Маленький памятник эпохе прозы

– Да ладно! А у вас что – общие мероприятия? Вы ж с комми как кошки с собаками!

– Ну… всякие брифинги, конференции и встречи бывают общие, для всех. Вот и пересеклись.

– И как он? – из вежливости спросила я, хотя мне было абсолютно всё равно.

– Да так, ничего, вполне. Привёл себя в порядок, опять похудел, костюм хороший. Он в КПРФ неплохую карьеру делает.

– Кто б сомневался, – фыркнула я.

– Ой, пожалеешь ещё, что перспективного мужика бросила, – рассмеялась Поля.

– Перспективного? А что – комми снова к власти придут?

– Ну, в каком-то смысле… – Поля хихикнула, – они из неё и не уходили. Знаешь про системную и внесистемную оппозицию?

– Немного. Первая – официальная и не шибко опасная для власти, вторая – куда хуже для неё.

– Примерно так, – кивнула Полина. – Для системной существует Дума, в которую очень даже неплохо попасть.

– Тимур метит?

– Очевидно.

– А ты?

– Да куда уж мне! Наша партия теряет… впрочем, ещё раз – давай о другом! Неужели тебе интересно?

– Не очень, – призналась я. – Тогда о чём? О снах, о книгах? И чёрт меня попутал крикнуть «Привет!» – негромко напела я одну из любимых песен нашей ранней юности. Полинка подхватила:

– Как жизнь? Не то, чтоб очень гладко, но, в общем, знаешь, всё в порядке, без бед.

И дальше мы дуэтом негромко, но ладно и музыкально:

– Дела отлично, как обычно. А с личным… ну вот только с личным – привет.

Какие-то парни, шедшие навстречу зааплодировали:

– Бис, девчонки!

Мы расхохотались и пошли в ближайшее кафе, где поболтали о всяком неважном и необязательном, не касаясь больше болючих тем – политики, Веры, Тимура…

Странно. Но, когда в скором времени Поля, бросив взгляд на часы, озабоченно произнесла «всё, уже опаздываю», и мы расстались, у меня не осталось ощущения, что я встретилась с близким человеком и мне от этого хорошо и приятно на душе, что я буду теперь мечтать о следующей встрече. Скорее, подумалось прямо противоположное: можно поставить галочку – повидались. Я честно пыталась понять, что между нами не так? Ну, не взрослый же вид Полины, не её солидность, в самом деле, смутили и оттолкнули меня?

Мы были близки много лет, с самого первого курса института. Я видела в ней такую же подругу, как в моих Малюдках. Нам бывало удивительно хорошо вместе, и всегда находилось, о чём поговорить без всякого напряга. После окончания института мы не потерялись, встречались, вместе развлекались, и уж точно я всегда бывала у неё на дне рождения. И мы обе обожали пьесу «Странная миссис Сэвидж».

Могли ли большие перерывы в общении сказаться на отношениях? Мне кажется, что зависимость бывает обратной: у людей что-то ломается в отношениях, и они перестают встречаться.

А можно просто жить, не заморачиваясь из-за всего на свете? Можно принимать реальность, как данность, не анализируя её? Почему-то у меня не выходит. Мне совершенно не нравится терять друзей, которых остаётся всё меньше. Людка за тридевять земель, Марина вообще в другом измерении нынче находится, Вера умерла. Я обязана разобраться, что не так, чтобы не потерять Полину.

Не так с ней или со мной?

Позже стало понятно, что я просто мало знала, а Полина не была со мной откровенна. А вот моя интуиция работала на самых мощных оборотах, и я вовсе не параноик. Выяснится это довольно скоро, но пока я оставалась в неприятном недоумении, которым поделилась с Людой.

– Скажу откровенно, Белочка. Меня настораживают люди, которые идут в политику. Мне кажется, им нельзя ни верить, ни доверять. Это такой особый тип личности. Поэтому я не очень удивлена.

– А что плохого в политике? Она же у нас прогрессивная девушка, борется за демократию. То есть, за наши интересы.

– Не могу внятно объяснить, но инстинктивно держусь от сильно политизированных граждан подальше. Слава богу, тут у нас совсем немного чокнутых, а те, которые есть, на самом деле идут в политику и отдаляются от нас в свой мир. Может, это и правильно.

– Она мой друг! Мне не хочется её терять!

– Понимаю ещё как. Думаю, скоро всё разрешится и станет понятно.

Кто-то ещё станет спорить, что Людка – самая умная девушка на свете? Оказалась права на сто процентов.

Потом было лето, отпуск, сначала у меня, потом у мамы. Мы обе провели его дома, потому что не до жиру, я решила в этом году сэкономить и никуда не ездить. Не то чтобы средств не хватило бы, но испуг из-за прошлогоднего августа всё ещё не прошёл. Жизнь устаканилась, мы приспособились, а страх внезапной потери денег, ужас перед вплотную подступившей ни с того, ни с сего бедностью навсегда поселились в душе и хватали за сердце, стоило подумать о «лишних» тратах. В конце концов, можно годик никуда далеко не ездить, подумаешь!

– Ну вот, – огорчилась мама, узнав о моём решении. – Начинается. Талдычу же – уезжай в нормальную страну, здесь так и будет всегда, уверяю тебя! Только начнёшь жить по-человечески, так они обязательно что-нибудь устроят – войну, революцию, дефолт, ещё какую гадость. Не будет тут жизни, уезжай!

Я демонстративно встала и вышла из комнаты.

– Ты знаешь моё условие.

– У меня нет сил на это, – крикнула мама вслед. А я красноречиво молчала, не произнесла больше ни слова, показывая, что разговор окончен.

Весь свой отпуск мама просидела дома, перечитывая книги, в основном классику, и получала от этого огромное удовольствие. Когда я приходила с работы, то заставала её довольную и умиротворённую.

– Перечитываю Тургенева, Гончарова, Гоголя. Кое-что аж со школы в руки не брала. А зря. Давно надо было перечитать не по необходимости, как тогда, а просто так. Совсем другое дело! Например, ты не поверишь! «Отцы и дети».

– Ты серьёзно, что ли? – удивлялась я, ещё помнившая тошнотворный разбор Тургенева на уроках литературы.

– Да! Когда-нибудь ты перечитаешь и увидишь, как это здорово! Советские учителя литературы были вредителями! Из-за них только под старость проникаешься…

– Хм.

– Поверь. Белка, не повторяй моей ошибки: читай, перечитывай школьную программу, найди на это время.

Не нашла и не очень искала. Но всё же повторила мамин путь – наслаждаюсь теперь, почти в том же возрасте, какой была мама тогда. Не считаю это ошибкой: всему своё время.

В конце августа, в тот самый день, мы вдвоём помянули папу. Девять лет.

– Уже девять лет без него, – сказала мама. – Думала, не выдержу и года.

Мамин отпуск закончился, наступил сентябрь. И маму как-то сразу закрутила работа – жёстко, безжалостно. В начале учебного года дети массово взялись простужаться, болеть, плюс навалились дела в руководстве страховой компании – нагрузка оказалась чересчур. Мама каждый день возвращалась с работы всё более вымотанная, будто и не было у неё никакого отпуска.

– Эпидемия, что ли? – тревожилась я, глядя на начавшую сдавать маму. Вокруг глаз резко обозначилась густая сеточка морщин, появились тёмные круги, уголки губ непривычно опустились – мамино выражение лица никогда не было горестным, скорее, наоборот – всегда готовым к улыбке. – Почему вдруг так много работы?

Мама пожала плечами.

– Да нет… как обычно. Во мне дело, я что-то не тяну.

– Сердце?

– Устаю очень. Может, и сердце. Но я принимаю все лекарства, ты не беспокойся.

Помню тот вечер. Мы сидели в большой комнате, что-то смотрели по телевизору. К дивану подошёл Фимка и очень грузно на него запрыгнул. В последнее время он стал менее шустрым, чем прежде, перестал играть, а спал по двадцать три часа в сутки.

Мама положила его себе на колени и начала чесать за ушком. Фимка зажмурился и заурчал.

– Старенький совсем. Шестнадцать лет…

– Но он здоров, с ним всё в порядке, – меня пугала эта тема, не хотелось вообще о таком говорить.

– Здоровый. Старичок, – мама потёрлась носом о Фимкин затылок. – Не представляю, что будет, когда он…

– Не надо! – взмолилась я. – Думаешь, я про это не думаю? Он меня, можно сказать, вырастил. Но… всегда можно взять рыжего котёнка. Похожего на Фимку, ведь так уже было.

– Ну нет! – воскликнула мама как-то даже испуганно, крепко обняв котяру. – Ни за что! Никогда. Нет.

Сморозила я, конечно. Протянув руку, погладила Фимку по спинке. Он благодарно боднул мою ладонь лбом.

– Будь здоров, малыш! Живи подольше! – произнесла я виновато.

За окном шумел дождь, бабье лето уже закончилось, наступала обычная московская осень. Последняя осень двадцатого века и целого тысячелетия. Или предпоследняя? Это как считать.

Мама, продолжая обнимать Фимку, осторожно спросила:

– Белочка, а что всё-таки насчёт Израиля?

– О, боже! – я схватилась за голову. – Сто тысяч первый раз говорю: без тебя – нет.

И вдруг громом небесным прозвучал тихий мамин голос:

– Хорошо, я подумаю. Ради тебя… Подумаю.

– Тогда будет другой разговор, – спокойно ответила я, хотя была абсолютно ошеломлена и растеряна подобным поворотом. Мама готова ехать? То есть, мы таки уедем в Израиль? Так… а готова ли я сама?

В сметённых чувствах ложилась я в тот вечер спать. Долго не могла уснуть, часов до трёх точно. Хорошо, что это была ночь на субботу, выходной. Но мама запустила мне такую вошь в голову, что я мучительно ворочалась с боку на бок, обдумывая создавшуюся ситуацию.

И напрасно. Можно было вообще не думать об этом, не брать в голову, не обращать внимания. Потому что утром мама не проснулась. Во сне у неё остановилось сердце. Только в декабре ей должно было исполниться пятьдесят, она «побила рекорд» своих родителей. Как же так, мама? Мы ещё накануне начали строить планы, я полночи про них думала. Как же так? Или ты до такой степени не хотела ехать сама, но мечтала, чтобы уехала я, и освободила меня от себя? Эх, мама!

Горе…

Так вот ты какой, конец света

Совершенно не знала, что делать. Как быть. Кому звонить. Быстро поняла, что звонить некому. Раньше я бросилась бы к Малюдкам или уж точно к Вере. Полина? Не то.

Нет, я не дебилка, конечно, «скорую» вызвала, но было понятно, что «скорая» уже ничему не поможет, поэтому нужно действовать. А как?

Удивительно, но у меня не было слёз. Я не кричала, не рыдала. И снова в ситуации кошмара на меня напал морок, в котором трудно двигаться, почти невозможно соображать, а видится и слышится всё происходящее, как в тумане.

Тётя Мотя! Наверное, правильнее всего обратиться к опытной и мудрой Нине. К счастью, была суббота, и я застала её дома. Не вовремя, конечно, сегодня день служения её мужчинам. Но я услышала в трубке твёрдое:

– Я моментально приеду.

Любопытно, что Нина приехала раньше «скорой». А я ведь так и сидела около телефона, не шевелясь. Она, в самом деле, приехала моментально или я вообще не заметила хода времени?

Нина прошла в мамину комнату, потом вышла ко мне и крепко обняла.

– Тебе холодно? Ты ледяная! Хочешь горячего чаю? Сделать?

Я лишь помотала головой.

– Кому позвонить? Кому сообщить?

– Маме на работу. Её подругам…

– Давай я сделаю. Где её телефонная книжка?

Я молча показала на столик, где стоял телефонный аппарат. Там же лежала мамина книжечка, бордовая, немного обтрёпанная по углам, такая знакомая за долгие годы. Родная книжечка. Я не могу никому звонить, не могу никому ничего сообщать. Я вообще существую условно. Всё делает Нина.

Потом была «скорая», какие-то формальности, которые я выполнила, управляемая Ниной – почти как марионетка, послушно подчиняющаяся дёрганию за верёвочки.

Нина договорилась с медиками, и «Скорая» увезла маму. Я тупо сидела на диване в пижаме и халате, глядя перед собой. И вдруг почувствовала ужасное: мои веки отяжелели, в голове зашумело, руки и ноги стали ватными.

– Нина, я сейчас усну. Не понимаю, что происходит, – заплетающимся языком пролепетала я.

– Идём!

Нина подхватила меня за талию и повела в мою комнату к постели. Я тяжело опиралась на её руки и шаркала ногами, точно старенькая бабушка.

– Ложись, детка, – шептала Нина, укрывая меня одеялом. – Поспи. Я всё сделаю.

Всё, что было потом – подготовка к похоронам, сами похороны, поминки – сделала и организовала Нина. В доме появлялись какие-то чужие люди, но я на это не реагировала. Если честно, помню всё весьма смутно. Меня постоянно тянуло в сон, и я очень много спала. Потом, с годами, это стало моей проклятой особенностью, которую психиатр назвал «убеганием». Я не виновата, так реагирует мой организм: пытается сбежать от беды и горести в сон. И у него получается, я никогда не могу перебороть эту напасть. Поэтому все последовавшие после маминой тихой кончины события остались в памяти обрывочно. Очень плохо помню похороны. Потом мне сказали, что я дважды падала в обморок. Нет! То были не обмороки – я просто засыпала.

Странность в том, что я так и не заплакала ни разу. Или не странность? Ведь я была абсолютно отмороженная, какие могут быть слёзы? В виде льдинок? Нина постоянно щупала мои ладони, цокала языком и отпаивала горячим чаем, от которого у меня тут же случался очередной приступ непобедимой сонливости. Как мне рассказали, ложилась спать я каждые три часа и, как минимум, на час. Потом выходила из своей комнаты белым, холодным привидением.

Слёзы прорвались с адской силой в одну минуту. Это случилось спустя пару недель, когда я была дома одна, бродила по квартире из угла в угол, ожидая пришествия спасительного сонного морока, и обнаружила, что Фимка лежит на маминой кровати и… не дышит. В точности так же, как лежала мама в то утро, когда я к ней вошла: на боку, спокойно, с закрытыми глазами, будто спит. Старый котик не смог пережить, что его любимой хозяйки больше нет.

И вот тогда я закричала и превратилась в истерический комок плача. Рыдала над Фимочкой часа два. В сущности, я рыдала над ними обоими. Ушедшими, оставившими меня совсем одну.

Но жизнь-то продолжалась. Через два дня после похорон мамы я вышла на работу, хотя мадам Костюм выражала соболезнования и предлагала внеочередной отпуск. Я отказалась, потому что дома мне было не просто тяжело, а невыносимо. Тишина, лишь тикают всё те же проклятые ходики. И будто бы никого кроме меня во всей вселенной нет. Никто не шуршит страницами книги, никто не звякает чашками на кухне, никто не кричит мне «Приходи пить чай!». Зато мамина записная книжечка, маленькая, бордовая, так и лежит возле телефона. Я подходила и гладила её, как… Фимку.

Прибавилось ещё и это: на диване нет тёплого пушистого живого клубочка, никто требовательно не мяукает, выпрашивая вкусненькое, не встречает, когда я прихожу, стремительно бросаясь тереться об ноги и тыкаться лбом в ладони с громогласным мурчанием. Никто… не… не… и теперь уже никогда?

В один из таких вечеров я поняла, как остро не хватает рядом кого-то близкого, чтобы взять его за рукав и говорить, болтать, трепать языком, выговариваться, и чтобы мне отвечали что-то важное и нужное или пустяшное, глупое, банальное. Мне до зарезу необходим друг, подруга. Нина? Нина – прекрасный, близкий человек отныне и навеки, но, к сожалению, она из другого поколения. А мне до зарезу нужна подружка примерно моего возраста! Где вы, девчонки мои? Почему Людка так далеко? Почему Марина исчезла из моей жизни? Почему Вера умерла?

Я стучалась, билась в «аську» к Людке, а она не отвечала. Потом выяснилось, что они с женихом как раз именно тогда поехали в Калифорнию «погреть косточки» и не были на связи целых три недели. Но когда Людка не откликнулась в «аське», я не решилась звонить по телефону. Испугалась чего-то. Не могу объяснить, чего конкретно, но будто побоялась узнать что-то страшное. В одиночестве мои нервы натянулись до предела, я реагировала на всё неправильно, истерически.

Подумала про Полину. Какая бы она там ни была теперь важная и политически занятая, она мой друг. Последний раз Поля дала мне номер своего мобильного и разрешила звонить по нему, когда мне вздумается. «Фирма платит!» – гордо заявила Поля.

Сначала я набрала домашний номер, Полин папа сказал, что её нет. И тогда я позвонила на мобильный.

– Аллоу! – радостным, звонким, родным Полинкиным голосом отозвалась телефонная трубка.

– Полечка, – у меня перехватило горло. – Это я, Белла.

– Ой, – Поля будто испугалась. Или мне показалось? – А… ты… привет! – она будто взяла себя в руки. Или опять показалось? Потом послышалось какое-то шуршание, будто чей-то шёпот и опять шуршание.

– Поль, я не вовремя? – очевидно, подруга закрыла трубку ладонью и что-то кому-то говорила.

– Не-не, всё нормально, – защебетала Поля, по-моему, слишком ненатурально. Показалось? – Я тебя слушаю, Белочка!

Она меня слушает. Что значит – «я тебя слушаю?». Мне расхотелось разговаривать.

– Ну, как дела? – вяло спросила я, лишь бы хоть что-нибудь сказать.

– Так ты ничего не знаешь?

– А что я должна знать?

– А… да нет, ничего. У меня всё в полном порядке, работаю, аж пар из ушей валит, – она рассмеялась собственной шутке. – А ты как, что?

– А я… у меня ма… Да ничего, всё по-старому, работаю там же, благодаря тебе, ещё раз спасибо, – я передумала сообщать ей о маме и брать её за рукав. Не верю я в идиотскую эзотерику, но в тот момент мне, ей-богу, померещилось, что из телефонной трубки дохнуло холодом. Морозом равнодушия и лицемерия. Может быть, даже лжи. Какой лжи? В чём Полина могла меня обмануть? Чушь.

– Да ладно тебе! Слушай… я сейчас немножко занята… у нас тут… круглый стол… Я тебе в ближайшее время звякну, хорошо?

– Конечно, – и я нажала отбой.

Отбой. Не получилось. Что-то не так. Наверное, это я «не так». Мне всё мерещится, всё кажется, я напряжена, взвинчена и поэтому слышу «не тот тон». Не в Поле дело, разумеется, нет.

Буквально через два дня объявилась, наконец, Людка. Она ворвалась в «аську»:

– Белочка, родная, что случилось???

Я коротко ответила:

– Умерла мама.

– Сейчас позвоню! Мне нужен твой голос.

Через минуту раздался звонок.

Невозможно было подержать Людочку за рукав, она была очень далеко, но стоило мне услышать её нежное «Белочка моя, родная!», как я тут же разнюнилась прямо в трубку. А потом долго слушала те самые банальные, простые, слова, произносимые любимым голосом, выплакивала свои жалобные, накопившиеся чувства, обмусолив и намочив всю трубку, но насколько же мне стало легче от Людкиных банальностей: «Дорогая! Я с тобой, обнимаю тебя! Очень люблю тебя, держись, я всё время думаю про тебя, Алексу рассказываю, фотки твои показываю… Знаешь, он сказал, что ты – клёвая! По фоткам и по моим рассказам. Хочет с тобой познакомиться, я уже ревную. Только не пойму, кого к кому. Когда же мы увидимся? Приезжай к нам, приезжай, когда хочешь, когда сможешь! Могу помочь с деньгами, ты только визу получи! Так хочу тебя увидеть, ужасно соскучилась!»

Хорошо, что она позвонила и всё это было сказано голосом прямо мне в ухо! Наконец я почувствовала, что не одна во всей вселенной, есть ещё, как минимум, один человек, который меня помнит и любит. А, значит, можно найти силы, чтобы жить дальше. Жить, а не существовать, непонятно, зачем.

Тем временем наступил октябрь.

Октябрь как октябрь. Я медленно, но верно приходила в себя в первую очередь, с помощью работы, в которую погрузилась по самую макушку, будто это последнее дело в моей жизни, во-вторых, с помощью Нины и Люды. На службе я вгрызалась в задания, отрешаясь от всего мира, выверяла всё до последней буковки, на полную мощность врубала примитивную рекламную фантазию и, в качестве побочного эффекта моего желания забыться в работе, вновь стала незаменимым и любимым «кадром». По справедливости.

К метро после работы меня «конвоировала» Нина, болтая о всяком необязательном, лёгком и приятном, а дома, наскоро перекусив, я бежала к компьютеру, чтобы либо общаться с Людой в «аське», либо найти в почте её письмо и ответить на него – обстоятельно, подробно, возможно, нудно. Потом немного читала что-нибудь из женской прозы, каковой стало чересчур много на книжных лотках у метро. Периодически я покупала книжонку, что легко читается, никак не отпечатывается в памяти, ни на что не влияет, забывается через полчаса после прочтения, но отлично убивает время.

Так и не заметила, как почти закончился, прошелестев дождями, октябрь.

Однажды вернулась домой, поужинала, села за компьютер и удивилась, увидев, что Людка уже раз десять стучалась в мою «аську» и буквально «кричала»:

– Да где тебя носит? Чёрт! Ну, давай уже, выходи на связь!

Только, не дай боже, что-нибудь случилось! Во мне шевельнулся страх получить очередную порцию боли. Заныл живот, неровно заторопилось сердце.

– Я тут! Что случилось?

– Ты вообще телевизор смотришь? В политику втыкаешься?

– Не-а. Давно уже. А что?

– Я так и думала! У вас там дела творятся! Здесь, в Америке, все наши следят!

– Да пошло оно.

– Понимаю. Так и думала. Но дело не в этом. Ты знаешь, что у вас там проправительственное движение затеялось с вполне определёнными целями и задачами под выборы? «Единство» называется. Ты хоть про выборы знаешь?

– Знаю. И про движение слыхала. Вот вообще неинтересно. Игрища.

– Да, конечно. Но слушай, то есть, читай внимательно. Недавно показывали по вашему телевидению какой-то круглый предвыборный стол. Там сидели и гавкались между собой клоуны из всех партий, идущих на выборы. И там была твоя Полина!

– Ну и что? Растёт, значит. Делает партийную карьеру.

– Карьеру в какой партии, Белочка?

– В «Яблоке».

– А вот и хренушки! В этом самом «Единстве» она! С провластной, державной, патриотической риторикой! Она выступала, как представитель молодёжного «Единства». Как тебе?

Я онемела. И пальцы тоже, потому что не могла печатать. Просто пялилась в экран, пытаясь осмыслить написанное Людкой. Как-как? Где-где? Этого не может быть, Людка ошиблась и спутала другую женщину с Полиной.

– Эй! Ты там в шоке? Откликнись, а то подумаю, что тебя инфаркт хватил!

Пришлось размять задубевшие холодные пальцы. Ничего себе у меня соматические реакции!

– Пытаюсь врубиться. Не получается.

– Во-о-от! И это ещё не всё. От КПРФ выступал – кто? Правильно, твой Тимурчик! КрасавЕц! Весь такой пылкий и страстный, готов умереть за дело Ленина-Сталина! Но и это ещё не всё!

– Господи, да что ж ещё-то может быть? Маринку, что ли, в ЛДПР узрела?

– А-ха-ха! Нет, хотя было бы круто, согласись! А узрела я – не поверишь! – отношения между этими двумя голубками – Полькой твоей и Тимурчиком.

– Отношения? Прямо там, в студии?

– А-ха-ха! Не в этом смысле. А как они друг с другом разговаривали, якобы дискутируя, а по сути дули в одну державную дуду, как смотрели друг на друга. Жаль, что ты не видела, ты б сразу всё поняла. Представляешь?

– Представляю…

И в этот момент у меня сложился паззл, разрозненные элементы мозаики, непонятные прежде, соединились в целостную, ясную картинку. Вот, в чём причина Полинкиного пропадания и не особенного желания со мной видеться. Вот, что означал тот шёпот над закрытой ладонью трубкой – и кому предназначался этот шёпот. Вот почему как бы случайно упомянув при нашей последней встрече Тимура, Полина смотрела куда-то в сторону, избегая моего взгляда. Но это глупо! Мне же совершенно по фигу, ни капли не волнует то, что Тимур с кем-то крутит любовь! Впрочем, нет. Именно Полина – самый невероятный и невозможный вариант, в который трудно поверить.

– Вот ты прям, Людка, сразу всё поняла про их отношения, как же!

– Белочка! Поверь моей наблюдательности. Там ещё какие отношения и уже давно! Ты б это видела! Какая-то вербально-мимическая порнография, честное слово! Эти взгляды, эти глазки, покусывание губок – тьфу! Они будто бы спорили между собой, кто больше родину любит – коммунисты или нынешняя власть и новорожденная партия. Если звук выключить и только смотреть – любовники обсуждают своё последнее соитие, если не смотреть, а только слушать – какой-то пленум цэка капээсэс…

– Знаешь, а плевать! Ради бога, на здоровье! Меня больше шокирует, что Полина изменила мировоззрение на прямо противоположное. Это под влиянием отношений с Тимуром? Но тогда почему не КПРФ? Или она сама? Или что?..

– Помнишь, я писала тебе: политики – это не люди, а говно. Ещё одно доказательство.

– Не торопись с выводами. Я с ней поговорю. Может, её в заложниках держат.

– Ну, если только…

Да, я с ней непременно поговорю и не по телефону. Глаза в глаза.

– Что случилось, Белочка? – испуганно спросила Полина, когда я, после звонка, сделанного из телефонной будки прямо у её подъезда, выманила подругу на улицу для «очень важного разговора». С непроницаемым лицом я выждала необходимую паузу, чтобы как следует напрячь Полину, а добившись своего (та изъёрзалась, будто ей срочно нужно по-маленькому), спокойным тоном произнесла:

– И давно это у вас, Ивашкевич?

Кровь бросилась ей в лицо. Странно, она не могла не ожидать вопроса. Всё-таки чего-то боится. Вот дура! Не того боится. И не ту.