Крест, орёл и полумесяц. Часть 1. Последний крестовый поход

Резким движением я откатился в сторону и успел заметить, как в подушку, ровно на том месте, где лежала моя голова, вонзается кинжал. Пух разлетелся по комнате, а в предрассветных сумерках мне удалось разглядеть темный силуэт человека. Запутавшись в одеяле, я рухнул на пол, пытаясь стащить проклятое покрывало с ног. Убийца незамедлительно бросился ко мне. Навалившись всем телом, он схватил меня за горло и уже занес свой кинжал, когда я, освободив руку, вогнал тонкое лезвие стилета ему между ребер. Наемник взвыл и рухнул замертво.

Я не успел еще прийти в себя, как входная дверь слетела с петель и в комнату ворвались вооруженные солдаты.

Остриё алебарды второй раз за ночь замаячило перед моим лицом

* * *

– Отличная работа!  – произнёс воевода, кончиком пальца касаясь навершия стилета, торчащего между рёбер у убийцы. – Жаль, конечно, что мы не смогли его допросить…

– Извини, разговаривать он не был настроен. – Я оглядел тело. Наёмник был одет в плотно облегающие штаны и кожаную куртку, однако ноги были босыми.

– Оставил сапоги у окна. – Воевода осмотрел открытые настежь ставни. – Интересно, неужели ты ничего не услышал?

Едкая усмешка в голосе полководца едва не вывела меня из себя.

– Ставни были закрыты, – процедил я. – Но будь даже иначе – на такую высоту поднимаются лишь птицы.

Хуньяди свесился наружу и посмотрел наверх.

– А наш приятель вовсе и не поднимался. – Он вытянул руку, что-то ухватил и подтянул к себе. Я увидел веревку. – Спустился с крыши. Что ж, весьма дерзко.

Полководец отошел от окна, внимательно посмотрел пол возле него, затем опустился на корточки и поднял небольшой предмет с металлическими крючьями.

– А этим он, судя по всему, открыл ставни.

Хуньяди еще некоторое время осматривал комнату, которая постепенно наполнялась лучами восходящего солнца. Я никогда не любил рассветы, но теперь подставлял лицо золотистым потокам, радуясь свету, который прогонял ночной кошмар.

– Пойдём со мной. – Я почувствовал на плече тяжёлую руку воеводы. – Нам надо поговорить.

Покои Яноша Хуньяди находились совсем неподалеку от опочивальни короля, но в отличие от последнего охрана здесь была гораздо более грозная. Сразу несколько закованных в панцири мадьяр бдительно следили за прилегающими коридорами, поигрывая саблями и палашами, у одного воина я даже заметил арбалет.

Войдя в свою комнату, воевода откупорил стоявшую на столе бутылку, наполнил две чаши и одну пододвинул мне.

– Выпей, это тебя немного взбодрит.

Я сразу же уловил приятный аромат ягод и фруктов, однако сам напиток оказался на удивление крепким. Настойка обжигала горло, разливалась огнем по всему телу. Мне действительно стало гораздо лучше.

– Живительная вода венгерской королевы, – почтительно проговорил Хуньяди и также осушил кубок. – Получше того пойла, которым тебя пичкают в тавернах и на постоялых дворах, не правда ли?

Не дожидаясь ответа, он закупорил бутылку, убрал ее с глаз, а затем посмотрел на меня.

– Вижу, у тебя есть вопросы. – Янош уселся на стул и вытянул ноги. – Спрашивай.

– Кто покушался на Владислава? Ты уже знаешь?

Полководец склонил голову набок.

– Тот, кто это сделал, слишком аккуратен, чтобы знать наверняка. – Он провел по своим пышным усам. – Но, полагаю, что это те же самые люди, которые пытались убить короля в Софии.

– Турки?

Хуньяди качнул головой.

– Им это ни к чему. По крайней мере, не теперь… За всеми этими темными делами я вижу руку императора Фридриха.

Полководец нервно постукивал по столу костяшками пальцев, с трудом унимая злобу.

– Габсбурги уже давно мечтают заполучить Венгрию, и наш король для них – это страшная угроза. Особенно теперь, когда он одержал столько славных побед.

Янош тяжело вздохнул и продолжил:

– На западе у нас врагов не меньше, чем на востоке. Но если султан бросает против нас войска, то германский император полагается на продажных чиновников и наемных убийц. Что эффективнее, как считаешь?

Я молча выслушал слова воеводы. Его давняя вражда с императором Священной Римской империи была известна довольно давно, но сложно было предположить, что она зайдет так далеко.

– Если Владиславу угрожает опасность, то почему бы не усилить охрану? – спросил я, вспоминая одиноко стоявшего гвардейца у покоев короля.

– Информация – вот его лучшая защита, – назидательно проговорил воевода. – Не будь у меня армии шпионов во всех городах и замках Европы, Владислава не спасла бы даже сотня моих самых отчаянных рубак. Сегодня ты мог в этом убедиться и сам.

Хуньяди хлопнул в ладоши и посмотрел на меня с улыбкой.

– Но хватит об этом! Ты славно послужил мне и королю, а значит, сегодня с чистой совестью можешь отправляться в путь! Мой казначей передаст тебе подорожную грамоту и причитающуюся награду…

Слова полководца прервал стук в дверь. Один из мадьяр вошел в комнату и протянул записку. Янош пробежал глазами по листку, и его лицо помрачнело.

– Ох уж эти церковники! – Воевода поднес записку к огню, и та мгновенно вспыхнула. – Чует мое сердце недоброе.

– Что случилось? – поинтересовался я, глядя на догорающее послание.

Хуньяди посмотрел на меня с сочувствием.

– Скажи мне, Константин, – спросил воевода. – Почему ты вдруг так захотел вернуться на родину? Сколько я тебя знаю, ты никогда о ней даже не вспоминал.

Тон полководца мне не понравился.

– Прошу простить мои слова, – начал я. – Но вот уже пять лет я проливаю кровь под чужим знаменем, слушаю чужие молитвы и бью чужих врагов. Когда я стал наемником, я думал, что продаю только свой меч, а оказалось, продал еще и свою жизнь. Мне хотелось бы начать все сначала, и лучшая возможность для этого – вернуться туда, откуда я родом. Но почему ты спрашиваешь об этом?

Хуньяди провел рукой по своим густым усам и нехотя произнес:

– Боюсь, что твоя поездка домой немного откладывается.

Эта новость словно молния поразила меня. Воевода махнул рукой:

– Пойдем со мной, сам все услышишь.

* * *

В просторном зале королевского дворца собралось около десяти человек. Я узнал Владислава, Чезарини, нескольких венгерских вельмож и офицеров.

– Соглашение с турками надо отменить! – вопил Чезарини, потрясая сжатыми кулаками. – Силы земные и небесные объединились против султана!

– Я никогда не пойду на такое! – Владислав был сам не свой, прежде я никогда не видел его таким растерянным. – Договор скреплен моей клятвой, переступить ее – означает пойти против всех мыслимых законов, как божественных, так и людских! Contra jus et fas66!

– Церковь берет на себя разрешение этого вопроса, – спокойно отвечал Чезарини. – Во имя спасения всех христиан мы снимем этот грех с вашей души. В канцелярии Его Святейшества уже готовится соответствующая булла.

– А что скажут мои подданные? – сокрушался Владислав. – Они будут говорить, что их король не держит своего слова, что он клятвопреступник!

– Победителей не судят, Ваше Величество, – парировал Чезарини. – Если поход закончится успешно, народ быстро позабудет об этом инциденте, а вы тем самым лишь укрепите свои позиции.

Владислав оперся руками на стол и опустил голову.

– Что скажешь ты, Янош? – глухо спросил он. – Какие у нас шансы на победу?

– Я не очень хорошо разбираюсь в законах Божьих, но кое-что понимаю в военном деле, – воевода недружелюбно поглядел на папского легата. – И могу сказать открыто: начинать поход сейчас означает заведомо обрекать нашу армию на верную гибель. У нас нет ни людей, ни снаряжения, ни провианта, мы даже не разработали план действий, а без этого наше войско очень скоро станет пищей для ворон.

– Господь не допустит этого! – восклицал Чезарини, вскидывая руки ладонями вверх. – Он уже явил нам свое благоволение!

– Быть может, Господь предоставит нам людей и оружие? – перебил кардинала Хуньяди.

– Какое кощунство! – вскричал Чезарини. – Следи за тем, что говоришь!

– Я ни у кого не спрашиваю дозволения, что и когда мне говорить! – резко ответил воевода. – Но пока я вижу, что все усилия Рима направлены вовсе не на борьбу с турецкой угрозой, а на преследование несчастных крестьян, что задыхаются под непосильными налогами, которыми их обложила церковь.

Услышав эти слова, папский легат пришел в ярость.

– Напрасно я не доверял слухам о тебе! Теперь-то я вижу, как глубоко гуситская ересь проникла в твою нечестивую душу, – злобно прошипел Чезарини. – Ты, похоже, забыл, что лишь благодаря заступничеству церкви твой отец получил имя и титул, которые позволили ему находиться среди высокородных и благочестивых людей, отношения к которым он никогда не имел!

Глаза Яноша вспыхнули, он уже схватился за рукоять своего меча, но тут вмешался Владислав.

– Довольно! Не хватало еще, чтобы мы поубивали друг друга!

Король подошел к воеводе и положил тому руку на плечо.

– Прошу, держи себя в руках. Помнишь: страсть и гнев – самые худшие советчики.

Янош тяжело дышал, его испепеляющий взгляд все еще был обращен на кардинала, но, похоже, он сумел совладать с собой, и клинок остался в ножнах. Владислав настоял, чтобы Чезарини извинился перед Хуньяди, и когда они пожали друг другу руки, обсуждение продолжилось уже более спокойно.

Как оказалось, кардинал пришел на этот совет не с пустыми руками. И когда стало понятно, что король не склонен поддержать его позицию, он предъявил свой главный аргумент.

– Читай, – приказал Чезарини стоявшему рядом с ним епископу. Тот вытащил из-за пазухи заготовленный лист бумаги и зачитал его содержимое. Это оказалось письмо императора ромеев Иоанна, адресованное лично Владиславу.

В письме говорилось следующее:

«Король Владислав! От имени всех ромеев и от себя лично спешу поздравить вас с блистательными победами, которые вы одержали в последнем походе. Мы восхищаемся стойкостью и мужеством ваших солдат, благодаря которым тысячи христиан обрели долгожданную свободу от гнета турецких захватчиков. Мне отрадно видеть, что впервые за многие десятилетия Европа объединилась под единым знаменем, чтобы положить конец мусульманскому игу.

Вы зажгли освободительный огонь в сердцах целых народов, и с каждым днем он разгорается все сильнее. Теперь и мы, вдохновленные вашим примером, вступили в эту борьбу, и будьте уверены: ромеи скорее умрут, чем позволят нацепить себе рабские ошейники!

Однако до меня дошли тревожные вести о том, что вы решили заключить мировое соглашение с султаном. В таком случае позвольте остеречь вас. Османы пошли на этот шаг вовсе не из миролюбивых побуждений, а лишь потому, что сами истощены до предела и не в силах продолжать войну.

Вспомните, как год назад вы в одиночку бросили вызов турецким ордам. И заставили их в страхе бежать до самого Адрианополя. Сейчас ситуация стала еще более благоприятной. Вся христианская Европа поддерживает вас. В Албании свою героическую борьбу ведет Георгий Скандербег, отвлекая на себя значительные силы турок. На юге Балканского полуострова развернул масштабное наступление мой брат Константин. А теперь к этой войне мне удалось склонить и караманского эмира.

Мало того, в столь тяжелый для империи час султан Мурад посадил на престол своего юного сына, ничего не смыслящего в государственных делах. Вы увидите, что правление этого мальчишки продлится недолго, когда после всех неудач турки услышат о другом, более достойном претенденте на престол. Этот человек долгие годы проживал в Константинополе и готов в любой момент предъявить свои законные права на власть в Османском государстве.

Теперь вы видите, в каком отчаянном положении находится султан! Его империя разваливается на части, и лишь перемирие на западе может спасти его от полного разгрома. Но запомните – это перемирие станет прологом к большой войне. Одержав верх над своими нынешними соперниками, султан, несомненно, повернет свое оружие против ваших земель. Но тогда никто уже не сможет прийти к вам на помощь. Вы останетесь один на один с вашим злейшим врагом и, возможно, тогда вспомните мои слова.

Час пробил, государь! Решайтесь! Судьба всего христианского мира сейчас в ваших руках!»

Император Иоанн прекрасно знал, какие струны человеческой души нужно затронуть, чтобы добиться желаемого результата. В данном случае он ловко разгадал мысли и чувства Владислава, который, без сомнения, желал откликнуться на содержавшийся в письме горячий призыв.

Чезарини с видом победителя оглядел присутствующих. Он не произнес больше ни слова, полагая, что зачитанного послания будет вполне достаточно. И он оказался прав.

– Что ты думаешь теперь? – обратился король к Яношу Хуньяди.

Воевода испытующе поглядел на кардинала, а затем произнес:

– Если все обстоит именно так, как написано в этом послании, и даже греческий император решился на открытую вражду с османами, то и нам не следует оставаться в стороне. Однако я полагаю, что с решительными действиями можно повременить. Для начала нужно как следует изучить сложившуюся обстановку. Ибо всякую войну легко начать, а вот закончить гораздо сложнее.

Тут вновь вмешался Чезарини:

– Мы не можем больше ждать, государь! – воскликнул он, подбегая к королю. – Вы же сами слышали: султан воюет далеко на востоке, и османы не имеют сейчас серьезных сил в Европе. Когда еще представится такая возможность?

В зале наступила оглушительная тишина.

Было видно, что в душе Владислава идет отчаянная борьба. Честь и долг, которые так превозносил молодой король, теперь вступили в жестокое противоречие друг с другом, и что-то одно должно было отойти сейчас на задний план. Начать новую войну, забыв про клятву, или сохранить шаткий мир, оставшись верным слову – и то, и другое в понимании Владислава было неправильно, но судьба требовала от него сделать свой выбор, и король его сделал.

– Я полагаю, что Чезарини прав, – промолвил государь, не поднимая глаз. – Нужно немедленно готовиться к новому походу. Напишите письма Георгию Бранковичу и Владу Дракулу, правителю Валахии, пусть также ведут подготовку, но делают это по возможности скрытно. Выступление планируем через месяц, к этому времени все должно быть готово.

– Боюсь, что если известить об этом Бранковича, то очень скоро о нашем замысле станет известно самому султану, – вставил слово Хуньяди, всегда подозревавший сербского правителя в сговоре с турками. – Кроме того, если мы все же решили наступать на Адрианополь, следует позаботиться о том, чтобы воспрепятствовать возвращению Мурада из Анатолии, поскольку его появление может серьезно навредить нашим планам.

Владислав нервно зашагал по комнате, тщательно взвешивая каждое слово.

– Хорошо, тогда я извещу Бранковича лично… Когда мы будем пересекать территорию его государства. Что касается султана…

– Об этом разрешите позаботиться мне, – самодовольно попросил Чезарини. – Я веду переговоры с венецианскими и генуэзскими капитанами. Они обещали перекрыть все проливы, связывающие Азию с Европой. Тогда султан не сможет прийти на помощь своим западным провинциям, и столица окажется в наших руках.

– Хорошо, – ответил Владислав. – Предпринимайте все, что необходимо. А теперь за работу, нам предстоит много дел…

Тут король поднялся, оглядел присутствующих и трижды осенил себя крестным знамением.

– Да простит нас всех Господь, – тихо прошептал он.

Глава 21

Халиль-паша

Молодой лев и старый лис

Versate diu, quid ferre recusent, quid valeant umeri.

(Долго обдумывайте, что могут и чего не могут вынести ваши плечи)

Гораций, «Наука поэзии», 38–40

Весть, что султан оставил трон своему малолетнему сыну, быстро разлетелась по всей империи и далеко за ее пределами. Люди в недоумении спрашивали друг у друга, зачем их любимый правитель оставил их и чем они заслужили его гнев. Но умудренные опытом кадии и имамы разъясняли, что султан, да продлит Аллах его годы, отправился на войну и обязательно вернется, поскольку не может оставить свой народ.

Горожане верили уважаемым старцам и возвращались к своим повседневным делам.

Халиль использовал это время, чтобы окончательно укрепить свою власть: сослав последних сторонников Шехабеддина и Заганоса в отдаленные провинции, он окружил себя верными людьми и принялся за воспитание юного наследника. Визирь желал сделать Мехмеда послушным орудием в своих руках и использовать его лишь в качестве ширмы для реализации собственных замыслов. Однако принц явно не желал играть по чужим правилам, и с первых же дней между ним и могущественным сановником разгорелась настоящая борьба.

Имея мало опыта в таких делах, Мехмед обратился за помощью к одному из старейших членов дивана – Сарудже-паше, который помог принцу привлечь на свою сторону всех, кто был недоволен политикой визиря. Получив опору среди знати, Мехмед начал открыто критиковать, а затем пытался оспаривать принимаемые Халилем решения. Впрочем, для визиря возмущение принца было подобно жужжанию мухи, от которого он отмахивался, не придавая никакого значения. Власть в стране принадлежала только ему, и он не собирался делиться ею с неопытным юнцом.

Раздраженный пренебрежением визиря, Мехмед часто закрывался в своей комнате, где часами изучал книги и карты. Его перо постоянно скрипело по бумаге, вырисовывая непонятные схемы и оставляя пометки на пожелтевших страницах древних манускриптов. Учителя в один голос хвалили своего воспитанника и дивились его уму и познаниям. Не забывал Мехмед и о занятиях с саблей. Омар-бей стал не только учителем, но и ближайшим другом наследника. С ним юноша всегда мог поделиться своими мыслями и переживаниями, а янычар в свою очередь внимал его словам, пытаясь утешить своего ученика рассказами о многочисленных боях и походах, в которых ему довелось побывать. Мехмед любил слушать такие истории и проникся глубоким уважением к этому статному, могучему и, как говорили, непобедимому воину.

Однако вскоре Халиль стал замечать в свите наследника людей, которые вызывали крайнее неудовольствие визиря. Одним из таких был некий персидский отшельник, который совсем недавно прибыл в Эдирне, чтобы распространять свое религиозное учение. Вместе со своими последователями он начал выступать на улицах города и быстро приобрел популярность среди горожан. На его проповеди стекались толпы людей, а вскоре о нем заговорили и во дворце. Услышав об этом, Мехмед велел привести отшельника к нему и после продолжительной беседы решил оставить подле себя. Отныне без совета таинственного миссионера принц не принимал ни одного решения, и это тревожило визиря.

В скором времени благодаря поддержке сторонников Мехмед значительно укрепил свои позиции и уже не скрывал притязаний на власть. Дело доходило и до упреков в адрес самого визиря, который принимал государственные решения без согласия и одобрения принца.

– Для управления страной нужны опыт и знания, – твердил Халиль. – Вам надо еще многому научиться, чтобы понимать все тонкости политики.

– Хватит теории! – восклицал Мехмед. – Опыт можно приобрести только в реальных делах! В конце концов, я занимаю свой трон по праву рождения, и никто не может указывать мне, как следует поступать!

– Султан оставил вас под моей опекой, – небрежно отвечал Халиль. – И за любые ваши действия ответственность буду нести я.

– Боишься, что из-за меня отец лишит тебя головы? – нахально произнес Мехмед.

– Отнюдь. Я куда больше боюсь за вашу жизнь и за благополучие своей страны. Оберегать их – моя прямая обязанность, а ваши действия могут нанести вред и тому, и другому.

Халилю нравилось дразнить вспыльчивого юнца, а потому он терпеливо продолжил:

– Власть словно необъезженный жеребец. Лишь опытный наездник сможет удержаться на нем, если же поводья окажутся в неумелых руках, то такого седока ждет печальная участь.

– Бывает, что и опытный ездок совершает ошибки, а затем оказывается втоптан в грязь, – выпалил юноша и быстрым шагом удалился из комнаты.

Визирь уже отдавал отчет, что усмирить непокорный нрав Мехмеда ему не удалось. Более того, наследник был настроен к нему враждебно, а это могло стоить карьеры в будущем.

«Во всем виноват этот персидский отшельник, – уверял себя Халиль. – Это он внушает принцу дурные мысли. От него надо избавиться и как можно скорее».

Вскоре судьба подсказала Халилю блестящее решение проблемы.

* * *

Великий визирь предпочитал встречаться с этим человеком без посторонних глаз. Однако во дворце многие и так знали этого таинственного посланника из Константинополя. Правая рука деспота Мореи, близкий к императору и всей его семье, Георгий Франдзис являлся весьма интересной личностью. К своим сорока с небольшим годам он уже успел проявить себя как искуснейший дипломат, которого всегда с уважением принимали во многих дворцах востока и запада. Выдержанный и скромный, он тем не менее всегда умел добиваться поставленных целей. Обладая многими талантами, Франдзис использовал их в интересах своего государства и всегда находил подход к нужным людям.

Так, однажды он пожаловал к султану Мураду, когда тот пребывал в чрезвычайно скверном настроении. Все придворные жались по углам, боясь попасть под горячую руку повелителя, и только Георгий решился на аудиенцию. В результате этот грек не только сумел выйти живым из покоев падишаха, что уже было большим успехом, но и заключил выгодный для Константинополя мирный договор, получив от правителя османов щедрые подарки.

Халиль и Георгий знали друг друга много лет. Их нельзя было назвать друзьями, как нельзя, например, называть друзьями командиров двух враждующих армий, но оба они испытывали друг к другу чувства глубокого взаимного уважения и симпатии. Самое главное – эти умудренные опытом политики умели ценить мир между своими народами и делали все, чтобы он продлился как можно дольше.

Халиль тепло поприветствовал императорского посланника. Яркие блики факела играли на лице греческого дипломата, и визирь в очередной раз отметил, что Франдзис обладает на удивление неброской и непримечательной внешностью. Не молодой, но и далеко не старый, не высокий и не низкий, приятной наружности, но далеко не красавец. Ни шрамов, ни оспенных рубцов, ни родимых пятен. Абсолютно обычный человек. Такие лица начисто истираются из памяти, их сложно запомнить, узнать, описать. Лишь особо цепкий взгляд мог обратить внимание на странного лазуритового цвета глаза, которые, казалось, глядели в самую душу.

– Давно тебя не было видно у нас в Эдирне, – заметил визирь. – Интересно узнать, с каким делом ты пожаловал на этот раз?

В ответ на приветствие Франдзис учтиво поклонился и извлек несколько запечатанных писем.

– Император велел передать тебе эти послания, – сказал он. – А также обсудить вопрос касательно принца Орхана.

Визирь принял документы из рук дипломата и спросил:

– Что такое с принцем? Насколько я помню, выплата за его содержание была произведена еще этой весной.

– Это верно, – сказал греческий посол. – Однако меня послали не за этим. Я должен сообщить тебе, что принц покинул Константинополь, и в данный момент мы не располагаем сведениями, где он.

От этой новости глаза Халиля вылезли на лоб, губы побледнели, а сердце готово было разорваться на куски.

– Вы позволили Орхану покинуть Константинополь?! – вскричал он. – Да как вы могли? У нас же была договоренность, что он не покинет пределы города!

Франдзис никак не отреагировал на эту вспышку гнева и ответил все тем же вкрадчивым голосом:

– У принца появились какие-то дела во Фракии. Однако он клятвенно заверил императора, что еще до конца осени вернется обратно в город.

Лицо визиря побледнело еще больше.

– Императору ведь известно, что Фракия – самое уязвимое место на теле нашего государства! Если весть о прибытии этого самозванца распространится, тогда нам не миновать волнений в западных провинциях. Иоанн, как я вижу, опять играет с огнем. Ему, видимо, оказалось мало того урока, который султан преподал ему двадцать лет назад, и он хочет вновь увидеть нашу армию у стен Константинополя?

– Не стоит делать поспешных выводов, – примирительно сказал Франдзис. – Император не желает вражды с османами, однако его беспокоит активность вашего наместника в Европе – Шехабеддина-паши.

Услышав это имя, Халиль живо вспомнил события в башне. Ему с трудом удалось скрыть волнение от греческого дипломата.

– Прошу, продолжай, – сухо произнес визирь.

– Всем известно, что Шехабеддин уже давно жаждет уничтожить нашу империю, – продолжал Франдзис. – Его агрессивная политика посеяла раздор между мусульманами и христианами на Балканах, и вот он готовит новый поход. Теперь уже против наших владений на Пелопоннесе.

– Вы первые открыли военные действия против наших латинских союзников, – развел руками визирь. – Это лишь следствие вашей неразумной политики.