Полная версия
Желание быть городом. Итальянский травелог эпохи Твиттера в шести частях и тридцати пяти городах
Есть какая-то закономерность в том, что большинство авторов второго и третьего регистров полуанонимны. Возникают там, разумеется, и подписные работы, например сильно поврежденное «Сотворение мира», а также «Строительство Ноева ковчега» и «Брак в Кане Галилейской» Якопо Торрити. Он же расписал один из сводов (третий от входа), тогда как, например, первый свод расписал Мастер Исаака, который также создал фрески, где Исаак на одной благословляет Иакова, а на другой отвергает Исава, и стиль которого странным или не странным образом отсылает к древнеримской стенописи.
А еще появляется тут Мастер ареста, изобразивший взятие Христа под стражу. Гуляло мнение, что поначалу Мастер ареста был подмастерьем Торрити, но со временем вырос в совершенно самостоятельного художника.
Пинакотека Ассизи
Смешением стилей и школ Сан-Франческо напоминает Ватикан – особой школы Ассизи не породил, но смог призвать на строительство храмов и монастырей лучшие силы эпохи, и каждый пришедший привносил ароматы собственных городов. Золотоносный, смешанный с митрой и ладаном привкус соседской Сиены, лаванда и яблоневый цвет из Перуджи, флорентийские цветы, спрятанные в складках фона джоттесков…
После всего этого пространства, умытого и напоенного неповторимым букетом, долго приходишь в себя, между тем организм, несмотря на пресыщенность, а возможно, и благодаря ей, сквозь усталость, требует продолжения банкета. Перевозбудившись, извилины желают дополнительного кофеина – возвращаясь по центральной городской улице из Сан-Франческо к церкви Св. Клары, что в самом начале паломнической дороги, сразу же у городских ворот, заходил во все попадавшиеся церкви. И в ту, где похоронена св. Клара, и в Богоматерь над Минервой (Санта-Мария-сопра-Минерва), так восхитившую Гете (видимо, он видел ее до барочного передела, превратившего древний храм в выхолощенную музыкальную шкатулку), и в какие-то другие, но все это невозможно сравнивать с выставкой достижений проторенессансного хозяйства в главном комплексе: масштаб не тот, а на сегодня все внутренние измерительные приборы оказались выбитыми из привычного режима и отказывались работать.
Когда в сплошь двухэтажный район точечно втыкают многоэтажную свечку, гибнет уравновешенность каждого отдельного дома, который не в состоянии конкурировать с повышенной этажностью. Так и в Ассизи, все остальные удовольствия которого (в том числе и музеи, которых здесь масса, одних пинакотек – три: одна из них находится во внутреннем дворике Сикста IV, почти буквально зависнув между Нижней и Верхней церквями, и называется «Музей-сокровищница» с некогда частной коллекцией Перкинса, другая – коммунальная, третья – Миссионерский музей при монастыре капуцинов) предназначены для неторопливого многодневного отдыха внутри городских стен. Знаю я и пару таких путешественников по святым местам, избравших Ассизи местом стоянки для детального изучения «духа подлинного францисканства» с посещением отдельных святых мест, недалеко от Райского холма, да только у меня совсем другой маршрут.
Поэтому зашел я только в Городскую пинакотеку, занявшую второй этаж полуразрушенного палаццо Валлемани. Несмотря на фрагменты картин Джотто и Перуджино, вся она в основном состоит не из шедевров, но из местных специалитетов, потащенных из соседних церквей во время ремонта или перестройки. Набор их случаен и хаотичен, то есть особенной экспозиционной и тем более научной работы не видно, как ни старайся. Зато пройдя насквозь галерею пустых залов, в самом конце анфилады можно попасть в библиотеку и несколько аутентичных залов из предыдущей, аристократической жизни палаццо.
***Городская пинакотека Ассизи принадлежит к числу музеев, которые все как бы не могут начаться, а потом, пройдя немного вперед, внезапно осознаешь, что они закончились. Очень уж для тонких знатоков собрание – для тех самых, кто особенно обожает блеклые, практически стертые куски стенописи, зияющие на самых неинтересных местах. Для объемного Гран-тура подобные институции тянут на твит, не более.
C другой стороны, все эти милые маргиналии, расцветающие в тени центровых достопримечательностей, подпитываясь недоумением и общей неудовлетворенностью случайного визита, долго тлеют в памяти, неожиданно всплывая из подсознания вечность спустя, когда большие куски оказываются наконец переваренными, а ностальгия, вошедшая во вкус, продолжает требовать поживы.
В поездке, искаженной восприятием лицом к лицу, когда многие оценки пересматриваются на ходу, нам не дано предугадать, что окажется лишним, а что – внезапным дополнением к заранее размеченному репертуару.
Я помню, как возмущался незапланированным многочасовым зависанием на автостоянке между городами, из-за которого сорвался какой-то очередной город, когда в машине закончилось масло и что-то не клеилось, а сегодня шел ночью по зимнему уральскому поселку мимо заправки и вдруг меня ослепили фары одинокого лихача, выполнявшего на выезде фигуру высшего пилотажа, и я вспомнил тот осенний простой с такой благодарностью, будто бы блюдо на свежайшем сливочном масле съел, так изнутри мне тепло стало.
Санта-Мария-дельи-Анджели
Если запастись водой и бутербродами, а также найти бесплатную стоянку, для однодневного тура Ассизи может оказаться бесплатным городом: многие музеи здесь, не говоря уже о Нижней и Верхней церквях комплекса Сан-Франческо, бесплатны, а Городскую пинакотеку можно легко миновать.
Но невозможно проехать мимо Санта-Мария-дельи-Анджели, стоящей «в полях», возле самого железнодорожного вокзала: ее монументальный купол, ставший частью ландшафта, как еще один холм или даже гора, видать отовсюду. И привлекает она своими воистину санкт-петербургскими размерами (длина – 116 метров, максимальная ширина – 65)58. Ну или же римскими, а то и ватиканскими даже: затейливая архитектура, придуманная перуджинцем Галеаццо Алесси и воплощенная в 1568–1684 годах, то есть уже после смерти проектировщика, автоматически притягивает взгляд как явление высшей природной (соприродной) гармонии, меняющейся по мере приближения.
Сначала выходишь за ворота теснотного Ассизи, спускаешься с холма в рощу оливковых деревьев, среди которых оставлена машина, и вот уже едешь в сторону автобана на Перуджу, отслеживая указатели на Санта-Мария-дельи-Анджели, воткнутую в центр достаточно заурядного, невыразительного района, более похожего на промежуток. Хотя с одной стороны от базилики очередные монастыри, с другой – площадь с арочным обрамлением (в одной из них можно взять карту местности в конторе туринформации), а уже на самой стене церкви (левой, если смотреть со стороны монументального фасада, напоминающего сталинские ДК), во всю ее длину растянут фонтан с 26 струями питьевой воды, предназначенный паломникам и подаренный францисканцам семейством Медичи. В гулкой осенней пустоте паломников особо не видно59, и в поилке плещутся голуби.
Так же пусто внутри базилики, построенной на месте, с одной стороны, смерти Франциска, с другой – начала деятельности его ордена: Санта-Мария-дельи-Анджели – огромный реликварий, заключающий в своих белоснежных стенах хижину или, точнее, часовенку Порциункола.
Заброшенная и покосившаяся, первоначально она принадлежала бенедиктинскому монастырю, но Франциск взял клочок («порциункола» и происходит от «порция», «частичка земли») с ее руиной в аренду у аббата Теобальда. Именно в ней и собирались самые первые «меньшие братья», а теперь она, видимая сразу от входа, стоит в центре громадного центра, прямо под куполом. Похожая то ли на домик Элли, неведомыми силами перенесенный через горы, то ли на домик Марии, переехавший по воздуху в Лорето таким, каким его изобразил на эскизе Тьеполо-старший.
Понятно, что это уже даже не реконструкция, но вольная фантазия на темы первоначального молельного дома, сложенного из грубого камня, местами украшенного фресками нового времени60 и (внутри, над алтарем) деревянным панно 1393 года. Считается, что к росписям тыла нижней части апсиды приложился Перуджино.
Если стоять спиной к входу, то справа, наискосок и вглубь, за кованой решеткой – Капелла дель Транзито, место смерти Франциска. На одной из фресок Джотто в Верхней церкви есть сюжет и о том, как Франциск ходил к папе Гонорию III, и о том, как св. Клара и клариссы прощались с ним в последний раз на пороге строгого, почти готического храма. Когда на теле Франциска и были обнаружены стигматы, скрываемые им при жизни.
Так вот там, с клариссами-то, все неправда: тело Франциска положили в апсиде, и монахини, которые, подобно своей настоятельнице, никогда не выходили из затвора, прощались с Франциском сквозь решетку хоров. Вот примерно как мы сейчас.
В Санта-Мария-дельи-Анджели есть еще монастырский музей, из которого можно пройти в «кельи Св. Бернардина», им устроенные (их 17), а также «Розето», сад роз, оставшийся от той самой, первоначальной рощи, где жил Франциск и где случилось чудо о розе без шипов, как раз и давшее потом возможность просить об индульгенции для всех посетителей Порциунколы сначала у Христа, а затем у папы Гонория III. В саду есть молельня, также построенная св. Бернандином, и грот XIII века, но, кажется, пошли уже путеводительские интонации. Значит, пора возвращаться на стоянку: для меня это знак, что место исчерпано.
Тоннели в горах
Отъезжая от Ассизи по равнинному шоссе, некоторое время следил, как удлиненные арки под братскими корпусами «Сакро конвенто», древние каменные скобы, словно бы вытягивающие силы из земли, уменьшаются до игрушечных размеров.
Уже на таком первом и почти безопасном расстоянии впечатление от Ассизи обращается в чувство тоннелей, приставленных друг к другу, – сначала воздушного, городского, разомкнутого облакам и видам за городской стеной, затем тоннеля крытого, теневого, местами (в Нижней церкви) мрачного, местами (в Верхней церкви) похожего на промежуточную станцию.
Так из реальной реальности мы попадаем в автономный мир, словно бы проложенный внутри наших собственных извилин, змеящихся вслед архитектурному плану. Где важна не столько внешняя логика достопримечательностей, но внутренняя жизнь сознания, ощупывающего предложенные обстоятельства и поэтому каждый раз меняющего освещение, «подсветку».
Это ощущение будет повторяться каждый раз в больших музеях и монументальных церквях, окруженных самоигральными монастырями, или вот в замках, расползающихся осьминогами по центрам или, что чаще, краям небольших городов. А еще по античным ландшафтам, оставившим еле заметные следы, ну или по торговым улочкам, из-за веков напряженного пользования слежавшихся в единые организмы: входишь в тоннель, проходишь его насквозь, выходишь, как из пищеварительной системы, немного иным.
Достопримечательности – места, никогда не бывающие равными себе: хозяева, эксплуатирующие остатки их витальности, настроены прагматически и уже не замечают вхождения в «близость дальнего». Но туристы отвлечены еще сильнее – в истерике чувств, доставленной избытком впечатлений: из дома все эти красоты представляются одними, здесь оказываются другими, после возвращения дрейфуют уже в третье какое-то состояние. Ученые впиваются в детали и частности, экскурсоводы стоят спиной к алтарям и коллекциям, паломники заговаривают страсти и боль. Какую культовую (намоленную, затасканную посещениями, но приведенную в порядок) постройку ни возьми, все вместе они готовы составить атлас искажений пространства, расширяющегося (или, напротив, сужающегося) в сторону незримого запасного выхода, который всегда забывают обозначить на карте.
Твиты после возвращения в Перуджу
Вт, 10:29: Все («все» – это Павел Муратов и Коля Кононов) говорят о мрачности Перуджи, а для меня тут второй день светит такое мощное солнце, продлевая жизнь лета, что, не менее мощно, чувствую себя Незнайкой, ну а коротышкой – само собой. Не мрачнее того же Урбино, а очень даже приветливый и распахнутый город.
Вт, 10:36: Чуть не забыл про главный лайфхак Ассизи: здесь, если привезти с собой еду и воду, можно наполненно и без всяких скидок провести совершенно бесплатный день. И даже бесплатную парковку на склонах (среди оливковых садов) отыскать, не говоря уже о бесплатных музеях.
Вт, 12:11: «Там за горой – Сиена», – на своем балконе Стефания почему-то совсем как-то грустно показывает за город, залитый солнцем. В доме по понятным причинам холодней, чем на улице, и хочется поскорее убежать в Национальную галерею.
Вт, 12:14: Почти автоматически начинает придумываться рассказ о любовном романе между гостем, снявшим жилье на Airbnb, и хозяйкой, типа как это современно, но тут же одергиваешь себя: такой рассказ уже у Чехова был.
Вт, 12:24: Да, здесь, в Италии, особенно ясно, как и почему (откуда и зачем) берутся разговоры об «особом пути России». От безысходности. Догонять глупо да и невозможно, вот и остается уповать на «собственную гордость».
Вт, 20:49: Главный лайфхак Перуджи: университетские здания занимают здесь едва ли не четверть Старого города (больше, чем церкви), а там, где студенты, еда дешевле, а нравы демократичнее.
Вт, 21:30: О личной дистанции пост. Наш человек, идущий по нашей улице, чувствует лбом потенциальную угрозу, исходящую от каждого, но изо всех сил делает вид, что никого не замечает. Итальянцы, наоборот, всячески показывают, что они тебя учитывают, но за этим радушием ничего нет, выучка. Стефания так и не купила мне шнур для айфона, хотя сама вызвалась его найти. Нашел его я – в старом городе (29 евро). А еще удивлялась, что я пью в основном черный чай, и даже хотела найти его в магазине. Третий день ищет. Спишем на то, что у нее сложный период.
Вт, 21:37: Обход культурных красот Перуджи начал с Зала деи Нотари во Дворце приоров на главной площади. Вход свободный, росписи – Пьетро Каваллини.
Вт, 21:38: В Национальной галерее Умбрии купил музейную карту (14 евро за 5 коллекций на 48 часов) и уже в первый же день полностью ее оправдал, хотя был еще не везде: в карту входит десять музеев, но по правилам посетить можно лишь пять.
Вт, 21:56: В Национальной галерее Умбрии провел два часа, и, честно говоря, меня просто расплющило от двух этажей крышесносной умбрийской школы + немного сиенцев (правда, без Симоне Мартини, но вчера в Ассизи я достаточно изучил капеллу, расписанную им в Нижнем храме) и художников из Римини.
Вт, 21:59: Временная выставка в Национальной галерее – серия скучно-синих абстракций Ханса Хартунга (1904–1989) – только отсрочила встречу с прекрасным.
Вт, 22:01: Огромный этаж готики и раннего Возрождения с самым большим Пьеро делла Франческа из всех мной виденных. Его зачем-то выставили в отдельном зале напротив абстрактного шестичастного цикла все того же Ханса Хартунга. Убийственное соседство.
Вт, 22:07: Два десятка (!) картин Перуджино – целая ретроспектива – выставлены уже на первом этаже. Они сосланы вниз, чтобы не мешаться под ногами у готики, примитивов и раннего Ренессанса. И это единственное, что там можно смотреть: после Перуджино что-то в искусстве (причем не только умбрийском, но и итальянском) ломается. Залы первого этажа пробежал галопом. Вот прямо физически ощущаю, как вкусы мои и пристрастия, словно бы по шкале радионастройки, смещаются на все более ранние времена.
Вт, 22:13: В Колледжо дель Камбио (отдельный вход в Палаццо Приори), расписанном Перуджино (входит в музейный билет) – небольшая, но остроумная выставка автопортретов (и их копий) «Веласкес и Бернини», с экспонатами из Прадо и Уффици. Да на фоне потолков Перуджино, да с деревянными панелями Доменико дель Тассо.
Вт, 22:18: В одном зале – два автопортрета Веласкеса и его повторения последышами, во втором – несколько холстов Бернини. Очень точная рифма.
Вт, 22:19: А потом без разбора, сплошняком пошли церкви. Сан-Франческо (Ораторио ди Сан-Бернардино закрыт на реставрацию), Сан-Лоренцо и Сан-Доменико – самая большая церковь Умбрии (это уже даже не вокзал, но целый космодром с молельными партами, ученики которых все как один улетели в открытый космос: по церкви я гулял практически в полном и космическом одиночестве), в клуатре которой находится огромный археологический музей. Он тоже входит в единый музейный билет, но сил у меня хватило лишь на артефакты, выставленные на улице.
Вт, 22:27: Чтобы хоть немножечко восстановиться, пошел в Капеллу Сан-Севере с фреской, которую начинал Рафаэль (верх), а заканчивал уже после его смерти старикан Перуджино (низ). Артефакт вполне в духе «ученику от побежденного учителя».
Сан-Пьетро
Лайфхак про церковь Сан-Пьетро, от пола до потолка забитую живописью, – попросите открыть сакристию (это бесплатно): в ней Перуджино, если кому не хватило в Национальной галерее и в самой церкви, и роскошные фрески.
Однако главный специалитет Сан-Пьетро, известный на весь мир, – диковинные подлокотники монашеских кресел (1525–1535) в алтарной части собора (туда пускают). Стефано Дзамбелли из Бергамо украсил их фигурами и мордами сказочных и мистических существ, ни одно не повторяется, как и гротески, вырезанные на спинках. В сочетании с разноцветными фресками, которые можно рассматривать в лоб, эффект поразительный: точно чередуешь крупные и панорамные планы.
Дорога вбок
Но главное в Сан-Пьетро для меня – само это место, в котором бывший бенедиктинский монастырь находится. До него надо долго идти все время вниз, постоянно удаляясь от центра, проходя городские ворота и крепостные стены.
Постепенно людей на улицах становится меньше, тишины и покоя, осенней умиротворенности – больше и больше, а деревья по краям дороги все стройнее и выше.
Издали комплекс похож на древнюю крепость. Перед ним – пустырь, как бы окончательно отрезающий сакральную зону от повседневной: через пустоту проходишь как сквозь рамку металлоискателя.
Монастырь с каскадом клуатров, перетекающих друг в друга, и поэтому соединенный с университетскими факультетами (во внутренний двор проекта Франческо ди Гвидо Сеттиньяно выходят двери «философии», «теологии» и «логики»), точно ласточкино гнездо, лепится к краю пропасти, окруженному садами, затейливо соединенными со средневековыми дворами и смотровыми площадками.
Вокруг расстилается многоуровневый пейзаж с задников ренессансных картин, дневной зефир струит эфир. Фонтаны и статуи, названия растений на табличках, редкие пенсионеры и отдельные собачники, пинии и пирамидальные тополя, рассеянный свет, превращающий все, что вокруг, в архитектурные кулисы; стоит войти в один сад, чтобы увидеть, как сбоку раскрывается другой, а в искусственном водоеме, сопровождающем течение вод, плавают красные рыбки.
Самое ценное во всей этой обители покоя и окрестностях то, что, когда я еще только сюда шел, Перуджа, перестав взнуздывать туристические рецепторы, поменяла агрегатное состояние. Она не просто включила обыденность, но и стала чем-то обобщенно-иным, не конкретной Перуджей, столицей итальянской провинции с богатой историей и неземными ландшафтами, но территорией вненаходимости, которая в своей параллельности может возникнуть в любом другом мощном месте с похожими сквозняками.
Точка сборки
Не знаю, как объяснить ощущение конкретнее, так как прелесть его именно в рассеянности. Но, с одной стороны, такое пространство будто бы внезапно сбрасывает подробности, складки, где укрыты противоречия и детали, за которые цепляется сознание, чтобы, с другой стороны, на освободившееся медитативное течение мыслей снизошло ощущение собственного присутствия сразу во многих местах – одновременное переживание всех преддверий монастырских комплексов и музейных замков возле древних городов, когда рядом с ними расширяются автостоянки, бьются флаги на ветру и гигантские афиши, натянутые над стрельчатым входом, рассказывают о выставках.
Ну или это одномоментное переживание сразу всех таких мест, которые загораживают горный обрыв, возникая непреодолимой преградой, в тылах которой прячется бездонная воздушная яма, голодная до человеческих глаз, – смотровая площадка, позволяющая заглянуть в том числе в глубь себя.
Видимо, так и должно работать пространство, позволяющее выскользнуть из-под диктата времени, чтоб оказаться в безветрии и вненаходимости: Стефания, узнав вечером о моей дневной прогулке по Сан-Пьетро, обрадовалась и сказала, что это самое душеподъемное место в городе, прогулка до которого способна укротить любые нервы.
– Я хожу погулять в том саду, где особенная тишина, уж не знаю почему, но мне всегда там становится лучше…
Две неудачные выставки
Прицепом к Сан-Пьетро пошли сегодня две странные (в плохом смысле) и совсем уже неважнецкие выставки – в пинакотеке местной церкви показывали семь крохоток и одну большую картину Перуджино, которые, затем спустившись, я увидел в сакристии.
Одни и те же работы в двух местах не бывают, значит, в одном из мест висели копии? Я так и не понял.
Также, помимо всякого пятистепенного барахла, в пинакотеке был один неплохой Тинторетто, и это весь улов.
Другая выставка – «От Джотто до Моранди» – проходит в палаццо Балдечини, наискосок от Национальной галереи Умбрии, то есть в самом центре. Название пафосное, а картины в основном классицистическое убожество.
Джотто там и правда есть, размером с сигаретную пачку. Фра Анджелико чуть больше. Есть что-то из Карпаччо, Луки Синьорелли и Гвидо Рени, остальное – совсем уже замшелый академизм, плавно переходящий в тупиковый бидермейер. Звонкие имена оказываются напрочь отчуждены от волшебства, привычно им приписываемого. Это просто (или даже не просто) работы великих имен. Уже не людей, но брендов, где атрибуция опережает качество.
Тот самый разрыв означаемого и означающего, который постмодерн ставит во главу своего угла. Ибо совсем непонятно, как такие выставки смотреть. Точнее, удовольствие какого сорта получать. Сугубо фонетическое, что ли?
Тут же, на соседних этажах, оформленных как интерьеры частных покоев, показывают частную коллекцию какого-то богача, напичкавшего прекрасное палаццо антикварным и художественным мусором. Ну хоть красивые потолки узрел, и то хлеб (да, снимать там не дают, конечно же, но у меня и рука не поднялась партизанить): хотя, конечно, музеи без фото – деньги на ветер.
Уплотнения
Через неделю Перуджа уже как родная – идешь, не задумываясь куда, на автомате, точно в метро, но обязательно попадаешь в цель – и здесь был, и это видел, и Майкл Джексон из этой траттории вновь про мир во всем мире поет. Правда, Канта в газетных киосках возле университета сменил Аристотель. Видимо, это еженедельная серия книг по философии.
Впрочем, то, что кажется родным и узнаваемым, имеет привычку выветриваться из памяти быстрее всего остального – как и любые автоматизированные процессы.
И вот уже возникают места, необходимые для того, чтобы пазлы дня сложились. Для этого достаточно просто пройти мимо круглой, похожей на НЛО церкви Сант’Анджело, то ли V, то ли VI века, у городских стен. Возле всегда тихо и почти никогда никого нет. И долгий проход к ней по узкой дорожке, с двух сторон окруженной стеной, делает Сант’Анджело далеко удаленным объектом на том конце перевернутого бинокля.
Я почти уверен, что именно она, наложенная на более актуальные ренессансные образцы, служила для Перуджино прообразом храма-ротонды, который он ставил в середине своих самых гармоничных ватиканских картин и фресок.
Ораторий Сан-Бернардино
Ну или, чуть в стороне, Сан-Франческо-аль-Прато (1256), закрытая на ремонт и реконструкцию: с тыльной части эта готическая громада объединяется стеклянными поверхностями с комплексом Академии художеств, по коридорам и галереям которого однажды я гулял среди студентов пару часов в ожидании конца сиесты.
Стоящая на краю обрыва и дважды разрушенная землетрясениями (последний раз в 1987 году) Сан-Франческо-аль-Прато, впрочем, интересна не сама по себе, но резным ренессансным ораторием Сан-Бернардино (1451), оформленным Агостино ди Дуччо (1457–1462) вместе с местным скульптором Бартоломео ди Маттиоло. Внешние его стены убраны розовыми и серыми резными плитами, подробными фризами и скульптурами архангела Гавриила и Богоматери по краям. Уровнем ниже – фигуры св. Геркулана и св. Констанция. Тимпан с Христом, ангелами и серафимами лазорев.
В люнете розоватый св. Бернардин вписан в нежно-лазоревый фон.
Это тоже окраина центра «на выдохе». Перед ораторием – огромный зеленый газон. Целое ухоженное прато61. На нем массово, отдельными скульптурными группами (точно исполняя поручение куратора, первым заданием которого стало наполнить луг изысканной жизнью) отдыхают студенты, и однажды, когда я проходил мимо всей этой красоты на закате, она светилась нежными розовыми оттенками и переливами, сливаясь в единую композицию.