В гостях у Папского Престола

–Вот в последнем походе под командой славного атамана Ивана Сирко случилось так, что мы освободили из турецкой неволи много наших людей. Были тут и стар, и млад, и «тумы», то есть те, кто родился от смешанного брака. Вывели мы их на границу Крыма, а татары и подоспевшие к ним турки наседают, а мы держим их, не даем прорваться к бывшим пленникам. И вот остановились мы там, а атаман Сирко на коне стоит в центре этой огромной толпы и зычным голосом кричит:

–Люди добрые, кто хочет – идем с нами на Русь, а кто не хочет – может возвращаться в Крым, в басурманскую неволю. Кто истинный христианин, становись справа от меня.

Сначала наступила тишина, только слышен был гул боя да иногда доносились выстрелы. Затем народ зашумел, зашевелился и пришел в движение. Основная масса бывших рабов оказалась с правой стороны атамана. На месте осталось около трех тысяч человек.

–А вы что? – спросил их атаман.

–Мы решили вернуться обратно в Крым, – ответили ему из толпы.

–Воля ваша, – сказал атаман и, повернув коня, повел людей в родные степи.

Когда они отошли достаточно далеко от остающихся в Крыму, атаман развернул казаков и приказал изрубить всех изменников, всех до единого. И сам принял в этом участие, приговаривая после каждого удара саблей:

–Спите, братцы, до Страшного Суда, а Бог уж нас рассудит!

Когда после кровавой сечи казаки спросили его, почему он так жестоко поступил, атаман,обладающий даром предвидения, ответил, что дети этих остающихся в Крыму людей, с надломленной волей, и особенно «тумов», могут вернуться на Русскую землю уже не в качестве соотечественников, а в качестве воинствующих и жестоких янычар или «контрактников» за головами невольников из русских людей.

–Встречался я с такими янычарами, – сказал один из казаков. – Драться они здорово умеют. Когда станешь одолевать его в бою, он начинает ругаться по – русски, а кричит, как турок.

После этих слов все замолчали, уйдя в свои мысли, очевидно, вспоминая свои истории, связанные с военными походами. Молчание нарушил куренной. Затянувшись в последний раз, он выбил трубку и, потянувшись, сказал:

–Ну что, хлопцы, повечеряли, пора и на боковую. Завтра рано вставать, – и, поднявшись, направился в курень.

За ним потянулись и другие казаки. Я тоже присоединился к ним. Расстелив свой матрац, я улегся на него и окинул взором своих товарищей по куреню. Каждый из них, перед тем как улечься, пристраивал возле себя свою саблю и остальные припасы так, чтобы в случае тревоги быстро быть во всеоружии. Посмотрев, как они делают это, и я под одобрительный взгляд куренного положил возле себя саблю и пистоли. Вскоре наступила тишина, которую затем нарушил громкий храп, который никак не давал мне уснуть. В нем чувствовалась своеобразная система людей, долгое время живущих вместе. Тон задавал казак с большим животом, лежащий у входа. Он начинал храпеть так, словно над твоим ухом громко били в огромные барабаны. Все остальные затихали, но, когда он заканчивал свое соло, несколько голосов уже на более щадящей ноте подхватывали его призыв, постепенно понижая звук. Заканчивал весь этот хор невысокий худой казак, лежавший слева от меня. Его храп можно было назвать соловьиной трелью, которая проникала во все уголки куреня. Затем наступала небольшая пауза, и все начиналось сначала. Я долго ворочался, привыкая к новой обстановке, но усталость взяла свое, и я вскоре уснул, несмотря на такой необычный концерт.

Утром я проснулся от звона медного колокола, висевшего на площади. Он возвещал начало нового трудового дня. Все казаки, умывшись, выстраивались перед куренем со своей саблей. Затем, разбившись на пары, они стали отрабатывать приемы сабельного боя. Со мной в паре тренировался худой казак. Он был достаточно опытным бойцом. Мне с трудом удавалось парировать его удары, а он, довольный результатом, все агрессивнее наступал на меня. Я трижды вспотел, прежде чем поступила команда закончить упражнения. Бросив саблю в ножны, я присел отдохнуть. Казак, наклонившись надо мной, похлопал меня по плечу и сказал:

–Ты добрый рубака, хлопче. Завтра я тебе покажу несколько сабельных приемов, которые помогут в бою. И, действительно, он сдержал свое слово, и я освоил с ним несколько необычных хитростей, обманных движений, использование кинжала как вспомогательного средства и рубку ятаганом, главным оружием янычар. Кроме этого, я позже изучил приемы боя казацкой пикой как в седле, так и в пешем строю. Что касается стрельбы из огнестрельного оружия, то она проводилась достаточно редко, так как берегли боевые припасы, которые стоили достаточно дорого.

После утренней разминки я пришел к шафару, который заставил меня взять бумагу и чернильницу, и мы вместе с ним пошли в скарбницу разбираться с казной. Он открыл большой амбарный замок и, взяв с полки светильник, зажег его. Войдя вслед за ним, я очутился сначала в оружейной комнате. Возле стены в ряд стояли пищали, бочки с порохом, висели пистоли, лежали сабли как в ножнах, так и без них. Шафран возился со следующей дверью, которая запиралась на два замка. Когда он отворил ее, передо мной открылась небольшая комната, заставленная сундуками, небольшими дубовыми бочонками и глиняными кувшинами. Возле них лежали какие-то свертки, замотанные в ткань или в персидские ковры, бока которых распирались предметами, скрытыми в них. Поставив светильник на полку, шафран сказал:

–Вот это – основная казна нашего войска. Есть еще и неприкосновенный запас, который хранится в церкви. Вопрос о его использовании решается общим собранием и в крайних случаях. Здесь хранятся всякие ценности, состоящие из предметов и украшений, а в неприкосновенном запасе в основном золотые и серебряные монеты. Каждый казак после похода выкладывает свою добычу перед собой, и я с войсковым писарем и помощниками забираем от него в казну десятину.

–А как вы определяете, сколько и что брать? – спросил я.

–Ну, когда по весу, когда по виду предмета, который попал к нему в руки. К примеру, если это икона, то ее сразу отправляют к батюшке, а он уже определяет, куда ее – или в церковь, или в скарбницу. Это святое, и тут он главный. Если неприкосновенный запас не трогали до похода, то вся собранная десятина идет в скарбницу, если там что-то брали, то часть монет идет на пополнение необходимой суммы.

–А что казаки делают с оставшейся добычей?

–Да, кто как. Обычно к нашему возвращению сюда приезжают жиды – перекупщики, которые скупают все. Кто из казаков не продал свою часть, едет через Днепр, на ту сторону, и отдает родным или прячет, а часть просто пропивает все в шинках. Те, которые остаются здесь, имеют на территории Сечи свои схроны и прячут туда свои деньги. Все об этом знают, но никто не признается друг другу, только на смертном одре открывают эту тайну своим товарищам. Поэтому и ты в разговорах не касайся этих вопросов. Здесь этого не любят. Да, некоторые меняются своей добычей, если что кому приглянулось.

–А что еще интересного привозят, кроме драгоценностей и оружия? – не удержался я.

–Что еще? Да баб привозят. Правда, редко, но бывает. Тогда сразу казак отправляется отсюда восвояси и переезжает в село и обзаводится хозяйством. Однако случается, что не всем это по плечу. Некоторые возвращаются обратно и с еще большей силой рвутся в бой.

Вводя меня в курс дела, он перекладывал узлы, отодвигал бочонки и сундуки, ища что-то, известное только ему. При этом один из узлов развязался, и из него высыпались какие-то предметы прямо мне под ноги. Я наклонился, чтобы положить все на место. Первым предметом, который я поднял, оказалась серебряная чаша, на которой была изображена скачущая фигура, получеловек, полулошадь, с другой стороны он уже играл на каком-то струнном музыкальном инструменте. Следующим был ковш с танцующими малышами, причем их позы свидетельствовали о том, что они, очевидно, прилично выпили и теперь предавались веселью. К тому же фигуры были изображены так естественно, что вызывали умиление. Кроме этого я поднял с пола две позолоченные чаши с белой эмалью. Видя мое восхищение этими предметами, шафран сказал:

–Это хлопцы выделили из своей добычи. Говорят, нам такое баловство ни к чему, а здесь может пригодиться. Мы иногда эти чаши дарим в знак уважения при проведении переговоров или заключении союзов. Польское панство прямо млеет при виде подобных чаш. Например, эти трофеи хлопцы взяли в Константинополе, у одного турецкого паши. Сам-то он сбежал, и чаши бросил, и даже гарем. Ну, хлопцы все это и оприходовали, не пропадать же добру.

И он очень громко рассмеялся.

Вскоре он нашел то, что искал. Это была большая глиняная макитра, закрытая крышкой и обмотанная куском холста, на котором висела сургучная печать с изображением запорожского казака. Сорвав ее и открыв крышку, он высыпал содержимое на кусок ткани, расстеленной на глиняном полу. Передо мною образовалась куча различных драгоценностей. Здесь были и золотые диадемы, и украшения для волос, и подвески с драгоценными каменьями, и перстни с печатками, камнями и жемчугом, и золотые и серебряные серьги то в виде виноградных кистей, то в виде полумесяца. Особняком лежала золотая массивная цепь с подвеской в виде какой-то фантастической птицы, уткнувшейся своим клювом в бок серебряной чеканной чаши. Такого изобилия изысканных драгоценностей я никогда в своей жизни не видел, поэтому стоял, открыв рот, и смотрел, как в свете мерцающего светильника они переливаются всеми немыслимыми оттенками, словно приглашая взять в руки и рассмотреть себя поближе. А ведь они принадлежали когда-то разным людям, были неотъемлемой частью их жизни и несут в себе черты характера того человека, которому принадлежали. Драгоценности вот они, здесь, а где же эти люди?

Если для меня все это было неожиданностью, то для казначея это было обыденным делом.

–Доставай ручку, будем записывать, – сказал он.

–Вытащив из кармана небольшой мешок, он, расправив лежащие перед ним украшения, стал брать из кучи по одному предмету, диктуя мне, что и как записывать.

–Пиши: золотые браслеты в виде змеек – две штуки, золотая подвеска с каменьями – одна, серебряные перстни с печатками – две штуки, пуговицы золотые – семь штук… И так далее, пока мы не заполнили мешочек под завязку. После этого мы сложили оставшиеся предметы снова на место и запечатали макитру сургучом. Заперев двери, мы пошли к дому войскового писаря, где шафран достал реестр всей казны Запорожской и велел вычеркнуть из нее те предметы, которые мы отобрали, сделать отдельный реестр и отнести его на подпись к писарю. Так началась моя служба. С утра- военные упражнения, в остальное время – канцелярская работа. Я проводил ревизию казны и военных припасов, готовил различные письма и реестры, ездил с шафраном к жидам, перекупщикам и ростовщикам, покупал порох и свинец, пищали, которые мы тайком провозили на Сечь, так как польская корона очень косо смотрела на эти вещи. В результате я стал разбираться в драгоценностях, научился торговаться, обзавелся кучей полезных знакомых и стал заметной фигурой среди писарской братии на острове.

Именно в период моего упрочившегося положения на Запорожской Сечи появился личный представитель Папы Римского прелат Антонио Боттичелли. Он ничем не отличался от своей фамилии, был невысоким и толстым, как бочонок, но обладал достаточно острым умом, хитростью и большой энергией. Я познакомился с ним на процедуре вручения войсковому атаману личного послания от понтифика «славному войску запорожскому». Письмо было на латинском языке, поэтому и пригласили меня как переводчика. Глава католической церкви пытался привлечь на свою сторону такую грозную силу, как казачество, чтобы использовать ее в дальнейшем и против Порты, и против Речи Посполитой, и против Москвы. Он выражал восхищение «славными» делами запорожцев, заверял их в своей поддержке и выражал надежду на дальнейшее сотрудничество. Кроме этого, Папа просил учредить своеобразное посольство Ватикана при запорожцах, представителем которого будет прелат. Моя работа с письмом и перевод состоявшейся беседы на нормальный язык очень понравились Боттичелли, и он попросил атамана, чтобы я, по возможности, сопровождал его во время ознакомительной поездки по территории, относящейся к казачьему анклаву. Согласие было дано, так как войсковая Рада считала, что при таком представителе нужен будет свой глаз, так как неизвестно, для чего он прибыл на самом деле. Это и было поручено мне узнать, дабы руководство Запорожской Сечи в соответствующий момент могло принять адекватные меры. Плюс ко всему еще и польская корона была недовольна таким вниманием Ватикана к запорожской вольнице, боясь, что казачество еще больше поднимет голову. В проживании на острове послу было отказано, и он обосновался в одной из деревень на берегу, периодически наезжая на Сечь. Его интересовала численность казачьего войска, его вооружение, тактика, взаимоотношения с донскими казаками и королем польским. Он также интересовался реестровым казачеством и отношением населения к католической вере. Периодически он совершал поездки во Львов и Варшаву. Естественно, в этих вояжах я его не сопровождал, а занимался текущими делами, марал бумагу, пересчитывая запорожскую казну, да выполнял мелкие поручения войскового писаря. Однако душа моя рвалась в поход, меня переполняло желание испытать себя в ратном деле. Поэтому я всячески прислушивался ко всем разговорам, касающимся возможного похода запорожцев на Крым. Однако судьба распорядилась по-своему, и мне пришлось принять участие в боевых действиях не в далеких загадочных странах, а здесь, на берегах Днепра.

Однажды, поздним вечером, на Сечь прискакал на взмыленной лошади верховой. Бросив поводья, он бегом направился к атаману.

–Батько, беда! На нас напал Ширан-бей, – с порога бросил он эту печальную весть всем присутствующим казакам.

Не моргнув глазом, атаман спокойно спросил:

–И какое у него войско?

–Не маленькое. Мы взяли в полон несколько человек, так они сказали, что кроме татар, в его орде воюют ногайцы, белгородская орда и даже турки. Переправились они в низовьях Днепра, прошлись по Подолью и Волыни и захватили в плен огромный ясарь – тысяч тридцать. Часть войска охраняет пленных, часть пошла на Киев, а оставшиеся завтра двинутся на Сечь.

Отложив все дела в сторону, атаман собрал военный совет. На нем присутствовал и я, так как мне следовало доложить, какими припасами и зельем располагает войско запорожское на данный момент.

–Ну что, братья-казаки, товарищи! Пришла и наша пора постоять за веру православную и протянуть руку помощи нашим братьям, женам и детям, попавшим в татарский полон. Сколько всего казаков мы можем противопоставить басурманам?

–Мы тут посчитали, батька, и выходит около тысячи сабель. Остальные под Киевом, готовятся к нападению, а реестровые отозваны коронным гетманом для защиты земель королевства,– ответил один из куренных атаманов.

–Ишь как хитро все разыграно, растащили по разным местам нашу боевую силу, а теперь хотят и гнездо уничтожить, которое воспитывает птенцов казачьих и нерушимой стеной стоит за веру православную, отбиваясь всеми силами от объятий врагов и тех, кто навязывается в друзья, изо всех сил стараясь нас в них задушить. Вот теперь и Ширан–бей решил попробовать, чтобы заслужить расположение турецкого султана, кроме ясаря кинуть к его ногам и разгромленную Сечь Запорожскую. Вот вам, не дождетесь, – и он скрутил фигуру из трех пальцев, торжественно продемонстрировав ее всем присутствующим. Это вызвало резкий хохот, от которого, казалось, подпрыгивала крыша и который через открывшиеся двери и окна вырвался на улицу и увлек за собой собравшихся здесь казаков. Смех прекратился внезапно, так же, как и начался. В наступившей тишине атаман, обведя всех посуровевшим взглядом, сказал:

–Вот что, товарищи, немедленно посылайте гонцов по хуторам и зимовникам, собирайте казаков, пусть берут с собой добрые сабли и припасы, а если нет ничего – мы здесь им дадим все, что сможем,– и он внимательно посмотрел на меня.

– Готовьте места для людей, разбивайте их на десятки и сотни, выдайте из оружейки все, что там есть, а ружья давать только тем, кто знает в этом толк. Зелья у нас не так уж много.

После совета Сечь пришла в движение, за ворота полетели на быстрых конях гонцы на зимовники и хутора,к рыбакам поплыли утлые лодочки- плоскодонки поднимать всех на борьбу с врагом. Часа через три в лагерь стали стекаться первые защитники. Кто с саблей, кто с пикой, кто с мушкетом, кто в кольчуге, а кто и в татарском железном шлеме, с топором на длинном топорище, заткнутым за пояс. И брали всех на учет, записывая. На площади возле церкви поставили столы, за которыми сидели писари, фиксируя данные вновь прибывших, их вооружение и степень владения военным искусством. Безоружным выдавалось оружие и припасы. Возле куреней горели костры, на которых варился кулеш для вновь прибывших. К утру, когда поток казаков иссяк, подвели итоги. В строю оказалось около двух с половиной тысяч человек. Теперь нужно было дождаться лазутчиков с тем, чтобы определиться, как лучше встретить врага. Счет шел на минуты, так как вражеская лавина неуклонно приближалась к Запорожской Сечи, уверенная в своей мощи и непобедимости. Вскоре появились и дозорные, которые следовали по пятам вражеского войска. Выслушав их, атаман собрал старых опытных казаков, не раз доказавших свою храбрость в бою. Их было десять человек, седых закаленных воинов, знавших толк в ратном искусстве. Среди них были «галдовники» и «заморочники». Первым в комнату вошел Петро Гайда, это он спас отряд казаков в чистом поле от преследовавших их поляков. Когда у лошадей и людей иссякли силы и гибель казалась неминуемой, он приказал всем спешиться, поставить лошадей хвостами друг к другу, самим стать вокруг них, а по бокам воткнуть казачьи пика и соблюдать тишину. Сам он встал в середине этого круга, и, когда поляки с гиканьем кинулись в атаку, он как бы приподнялся над всеми, повиснув в воздухе, а поляки, не доскакав до казачьего отряда, притормозили коней и стали недоуменно озираться вокруг. Отряд исчез, а перед ними оказалась роща из молодых дубков, лениво шевелящих ветками от степного ветра. Выругавшись, они обогнули ее и бросились дальше в погоню. Следом нарисовался Стецько Резун. Он мог наслать морок на врагов так, что они начинали резать друг друга, каждый видя в своем партнере уже противника. Правда, и остальные казаки не слишком дружили с ним, опасаясь его умения. А вот, покачиваясь, как на шарнирах, прошел Иван Куля. Он и в бою вел себя соответственно, не мог долго оставаться на одном месте. Его умение не раз выручало казаков. Дело в том, что во время боя он входил в особое состояние и полами кафтана ловил пули и ядра. Пули обходили его стороной даже после выстрела в упор. Ну а Гнат Витер прославился тем, что по воздуху мог перемещаться на большие расстояния. Он не раз таким образом проникал в тыл врага, сея среди него панику или собирая данные о передвижении вражеских отрядов. Но особым уважением среди казаков пользовался Панас Хитрун. Он мог из любого положения – сидя, стоя спиной- поражать цель из мушкета или пистоля, даже не глядя на нее. Более того, он мог выстрелом снимать нагар с горящей свечи, почти не целясь. Турецкие военные начальники, встречаясь с такими «умельцами», жаловались, что их войска несут от них колоссальные потери. Называли их шайтанами, принявшими человеческий облик. А рядовые янычары сетовали на то, что этих казаков не может остановить даже пуля и они часто во время битвы растворяются в воздухе, оказываясь у тебя за спиной. Поэтому у них остается один выход -бежать.

Собралось их десять человек. Рассевшись вокруг стола, они внимательно смотрели на атамана.

–Вот что, побратимы, – сказал он, осматривая всех собравшихся. – Наши хлопцы донесли, что басурманы собрались переправиться через реку и готовят лодки. Нам нельзя допустить этого, так как мы еще не готовы. Поэтому ты, Иван, возьмешь хлопцев и спалишь все их лодки. Но охрану не шибко бей, надо, чтобы они сообщили Ширан–бею, что здесь переправиться у него не получится. Пусть идет на переправу возле Ляпотихи. Нам надо, чтобы он вышел там на речную косу, где мы постараемся их зажать. Будем брать их хитростью и казацкой удалью. А ты, Панас, возьми десять чаек и посади туда отменных стрелков с мушкетами и потренируй их так, чтобы стреляли по команде, да не задели своих, которые будут выманивать татар. Основной удар будет наносить Гайда, поэтому ты с хлопцами замаскируйся на косе так, чтобы ни одна мышь тебя не могла обнаружить. И по команде пойдешь в атаку, прижимая врагов к воде.

–А что делать с пленниками? – спросил Петро.

–Как что? Освобождать, да так, чтобы и они помогли нам. А для этого ты, Резун, подбери казаков татарского вида, переодень их, и пускай они постепенно проникают в ряды басурманов и ждут нашей команды. Ну, а ты, Витер, с оставшимися хлопцами засядь по правую руку от косы, и когда Палий начнет – бегом ему на помощь. А я, хлопцы, буду наблюдать за вами с холма, который расположен перед плавнями. По моему сигналу и начнем. А сигнал будет зависеть от того, как скоро подойдут чайки к косе. Ну, вот и все. Давайте за работу, – и он устало опустился на лавку.

Все встали и двинулись на выход, проходя мимо меня, охранявшего вход в комнату атамана. Последним выходил Гайда. Он почти уже прошел к двери, как вдруг остановился, повернулся и молча стал смотреть мне в глаза, затем кивнул сам себе головой и, поманив за собой, вышел из хаты. Я последовал за ним.

Все участники совещания чинно вошли в церковь, где их уже ждал священник. Перекрестившись, они перед алтарем встали на колени, низко поклонившись до пола. Священник начал молебен за победу казацкого оружия. Присутствующие усердно молились, отчетливо понимая, что их может ждать впереди. После молитвы все подошли к кресту и направились на выход. Здесь уже стояло все казачье войско в ожидании общей службы перед боем. Молча пройдя сквозь толпу, казаки, ведомые Гайдой, вышли за ворота укрепленного лагеря и направились в центр острова к древнему дубу, который стоял в окружении множества гранитных валунов, выбросив свою могучую крону прямо в небо.

Легенда гласила, что Андрей Первозванный, осуществляя свою миссию по освящению Русской земли, не мог пройти мимо этого зеленого острова. Высадившись на него, он на месте языческого капища водрузил крест в виде буквы Х. И сила от него пошла неимоверная. Крутившиеся здесь ранее всякие язычники теперь боялись вступить на остров и всячески обходили его стороной, а православный народ любыми способами стремился попасть под сень этого креста. Так постепенно остров превратился в оплот православия, собирая в своем лоне вольных и беглых людей. Русский люд, кто по- одиночке, кто небольшими группами, пробирался под сень Креста Андрея Первозванного. Даже если и прибивался сюда татарин или любой другой не- христианин, то он в короткое время добровольно принимал православие и становился истинным защитником христианской веры. Никто так не защищал ее, как казачество, отвечая восстаниями и жестокими войнами на попытку насильственного окатоличивания народа. И в первых рядах всегда шли запорожцы. Особо почитаемой у них была старинная икона Божьей Матери, вышитая белым жемчугом. Она считалась хранительницей острова. Поэтому все их походы начинались с молитвы у деревянной церкви, в алтаре которой находилась эта икона. Идя на смертный бой с врагом, многие казаки снимали с себя верхнюю одежду и, поцеловав нательный крест, шли в атаку, считая, что Святой Крест защитит их от вражеской сабли и пули. Войско противников в страхе разбегалось в разные стороны. Особый ужас у них вызывали казаки-характерники, которых не могло сразить никакое оружие. Если польские жолнеры кое-как сопротивлялись, то турки и татары в панике поворачивали коней и уносились прочь. И что удивительно: многие казаки выходили из ожесточенных схваток, не имея даже царапины на теле. Так Святой Крест, превратившись постепенно в Святой дуб, охранял и их, и остров. Вокруг этого дуба, выросшего из Креста, и собирались казаки, которых прозвали характерниками, исходя из его конфигурации.

Вот и сейчас, встав вокруг него, все опустили руки в карманы и вынули оттуда листочки бумаги, на которых были написаны индивидуальные молитвы, дающие силу каждому в том даре, которым он обладал. Этот дар передавался по наследству, так же, как и молитва, которую каждый сейчас держал перед собой. Я еще не достиг этой стадии посвящения, да и не знал, каким даром обладаю, но все равно мне показали место в круге, и я стал, улавливая краем уха шелест кроны могучего дуба и шепот казаков. После того, как молитвы были прочитаны, казаки, стоявшие вокруг дерева, взяли друг друга за плечи и прислонили свои головы к стволу. Я вместе с ними сделал то же самое. Сначала ничего не было. Только шум ветра и щебетание птиц. Но постепенно эти звуки стали уходить в сторону и пропадать. А сверху на нас стала опускаться тишина и пригибать нас к земле. Продолжая обнимать дерево, все стали на колени, ощущая физическое давление сверху. Затем раздался гром, и на чистом небе сверкнула молния, которая ударила в ствол прямо над нами, и ее огненные брызги каскадом посыпались на наши плечи. Я почувствовал себя летящим куда-то вверх, пронизывая толщу облаков, крепко держась за плечи своих товарищей. Затем мы оказались в сияющей синеве, кружась, как в хороводе, впитывая в себя маленькие цветные тучки, летящие нам навстречу. Интересным было то, что каждая из тучек выбирала определенного казака и окутывала его с ног до головы, пока не растворялась. Это продолжалось до тех пор, пока каждый из танцоров не был выкупан в этой цветной купели. Казалось бы, все – пора и обратно. Ан нет, мы продолжали кружиться, поднимаясь все выше и выше. И вдруг внезапно перед нами выросла туча, переливающаяся всеми оттенками цветовой гаммы. Она вырвала меня из круга, выбросив на середину и накрыв с ног до головы, заставляя вращаться в разные стороны. Мой мозг словно взорвался от обилия разных картин, которые стали мелькать передо мною. Они шли то сверху вниз, то снизу вверх, то с разных сторон, постоянно меняя направления, причем каждая из них была окрашена в свой цвет. Я не успевал их фиксировать, но они упорно проникали в меня, оставаясь там до определенного времени. Сколько это продолжалось, мне трудно сказать, но вскоре мое вращение стало замедляться, и когда остатки тучки исчезли, я увидел себя вращающимся в центре круга моих товарищей, которые крепко сжимали руки, не давая возможности неизвестно откуда взявшейся черной туче прорваться ко мне. И тут снова ударил гром, который сразу стер все видения, и я опять почувствовал себя на земле, крепко вцепившимся в рядом стоящих казаков. Постепенно приходя в сознание, мы открыли глаза и, уставшие, опустились на землю. Никто не проронил ни слова. Поднявшись, все молча двинулись к лагерю готовиться в путь.