Десять сыновей Морлы

Гости собирались в обратный путь. Войдя в Ангкеим, Вальебург увидела, что хозяин уже раздает, по обычаю, прощальные подарки. В зале царило оживление. Гости ревниво подмечали, кого Морла одарил бронзовым тазом или мехами, а кого – всего лишь остатками свадебного угощения, и спорили, чей подарок лучше. Карнрогги старались перещеголять друг друга в цветистых словах благодарности. Они сытно поели, выпили отменной гуорхайльской браги и пребывали в добром расположении духа. Их элайры рыгали, довольные, поглаживали набитые животы. Некоторых с непривычки подташнивало. Еще долго по всему Трефуйлнгиду будут рассказывать о свадебном пире у Тьярнфи Морлы, на котором не то, что люди – даже вечно голодные собаки так наелись, что не рыскали под столами в поисках объедков, а с раздутыми боками валялись у очага.

Галдя и распевая обрывки застольных песен, гости повалили во двор, к своим лошадям и саням. Возникла сумятица, как бывает, когда в одном доме собирается множество эсов, и каждый из них мнит себя знатнее другого. Рабы Морлы вынесли факелы, чтобы гости не натыкались друг на друга в дневных сумерках, но те все равно толкались, отдавливали ноги и затевали перебранки, пугая криками лошадей. Карнрогги не могли протиснуться к саням, элайры в потемках теряли своих коней, а кое-кто под шумок забирался на чужих, надеясь угнать себе лошадь получше. Когда хитрецов хватали и стаскивали с седла, те винили во всем Дунн Скарйаду: спутали лошадей в темноте, с кем не бывает?

Вальебург остановилась у дверей: дальше не пускала толпа. Приподнявшись на цыпочки, она поискала глазами своего отца и обнаружила, что тот садится в сани – как всегда красивый, величественный, в накинутой на плечи бобровой шубе, подбитой алым атласом, – прощальном подарке Морлы. Подмышкой карнрогг Хендрекка держал щенка – тот изо всех сил вырывался. В следующее мгновение люди и кони заслонили Хендрекку от Вальебург. Она растерялась, не зная, как поступить: остаться ли в доме, не выполнив положенное прощание с отцом, или пробиваться к саням, рискуя растерять свои драгоценности и испортить в давке роскошный наряд. Вальебург оглянулась на рабыню – та поняла ее без слов. С остервенением работая локтями, Майетур проворно двинулась через толпу, расчищая проход для хозяйки, да еще и покрикивала не тех, кто не уступал ей дорогу. Миновав людей Морлы, высыпавших из дома провожать гостей, Вальебург оказалась, наконец, в нескольких шагах от саней отца.

Гости начали разъезжаться. Вскочив на коня, унесся со своими элайрами фальгрилатский карнрогг Хеди; уехал, усадив рядом с собою племянника Данду и закутав его в меха, важный Гунвар Эорамайн, а за ним на санях поменьше двинулся Вульфсти Хад, правитель Вилтенайра. Лишь хозяин Карна Тидд Ангррод Морла решил погостить еще немного: приглядеть за братьями, пока не вернется отец; да и жена его, дочь Ингрима Датзинге, просила Ангррода, чтобы он позволил ей побыть с сестрой Онне, женой Сильфре Морлы. Сам Сильфре и братья его Урф и Урфтан уезжали вместе с отцом: тот, как велит обычай, должен был проводить нового тестя до границы своих владений, великой реки Фоиллах, разделяющей земли Рохта и Гуорхайля. Онне, Этльхера и Этльверд напутствовали мужей, цепляясь за их стремена.

Сани Хендрекки тронулись. Люди Морлы шли за ними, желая уезжающим гостям белой дороги, а своему хозяину – благополучного возвращения. Вальебург шла вместе с ними. Она с нетерпением дожидалась, когда люди, наконец, замолчат, и она сможет начать плач. Возница нарочно придерживал коней. Вальебург без труда поспевала за санями, но делала вид, что задыхается от бега. Как только громкие прощания умолкли, она сразу же всплеснула руками и принялась сетовать на горькую девичью долю, мелодично подвывая в конце каждой фразы. Простирая руки к саням, Вальебург укоряла отца за то, что он разрушил ее счастье, вырвал ее из родного дома, где она знала лишь радости да девичьи забавы, и отдал в чужую, далекую землю, где она прольет реки слез в тоске по родным краям и отцу с матушкой. Элайры Хендрекки и люди Морлы затихли, с интересом слушая ее причитания. Вальебург неторопливо семенила за санями и захлебывалась рыданиями, а сама думала, как бы не запутаться в подоле: бежать по снегу и без того было неудобно, а тут еще и это длинное хризское платье…

За нею шла Майетур, но не столько помогала, сколько мешала: вместо того, чтобы, как полагается, удерживать рвущуюся к отцу новобрачную, рабыня приподнимала ее обшитый серебряной каймой подол, чтобы он не волочился по снегу – истоптанному, грязному. «Держи же меня, дуреха!» – прошипела ей Вальебург в перерывах между рыданиями. Заломив руки, она кинулась к отцу – но Майетур по-прежнему спасала драгоценный подол и не успела вовремя поймать ее. Сама того не желая, Вальебург повалилась на сани. Возница остановил коней. Вальебург лежала у ног отца, проклиная глупую рабыню и собственную поспешность: толкнул же ее Старший броситься к саням, не убедившись заранее, что Майетур ее удержит! Что теперь делать? Пойти на попятный – стыдно: выходит, не больно-то она и стремится обратно в отцовский дом, «где знала одни только радости». Остаться в санях – а дальше что, ехать обратно в Карна Рохта?

Отец пришел ей на выручку. Подхватив дочь под руки, Хендрекка поднял ее с саней и произнес с теплотой, но в то же время сурово:

– Дочь моя! Не лей слезы о том, что уже свершилось. На всякую птаху найдется силок, на всякую девушку – хозяин. Не печалься о вольном девичьем житье – то время миновало, к былому нет возврата. Смирись со своей долей и будь хорошей женой твоему господину, высокородному Тьеберну, сыну Ульфданга. Я же более тебе не хозяин, – с этими словами он легонько толкнул ее прочь от саней.

Вальебург поблагодарила его глазами. У ее тщеславного отца всегда находились красивые слова, что бы ни случилось. Наверное, даже если бы Вальебург наступила на свой подол и растянулась на снегу, Хендрекка и тут бы не растерялся и произнес великолепную речь, которую после передавали бы из уст в уста. Теперь Вальебург могла, опустив голову, отойти от саней, будто прислушалась к увещеваниям мудрого родителя. Возница хлестнул коней. Сани заскользили по заснеженной дороге, удаляясь от Вальебург – и у нее вдруг кольнуло сердце. Ей и в самом деле захотелось броситься за ними и молить отца забрать ее обратно, в родной Мелиндель, где всё так скучно, сонно и привычно, где нет нужды выстаивать против невесток мужа и со страхом высчитывать, сколько времени прошло с первого дня свадьбы… Вальебург утерла рукавом мокрое от слез лицо. В горле все еще стояли рыдания. Она проводила взглядом исчезающие в сумраке сани и повернула к дому, вяло отбиваясь от неугомонной рабыни.

Майетур ворчала на хозяйку:

– Приспичило же тебе бежать за санями! Истоптала весь подол – как теперь чистить? Серебро потемнеет, это я тебе сразу скажу. Надела такое богатство – вот и ходи степенно, осторожно, чтобы не попортить… Так нет же, поскакала по снежному месиву, как коза по крыше!

Глава 10

Тихо и непривычно пусто стало после отъезда хозяина и гостей. Зимнее оцепенение, ненадолго разорванное шумным празднеством, вновь сомкнулось над усадьбой карнрогга. В бражном зале – просторном, гулком – остался запах жареного мяса, дыма и хризских благовоний, от соломы на полу разило мочой и рвотой, но минувшее веселье казалось теперь совсем далеким. Элайры и домочадцы Морлы судачили об уехавших гостях, со скуки доедали остатки свадебного угощения или дремали, опустив головы на столы. В доме, где нет хозяина, хозяйничает безделье – так говорят эсы. Объевшиеся собаки зевали у очага. Один только Кромахал, любимый пес карнрогга, лежал у дверей; всякий раз, когда кто-нибудь входил, он настораживался в надежде услышать шаги хозяина.

Ангррод Морла задумчиво обсасывал кость, развалившись на скамье и опершись спиной и локтем о стол; ногу он закинул на колени Сианделу. Братья толковали о предстоящем походе на Вилтенайр: гадали, кого из них отец поставит во главе войска, а кого оставит приглядывать за усадьбой. Мадге, как всегда, рвался в бой: ему не терпелось завоевать себе право заплетать волосы и называться зрелым мужем. Ангррод беззлобно посмеивался над ним. Бедняга Мадге! Все битвы, что до сей поры выпадали на его долю, были всего лишь охотничьими выездами или дерзкими юношескими проделками, за которые Мадге приходилось расплачиваться располосованной спиной. Хлеща его плетью вполсилы, отец смеялся и говорил, что когда-то и сам был таким же, вспыльчивым и неугомонным – и так же, как и Мадге, ему не сиделось на месте. Но в те времена Тьярнфи Морле приходилось несладко – сироте, оттесненному от наследства, угнетаемому собственными родственниками. Мадге же родился в благословенные дни мира, родился полноправным сыном карнрогга, и никому и в голову не приходило умалять его геррод. Так отчего же Мадге фыркает и огрызается, как пойманный охотниками лисенок? Вот и сейчас он вспылил, когда старшие братья стали потешаться над его воинственностью, и лицо его пошло багровыми пятнами, как это бывает у рыжих.

– Всё оттого, что отец не женил меня, – в сердцах он отшвырнул кусок черствой лепешки. Одна из собак лениво поднялась, подошла и понюхала хлеб. Мадге хотел ее пнуть, но та привычно увернулась. – Будь у меня жена, вы бы не посмели насмехаться надо мною! – выкрикнул Мадге братьям.

Ангррод рассмеялся: так глупо и по-мальчишески это прозвучало. Мадге вечно жаловался, будто отец к нему несправедлив, будто братья так и норовят обделить его и унизить, и вообще держат его за раба. В любых словах, обращенных к нему, Мадге чудилась насмешка.

– И то верно! Женить тебя надо, братец. Глядишь, поумнеешь! – хохотнул Ангррод. Он не сочувствовал младшему брату – не из-за жестокосердия, а просто оттого, что не знал, каково быть девятым сыном. Он не понимал его терзаний. Казалось, с самого рождения Ангррод снискал расположение своенравного Этли, ткача удачи. Третий сын Морлы не застал ни скудного житья, ни шаткого положения бедных родственников, наложившего отпечаток на старшего брата Ульфданга – верно, оттого Ульфданг всегда печален. Нет, Ангррод появился на свет, когда отец его, Тьярнфи Морла, уже стал побратимом хозяйского сына и любимцем самого хозяина, одним из первых воинов Карна Вилтенайр. Ангррод – крупный, здоровый, розовощекий малец – нравился всем вокруг: женщины и девицы дома Хада тетешкались с ним дни напролет, мужчины катали его на своих лошадях, и даже сам старый карнрогг Атенгел, бывало, сажал его себе на колени. Потерявший всех сыновей, кроме одного, хворого Лайсира, Атенгел Хад любовался белокурым крепышом и хвалил Тьярнфи Морлу за его славных отпрысков.

Ангррод был еще мальчишкой, когда отец вернул себе Карна Гуорхайль. Тьярнфи Морла возвратился в родной дом под радостные кличи гуорхайльцев, уставших от бестолкового бабьего владычества. Они глядели во все глаза на своего нового карнрогга, разодетого, с золотым кольцом на шее, с рыжими косами на груди, перехваченными на концах согнутыми хризскими монетами; глядели на его статную красавицу-жену из рода Уллиров, что в былые времена правили ныне исчезнувшим Карна Ванарих; глядели на сыновей, крепких, здоровых мальчиков – и говорили друг другу: «Теперь-то уж род Морлы не оскудеет!» После властолюбивой старухи, вдовы старого карнрогга, и ее младшего сына, жирного, безвольного, гуорхайльцы приняли Тьярнфи Морлу с распростертыми объятиями. Им пришлась по нраву его молодая сила, его слава отважного воина, сокрушителя гурсов, весь его облик, напоминавший о его достопамятном деде, карнрогге Ниффеле Широком Шаге, построившем Ангкеим. Но более всего порадовались гуорхайльцы плодовитости карнроггской жены: восьмерых сыновей безо всякого изъяна родила Ванайре своему господину (девятый же, как видно по ее раздавшемуся стану, уже на подходе) – и ни один из них не захворал и не умер.

Ангррод помнил, как весело зажилось им в новом доме, большом и величественном. Как радовалась бабушка Тюргёрья, которая претерпела здесь столько унижений, а ныне вернулась матерью карнрогга; как матушка Ванайре, гордо повесив на пояс тяжелую связку ключей, с усердием взялась управлять хозяйством; а сам Ангррод с братьями носился по огромному бражному залу, одурев от простора после тесной карнроггской усадьбы в Вилтенайре. Здесь родился Мадге, а затем последыш, любимец матери Лиас. Помнится, самый младший сын Морлы и в младенчестве был так пригож, что рабыни ссорились, отнимая его друг у друга. Каждая старалась побаловать его больше других… Ангррод улыбнулся: разве с той поры что-либо изменилось?

Когда Ангррод стал почти взрослым, отец собрался женить его и толковал об этом деле с соседом, карнроггом Ингримом Датзинге. Ангррод ходил по усадьбе надувшись от важности. Стараясь держать себя как зрелый муж, он больше не играл с младшими братьями, не боролся и не бедокурил, хотя ему и хотелось, – и, по правде сказать, умирал от скуки. Теплым благодатным летом отец повез его и брата Сильфре смотреть невест, дочерей Датзинге; а через год, в начале осени, сыграли свадьбу. Карнрогг Ингрим просил, чтобы Ангррод пожил у него в Тидде. Другой зять, замкнутый и неразговорчивый Сильфре, ему не слишком приглянулся, а вот Ангррод полюбился сразу – как, впрочем, и всем. Ангррод и сам не понимал, как это у него выходит. Он никогда не ласкался, как братец Лиас, не заискивал и не стремился никому угодить, но то ли из-за красоты его, спокойной и по-вилтенайрски простоватой, то ли из-за его добродушия и силы, каждый, кто с ним встречался, поневоле говорил себе: «Славный парень этот Ангррод Морла!»

Карнрогг Ингрим любил молодого зятя больше собственных сыновей, беспутных Ингвейра и Ингье. Те день и ночь шатались по лесам, объедали и притесняли тиддских фольдхеров и, с годами заматерев, уже не признавали над собой отцовскую руку. Ангррод же, домовитый, не по возрасту основательный и оттого забавный, днем разъезжал с поручениями по фольдам или хозяйствовал в карнроггской усадьбе, а вечера просиживал с тестем и из учтивости сдерживал зевоту, слушая его бесконечные рассказы о былых подвигах. Карнрогг Ингрим не раз говаривал, что с большей охотой отдал бы Карна Тидд мужу своей старшей дочери, а не родным сыновьям… Простодушный Ангррод не придавал значения его словам. Но Тьярнфи Морла, однажды гостивший у Ингрима, своего доброго друга и соседа, услышал их и запомнил, а после его смерти повторил на роггариме, призвав в свидетели тиддских элайров. И Ангррод, приехав на роггарим сыном карнрогга и зятем карнрогга, вернулся с него карнроггом Карна Тидд.

По совету отца он изгнал из своего нового владения настоящих наследников, сыновей Ингрима, а вместе с ними и тех немногих элайров, кто не пожелал целовать меч сыну Морлы. Ангрроду не претила такая несправедливость. Пусть и сам ныне карнрогг, он по-прежнему был послушным сыном своему отцу и не задумывался над тем, хорошо или дурно тот поступает. У Ангррода не было никакой охоты вникать в хитроумное плетение, что так искусно свивал его отец; не было у него охоты и к ратным подвигам и дальним походам. Третьего сына Морлы тянуло к земле, к размеренному житью, к карнроггской усадьбе в Карна Тидд, которую Ангррод уже начал считать своей. Он любил обходить ее с зорким приглядом, вникать во все дела, проверять, хорошо ли выполняются работы, отдавать распоряжения своим людям и беседовать с ними о том, какая нынче будет зима; любил, когда окрестные фольдхеры низко кланялись ему, а после говорили друг другу: вот, мол, наконец-то пришел в Карна Тидд крепкий хозяин… И сейчас он с недоумением и усмешкой наблюдал, как братья грызутся за свой кусок славы и богатства – бесконечно далекими казались карнроггу Ангрроду их заботы.

– …теперь запасись терпением, братец Мадге, – услышал он конец фразы Ульфданга. – Закрома Карна Гуорхайль нескоро оправятся после этого свадебного пира. А устрой наш отец празднество поскромней, спесивый карнрогг Хендрекка счел бы это за оскорбление. Ты должен понимать: отец не ради собственной прихоти взял за себя дочь Моргерехта, а ради мира с Карна Рохта…

– Ха! Не знаю как наш отец, а я бы взял дочь Моргерехта и ради нее самой! – со смехом заявил Йортанраг. Ангррод дал ему легкий подзатыльник.

– Тебе следовало бы с бо́льшим почтением говорить о нашей новой мачехе, младший брат, – заметил Ангррод, но после признал: – Спорить не стану, высокородная Вальебург – женщина справная, хоть и пересидела в девках. Может, оно и к лучшему: говорят, перезрелые невесты крепче обнимают, – Ангррод от души рассмеялся – у глаз собрались морщинки. – Что проку в тощих девчонках-несмышленышах? Вон, твоя Бигню в первую ночь убежала от тебя, братец Йортанраг, – он пихнул младшего брата в бок. – Мы потом по всей усадьбе ее с огнями искали… А госпожа мачеха наша – да-а-а, хороша: статная, пышная, кровь с молоком, и бедра широкие, крепкие – значит, способна принести сильное потомство.

– Ты словно кобылу расхваливаешь, – фыркнул Мадге. – Тебе бы родиться сыном фольдхера, а не карнрогга…

Ульфданг метнул на него строгий взгляд.

– Попридержи язык, Мадге, – одернул он его. – Разве так говорят со старшим братом?

Мадге скосил глаза и нехотя пробормотал слова извинения. Ангррод с грубоватой лаской взъерошил ему волосы.

– Не сердись, старший брат Ульфданг, – сказал он примирительно. – Ясно, отчего наш волчонок что ни день глядит сычом, и радость отца ему не в радость. В его годы отец уже взял в жены нашу добродетельную матушку и родил с нею троих сыновей, а Мадге до сих пор ходит неприкаянный, как запаршивевший пес. Еще бы не злиться!

Ангррод заступился за Мадге не столько ради него самого, сколько ради Ульфданга: он знал, что тому не по сердцу приглядывать за младшими. Ангррод любил старшего брата. Сам он сторонился вольной (а на взгляд Ангррода, неоправданно рискованной) жизни элайра, но гордился отвагой и воинской доблестью Ульфданга. Третьему сыну Морлы льстило, что один из его братьев – прославленный боец, настоящий герой Трефуйлнгида, покрывший себя бессмертной славой. Всем известно, что сильный геррод одного из членов Дома простирается и на весь его Дом, так что Ангррод чувствовал себя словно бы причастным к подвигам старшего брата. Он нередко видел, как знатные эсы силой принуждают младших сыновей склонять головы перед старшими; с Ульфдангом же было по-другому. Устремляясь мыслью в дни своего детства, Ангррод не мог припомнить ни единого случая, когда бы старший брат обошелся с ним или с другими братьями несправедливо или жестоко. Ульфданг не любил возиться с малышами так, как Ангррод, но всегда заботился о младших братьях и был с ними в меру суров и в меру ласков. Сдержанный, вечно томимый какой-то неизбывной печалью, Ульфданг принял на себя эту обязанность так же безропотно, как принимал злодейства отца или бесчестность всех, кто его окружал. Маленький Ангррод видел, что брат грустит, и жалел его, хотя и не постигал причины его грусти. Сам он запросто мог разреветься, подравшись с Ниффелем и Сильфре или не получив лакомого кусочка, но быстро утешался и забывал о своих обидах. Так и сейчас, вглядываясь в невеселое лицо Ульфданга, Ангррод недоумевал, отчего тот тоскует. Ведь всё так славно сложилось: их отец – могущественный карнрогг Трефуйлнгида, Ангррод – правитель пусть и небольшого, но небедного карна, Ульфданг – наследник меча и знаменитый на весь Трефуйлнгид герой, и всего у них в достатке: и плодородных земель, и скота, и рабов… Ангррод шлепнул себя широкой ладонью по колену.

– Эх, скучно с вами, братцы, – пропыхтел он, подымаясь на ноги. – Пойду погляжу, что там поделывают наши женщины. Пора бы им накормить нас, как думаете? Эти кости хороши только для собак да рабов, – он бросил под стол кость, из которой уже высосал костный мозг.

Ангррод не желал сознаваться в том перед братьями (засмеют же!), но на самом деле он соскучился по жене, Ордрун, такой же большой, толстой и мягкой, как и он сам. У себя в Карна Тидд они почти все время проводили вместе, присматривая за работниками, распекая рабов или протирая, раскладывая и перекладывая дорогую утварь. Ангррод с ранней молодости не привык разлучаться с женой надолго. Не ощущая рядом с собою ее горячего тела, пахнущего по́том, молоком и почему-то свежевыпеченным хлебом, Ангррод чувствовал себя немного растерянным, словно у него забрали что-то нужное ему, привычное и удобное. Он диву давался, как другие братья – Сильфре, Урф и Урфтан, Йортанраг – живут в своих крепостях вдали от жен и сыновей, возвращаясь к ним лишь по большим праздникам. Нет, пусть братья посмеиваются над ним сколько хотят, пусть дразнят его фольдхером, но не дело это – зрелому мужу отрываться от своей земли, дома и жены, подобно бесправному юнцу, обделенному наследством.

Ангррод отодвинул вышитую занавесь, прикрывающую вход, и заглянул в прядильню. Здесь было жарко натоплено, светло и нарядно; по стенам висели пестрые ткани, пол застилал хризский ковер, старый и кое-где уже протертый – когда-то его привезла с собою из Карна Вилтенайр первая жена Морлы, а прежде им владели ее предки, карнрогги Уллиры. Повсюду стояли прялки и ткацкие станки, узорчатые, один другого краше – приданое невесток Морлы. Собравшись вокруг низенького столика, добытого дедом Тьярнфи Морлы в походе на Карна Рохта, жены лакомились остатками праздничного угощения и болтали без умолку. Они выгнали из прядильни своих детей, спровадили рабынь в стряпную и теперь даже не трудились притворяться, что работают. Ангррод посмеялся про себя. Не зря говорят у них в Тидде: знатные женщины не меньше низкорожденных горазды бездельничать.

– Эй, хозяйка, – позвал он жену. – Хорошо бы поесть чего-нибудь горячего, а? Живот уж подвело…

Ордрун взглянула на него через плечо.

– Да чтобы твой-то живот подвело, муженек, тебе надо с полгода голодать! – пошутила она. Другие жены прыснули. – Проголодался, так иди в стряпную, женщины тебя накормят; а я тут в гостях. Знаешь ведь, по сестре я соскучилась, с самого Брай Мвире не виделись – хочу с Онне побыть, – Ордрун погладила мужа по бедру и сказала мягко, но настойчиво – так хозяйки уговаривают упрямую корову: – Ну, ступай, ступай, Рёдри. Мужчине нечего околачиваться в прядильне.

– Так уж и нечего, – проворчал Ангррод. Навалившись на жену, он потянулся к столу, подгреб к себе мелко нарезанные бараньи почки и пригоршней отправил в рот. – Вон Лиас у вас сидит, тоже, поди, мужчина – что ж вы его не гоните? – проговорил он с набитым ртом, ткнув пальцем в сторону Лиаса – тот положил голову на колени Этльверд, жене Урфтана, а та кормила его с рук засахарившимися кусочками меда.

– Нет ничего дурного в том, что братец Лиас сидит с нами, – возразила Этльверд, отводя глаза, – ведь он еще не заплетает волосы и не взял себе жены. А ты, старший брат Ангррод, зрелый муж, и потому тебе не место в женском покое.

Жена Йортанрага Фиахайну хихикнула, прикрыв рот рукой.

– У нашего милого Лиаса уже есть пять услужливых жен – зачем ему еще одна?

Женщины опять рассмеялись. Ангррод тоже улыбнулся, но сделал вид, что сердится.

– Вы бы помолчали, бесстыдницы! Что за речи! – укорил он, запуская ложку в миску жирных сливок. – Или вы глупые рабыни, а не жены высокородных эсов?

– Ну и ну! Вы только на него поглядите! Распекает нас, будто строгая матушка-хозяйка! – игриво напустилась на него Этльхера, жена Урфа. – Раз уж тебя так тянет в прядильню, может, сядешь с нами да покажешь, как должно держать себя хорошей жене? Эй, кто-нибудь, дайте ему веретено! Или, быть может, ты более искусен в ткачестве? Мне как раз не из чего скроить мужу новую рубашку!

Женщины покатились со смеху. Они принялись наперебой приглашать Ангррода к своим прялкам и совать ему в руки то веретено, то пряслице. Лиас тихонько смеялся, уткнувшись лицом в колени Этльверд. Ангррод махнул на женщин рукой:

– Да ну вас, хохотуньи! – и ушел, напоследок отпив сливок прямо из миски.

– Пускай идет, хоть отдохну от него, – наигранно-сердито сказала его жена. – А то вернемся в наше карна, так он же мне и дух перевести не даст: то подай, то принеси, сапоги сними, ноги ему почеши, пива нацеди… Ох, сестрица, завидую я тебе! Ты своего хозяина лишь по большим праздникам видишь, – повернулась она к Онне – та не удостоила ее ответом, только хмыкнула себе под нос, – а я с утра до ночи, с утра до ночи верчусь, своему угождая! Да еще и усадьба у нас очень уж велика, пока всю обойдешь, за всем присмотришь – с ног валишься. А что поделать, приходится, раз уж пошла за карнрогга, – Ордрун напустила на себя страдальческий вид и незаметно оглядела женщин, с удовлетворением замечая зависть в их глазах. Ей доставляло несказанное удовольствие кичиться перед ними своим удачным замужеством, ведь им, другим невесткам Морлы, повезло куда меньше. Приезжая в Карна Гуорхайль якобы ради того, чтобы повидаться с сестрой, Ордрун надевала лучшие свои одежды и навешивала на кольцо на поясе все ключи, какие только были в ее усадьбе, чтобы ни у кого из женщин не возникло и тени сомнения, что она, Ордрун, дочь Ингрима, – полновластная хозяйка богатого дома. К месту и не к месту она нарочно сетовала на своих многочисленных нерасторопных работников да на бестолковых рабынь, которые без мудрого хозяйкиного совета ничего и сделать толком не могут, – и с упоением наблюдала, как темнеют лица других жен.