всего, и то, и другое. Сегодня он захотел сделать что-то приятное и для любимого детища Баскаева, его театра и артистов. Он решил, что должен дать ребятам возможность выступить у себя в доме.

В большой зале шли приготовления. Даже сделали декорации, хотя все понимали, что «Золото Колаксая» – это не завершённый спектакль.

– Спасибо, Рафик, что ты нас понимаешь, – прочувствованно говорил Коля.

– Не стоит благодарностей. Вы так давно не выступали, мне будет приятно оказать вам такую маленькую услугу, – почти торжественно отвечал Рафик, про себя думая: «чёрт, как же все-таки приторно это звучит».

– Катя будет играть Марину. Вместо Ларисы. Знаешь, ведь она нашлась. Её нашли через два дня на дороге, она ничего не помнила, и вот только последние несколько дней стала вспоминать свое имя, но о том, что с ней произошло, все равно не помнит, и сейчас лежит в больнице.

– Много совпадений. Не буду тебе сейчас ничего говорить, чтобы ты не расстраивался. Думай о спектакле.

Коля надел жёлтые просторные шаровары и прозрачную белую тунику. Веки оттеняли золотые тени с чёрными стрелками. Импровизированный занавес открылся, действо началось. Золотой дождь лился с потолка, переливаясь в свете фонарей. Вместо прожекторов были старомодные фонари, которые освещали сцену тусклым желтоватым цветом. «Танцующие в темноте», подумалось Рафику.

«Что мы, собственно, понимаем в искусстве, если не умеем его творить так, как эти бедные актёры? Мы можем только потреблять. Но можем ли до конца почувствовать дрожание руки или неверный шаг? Вот сейчас Коля перестал нервничать и полностью отдался движению. Для него перестал существовать этот злобный мир, где убивают самых талантливых, где за мечту необходимо бороться ежесекундно. А ведь он счастлив на сцене. И Катя, такая чистая, тонкая, в чёрно-красной тунике. Я должен помочь этим ребятам. Ради тебя, Лёня». Он сам не знал, почему обратился с последней фразой к своему другу.

…Катя стирала грим с обессилевшего Коли. Он полулежал на кресле, укрытый полотенцем. Рядом на небольшом диванчике сидел Рафик. Когда они остались одни, Рафик начал быстро говорить:

– Кстати, я тут порылся в прессе, нашел любопытную статейку почти годовой давности. А заметка об Оксане Стаценко. Она писала с Глебом совместно либретто ко многим спектаклям. У меня такое ощущение, что она и Лёне подбрасывала идеи. Во всяком случае, Лёня и Глеб иногда мыслили одинаково. Вот сравни спектакли «Упырь» и «Жених». Впрочем, это народный сюжет. Отвлекся, – Рафик говорил короткими, чёткими фразами, словно рубил поленья для печки, – Стаценко убили несколько месяцев спустя, после смерти Глеба Сурковского. Сплошные смерти. Сериал. Корсуков закрыл дело об убийстве. Но он так не думает. Отважный малый. Он помог мне раздобыть сведения об этой Стаценко. Сделали запрос в психиатрическую клинику. И ты знаешь, буквально следом за мной пришел какой-то товарищ и он тоже интересовался этой Стаценко. Девочки сообщили потом. Знаешь, конфетки-цветочки. Так что непонятно, с кем мы тут играем. Товарищ не просто посмотрел истории болезни. Девочек я не стал мучить на тему, на каком основании приходят дяди и читают то, что является врачебной тайной. После прихода этого кадра исчезли её дневники. Был у них там метод такой – вести дневники. Кстати, диагноз – «вялотекущая шизофрения». Но тут я камрада опередил и все откопировал. Вот так-то, Коля, Коля… Колаксай… Не один ли корень?

– Да, один. Означает солнце, – Коля повернулся в кресле на бок и внимательно посмотрел на Рафика.

– Да, Лёня был очень солнечным человеком. Копии этих дневников у меня с собой. Довольно занимательно. Лёня ведь никуда не лез…

– Очевидно, ты его плохо знал, Рафик. Он с нами постоянно говорил о политике.

– О политике? На репетициях – о политике…

– Посмотри на Колаксая. Казалось бы, безобидный малый. Царь-солнце. У славян это Даждьбог, Хорс, в общем, у него много имён. У Таргитая было три сына (тебе это ничего не напоминает?), но только младшему достались золотые дары с неба. Потому что золото каждый раз разгоралось, и братья не могли его взять, как ни старались. Таргитай решил, что так тому и быть, и завещал ему власть, богатство, а также быть воином, охранителем скифской земли, вообще, всего народа, то есть сколотов. Это ещё у Геродота описано. Тут нашего Лео понесло неизвестно куда. Его Колаксай дороже золота ценит свободу, любовь, и он готов отдать все богатства мира за то, чтобы у него были крылья этой самой свободы. Он влюбляется в Марину, степную девушку, неизвестно, могли ли раньше девушки свободно передвигаться наравне с мужчинами. Колаксай хочет любить и буквально светится от собственного счастья. В спектакле часто с неба проливается золотой дождь, если ты заметил. Вокруг него все радостное, сверкающее, и любовь только усиливает это ощущение счастья. Но на самом деле Марина – это Морена. Лео взял и своевольно смешал русские веды с геродотовским мифом. Опять же, потому что Колаксай – это и Хорс, и Даждьбог. Так вот, Морена – богиня смерти. Только она так красива, что в неё влюбляются сразу и навсегда. Колаксай не знает, что это смерть. Он любит, смеется, наслаждается счастьем. А Марина убегает с каким-то то ли кащеем, то ли инородцем. Колаксай бросается в погоню, отец Таргитай уговаривает его остаться, ведь нужно кому-то управлять государством, но Колаксаю жизнь без Марины-Морены не мила. Его не волнуют золотые реки, которые он оставляет, ему нужна любовь. Когда он настигает Марину на берегу какой-то реки, она обращает его в камень. Так что, довольно трагический спектакль. Правда, Таргитай его расколдовывает. И он благополучно влюбляется в какую-то прекрасную девушку-птицу, или Зарю-Зареницу, и улетает на небо. Но смерть – понимаешь, свобода – это смерть.

– Ты сейчас мне это все рассказываешь… И мне становится страшно – вероятнее всего он предвидел, что свобода – это смерть, но его солнечная душа этому сопротивлялась, потому он и выбрал женщину-птицу. Глеб, Оксана, Лёня… Почитай дневники, если что-то в них поймёшь, позвони. И береги себя. Кто много знает, часто плачет. И обязательно доделайте спектакль, возможно, это все то, что хотел нам сказать Лёня, и только вы сможете об этом сказать людям.

26.

Дневник Оксаны Стаценко.

«Я не помню, когда это началось. Кажется, после того, как Глеб перестал скрывать свою сексуальную ориентацию. Тогда было модным обсуждать это во всех журналах. Глеб всегда говорил, что это способствует рекламе.

А началось вот что. Мне начали звонить люди с нечеловеческими голосами. У меня было такое впечатление, что их прогнали через компьютер, правда, я мало знакома с компьютерами, в основном, по кино. Голоса участливо интересовались, какие у меня творческие замыслы с Глебом, о планах на будущее. Они интересовались очень настойчиво. Сначала я просто бросала трубку, но после некоторых разъяснительных бесед со стороны моего тогдашнего работодателя, я поняла, что руководство, мягко говоря, не слишком устраивают мои приработки на стороне. Мне так и сказали, что постмодернизм не есть актуальный вид искусства.

На самом деле, в то время с Глебом я практически не сотрудничала, просто встречались и обсуждали кое-что. В театре, где я в то время служила, мне дали странную должность второго помощника режиссера. Когда начались эти звонки, меня спешно начали готовить к увольнению.

Как раз Глеб завершил чудесный спектакль «Акварели Парижа», в прессе уже начали пробиваться первые ростки похвальбы и критики, пресса была явно не проинструктирована, что нужно делать – хвалить или критиковать. Как обычно, был приём по случаю премьеры. Когда остались только свои, мы не стеснялись в своих чувствах. Потом я поехала домой, причем абсолютно не помню, как вышла из ресторана и садилась в машину. А проснулась уже в больнице.

Как потом выяснилось, я вернулась с вечеринки среди ночи, громко хлопая всеми железными дверьми, которые у нас были в подъезде, что-то громко кричала, поэтому кто-то вызвал «скорую помощь», потому что я никак не успокаивалась. Я ничего не помню из этого эпизода. С соответствующим диагнозом меня быстро уволили. Перспектива жизни с «жёлтым билетом». Вообще, я поняла, что нужно привлекать к себе как можно меньше внимания.

Не все могут быть лидерами вида альфа.

Возможно, нужно быть аутсайдером, и тогда никто не будет думать, что ты надеешься на смену климатических условий.

Глеб не мог взять меня к себе на работу, он сам ещё был практически в подвешенном состоянии. Я сидела дома, рылась в книгах, журналах, смотрела всю эту политику и мучилась в поисках настоящей идеи. Все казалось мне либо архаичным, либо чересчур обыденным и тривиальным. Иногда заходили друзья, Глеб, Лёня, Макс, последний из моего последнего театра, который был у меня пять лет назад. А звонки не прекращались. Я уже писала, что не отвечала на вопросы, просто кидала трубку. Но после некоторых раздумий всё-таки решила отвечать. Может быть, у них тоже был волшебный манок, который заставил меня задуматься о гармонии мира? Тем более, что мне пообещали, что могут упрятать меня надолго.

Крыса нападает на человека, если голодна, а человек находится на её законной территории. Совсем иначе у людей. Люди могут убивать друг друга просто из спортивного интереса. Но я отвлеклась. Так прошли два года, а потом Глеба убили. Два сосунка признались, что вломились к нему через дверь, подобрав ключ, а он неожиданно вернулся. На суде судья задавал вопрос, почему они перевернули его лицом вниз, они не могли ответить ничего вразумительного.

Меня вызвал участковый психиатр и посоветовал пройти реабилитационный курс. Соседи написали жалобу, что я кричу по ночам и все время говорю про каких-то крыс. Действительно, в нашем подвале развелось много крыс, в конце концов, мы живем не в Индии, где этих тварей почитают за священных животных, за то, что они умеют выживать в любых условиях. Скоро они выживут людей, впрочем, люди для них являются одновременно и врагами, и дающими кров и пищу. Просто я громко возмущалась, почему в нашем доме не проводят дезинфекцию, вот это и не понравилось соседке.

Я её спросила, почему я не имею права голоса, ведь мы живем на первом этаже, и по ночам я слышу их писки. Она мне ответила, чтобы я не разводила демократию, с демократами мы только обнищали ещё больше, а олигархи по-прежнему живут припеваючи. В общем, я ей про Фому, а она мне про Ерёму.

Замечено, что крысы очень живучи и выживают в любых условиях. Возможно, когда-нибудь люди найдут средство, чтобы контролировать их популяцию, а не констатировать факты того, что они в очередной раз мутировали и стали неуязвимы для яда. Этот дневник служит психотерапевтической цели освобождения моего сознания от негативных воспоминаний».

Выписка из истории болезни.

«Больная поступила со следующими жалобами: постоянные звонки от незнакомых людей с угрозами, голоса имеют металлический оттенок, по высказыванию самой больной. Больная утверждает, что голоса интересовались её литературными занятиями. Сон неспокойный, жалобы соседей, что кричит по ночам, как будто от кого-то отбивается. Первый раз ухудшение наблюдалось два года назад, когда больная была в состоянии алкогольного опьянения, что усиливает галлюцинации. Бригада психиатрической помощи зафиксировала угрозы в адрес воображаемых оппонентов, которая больная называла крысами. При попытке взять её за руки, она вырывалась и кричала, что живой в руки не дастся и её не заставят замолчать таким простым и дешёвым способом. После двухмесячного пребывания в стационаре наступила ремиссия, и больная была выписана с диагнозом «вялотекущая шизофрения». Через два года по направлению участкового психиатра была направлена в стационар».

27.

Коля лежал у себя дома, разбирая неровные, написанные крупным почерком, слова из дневника Оксаны. Чего-то не хватало, каких-то, возможно, мелких фактов, за которые можно было бы зацепиться, он чувствовал, что истина где-то рядом. Но её нельзя было пощупать рукой, уловить вибрацию. Нужно было надеяться либо на логику, либо на интуицию.

Но Лео отрицал логику. Чтобы что-то сделать, логика не нужна. Самое интересное, что разным людям он объяснял свою методику по-разному. И каждый мог понять в той форме, которая наиболее приемлема именно для него. Поэтому это всё и осталось только в виде ощущений, которые у каждого были свои.

Чтобы что-то сделать, не нужно придумывать действие или движение. Нужно послушать пространство, если ты умеешь его слушать. Или ощутить, если тебе так легче. Или, закрыв глаза, представить его. «Придумывать движения – это смешно, пусть Сурковский придумывает», – любил он повторять, – «музыку можно превратить в движение», – и тут же показывал, как это нужно делать.

Возможно, и здесь, в обычной жизни, можно превратить мысль в действие, не сильно придумывая это действие. Тогда действие будет также естественно, как движение в танце, оно сольётся в унисон с окружающим пространством, и превратится в парение птицы. Как легко и просто было бы жить, усмехнулся он сам себе.

28.

Коля вышел на автобусной остановке поселка и направился к родителям Лёни. Его встретила мать, женщина с заплаканным лицом и опущенными плечами.

– Антонина Степановна, мне очень важно, чтобы Вы дали мне какие-нибудь бумаги, ну, понимаете, дневники, стихи…

– Знаешь, каким Лёнечка был в детстве? – немолодая женщина, казалось, совсем его не слышит, – Он читал стихи перед гостями, уже в три годика. Я ругалась, а он всё равно читал, и добивался аплодисментов…

– А что он писал в последнее время? Он нам ничего не говорил, – Коля почувствовал, что вел себя бестактно, сразу приступая к делу, и опустил глаза.

– Знаешь, Коленька, вот совсем недавно приходили из прокуратуры и тоже хотели посмотреть бумаги. Пришёл такой приличный молодой человек, помахал каким-то удостоверением, я не разобрала. Душевный такой молодой человек, простое такое лицо русское, сидел вот тут, чай пил, как мы с тобой. А я-то, дура старая, запамятовала, куда бумаги дела. Тут похороны были, суета, сунула куда-то и забыла. Он ведь как приедет, так лучшего места, чем чердак и нет для него. Закроется и до ночи свет у него. А с утра уже какие-то прыжки-разминки, ну, мы понимали, он что-то там свое придумывал, музыку почти не выключал. Так вот, бумаги эти… Я этому пареньку показывала рисунки детские, знаешь, тут и журналисты приезжали, всем интересно, какой он был, и он смотрел, все спрашивал, как ты, что он писал да что он писал. А я что, знаю, вот, бери, все листочки, едва собрала, все по чердаку было разбросано. – женщина протянула папку, перевязанную тесёмкой.