Депрессия, роботы и один велосипед

– Ты не понимаешь.

– Не понимаю.

– Ну… А если я останусь в квартире, а робот придёт? Он вычистит меня оттуда? Я что-то лишнее? Грязное?

– Так… С этого места ты меня пугаешь. Зачем ты себе представляешь такое? Прекрати себе такое представлять.

– Я бы с радостью. Но… Я хочу такого робота для внутри.

– Чего?!

– Для души то есть. Пустить его внутрь. Пусть вычистит следы развода. Всю грязь. То, что за последние лет десять накопилось. Ошибки все. Пусть я буду молодая, чистая.

– Так. Ты к психотерапевту на когда записалась?

– А надо?

– Конечно. Послушай себя. Вот ты сейчас на меня это вываливаешь, но я-то ладно. Я как мясорубка. Поперхнусь, но справлюсь. А вывалишь на своего бойфренда? Он, может, тоже выдержит. Но я бы поберегла его психику. Иди-ка ты к шринку. Кстати, твой бойфренд уже приглашал пожить у него?

– Почему ты постоянно говоришь американские слова? Бойфренд? Шринк? Пёрверт?

Лиза пожала плечами.

– Так точнее. А почему ты называешь своего парня по инициалам?

– Он особенный, – сказала Анна психотерапевту. – Если я назвала бы его имя – скажем, Константин, – то оно бы потянуло за собой лишние ассоциации. Вы бы представили его себе похожим на знакомого вам Константина. И – что хуже – у него могли бы оказаться татуировки от кистей до локтя. Это совершенно лишнее, Тэа уникальный молодой человек и у него должно быть уникальное прозвище.

– Что-то ещё хотите о нём рассказать? – спросила психотерапевт.

– У него есть дом. Старый и огромный. Ну или просто рассчитанный на большую семью. Не по размеру для технаря. У него из из самых громоздких вещей – велосипед. Один раз я сказала ему, что он никогда не сможет обойти весь дом за раз, потому что заблудится – но не в коридорах, а в собственных мыслях. Он постоянно уходит мыслями в свой новый проект на работе.

Анна помолчала и добавила.

– Этим он похож на моего отца.

Папа рассмеялся.

– Действительно, похоже. Что я могу сказать, мне приятно.

– И его дом похож на тебя.

– Дом?

– Большой и загадочный.

– Я загадочный?

– В доме есть закрытые комнаты. Я туда не захожу. Невежливо совать нос. Но вдруг в них что-то?

– Что-то – что? Скелеты? У меня от тебя нет скелетов. То есть секретов.

– Да? Почему ты развёлся с мамой?

– А-а-а… да. Аня… я могу рассказать. Поверь, будет очень грустно и мне, и тебе.

Папа поднял свою огромную руку, будто хотел поймать какое-то слово в воздухе, но опустил её обратно на колени, так и не сделав никакого жеста. Но слова всё равно прозвучали весомее.

– Хорошо иметь такие большие руки, – сказала Анна Тэа.

– Не уверен. У меня есть коллега с большими руками. Каждый день чертыхается. Ты знаешь нашу работу. Нет-нет да приходится прикрутить маленький винтик или вставить коннекторчик в разъём.

– Я, кстати, не знаю ничего про твою работу.

– Ах, да, – сказал Тэа и замолчал. Возможно, задумался о чём-то своём. Как будто ушёл мыслями в параллельную вселенную.

– Вы верите в параллельные вселенные? – спросила Анна у психотерапевта.

– Нет, – просто ответила терапевт.

– И я нет, – странным голосом сказала Анна. И посмотрела куда-то мимо.

–Хотя знаете, что… – сказала психотерапевт.

Анна вздрогнула.

– Иногда у человека бывает параллельная вселенная. Завышенные ожидания. Образ хорошей девочки, который создают родители. Планки, которые ставит начальство и реклама, рисующая лучший мир. Нереальная картинка красивой жизни, которую человек носит в своей голове. Чем не параллельная вселенная?

Анна опустила взгляд, притворившись, что делает пометку. Врач продолжила.

– Образ может быть полезным. Как направление. Как цель, которую мы держим в голове, когда ведём машину. При этом если мы начинаем обвинять себя и окружающих, что они не настолько хороши, как мы задумали, то работает ли образ на пользу? Или приехав на машине в парк, мы начинаем расстраиваться, что он не похож на сочное зелёное пятно, которое мы видели на карте, а состоит из настоящих деревьев? С корой , с мелкими сучками?

Анна промолчала.

– У вас сейчас такой вид, будто вы смотрите вглубь себя, и ваш взгляд пробивается сквозь кривое серое стекло. Искажённый взгляд на мир – причина депрессии. Или её следствие – психологи пока не разобрались. А может, и то, и другое. Мне предстоит научить вас замечать, где реальность, а где уродливая картина, нарисованная хандрой. К счастью, техники были разработаны ещё в прошлом веке. Я предложу вам ряд упражнений, они простые, и где-то даже дурацкие. Но я…

– Мне кажется, – перебила её Анна, – что однажды в моей жизни появится человек. Мужчина. Он произнесёт заклинание и перенесёт меня в параллельную реальность. Где всё хорошо. Глупо, правда?

– Это не глупо.

– Вы так говорите только потому, что ваша работа – принимать меня. Вы не имеете права обесценивать чувства пациента. Верно?

Врач рассмеялась.

– Я смеюсь не над вами, – поспешила сказать она. – Просто ваш интеллект внезапно показал зубы, а я этого не ожидала. Но хорошо! Давайте договоримся: я не обесцениваю ваши чувства, а вы не обесцениваете мои слова. Я действительно не считаю ваши фантазии глупыми.

Терапевт выдвинула ящик стола и шумно в нём покопалась.

– Видите? У меня нет линейки, которая бы измеряла ум. Была, но потерялась.

– Хм, а может ли психотерапевт так троллить клиента? Ладно, бог с вами.

– Ну, я воображаемый персонаж, если я буду возражать против выдумок, то перестану существовать.

– То есть, к настоящему психотерапевту ты ещё не сходила? – спросила Ксю.

– Нет. Но у меня всё лучше и лучше получается беседовать с воображаемым.

– Ох, Ань. Ты такая умная. Но не там, где надо. Вот здесь – не надо.

– Я долго представляла визит к психотерапевту, прежде чем решилась прийти, – сказала Анна терапевту, – Продумывала за вас целые монологи.

– Да? Надеюсь, не разочарую. Вдруг придуманный собеседник был остроумней. Или красивей.

– Запиши в левую колонку, – сказала Анна голосовому помощнику, – такой текст: «Тэа окажется плохим. Маньяком. Извращенцем. В его доме что-то прячется». В среднюю колонку запиши: «Предсказание будущего».

Анна замолчала.

– Записано, – сказал помощник,

– В правую колонку запиши: «Я скорее всего тревожусь попусту. Я знаю его давно. Он нормальный парень. Мои страхи это всего лишь симптом». В левую колонку запиши: «Я прожила последние десять лет зря. Я бездарная». В среднюю: «Отрицание позитивного». Нет, не «отрицание посетителя», а «отрицание позитивного». В правую… «На самом деле я… на самом деле я…». Покажи-ка мне резюме ещё раз.

– Благослови тебя бог, – сказал бомж. – До этого жила здесь девушка – никогда мне не подавала.

– Тэа ничего не упоминал о другой девушке, – сказала Анна Лизе, – Стоп, нет, не так. Он чётко сказал, что никогда не жил с другой девушкой. С роботами ему общаться было проще, чем с людьми, поэтому с девушками у него было как с недокументированным кодом – редко и безрезультатно.

Лиза кивнула.

– С роботами им проще, чем с людьми, – сказала она.

– Я тут смотрела видео дебатов, – сказала мама. – Два психолога спорили: секс с роботами – это измена или мастурбация?

– И что решили?

– В смысле? – удивилась мама.

– Ну, они пришли к единому мнению?

– Нет. А должны были?

– Зачем тогда участвовать в дебатах?

– Чтобы покрасоваться. Разве нет? Мудаки.

– Мама!

– Что? В мои годы было модно материться. Это вы, молодёжь, от русских слов нос воротите. Перешли на многоэтажную вежливость. Всё ваши поэты с чипами в головах. Теперь разговариваешь с человеком и не понимаешь, то ли он в бешенстве, то ли просто вежливый. Твой брат вчера стукнулся большим пальцем правой ноги об тумбочку. Знаешь, что он сказал? Я даже повторить это не могу – не запомнила. Столько вежливых слов подряд в адрес тумбочки ещё никто не произносил.

– Мама, прости меня, пожалуйста, но всё же, будь любезна, расскажи, что ты думаешь? Измена или мастурбация?

– Ну… во-первых, надо задать вопрос, насколько похож робот на человека? Это андроид или – скажем так – одна запчасть?

– Если у вас есть проблемы с доверием, – сказала психотерапевт, – то здесь может быть только один совет: выбрать момент, когда вы оба будете спокойны, и всё проговорить. Ни в чём не обвиняйте его. И не шпионьте. Спросите прямо.

– Хорошо, – тихо сказала Анна, – это разумно. Наверное, так и сделаю.

– Ты мне лжёшь, – сказала Анна. Вытерла губы салфеткой, скомкала её и бросила на стол.

– Конечно, – сказал Тэа и отодвинул тарелку. – Лгу. В чём я тебе лгу? Уточни, пожалуйста.

– Ты преступник.

– Ах это? Да, конечно.

– И это не дом твоей бабушки.

– Да. И у меня никогда не было бабушки.

– Постой, ну что ты несёшь. У всех была бабушка. Две бабушки. Иначе как бы ты появился на свет?

– Чёрт. Опять меня раскусила.

– Зачем тебе нужен огромный дом? Что заперто вот в той кладовке? Нет, не в этой. Туда смотри. Возле кухни?

Тэа задумался.

– У каждого есть скелеты в шкафу, – осторожно сказал он.

– Хорошее начало. Только у тебя там не скелет, а…

– Ммм, кто у меня там?

– Давай, колись. Я всё про тебя знаю. Я за тобой шпионила.

– Так-так?

– Ты занимаешься роботами.

– Конечно, со школы.

– Но ты не говорил, какими.

– Я под подпиской.

– Ах, как удобно.

– На самом деле не очень.

– Но зато романтично.

– Разве?

– Сложно тебе что ли? Не можешь изобразить, что у тебя тайная жизнь?

– Комнаты по-прежнему обставлены вещами его бабушки, рассказывала Анна Ксю, – Если бы дома не умели сами себя пылесосить и вытираться от пыли, то в зеркалах никто бы не отражался из-за наросшей паутины. А так – ощущение, что бабушка живёт в одной из спален, хотя она умерла несколько лет назад.

– Хорошо, что ты к нему таки переехала, – сказала Ксю. – Ну и ничего же страшного не случилось? Он нормальный? Не псих, не маньяк?

– Нет!

– И в кладовке никто не живёт?

– Нет. В смысле, я не заглядывала. Пока никто оттуда не выполз.

В дверь дома Тэа постучали.

– Здравствуйте? – спросила Анна.

Мужчина почему-то молчал.

– Извините, пожалуйста, я чем-то могу вам помочь, не так ли?

Мужчина ещё чуточку помолчал, что-то вспоминая, потом сказал:

– Эсъюду эрэм майнус мэйнэфэн майнус ар. Экзе.

У Анны в руках была чашка с недопитым кофе. Она поняла это, когда выронила её. Был звон и тёплая жидкость плеснула на пальцы ног. Но и звон, и ощущение влаги на пальцах были где-то далеко. Как будто в другой реальности.

Мужчина меж тем сделал шаг вглубь дома и внимательно посмотрел на Анну. Затем повторил заклинание.

– Я… вы… не… – сказала Анна.

– Это не она, – услышала Анна голос Тэа.

– А где? – спросил мужчина.

Анна пришла в себя. Она стояла в лужице кофе. Мужчина держал в руках потёртый планшет обыденного вида и рассеянно разглядывал её сквозь служебные очки, попутно считывая с них какой-то текст.

– Зайдите, пожалуйста, завтра, – сказал Тэа.

– Как завтра? Вызов на сегодня.

– Сегодня не получится, – сказал Тэа.

– Хорошо, не получится. Вызов оплатите – и ради бога.

– Окей.

Заклинатель кивнул, недовольно попрощался и вышел на улицу к ожидавшим его коллегам.

– Что это было? – спросила Анна. – Что он сказал? Ты знаешь, что это? Почему ты его прогнал?

– Он пытался тебя выключить, – медленно ответил Тэа.

– Что?

– Он думал, что ты робот. Сегодня я вызвал его, чтобы он забрал из этого дома старого робота. Но он приехал чуть раньше и застал тебя. И попытался тебя выключить.

– А. Робота. Робота, с которым ты спишь?

Тэа не ответил и отвёл взгляд.

– Ясно, – сказала Анна. – Хорошо. Ты хочешь об этом поговорить?

– Не хочу. Но надо, видимо. Извини, что я…

– Нет, не извиняйся. Я на тебя не злюсь. Но надо прояснить несколько вещей. Этот робот… похож на женщину?

Тэа кивнул.

– На кого? Кого-то, кого я знаю?

Тэа растерялся.

– Это простой вопрос.

– Анна… ты знаешь, я тебе говорил… я влюблён в тебя очень давно.

– Можно не убеждать меня лишний раз. Не утруждай себя, будь любезен, прошу тебя нижайше.

– Нет, ты не понимаешь. Я делал этого робота… класса с десятого. Взломал школьные сервера и вытащил записи камер наблюдения. Медицинские записи… данные тренажёров из спортзала. Записи уроков. Все записи. Все. Веришь ли, я тогда в одиночку написал софт, который может взять данные и построить робота, чрезвычайно похожего на человека. Трюк в том, что один компьютер строит робота, а другой проверяет его на соответствие – совпадает ли, например, походка с той, что на записях. Если нет – регулируем и дополняем. И так в цикле, пока разница не становится меньше порога восприятия. Потом голос – так ли он звучит, как на записях? Собственно… этот подход работает до сих пор.

– Но если… – Анна сглотнула, – с десятого класса?

Тэа кивнул.

– Это ты. Этот робот похож на тебя. Ну… тогдашнюю тебя. Мою одноклассницу.

Анна вздрогнула и посмотрела на дверь чулана. Они надолго замолчали.

– Всё это время? – спросила Анна, не оборачиваясь, – ты жил с ней?

– С копией – за неимением настоящей.

– Но почему ты?…

– Я подходил к тебе. Ты меня не замечала. Потом ты вышла замуж. Потом ты развелась. Когда я узнал об этом, я стал… попадаться тебе на глаза. Пока ты меня не увидела. В спортзале.

– Ну да. – задумчиво сказала Анна. – Что тебе ещё было делать в том спортзале, когда живёшь ты здесь, а работаешь на другом конце Москвы?

– Всё верно.

– А я… я была слишком занята собой, чтобы об этом думать.

– И…. я не смог выбросить этого робота. Просто не поднялась рука. Сперва выключил её… его… эту машину. Несколько раз активировал вечером, каждый раз думая, что вот ещё разок с ней поговорю и отправлю в багажник машины, чтобы утром увезти на склад. А вчера вызвал утилизаторов, чтобы не оставить себе выбора. Но они вот наткнулись на тебя.

Анна взяла бумажные полотенца и стала вытирать кофе с пола.

– Мой психотерапевт сказала мне, что когда люди начинают встречаться, они любят не столько другого, сколько образ, который успели за короткое время построить. У тебя был не только образ, но и хорошая копия. Меня. Лучшей версии меня.

– Лучшей?

– Конечно. Я была моложе. Я была…

– Ты помнишь мою школьную кличку? – Спросил Тэа.

Анна помотала головой.

– Меж тем, это была довольно обидная кличка. «Носок». И ох как ты любила меня поддевать. И эти бойз-бенды… Знаешь, ты тогда была очень милой, но слава богу всё же повзрослела. А я жил с… в какой-то момент не знал что делать: то ли отучить робота от всего этого подросткового мусора, то ли хранить её похожей на ту девочку…

– И что ты в итоге решил?

– В итоге я сделал две версии. Иногда загружал правдивую копию, иногда более дружелюбную.

– А сейчас какая включена?

Тэа растерялся.

– Ты же не хочешь…

– Хочу.

– Слушай, мне и так ужасно неловко.

– Это не про тебя. Не обижайся. Пожалуйста. Ну пожалуйста….

Тэа задумался. Потом сказал:

– Мне это не нравится, но я знаю, что ты не отстанешь.

Не добавив ничего, он поднялся по лестнице на второй этаж. И откуда-то из другой комнаты дал команду дому отпереть чулан.

Дверь медленно отворилась.

2190. Щёлк!

Я владею пятнадцатью языками, хоть я и не киборг. В XXII веке это годится только для выступлений в цирке. Тем не менее, это будет тяжёлая потеря. Выдающийся цирковой уродец покончил с собой. И, кстати, о тяжёлом. Во всех языках, которые я знаю (и уверен, что во всех тех, которые не знаю) грустные мысли сравниваются с тяжёлым предметом.

Думы тяжкие, heavy thoughts, schwere Gedanken, pensées lourdes.

Таким образом, люди, собравшиеся в группе поддержки объединены не только координатами в пространстве и времени, но и ощущением тяжести в груди. Как если бы силовые линии некоего неизвестного ещё физикам поля грусти притянули их в эту комнату в этом здании.

Карлос, сказал, что сегодня у нашей группы поддержки в гостях Фред. Никогда не видел такого худого человека. Воротник водолазки болтался на его шее, и Фред выглядывал из неё как черепаха из-под панциря. Группа поздоровалась с Фредом, Фред не успел ответить, потому что Карлос спросил, какое впечатление мы произвели на него.

«Я вижу перед собой людей, – ответил Фред. – Высокого человека в очках. Персону с длинными волосами и накрашенным ртом. Подростка в изодранной кожаной куртке и булавкой в ноздре. Никто из них не кажется мне умным или глупым, обаятельным или отталкивающим. До того, как я побывал в тюрьме, я бы, может, сказал, что это приятный мужчина, а эта женщина имеет глуповатый вид. Этот подросток непонятного пола и вовсе чучело. Сейчас мне так не кажется».

Мы переглянулись.

Интересно, а как я выгляжу? Нет, не интересно.

Перед тем как выйти из квартиры, я остановился в коридоре, но не посмотрел в зеркало. Отвёл взгляд, опустил глаза.

На полочке под зеркалом лежала смертельная доза. Наркотик был в пакетике, пакетик был замотан в электрическую изоляционную ленту. Быть может, дилер подмешал какую-то дрянь. Тем надёжнее: один укол.

Всё исчезнет, особенно я.

Когда я вернусь домой, порошок будет ждать меня под зеркалом.

Когда мне встречается зеркало, мне больно. В нём отражение человека, который один раз в приступе злобы схватил жену за горло и ударил её о стену. Потом коснулся кончиком ножа её щеки. Вспоминать дальше не хотелось. И, к счастью, был повод отвлечься от воспоминаний: надо было выйти за дверь, сходить на запланированную встречу группы поддержки.

Руководил группой Карлос. Карлос не осуждал и умел слушать. Карлос умел сопереживать. Он был весёлым, но никогда не паясничал. Лохматый добрый пёс. Если ваша жизнь это кошмар или вам приходится общаться с людьми, которые ненавидят весь мир и себя, – заведите себе лохматого доброго пса и назовите его Карлосом. Вам станет легче.

Карлос учил нас прощать себя. У него самого в прошлом было нечто чёрное. Никто не спрашивал, что. Но он выбрался из ящика с гвоздями, торчащими внутрь, который мы называли самооценкой. И пытался вытащить нас. Иногда у него не получалось. Особенно сейчас и со мной. Прости, Карлос, кажется, моя ненависть к себе сильнее тебя. Твоего доброго взгляда сквозь толстые линзы очков. Твоего мирного голоса, твоих попыток подарить новую жизнь.

Сегодня ты привёл к нам побитого жизнью типа по имени Фред. У него была плотная, начавшая седеть щетина. Мне бросилось в глаза, что под щетиной скрываются глубокие бороздки морщин. Кто-то высосал из этого типа жизнь, как сок из пакетика. Кто-то вдохнул её обратно. Этот тип должен чему-то нас научить.

Может, и научит, если сможет связать два слова.

Пока он сказал, что ничего не чувствует по отношению к нам – участникам группы – и замолчал, собираясь с мыслями. Хорошее начало, мужик. Для человека с лицом кабелеукладчика просто роскошная сентенция. Не знаю, что задумал Карлос, но пока вечер не выглядит многообещающим. Это чуточку хреново, учитывая, что это последний вечер в моей жизни. Извини, Карлос, что подвёл. На твоём счету ещё один фейл.

Мужик жевал губами, было тихо. В аудитории кто-то вежливо хрустнул костяшками.

Никогда не видел такого худого человека, как Фред. Мне подумалось, что может быть, когда я поднесу шприц к вене, то он не впрыснет яд, а высосет из меня жизнь с громким хлюпающим звуком. И моё тело будет выглядеть как тело этого типа.

Карлос обвёл нас тёплым взглядом и сказал:

– Пока Фредди готовится, я хотел бы поговорить вот о чём. В философии есть термин «эссенциализм». Прежде, чем вы испугаетесь этого слова, расскажу историю. Как-то раз на аукционе была продана измерительная лента – рулетка. Финальная цена составила 48 875 долларов. Да, вот именно. Почему так дорого? Потому что эта рулетка принадлежала Джону Ф. Кеннеди. Я лично не разделяю чувства покупателя, но его можно понять. Теперь представьте себе, что вы сотрудник аукционного дома. Вручаете рулетку богачу, который победил на аукционе. Он принимает её и держит, как держат бриллиантовую тиару. И тут вы говорите негромко: «Настоящую рулетку доставят вам домой на спецтранспорте. А это обычная рулетка из строительного магазина». Вы просите прощения, оправдываетесь мерами предосторожности, а сами наблюдаете за сменой выражения на лице покупателя.

Такие случаи бывали в истории. Фашистский генерал Герман Геринг обнаружил, что картина Вермеера, которая висела в его доме – подделка. Говорят, он выглядел так, как будто первый раз в жизни обнаружил, что в мире существует зло.

Есть, однако, и более обыденные примеры. Обручальное кольцо – небольшой металлический предмет. Может ли он вызвать больше эмоций, чем любой другой металлический предмет? Ну скажем, трубка, которую купил сантехник, чтобы починить кран? Может, конечно. У вас и у вашего партнёра в тот момент, когда вы преклонили колено.

Карлос потеребил усы и добавил:

– Что нам пытается сказать Фредди, так это то, что люди – эссенциалисты по природе своей. Кроме него самого.

– Тюрьма выбила из него эссенциализм? – спросил я. Этот тощий Фредди меня почему-то раздражал. Возможно, из-за манеры делать жующие движения пустым ртом, а возможно тем, что он никак не мог начать говорить.

– Можно и так сказать, – ответил за Карлоса Фредди, прежде чем Карлос успел набрать в рот воздуха. – Когда я отбывал своё, в колонии произошёл бунт.

Мне показалось, что меня стошнит. Ноги захотели встать с кресла и унести тело, прежде, чем рот успеет попрощаться. Голос Фредди был как гудрон. Не то, чтобы это был неприятный запах, но это был запах духоты, идущей от раскалённого асфальта. Я всё понимаю, Карлос, но ёб твою мать. Сейчас этот жующий слюну тип расскажет историю, полную грязи и крови, в которой будет видна цена человеческой жизни. Даже самой пропащей жизни уголовника. Мы здесь все прослезимся, конечно, но нет, Карлос, я цену своей жизни знаю: это сто долларов. Столько стоит два миллиграмма опиоида.

– Это был непростой бунт. Группа заключённых перепрограммировала и подчинила две сотни строительных роботов, шестнадцать тысяч единиц техники. Блокировала три стройки и два космодрома. В целом более 80% планеты.

Мне представилась зажигалка под ложкой, игла, высасывающая жидкость из ложки, шприц, укол и забвение. Дальше, чем забвение я себе ничего представить не мог. Впрочем, я чувствовал, что в этом забвении не будет голоса Фредди. Уже хорошо.

– Они держали нас в заложниках. Заминировали жилой комплекс. Выставили требования. Строили планы по бегству с планеты. Но когда мы связались с ними в очередной раз, никто не ответил.

«Потому что никто не хотел слышать твой голос» – подумалось мне.

– Захватчики случайно пустили ядовитый газ в свою систему воздухоснабжения. Они отрезали систему от основной базы – думаю, как раз с целью исключить отравление, но по иронии судьбы самовыпилились, простите мне жаргон.

– Фредди, – прервал его кто-то из группы, – за что тебя посадили?

Карлос напрягся, но Фредди ответил просто:

– Я убил человека.

– Хорошего человека? – почему то захотелось уточнить мне.

Фредди пожал плечами:

– Не знаю. Обычного. Хорошего. Плохого. Мне он ничего не сделал. Но я не мог простить себя.

«Нахрена я влез в разговор, – подумалось мне, – Чтобы что? Чтобы смутить человека? Чтобы вспомнить, что я сделал с Эльзой? Чтобы снова почувствовать ненависть к себе? Чтобы вспомнить, как я себе на щеке вырезал то, что вырезал на щеке Эльзы? Чтобы ещё раз захотеть уколоться?»

По настоянию Карлоса я вёл дневник. В нём я писал о том, как я постоянно чувствую сам себя и как себя ненавижу. Я придумал много неприятных сравнений. Скажем, я – человек, который всё время замечает неприятный запах из своего рта.

– Я отравил свою дочь, – внезапно сказал Фред. – Она плакала две ночи подряд потому, что болела. Я дал ей немного наркотика, чтобы усыпить. Немного. Крошку. Она перестала дышать. Я чуть помедил, прежде чем вызвать медиков. Потому что…

Фред замолчал. Женщина, сидевшая справа от меня, всхлипнула.

– Я ненавидел себя, – продолжил Фред. – Как мне сказали, это то, что вас здесь объединяет. Не все здесь преступники, но всех мучает вина или отвращение к себе. Вы собрались здесь, чтобы попытаться простить и принять себя. Верно я излагаю, Карлос? Верно. А я себя прощать не хотел. У меня ничего не было, кроме ненависти. Ни бога, ни воспоминаний, ни цели. Я чувствовал, как ненависть стала электричеством, питающим мозг. Я ненавижу себя, следовательно я жив. Исчезнет ненависть – останется только пустота. Моя черепная коробка станет одиночной камерой моего «я».