Я придумаю будущее. Любовь после любви

Поэтому срочно нужно было изобразить для нее пару недостающих «шпор». Вдруг, по закону подлости, они и попадутся. Нет! Так подставить подругу я не могла!

Я спустилась в холл на первый этаж, чтобы не маячить перед нашим кабинетом, заверив Наталью, что через десять-пятнадцать минут принесу недостающие листочки.

Сесть там было некуда. У нас, вообще, в холле не было никаких приспособлений для сидения. Ну, чтоб студенты всегда были в тонусе, и в холле не задерживались. Но все, не договариваясь, облюбовали банкетки вдоль окон. Сидя на них, переобувались, целовались, писали разнообразные конспекты и списывали «домашку», короче, делали все то, что кому в данный момент требовалось.

Чаще всего там просто сидели и глазели. Парни – на девчат, и наоборот.

В данный момент меня волновали только мои «шпоры». Поэтому, глянув своими, подслеповатыми глазами в сторону банкеток, я увидела, что при желании, в одном месте можно втиснуться. И понеслась, сбивая всех на ходу, к этому, якобы, свободному месту.

То, что там сидели только парни, и среди них Женя, я увидела, вернее, поняла, когда уже насильно попросила их раздвинуться, чтобы я могла сесть. Выглядело это следующим образом : «Ой, мальчики, мне очень нужно!»

Они подвинулись, удивленно глядя на меня, как на Моську, решившую потревожить самого Слона. А я, не обращая на них внимания, начала строчить на четвертинке тетрадного листа вожделенные формулы.

– А нога под ней хорошая, – вдруг услышала я приятный уверенный голос.

Оторвавшись от своих многострадальных опусов, я прямо рядом с собой справа, увидела своего героя. Не знаю, покраснела я или побледнела, но парни загоготали на весь вестибюль: то ли с меня, то ли с Жениных слов.

Руки мои, естественно, затряслись, и формула закона Био-Савара-Лапласа, предназначенная для Натальи, получилась корявой и с двумя ошибками. Так, что пришлось половину перечеркивать!

– Зовут тебя как? – уже тише спросил Евгений.

– Никак, – почему-то рыкнула я. Парни снова рассмеялись.

– Я – Евгений Макаров. Ма-ка-ров. Слыхала?

– Нет! – продолжала я. – Не знаю я никакого Макарова? Я – Агеева Мария. А-ге-е-ва! Слыхал?

Он неожиданно простодушно ответил:

– Нет!

Но, увидев торжество в моих глазах, снова повысил голос:

– Мария, значит… Маха-Маха-Росомаха… Будешь у нас Росомахой, – и все снова рассмеялись.

Я вскочила, как ошпаренная. Вот еще, придумал!

– Сам ты Росомаха, – выпалила в ответ и решительно направилась к лестнице. Каково же было мое удивление, когда сквозь общий хохот, мне вдогонку, донеслись его слова:

– Я буду ждать тебя, Мария, после этой пары. Здесь.

У меня нарушились все биохимические процессы: я с кем-то разговаривала, что-то делала, но не понимала решительно ничего. Он, Макаров, будет меня ждать после занятий!

Прием дифференциального зачета по физической и коллоидной химии закончился, и Антонина (опять же – Евгеньевна), начала «разбор полетов» минут так на сорок, коснувшись моего неправильно освященного простейшего вопроса о дисперсности и заканчивая несчастным Наткиным законом Био-Савара-Лапласа, в котором она умудрилась, благодаря мне, сделать две ошибки. Мне было крайне стыдно за подругу, но думала я о другом.

      – Не дождется, уйдет, – ерзала я на стуле, за что получила замечания от преподавателя и скорченную смешную рожицу – от Михаила. Сердце в груди колотилось, щеки пылали. Я с нетерпение ожидала окончания занятия.

Когда мы начали спускаться по лестнице вниз, я вдруг остановилась, как вкопанная.

– Наташ, ты иди. Совсем забыла – мне к старшей лаборантке нужно. Не жди меня! – и, резко развернувшись, отправилась вверх, расталкивая галдящих студентов.

Наталью несло в потоке, но она, как верная подруга, задрав голову, пыталась мне прокричать: «Я подождуууу…». В ответ ей, перекрывая все звуки, я вопила: «Нееет, не нужно!»

Забралась на шестом этаже в туалете на подоконник, пытаясь разглядеть большие окна нашего холла, а в них – Макарова. Сначала там все мелькало, как на маскараде, потом людей становилось все меньше, и я отчетливо увидела высокий силуэт. Лица, конечно, мне было не разглядеть. Но это точно был он! Ну, вот сто процентов! Потому что силуэт этот ходил постоянно вдоль окон взад-вперед. Еще бы! Прошло уже больше часа после окончания пары. Я почему-то вдруг заревела!

Наверное, с этого момента у меня и появилась привычка сидеть на подоконниках всегда и везде, уткнувшись мокрым или счастливым носом в стекло, обняв согнутые в коленях ноги или покачивая свесившейся ногой.

Посидела, поревела, увидела, что он вышел из института в темнеющую тишину аллеи, и покинула свое импровизированное убежище.

А полчаса назад позвонила Наталья и язвительно так сообщила:

– Зря ты осталась. Там на первом этаже, знаешь, кто был? Макаров! Собственной персоной! Ждал кого-то. Злющий, как крокодил!

Я промолчала.

29 ноября 1983 г.

Вижу его, встречаемся в перерывах: то на лестнице, то в деканате, то в читалке. Смотрит на меня в упор, но не здоровается и не подходит.

Я упустила свой шанс! Возможно, единственный в моей жизни. Шанс быть счастливой. Может быть, и дети у меня были бы Евгеньевны или Евгеньевичи.

Нет, я дура. Определенно.

Буду спать!

25 декабря 1983 года г.

Сегодня была репетиция нашего бального кружка. Точнее, генеральная репетиция к Новогоднему балу. Девочки были в одинаковых пышных платьях бледно-голубого цвета, парни – в ладненьких симпатичных костюмах-двоечках. Красиво танцевали! Мне даже самой понравилось!

И вдруг, когда мы уже стояли кружком вокруг нашей наставницы Юлианы и внимали ее последним советам, я увидела, что прямо на первом ряду сидит Женя. И смотрит на меня.

«Сегодня пойду с ним, куда бы он меня не позвал!» – решилась я, стягивая с себя наряд великосветской барышни. Смыла «стрелки» на глазах, они были нужны для внешнего образа на выступлении, слегка накрасила губы и помазала запястья твердым шариком духов.

Вышла, покрутила головой, сначала – едва заметно, потом – все более интенсивно. Не было его. Ни в холле, ни в раздевалке, ни на морозном институтском дворе.

А сейчас опять позвонила Наташа:

– Все точно. Галигузова сделала аборт от Макарова. У него, оказывается, такая тактика – соблазнить девчонку, а потом бросить! Хотя вчера он приходил к нам на тренировку. Пялился на всех. И на меня тоже – я чувствовала. Жертву, наверное, новую подыскивал. Но хорошенький такой!

– Эх, права, наверное, Натка, – подумала я. – Повезло, что его сегодня не было, а то я бы вляпалась!

Пожелала ей спокойной ночи, все же поцеловала Женькин портрет, уже наклеенный на картон и хранившийся между кроватью и тумбочкой, и горько вздохнула.

30 декабря 1983 г.

Новогодний вечер был очень классный: и торжественная часть с вручением заслуженных грамот преподавателям и отличившимся студентам, и концерт, где, среди прочих выступающих, принимал участие кружок нашего бального танца, ну, и дискотека тоже.

С тех пор, как Макс Перепелкин стал, так называемым, ди-джееем, у нас не переводилась хорошая музыка. Причем, он оказался большим профессионалом. Три-четыре быстрые мелодии пускал в эфир, а потом обязательно, «медляк» ставил. Так что всего было вдоволь.

Медленные танцы я танцевала много раз. Три раза – с прилипчивым Толиком, один раз – с тем парнем, Андрюхой, с которым мы гуляли под дождем, но дальше как-то ничего у нас не сложилось: то занятия не совпадали, то семейные праздники… Два раза с какими-то незнакомыми ребятами, мне кажется, не из нашего ВУЗа, и один раз (под завистливые взгляды) с ди-джеем Максом – прямо на его квадратном подиуме, где стояла аппаратура. Он туда приглашал, конечно, не только меня, но все равно приятно.      

Наташка моя тоже пользовалась популярностью. Так что посплетничать мы смогли только, когда пошли в туалет. Обычно она сама заводила разговор о Макарове, а в этот раз трещала, как сорока, но все на другие темы. Поэтому, перебив ее размышления о французских духах «Маже нуар», которые где-то раздобыла наша староста, я, как бы невзначай, спросила:

– А Макарова ты видела?

– Видела, еще в актовом зале на последних рядах, – ответила она, тщательно разглядывая себя в мутное зеркало.

– А почему же он на награждение на сцену не вышел? – удивилась я.

– Да, пьяный, говорят, был. Вот и не стал светиться.

Я вздохнула:

– Конечно, что ему эта грамота? У него Всесоюзные награды есть. Только, мне показалось, что, когда я с Максом танцевала, он возле дальней стены стоял.

Подруга внимательно посмотрела на меня и ничего не ответила.

Следующие пять быстрых танцев «на бис» пролетели быстро, и забрали все оставшиеся силы. Объявили окончание праздника. В последнем рывке народ бросился штурмовать длинные ряды раздевалок нашей городской Филармонии, где проходил Новогодний вечер.

А мы с подругой решили отдохнуть, всех пересидеть, чтобы потом спокойно, без свидетелей, покурить. Так и сделали. Толик Сергеев догадавшись, что провожать себя я опять не разрешу, принес нам одежду и вежливо попрощался.

Смешали свежий морозный воздух с вредным табачным. Помолчали. Полюбовались огромной, почти отвесной снежной горкой рядом с Филармонией. Летом она угрожающей не выглядит: так себе зеленая горочка, с одуванчиками. А сейчас – это не горка! Это гора! Фудзияма, не иначе. Посреди искрящейся от света фонарей снежной громадины сверху вниз тянулась тоненькая извилистая тропинка темного льда. Ребятишки днем, наверное, раскатали.

– А давай скатимся! Все разошлись, вроде, – предложила моя сумасбродная подруга.

Она всегда знала, что я ее поддержу. И мы, смеясь, стали взбираться на крутую гору вверх.

– Уф! На попе? – спросила Натка.

– На попе, картонка-то всего одна, – согласилась я, и пока, она замешкалась, пряча за пазуху сумочку, первой присела на лед.

Горка была очень большая. Раскатанная тропинка очень длинная. Такая, что только где-то в середине этого «поп-слея» я успела увидеть веселую компанию ребят, вышедших из Филармонии, и сообразила, что скачусь к их ногам в аккурат, когда они будут проходить мимо.

Но затормозить было невозможно. Ускорение увеличивало скорость. Позади меня, привлекая внимание, визжала подруга.

Вот так, с вытянутыми вперед ногами, со сбившейся набок шапочкой, я и скатилась к подножию ожидающей нас толпы. Захотела быстренько встать. Но, во-первых, быстренько со льда на каблуках не встанешь, а во-вторых, только я нашла точку опоры, как в меня с размаху врезалась Наташка.

Ее смутить было, конечно, сложно.

– Приветик, мальчики. А мы тут плюшками балуемся! – засмеялась она.

Парни достаточно любезно подали нам руки, подобрали пакеты. И можно было бы предположить, что мы вместе прогуляемся до остановки. Если бы один остряк громко так не произнес:

– Смотри, Макар, Это же твоя Росомаха!

И все, кроме меня и Наташки, засмеялись. В центре этой толпы стоял Евгений – в красивой дубленке и огромной пушистой шапке из какого-то неизвестного мне зверя. Он молча смотрел на меня и улыбался.

Я схватила Наташку за руку и изо всей силы потянула в противоположную остановке сторону, на темную заснеженную аллею.

– Нравится мне эта девочка, – успели услышать мы, убегая по скрипучему предновогоднему морозному снегу. По-моему, на этот раз никто не засмеялся. По крайней мере, я уже не слышала.

– Это кто у нас Росомаха? И какая-такая девочка кому нравится? – зашипела Наташка, когда мы отдалились от веселой компании. – Давай, колись. Тихорушница!

Мы уселись прямо на сугроб, и мне пришлось все рассказать: про дифзачет и банкетку, про Макарова и Агееву, про туалет и генеральную репетицию.

– Ох, Машка. Пасет он тебя, видимо. Приручает. Поосторожнее бы тебе с ним! Да что поосторожнее – вижу, что ты уже по уши в него влюбилась, раз скрываешь от меня все. И на шутки не отвечаешь, как обычно. Тебе палец в рот не клади, а тут почему-то бегством решила спасаться.

– Влюбилась, – согласилась я. Да ты и сама ведь тоже!

– Мне Макар нравится. Ну, как высококлассный самец – я просто с удовольствием за ним наблюдаю. – ответила она.

– Врет, – подумала я ночью, засыпая.

1 февраля 1984 г.

Прошел Новый год. Зачеты и сессии. Длинные «тянучие» каникулы. Наташка уехала в Ленинград к родственникам, и я совсем загрустила. Скорее бы в институт.

10 февраля 1984 г.

В стране – траур. Умер партийный деятель. На последней лекции Сан Саныч зашел в аудиторию, прикрикнул на гикающий парней и довольно строго произнес:

– Все расходимся по домам и общежитиям. По барам и ресторанам не шляться, по дискотекам – тоже. Кого застукают, отстаивать не буду. Вылетите все. В Армию! И в декрет! – зачем-то добавил он. – И нечего смеяться! Не дай Вам Бог – устроить в каком-нибудь из общежитий гулянку с распитием спиртных напитков. Предупреждаю, будет ходить ДНД.

Вовремя предупредил, называется! А у нас сегодня день рождения Светки – хотели милый девичник устроить. И живет она во втором общежитии. В наших пакетах и дипломатах уже затаилась нехитрая провизия и спиртное. Ну, что же, теперь переносить это чудесное запланированное мероприятие?

Выйдя из лекционного зала, мы посмотрели на опрокинутую физиономию именинницы и решили праздник ей не портить! А пробираться в «общагу» парами, соблюдая строгую очередность. Те, кто городские, при этом должны называть номера разных комнат.

Проходить мимо нашей вечно сердитой и очень бдительной вахтерши мне было весело, поэтому в лифте мы с Наташкой шепотом, если можно так сказать, смеялись. Но лишь до того момента, пока в лифт не зашел Макаров. И ехал он с нами с четвертого до седьмого этажа. Поздоровался, кстати. Впервые. Заулыбался. И даже поклонился, когда выходил. А мы поехали на восьмой этаж к Светке.

– И что он тут делает? – не удержалась я. – Он же городской.

– Тоже самое, – прыснула Наташка. – Скорбит! Вместе со всей страной!

В комнате наши подруги уже передвинули стол, нарезали колбасу, хлеб, и в данный момент открывали консервы. И все поголовно молчали.

Так же, в тишине, мы выпили по паре бокалов вина, чокаясь при этом кулачками. А потом все же начали шептать. Умора, да и только! Вместо музыки – сплошное шипение, как в террариуме. Шикали и тихо хихикали. Если уровень шума поднимался чуть выше, наша староста нас одергивала, многозначительно поднимала руку, прислушиваясь к шагам в коридоре.

– Давайте выключим свет, – предложила я.

Выключили. Выпили. Скучно. По очереди покурили в открытое окно.

– Девчат, – прислушалась Наташка. – А под нами тоже пьют. Голоса мужские слышны. Тоже хохочут. – Кто там живет, Свет?

– Да я не знаю, – ответила именинница и вытащила из тумбочки небольшой сувенир – раскинувшую крылья фигурку орла, светящуюся в темноте светло-зеленым цветом.

Решили спустить ее вниз – познакомиться с народом. Привязали длинную нитку и стали раскачивать фигурку напротив седьмого этажа. Наблюдателем была Анька.

– Упс, – произнесла она, – рука чья-то вытянулась и порвала нитку. Наш Орелик теперь у них.

Развеселившиеся подруги не останавливались: при свете свечи нацарапали записку «Срочно верните Орелика. Комната 836». Пришедшая в ответ записка убила всех наповал.       Прежде всего, меня. Потому что была она следующего содержания: «Меняем Орелика на Машу Агееву». Я замотала головой, как овца перед закланием. Девчонки ответили: «У нас такой нет», и получили ответ: «Сейчас проверим».

Когда раздался тихий стук в дверь, я нырнула под кровать.

Сорок минут я провела там, рядом с пыльным Светкиным чемоданом, сдерживая чиханье, пока мои подруги ублажали пришедшего со своим другом Макарова. Он обошел обе комнаты, заглянул в санузел, и зажигалкой подсветил радостные девичьи лица.

У Натки спросил конкретно:

– А куда твоя подруга делась? Вы же вместе были! – видимо, захотел, наконец, перейти к решительным действиям.

– Ушла, – заявила Наташка, – у нее, эта, ну, черепаха заболела!

– Почему ты придумала про черепаху? – Злилась я позже, – не могла сказать овчарка там какая-нибудь заболела, или кошка, на худой конец.

И получила ответ (что еще может ответить выпившая девушка):

– Ну, у тебя же на них аллергия!

Смех да и только.

Подругам, после ухода парней, мы объяснять ничего не стали, хотя их прямо-таки распирало от вопросов, чего это я под кроватью час просидела? И почему Макаров ищет Агееву?

Мы с Натальей быстро уехали.

А теперь вот я лежу дома в кровати, и сна – ни в одном глазу.      

28 апреля 1984 г.

Не видела Евгения больше двух месяцев. Ничего не хотелось. Даже мама радовалась, что я по субботам дома сижу.

Наташка узнала, что Макаров на сборах в Москве. Или в Юрмале. Она хотела поддержать «тоску мою – тоскучую», но у нее самой случился ошеломительный роман с нашим преподавателем.

А я грустила и ждала.

Неделю назад, в понедельник, сразу после пасхи, мы дежурили в раздевалке. В какой-то момент я отправилась в буфет выпить сока и неожиданно столкнулась с Евгением.

– Привет, Мария, – произнес Женя, – Христос воскрес!

– Да, – пролепетала я.

– Неправильно отвечаешь, – улыбнулся он. Нежно притянул меня к себе, и при всех расцеловал в обе щеки. Три раза.

Народ так и обомлел. А он вытащил из большой спортивной сумки бутылку французского шампанского с неизвестными этикетками и вручил ее мне.

– Увидимся, – кивнул он моей остолбеневшей фигуре.

И опять пропал надолго.

1 сентября 1984 г.

Прошло лето…

Неделю назад мы приехали из Батуми: я, Наталья и ее обожаемый Лешик. Для меня он был и остался Алексеем Николаевичем – преподавателем кафедры физики нашего института, а для моей подруги он стал любимым и единственным. И скоро станет ее официальным мужем и отцом их ребенка. Они сразу, как только приехали, подали заявление в ЗАГС.

В принципе, занудой он не был, хотя и был старше нас лет на шесть, кажется. С юмором относился к нашему совместному отдыху в одной светлой и, слава Богу, просторной комнате, разделенной яркой, пятнистой шторкой. Холил нас и лелеял, стараясь не выделять Наталью: покупал мороженое и сладости, таскал тяжелые вещи и просто развлекал, как мог.

На мой взгляд, они друг другу совсем не подходили. Но этого нельзя было сказать ночью.

Я старалась по-долгу гулять в Батумской ривьере, но становилось темно, и мне приходилось возвращаться в наше жилье, снятое на восемнадцать дней за бешеные деньги в виду локального расположения, то есть у самого моря.

Слушая их тактичные (и не очень) охи и ахи, я думала о Евгении.

Последний раз, теперь уже, совсем последний раз, мы виделись в мае.

Деканат тогда предложил студентам, желающим помочь институту со сдачей нового корпуса. За это прощались все отработки. Учитывая наши с Наташкой спонтанные ходки с занятий в мир, более прекрасный и заманчивый, отработок у нас всегда было много. Поэтому мы и оказались в бригаде лодырей-тунеядцев, день за днем постигая премудрости штукатурно-малярного мастерства.

Однажды утром, когда я вышла на улицу подышать свежим воздухом, я увидела Женю.

Он подошел ко мне близко-близко, нежно поправил мне выбившуюся из-под каски прядку, и запросто сказал:

– Машка, давай сегодня погуляем. Потому что…

Но тут его окрикнули ребята, и фразу он не закончил. Спросил только:

– Ты до 17 часов здесь работаешь?

– Да, – улыбаясь от счастья, ответила я.

– Тогда в 17.15?

– Тогда в 17.15.

В это время нас сфотографировал институтский папарацци. Мы молодые, сияющие, стояли на фоне строящегося здания института. Не знаю, попало ли это фото в институтскую газету? Не видела.

А я тогда весь день летала на крыльях. Танцевала с ведром, рисовала кисточкой на стене узоры, напоминающие множество сердец, и без устали всех смешила.

– Влюбилась, что ли? – переговаривались пятикурсницы, поглядывая на меня с усмешкой.

– Влюбилась, девочки! – соглашалась я, в который раз переходя с репертуара Аллы Пугачевой на Заздравную песнь из Травиаты и арию мистера Икс. А так как Наташки в тот день не было, остановить меня, а позже – вправить мне мозги – было некому.

А вправлять было что! Потому что совсем неожиданно в 13.30 пришел бригадир и объявил, что на сегодня работа закончена. А завтра он ждет нас, как обычно, к 8 часам утра.

Громогласное «Урррра!» пронеслось над стройкой. Все бросились переодеваться, а я заплакала, уткнувшись в свежевыбеленную стену.

– Ну, почему? – взывала я к небу, – почему именно сегодня до 13.30?

Успокоившись, я переоделась и почему-то поехала домой. Ослица!

Хотя, вот сейчас, спустя три месяца, я понимаю, что ничего не случилось. Я могла съездить домой и приехать к 17.15 обратно. Или вообще не уезжать, а просидеть в соседнем сквере до нужного времени, или в кино сходить – кинотеатр тоже совсем рядом. Почему я уехала, я не могла себе тогда объяснить.

Ночью, вытирая слезы, сделала совсем уж дурацкие выводы: «Если девушка нужна и дорога, то и адрес можно узнать в деканате, и к дому ее подъехать объясниться и прочее, и прочее»! С тем и уснула.

Но все лето ждала и переживала! Напридумывала всего несусветного. И ждала!

«Понастроила сама – из надежд кружева…», – доносились из приемника слова почитаемой мной Аллы Борисовны.

И только сегодня на очередной сентябрьской линейке я узнала – Евгений Макаров оформил академический отпуск. Его пригласили в Москву в национальную теннисную сборную СССР. Мир ушел у меня из под ног!

Наверное, приглашая меня на свидание, он хотел сказать: «… потому что я уезжаю». Наверное, так оно и было!

Приходил ли он на свидание? Ждал ли? Жалел, что мы не встретились?

Мне теперь не узнать никогда!

22 ноября 1984 г.

Мы шумно и весело отпраздновали Наткину свадьбу с ее возрастным Лешиком. Хотя смотрелись они все же великолепно. Наташкин округлившийся животик скрывали кружева модного кружевного платья. Кроме того, она была в очаровательной шляпке.

Большинство невест у нас бракосочетались, надевая традиционный головной убор, – фату. Поэтому ее новый нарядный образ пришелся всем по душе. А милая загадочная улыбка, видимо, от предчувствия близкого материнства, сделали из моей подруги-стервочки, вечной насмешницы над нашими знакомыми парнями, светскую даму.

Хотелось ли мне быть на Наткином месте? Да, конечно. Но только с одним-единственным человеком. Хотя он уже, наверное, и думать обо мне забыл. Никого рядом с собой не представляю на такой церемонии. Только его, Евгения!

А моя упрямая подруга, глубокой ночью, уезжая с собственной свадьбы на украшенном живыми цветами, автомобиле «Волга», бесцеремонно вручила мне букет невесты. Вот так вот! Не было никаких традиционных бросков, было просто торжественное вручение. Это моя Наташа! Люблю ее!

10 мая 1987 г. (прошло 2,5 года)

Празднование 9 мая в этом году получилось замечательным. Я давно (со своим постоянным меланхоличным настроем) так не веселилась. Понравилось все: и парад, и шашлыки, ожидаемые всю длинную холодную зиму, и красивый вечерний салют.

Паршивое настроение началось сразу после Нового года. Мое, так долго не гаснувшее «ожидание счастья», как-то неожиданно «погасло» и сменилось на «реальную безнадежность». Даже и не знаю точно, когда это произошло!