Два Обещания

“Держись! – как часто Николасу хотел закричать из другого конца коридора. – Я здесь для того, чтобы вытащить тебя отсюда. Но все, что я могу сейчас…”

***

– Так значит, вы располагаете вескими основаниями для того, чтобы осуждать действия моих подчиненных, мистер Патнер? – спросил вороного депоса Нил, когда на сеансе психотерапии вместо того, чтобы в который раз мусолить свои переживания по поводу смерти возлюбленной, Николас перевел тему на Еромана. Даже находясь на вершине пирамиды “Голоса лесов”, Нил привык следовать рутине, и психотерапевта сильно удивило, когда депос, сидящий перед ним в исповедальном кресле, завел речь не о своей персоне, а о другом пациенте. Он оторвал взгляд от блокнота, уставился на Николаса разноцветными глазами.

– Не такие веские, – сказал Николас, вспомнив о наставлении Рассела не высовываться. Теперь ему требовалось убедить Нила, что эти претензии – не больше чем беседа. – Диплома психотерапевта, разумеется, у меня нет. Я всего лишь полицейский, а теперь простой наблюдатель. Мне мало что известно о диагнозе Еромана, но даже с позиции обывателя некоторые действия ваших коллег кажутся мне недопустимыми и жестокими. Несколько пациентов могут засвидетельствовать факт совершения над ним побоев. В душевой, полагаю, в изоляторе тоже, который, вашими усилиями, стал его местом проживания. Также он лишен возможности контактировать с остальными. Даже если санитары прекратят следовать за ним, как сторожевые псы, пациенты все равно будут его сторониться. Все боятся. Но не Еромана, а быть наказанными за малейший контакт с ним. Я, конечно, не понимаю ничего в психотерапии и его диагнозе, но представляю себя на его месте. Я бы скорее свихнулся, чем стал бы вести себя как этого требуют нормы. Скажу больше. Прежде чем вы начнете просматривать записи с камер, прямо сегодня – и это будет красноречивее всех моих слов – попросите его снять халат. Ваши подчиненные позволяют себе лишнее.

Нил тяжело вздохнул и смерил Николаса полным сожаления взглядом. Психотерапевт не в первый раз смотрел на него так, словно вороной депос был неизлечимо болен или являлся прогрессирующим шизофреником, разговаривать с которым – пустая трата времени:

– Сколько вы в “Голосе лесов”? Десять дней?

– Неделю и один день.

– Послушайте, мистер Патнер. Мне, конечно, приятно слышать, что вам не безразлично состояние другого пациента. Это характеризует вас только с хорошей стороны. Но хочу напомнить, что правила, которым следует клиника, придуманы не полицейскими, а дипломированными специалистами в области психиатрии. Несмотря на это, ваше мнение и комментарии всегда приветствуются. Я прекрасно понимаю, что сейчас Ероман вызывает у вас жалость. Но не вы сидели в моем кресле месяц назад, когда этот пациент метался, крушил все, что попадалось ему на пути, издавая рев, свойственный дикому животному. Вас не было рядом, когда он запугивал своим поведением пациентов, совершал побеги, подвергая остальных опасности. Вы не слышали, как кричал мистер Линерс, обливаясь кровью. Он тоже, как и многие, пытался оказать Ероману надлежащую помощь, а в награду едва не остался без пальца. Тогда мы обращались с этим пациентом, как с остальными. То, что теперь к нему особый подход – в первую очередь для безопасности персонала и пациентов – и вашей в том числе.

Нил поднялся из кресла, подхватил книги, лежащие на столе, стал возвращать их обратно в шкаф. Он бросил взгляд в окно, где панорамой распростерся живописный вид на парк, только кое-где, спрятанный за кронами сосен, башенками торчал забор.

– “Голос лесов” это частная клиника, – сказал он, обернувшись к Николасу, – пусть и существующая на благотворительных началах. Это дает нам право выбирать, кого мы будем содержать в наших стенах. Я делаю упор на тех, кто действительно нуждается в помощи. Я мог бы прямо сегодня внять жалобам моих коллег и отправить Еромана в государственную лечебницу, где, вероятнее всего, его будут ждать гораздо худшие условия. Но во мне есть вера, что не все безнадежно – и в наших силах помочь ему вернуться к нормальной жизни.

“Ты никуда его не денешь, как и Бэнко, и многих других, на ком держится твоя клиника!” – подумал Николас, но вслух сказал:

– Все что в ваших силах – это запирать его в изоляторе, избивать, издеваться над ним?

Нил раздраженно загнул назад уши.

– Оскорбления и рукоприкладство в нашей работе недопустимы. Вы делаете поспешные выводы, Николас, здесь все не так, как вам кажется. Пациент мог сам нанести себе увечья.

– И сам вылить на себя кипяток, а потом смириться с тем, что его волокут по коридору под бодрый хохот ваших коллег? Слишком хорошая месть за царапину на пальце, не находите?

Тут непоколебимое спокойствие Нила дало осечку, в его голосе теперь присутствовала непрофессиональная насмешка:

– Соскучились по работе, Николас? Я чувствую себя не психотерапевтом, а подозреваемым.

– Кстати, о полиции. Вы подавали на нас в суд за жестокое обращение с заключенным и приложили немало усилий, чтобы оградить Еромана от жестокости полицейских. Мне вдруг стало интересно, чем тогда ваши ребята отличаются от наших?

Густые брови Нила взметнулись вверх, он уставился на Николаса непонимающим взглядом:

– Вы что-то путаете, Николас, никто и не думал подавать на полицию в суд. Зачем нам это?

А потом, спохватившись, с улыбкой добавил:

– Я не располагаю сведениями о прошлом данного пациента, чтобы обвинять полицейских. А делать поспешные выводы, в отличие от вас, для меня непозволительно. Я должен смотреть в глаза фактам: Ероман был в тяжелом состоянии, когда его привезли “ваши ребята”. Они оставили его со множеством увечий, которые, должно быть, до сих пор видны и наталкивают вас на ложные выводы. “Голос лесов” сделал все возможное, чтобы обеспечить Ероману достойную жизнь после того, что он пережил в тюремной камере. Мой вам совет: я читал о вас в газетах, вы хороший полицейский. Приберегите свои таланты для службы. Я верю, вам еще суждено туда вернуться.

Когда Николас покидал кабинет Нила, фразы психотерапевта отзвуками следовали за ним по пятам: “рукоприкладство в нашем деле недопустимо”; ”пациент сам нанес себе увечья”.

Внутри этих стен они могли творить что хотят, не хуже чем идиоты из следственного комитета. Что бы Нил ни говорил, для Еромана не играло роли, пациент он или заключенный. И пока Николас ничего не мог сделать.

Ему оставалось только ждать, когда один толстый медлительный лентяй наконец снизойдет, чтобы приехать и решить все его проблемы. Счастье Рассела Лэйона было в том, что он успел появиться до прогулки. Терпение Николаса подходило к концу, и сегодня он бы точно рискнул, совершив марш-бросок до Близнецов-сосен и рации, чтобы высказать напарнику все, что он о нем думает.

Во время обеда Николаса обступили санитары. Они велели вороному депосу поскорее закидывать свой паек в желудок. Его ждал посетитель. Позабыв о еде, Николас выскочил в коридор едва ли не бегом и сразу узнал силуэт у стойки администрации. На Расселе Лэйоне был его лучший пиджак, а на лице, вместо маски холодности, сияла редкая улыбка. Он беседовал с молоденькой медсестрой, опершись о стойку. Из другого конца коридора слова разговора долетали с трудом, но было видно, но Рассел выглядел странно довольным, щурясь в лучах, пробивающихся через оконные решетки. Николас подумал: если бы ему не пришлось ждать напарника так долго, то он был бы рад его видеть. После общества эксгибиционистов, кричащих стариков, шаманов и прочих психов вместе с озлобленными санитарами встретить кого-то адекватного в этих коридорах стало бы приятной неожиданностью. Рассел, завидев Николаса, тут же помахал ему и бодро двинулся навстречу, а потом стиснул в объятиях, хотя Николас прекрасно усвоил за время службы – Рассел Лэйон всегда держал дистанцию, не пожимал никому рук и терпеть не мог прикосновений.

– Николас! Мой несчастный друг! Я, признаться, даже соскучился по тебе! – крикнул соловый депос на весь коридор.

– Расс, с тобой все в порядке? И вообще, где тебя носило? – Николас тщетно пытался изобразить злость. – А еще через год не мог заглянуть, пока я окончательно не превращусь в психа?

– Так превращение еще в процессе? – Он отмахнулся. И на полном серьезе спросил, оглядывая Николаса: – Эти тапочки годятся для прогулки? Полагаю, тебе стоило пойти, переодеться.

Николас указал на расписание, висящее на стене возле стойки:

– Кроме буферов медсестры ты там ничего не заметил? До часов посещения еще далеко, а прогулка начнется через час, когда все поедят.

“Теперь и ты подождешь меня, Расс”.

Но как выяснилось, ждать Рассел не собирался. Он кивнул медсестре, одарив ее самой миловидной улыбкой.

− Я обо всем позаботился, Николас.

Вороной депос возвратился быстро, напялив на себя куртку, сменив больничные тапочки на личные старые кроссовки. Одеваясь, он хотел было потянуть время, но решил, что эта по-детски глупая месть подождет до следующего раза, когда речь не будет идти о спасении чужой жизни.

Вдвоем они вышли в пустой парк, двинулись мимо фонтана, подальше от любопытных глаз и ушей.

– Ну и колония строгого режима, – выпалил Рассел, когда двери клиники остались за спиной. – Еле удалось уломать эту драконшу у стойки, чтобы она тебя отдала. И как ее не притомило повторять одно и то же: “только в часы посещений, не положено”. Я уже хотел показать ей жетон, но она спросила про мой акцент. Когда я сказал, что родом из Странглеи, она тут же стала разговорчивой, а потом послала за тобой, и еще сказала – Ника Патнера так редко навещают, что тебе позволено сполна насладиться моим обществом: мы можем опоздать с прогулки.

Николас через силу улыбнулся:

– Ах ты, гребаный принц. Не забудь потом взять ее телефон, тогда у меня появится шанс получать запретный кофе или принимать персональную ванную с пузырьками.

– Неужели тут все так плохо?

– А как я выгляжу? – вырвалось у Николаса. После последней беседы с Нилом чувствовал он себя прескверно и не сомневался, что внешний вид – тому живое подтверждение. Рассел смерил его еще одним пристальным взглядом, а потом изрек:

– Если не считать безвкусного халата, торчащего из-под твоей куртки, то лучше. Я имею в виду – гораздо лучше, чем когда в последний раз я подвозил тебя до дома из участка.

Стоило признать, напарник был прав. По крайней мере о Лейн Николас вспоминал все реже. Кажется, пришло время затянуться и этой ране. А еще в клинике его голову занимали совсем другие проблемы.

– Ты не принимаешь лекарства, которые они дают тебе? – словно прочитав его мысли, спросил Рассел.

– Я плюю их за батарею.

Напарник удовлетворенно кивнул.

– Не сомневался, что ты справишься.

“Для этого много мозгов не надо”, – про себя добавил Николас. К тому же он уже пятый день как перестал отказываться от снотворного. Но не стоило Расселу об этом знать, как и о том, почему на самом деле он согласился на это дурацкое задание.

Сегодня на смену моросящим дождям пришло солнце, разогнав тучи и подсушив листья. Большая их часть еще украшала ветви, и в сегодняшних лучах, желто-янтарные, они напоминали пламя. Горел весь лес, полыхал ковер под ногами и, отдавая золотом, ловила блики соловая масть. Как на полотне художника, все существовало в гармонии, и никогда еще Рассел Лэйон не вписывался в окружающий мир так идеально, как никогда Николас не видел его таким счастливым. Шелест листвы вплетался в голос, звучащий с мягким странглиевсим акцентом:

– А здесь замечательное место. Признаться, когда я первый раз приехал сюда, то впал в черную зависть. Сейчас же она меня просто заживо сжигает! Не одному тебе выглядеть в нашем душном Дженнином улье бодрым и отдохнувшим. Когда ты вернешься на службу, я точно восстановлю справедливость и уеду куда-нибудь. Туда, где солнечно и лесные тропинки. Но не в психиатрическую клинику, разумеется. Это твой удел, – после этих слов Рассел рассмеялся. Но, встретившись с вороным депосом взглядом, тут же осекся:

– Кстати, в подтверждение, что я приехал сюда не только для того, чтобы осыпать тебя комплиментами.

Он протянул Николасу конверт.

– Здесь тысяча, как ты и просил.

Николас, по недавно обретенной привычке, обернулся по сторонам. Он еще не научился, как Бэнко, чувствовать на себе взгляды санитаров. Ему повезло – пока для пациентов не началась прогулка, в парке было пустынно. И все же он спрятал конверт в место, где не будут искать: Николас засунул его под резинку трусов. Рассел проследил за его действиями с удивлением, но от комментариев воздержался. И только пройдя несколько шагов, продолжил:

– Для Дженны стало неожиданностью, что здесь тебе понадобилась финансовая помощь. Старушка не сильно упрямилась, ей нравится твой план по переселению. Полиция и раньше успешно применяла эту практику в действии, только в декорациях тюрьмы, а не психбольницы. В камеру к осужденному подсаживали “крысу”. Депос – социальное существо и не может подолгу находиться в изоляции. В местах заточения даже самым замкнутым, порой, нужен тот, кто не осуждает, кому можно выговориться. Семь лет назад мы засадили за решетку несколько офицеров ради одного парня, который был упертый как баран и утверждал, что понятия не имеет, почему его друзья покончили жизнь самоубийством, спрыгнув в реку с обрыва. Доказательств не хватало, на допросах обвиняемый клялся в своей невиновности. У него было какое-то редкое заболевание, ну, знаешь, когда выпадает почти вся шерсть, своим видом вызывал жалость, и вполне возможно, его бы оправдали. Если бы малыш не увидел в своем сокамернике, роль которого исполнил наш харизматичный коллега, жилетку и не признался, что во снах ему мерещатся души. А еще в подробностях рассказал о том, как привез на джипе своих друзей, чтобы с обрыва сбросить в реку, предварительно размозжив им головы камнями. Я руководил этим делом. Когда по рации ты озвучивал мне свой план, тот случай совершенно вылетел у меня из головы. Пора бы уже привыкнуть к тому, насколько далеко ты мыслишь. Блестяще, Николас! Но тут есть одна маленькая загвоздка. Твоя задумка нуждается в доработке. А я здесь для того, чтобы это устроить.

Напарник сложил кончики пальцев, в голубых глазах вспыхнул странный огонек. Но Николасу сейчас было совсем не до этого. За все время прогулки вороной депос так глубоко пребывал в раздумьях, что, казалось, не слышал рассказа Рассела, рассматривал листья под ногами, словно для него они были самой интересной вещью на свете. Николас решился задать вопрос, ради которого с таким нетерпением ждал его приезда:

– Мы можем вытащить его отсюда? Еромана. Мы должны немедленно забрать его из “Голоса лесов”.

Казалось, Рассел был удивлен таким исходом до глубины души:

– Как так? – чуть ли не беспомощно пробормотал он. – Чем тебя не устраивает роль подсадного? Ты же сам согласился…

– Дело не во мне.

Николас в подробностях рассказал о событиях, свидетелем которых стал. Про измученный вид рыжего пациента, про нескончаемые побои санитаров и заточение в изоляторе. В глазах Рассела не проскользнуло ни доли понимания, что уж говорить о сочувствии. Как это было на него похоже. Но Николас не добивался от Рассела сострадания.

– Если мы не заберем его отсюда, то навсегда потеряем. “Голос лесов” не просто клиника. Здесь содержат и здоровых депосов. Тех, у кого небольшие психические отклонения или их нет вообще, от кого хотят избавиться родственники. В этом деле что-то не так, Расс. Следственный комитет дал Дженне ложную информацию: клиника не подавала на полицию в суд за избиение Еромана и никогда бы не сделала этого. Полицейские сами отправили его сюда, они платят Нилу за его нахождение здесь, и я догадываюсь, чего они добиваются. Если я прав, что их мотив – месть, то времени у нас совсем мало. Его убьют здесь, Расс! Вернее не убьют, а сделают из него овощ – это равносильно смерти. Ты знаешь Эрла Бревно и его шайку, то, что становится с теми, кто перешел им дорогу. Нам нужно во что бы то ни стало вмешаться и забрать Еромана.

– Но, Николас…

– Скажи Дженне: я возьму на себя допросы. Я выбью из него все, что касается его связей с мафией. Но не здесь, не в стенах клиники. Здесь его просто уничтожат. Еще немного, и мы навсегда потеряем ценного свидетеля.

“Я почти уверен: Ероман не имеет никакого отношения ни к Элиранду, ни к его сыну-альбиносу. Как и в том, что он не псих. Но тебе сгодится и байка о свидетеле. Правда слишком невероятная, чтобы я мог рассказать тебе хотя бы часть и не создать впечатление сумасшедшего”, – мысленно добавил Николас. Рассел некоторое время молчал, напряженно обдумывая.

– Я понимаю, куда ты клонишь, – сказал он спустя несколько минут тишины. – Но боюсь, это невозможно: следственный комитет и так продержал Ера у себя полгода и ничего не смог добиться. Почему ты думаешь, что это удастся тебе? И потом – даже на видеозаписи, которую я тебе принес, любому ясно, что этот парень психически больной. Слишком правдоподобно он играет. К тому же у нас нет никаких улик, чтобы на законных основаниях вернуть его под следствие. Нет, с чего ты вообще взял, что здесь жизнь Еромана подвергается риску?

– Потому что я каждый день вижу, как над ним издеваются! – яростно выпалил Николас.

Рассел оставался непреклонным.

– Николас, Николас, – назидательно сказал он. Вороному депосу был знаком этот тон, когда Расс предавался ностальгии, из напарника обращаясь в наставника. – В этом весь ты. Сколько я знаю тебя, ты всегда взваливаешь на себя слишком много. Твоя фирменная манера – лезть в то, в чем ты ни черта не разбираешься. Это психиатрическая клиника, и здесь лечат болезни, пусть используя методы, которые могут казаться жестокими.

Рассел говорил в точности как Нил, словно речь шла о погоде, а не о жизни депоса. “Чужака здесь”, – подумал Николас, уже убедившись, что говорить об этом бесполезно.

– Ероман – твоя работа, – заключил Рассел. – И главная задача сейчас – блестяще ее выполнить. Четко следуй плану, постарайся не приплетать сюда чувства. Мы оба знаем – это тебе всегда мешало.

Николас хотел бы с ним согласиться, но как он мог оставаться равнодушным к тому, что непосредственно касалось его самого? Если бы он только мог рассказать Расселу о своем прошлом…

О Еромане они больше не говорили. Полчаса минули незаметно в блуждании среди парка по петляющим тропам. Только изредка Рассел принимался нахваливать свежий воздух и красоты здешней природы. Полицейские остановились у скамейки возле пруда. Вода в нем заросла тиной, по ее мутной глади скользили листья. Напротив скамьи, воткнутая в землю и опоясанная кустарником, стояла уродливая скульптура пары лебедей. Кто-то отбил им головы, а изящные шеи напоминали сплетенные тела обезумевших угрей, которые пытались взмыть в небо. Рассел использовал скульптуру в роли стола, поставив на спину одному из лебедей свой портфель. Николас был весьма удивлен, когда напарник протянул ему бутылку пива.

– Не ты ли отправил меня лечиться от алкоголизма?

Рассел усмехнулся и опустился на скамейку, подставив лицо солнцу. В тот момент напарник напоминал откормленного домашнего кота, счастливого от жизни, которую он ведет. Воровато осмотревшись, Николас сел рядом с ним.

– Пей, Николас, и не оборачивайся, – сказал соловый депос. – Можешь не бояться, я никогда не дам своего маленького новобранца в обиду.

Потом он приподнял бутылку, его голос прозвучал громом над тишиной парка:

– Это надо отметить! Я рад, что ты здесь, в деле, где тебе самое место. За новую жизнь! Лейн сейчас бы тобой гордилась.

В пение птиц вклинился звон столкнувшихся бутылок. Николас отпил глоток, ощущая, как жидкость холодной рекой наполняет его тело. В тот момент он готов был поклясться – Рассел принес ему самое лучшее на свете пиво, может потому, что он пил его здесь. Рассел прекрасно знал, что ему требовалось. Расслабиться. А вдруг напарник прав, и Николас действительно взвалил на себя слишком много? Настроение вороного депоса постепенно улучшалось, он перенимал у Рассела умиротворение, вместе с тем, как уменьшалось содержимое его бутылки. Николас старался хотя бы на момент этой встречи забыть о Еромане, взять пример с напарника, который пришел его навестить просто для того, чтобы хорошо провести время. Вороной депос видел Рассела таким радостным лишь когда кто-то на новогодней вечеринке подмешал ему в шампанское “веселую” таблетку, отчего тот танцевал, размахивая бокалом, и рассказывал потешающимся над ним сослуживцам истории о своем аристократическом происхождении. Но это было совсем не то, что творилось с ним сейчас. Николас подумал, что и в жизни Рассела наконец наступили светлые перемены. Он поделился с Николасом последними новостями из участка, главной из которых была о том, что не за горами тот день, когда Дженну наконец снимут с должности. Всем известно, что ее кресло долго пустовать не будет…

– Я не хочу верить слухам, – отмахнулся Николас. – Давай обсудим это, когда они сбудутся.

Бутылки от пива были давно отправлены в ближайшие кусты, когда, вспугнув с веток птиц, по парку пронесся звон. Николас чуть не поднялся со скамейки, но вовремя вспомнил – ему не нужно возвращаться, этот звонок возвещал о начале прогулки. Вскоре один за другим появились пациенты, они занимали лучшие места у пруда, некоторым не досталось скамеек – и те устраивались на траве, стараясь держать от Рассела дистанцию, как от любого незнакомца. Даже Бэнко с несвойственной ему тактичностью находился в стороне. Он устроился в тени раскидистого дуба, окруженный привычной компанией Арчи и Шамана. Чубарый депос помахал Николасу, тот кивнул в ответ.

– Завел здесь друзей? Они могут гордиться своими связями с шефом участка. – Рассел внимательно разглядывал пациентов.

– Заткнись, Расс.

– Вы сама скромность. Но я послушаюсь старшего по званию.

– Сам не замечаешь, какой ты странный сегодня? Ты что-то принял? Рвешься составить мне компанию? Нет, серьезно, что ты заладил, да я в полиции всего четыре года. И уверен, на это место есть более достойные, вроде тебя.

Рассел проигнорировал последнюю фразу, но вмиг стал серьезным. Из его голоса исчезли веселые нотки:

− Николас Патнер, знаешь ли ты, почему Дженна дала это задание с психушкой именно тебе?

– Где-то я уже слышал такое. Чтобы я почистил унитазы? Жалкое подобие мести, если меня все-таки повысят. Прощальный подарок, последний аккорд нашей вражды.

– А кроме шуток?

– Мне было что им рассказать. Вот уже какой сеанс убеждаю своего психотерапевта, что я подумываю уйти вслед за Лейн. Тут много фантазии не надо.

– Я говорил тебе: любой полицейский сгодился бы на роль психически больного. Да что там полицейский. Каждый встречный. Я сам хотел взять это дело. Помнишь, я рассказывал тебе о “птичках”?

Рассел выдержал паузу, словно обдумывал, продолжать ему или нет, а потом опустил уши, окончательно превратился в того мрачного, скрытного Рассела, к которому Николас привык за годы службы:

– Много лет назад я полюбил одну девочку. Мы знали друг друга с детства, имения наших родителей находились неподалеку. Я испытывал к ней ту самую чистую любовь, которая, наверное, бывает лишь раз в жизни. Я приносил для нее цветы, а когда мы выросли – подарил свое сердце. Я думал, что знаю ее. В моей памяти она оставила два самых ярких воспоминания. Первым была наша свадьба, скорее – с какой радостью она ответила “да”, словно ждала моего предложения долгое время. Вторым же, не так много лет спустя – как я лежал на диване, а любовь всей жизни трахалась с моим приятелем за стенкой. Я спал на кухне, в том доме были тонкие стены, я слышал все до мельчайшего звука. Они просто издевались надо мной. Мой служебный пистолет лежал неподалеку. Мне до сих пор страшно думать о том, насколько близок я был к тому, чтобы подняться в спальню и пристрелить их обоих. Называй как хочешь: “преступление на почве ревности”, “помутнение рассудка”. Я помню, как стоял возле двери, придерживая спусковой крючок. Конечно же, я не смог.

Он замолчал, его тонкие пальцы упирались в край скамейки, отделяя от деревянных брусьев щепки, но Рассел этого не замечал. Когда же он поднял глаза, Николас не нашел в них ни сожаления, ни злобы. То был просто спокойный взгляд депоса, давно смирившегося со своим прошлым.

– Месть не то блюдо, которое подают горячим, – продолжил он. – Иногда во снах я вижу их тела, изрешеченные пулями. Во сне я думаю, что так было бы лучше, чем сейчас. Проще убить, чем продолжать улыбаться при встрече, делая вид, что тебе все равно. Я слишком сильно ее любил.

– Я не знал, – сказал Николас.

– Она подарила мне одну хорошую “птичку”. Мне отлично известно, что обо мне говорят в участке. Они терпеть меня не могут из-за того, что я стараюсь остаться в стороне, не лезу в разговоры, не спрашиваю об их проблемах, а взамен не делюсь своими. Они списывают это на мое происхождение. И пускай лучше так, чем знать, что я просто трус, который боится наступить на те же грабли. Что если я еще раз кого-то к себе подпущу, то меня вновь предадут, унизят, растопчут. И буду виноват только я один. Ведь сам подставился под удар. Теперь мне кажется, что я останусь таким навсегда, даже при всем моем желании что-то поменять.