Долина скорби

– Ветер? – раздался голос из темноты.

– Угу, – подтвердил второй голос.

Все, как один, члены братства разобрали петухов по мешкам и потянулись к выходу, ибо до наступления утра нужно было успеть разбросать птицу по улицам Миддланда, дабы внести в души обывателей страх и смятение. Готов был действовать и Абран Фарран. Спрятавшись за углом дома, он пытался высмотреть в темноте палача и его жертву, но, ничего не видел, хоть глаз выколи.

– Эх, была, не была, – прошептал он, собравшись нырнуть в темноту, как тут услышал гулкие, быстро приближающиеся шаги.

«О, Боги», – успел он подумать, как его взгляд упал на булыжник, лежащий в двух шагах от него.

С ловкостью хирамского тигра он схватил булыжник и приготовился к встрече с потрошителями.

– Скажи мне, – раздался голос Тизона. – Я быстро умру?

– Не бойся, – ответил Лерой. – Мой топор проявит к тебе милосердие.

– Все хотел спросить, а что с глазом-то?

– С глазом?

– Да, как ты его потерял?

– Я его и не терял, – повеселел Лерой. – Повязку я так, ношу для виду, чтобы…

Не договорив, он вышел на свет и получил удар по голове, распластавшись на мостовой.

– Отец, а ты как здесь!? – удивился Тизон.

– Негодяй! – вскричал Абран и отвесил сыну оплеуху.

– Но, отец! – возмутился Тизон, схватившись за пылающую щеку.

– Ступай за мной, – буркнул Абран и отбросил булыжник в сторону.

Пожав плечами, Тизон поплелся за отцом. Полоска света, льющаяся из окна второго этажа, осталась далеко позади, а два путника полностью погрузились во мрак. Добравшись до конца улицы, они кружным путем воротились на Южную улицу и вскоре оказались у своего дома.

– Матери ничего не говори, – предупредил Абран, открывая

калитку. – Завтра все расскажешь.

– Завтра будет поздно, – заметил Тизон.

– Они знают, где ты живешь?

– Они все про всех знают!

– Все равно, ничего не говори.

Осмотревшись, Абран направился в дом, как заслышал стон со стороны заднего двора.

– О, Боги, – встревожился Тизон.

– Чтоб тебя, – буркнул Абран и последовал на задний двор.

Прислонившись к стенке птичника, Оллин сидела на голой земле и тихо постанывала, то и дело, подвывая на луну, будто волчица, потерявшая волчонка. Прежде черноволосая, с редкой проседью, теперь же она была полностью седой. Вокруг нее гулял сизо-рыжий петух, не оставляющий попыток прокукарекать, то и дело спотыкающийся о вилы, оброненные стариком.

– Матушка! – закричал Тизон и бросился к матери.

Упав на колени, он схватил ее за плечи и принялся трясти, вглядываясь в безумные глаза.

– Не тряси мать, – сказал Абран, заглянув в птичник. – Не видишь, она головой тронулась?

– Как ты можешь! – возмутился Тизон, подняв на отца взгляд, полный негодования.

– Еще как могу, это ведь ты всему виновник! – воскликнул Абран, с трудом оторвав взгляд от побоища, учиненного его сыном.

– Что же делать?

– Утром решим… бери мать и марш домой!

Поднявшись с колен, Тизон нагнулся и поднял мать с земли, точно пушинку, и направился в дом вслед за отцом. За ними последовал и петух, то и дело, путаясь под ногами.

КИЛИАН

– Килиан, сынок, вставай, уже утро, – сказала Лавиния, потеребив сына за плечо.

– Уже? – улыбнулся Килиан, открыв глаза.

– Да, сынок, – ответила она, проведя ладонью по волосам сына, мягким, как хирамский шелк. – Сегодня у тебя особенный день, и опаздывать не к лицу.

Выпрямившись, она закрыла собой солнце, просачивающееся сквозь соломенную крышу скромного жилища Бронхорстов. На какой-то миг Килиану показалось, что в их жилище снизошло само Небесное Светило, ибо на матери было желтое воздушное платье, перехваченное алым пояском.

– Матушка, ты все приготовила?

– Да, сынок, сумка у двери, где ей и полагается быть, а вот оружие я не стала трогать.

– Правильно, матушка, оружие – не женское дело!

Вытянувшись в струнку, Килиан зевнул и поднялся с кровати. Наклонившись, он поцеловал мать в лоб и направился к выходу. Как мать и сказала, дорожная сумка была на месте. Глянув в сумку одним глазком, он улыбнулся, ибо она ничего из того, что может понадобиться в дороге, не позабыла: и провизия на два дня, и охотничий нож, и котелок, и фляжка из свиного желудка, и костяные крючки, и два кусочка кремня, завернутые в прозрачную ткань, были на своих местах.

– Ты меня никогда не подводила.

– Подведу, если не накормлю в дорогу… давай, умывайся и за стол!

Одарив мать улыбкой, Килиан вышел во двор и проследовал к дубовой кадке, стоявшей на стуле подле птичника. По местным меркам их хозяйство было более чем скромным – птичник на два десятка кур, да пара коз, стоящих на привязи у крыльца.

– О, Боги, сегодня прекрасный день! – воскликнул Килиан, входя в дом, возведенный его отцом Хари Бронхорстом.

– Он не может быть плохим, это же твой день, сынок, – улыбнулась Лавиния, заканчивая накрывать на стол.

– Матушка, – сказал он, усаживаясь за стол. – А ты со мной не разделишь трапезу?

– Я, сынок, лучше постою, – сказала она дрогнувшим голосом,

судорожно вытаскивая из нагрудного кармана белоснежный платок. – Хочу на тебя посмотреть в последний раз…

– Матушка, что ты такое говоришь!? Я ведь не навсегда ухожу, через две зимы ворочусь, а там, глядишь, у тебя и внуки пойдут.

Поднявшись из-за стола, он обнял мать так, будто прощался навсегда, чем еще больше ее расстроил.

– Ох, какой же ты рослый, прям как отец, – проговорила Лавиния, смочив слезы платком.

– Отец был больше, не иначе, как шесть с половиной футов ростом, – с гордостью в голосе сказал Килиан, выпрямившись во весь рост.

– Как же больше, если ты его ни разу не видывал!

– Мне, матушка, о нем много рассказывали.

Память о Хари Бронхорсте, прозываемом Крепышом Хари за могучее телосложение, продолжала жить и по сей день, ибо это был один из выдающихся героев своего времени. Двадцать лет тому назад, когда вождь клана Бронхорстов отошел в мир Богов, его отец по традиции сразился в кулачном поединке с соперником, изъявившим желание возглавить клан. Этим соперником оказался его двоюродный брат Арвид Бронхорст. Положив брата на землю одним ударом, Хари по праву возглавил клан, став достойным продолжателем традиций клана Бронхорстов. Будь то мятеж против Бланчестеров, или защита берегов Нортланда от хирамских набегов, его отец был всегда на переднем краю, подтверждая девиз клана: «Верность и мужество». Были и такие, что сравнивали его отца с самим Хагальдом Бронхорстом, родоначальником клана, некогда служившим в охране последнего короля Нортланда. Приняв участие в знаменитой битве при Риверлоке, Хагальд получил землю, титул глафорда, герб в виде белого оленя в красном поле и девиз «Верность и мужество», а вместе с ним и прозвище Хагальд Железный.

– Да, сынок, это сущая правда, – согласилась Лавиния, усаживая сына за стол.

Заставленный кувшином с козьим молоком, миской с кусочками курятины и тарелками из-под лука и пшеничного хлеба, стол выглядел непривычно богатым.

– Вот увидишь, матушка, – сказал Килиан, берясь за кусочек курятины. – Я буду достоин памяти отца!

Разделавшись с курятиной в два счета, он надкусил ломоть хлеба и запил все молоком, закончив с трапезой столь поспешно, что мать диву далась.

– Так скоро?

– Пора в дорогу.

Выйдя из-за стола, Килиан направился к выходу, попутно прихватив сумку и две секиры, прислоненные к стене. Открыв дверь, он не успел сделать и шагу, как ощутил на плече материнскую руку.

– Ничего не забыл?

– Два года, матушка, всего два года.

Обняв мать, Килиан отстранился, посмотрел в ее влажные глаза и, не говоря более ни слова, покинул отчий дом. Ребятня, толпившаяся у крыльца, разразилась приветствиями. Кумир молодежи, Килиан был примером мужества, ибо не всякий житель Валлея31 отваживался уходить далеко от селения, охотясь на дичь. По возвращении с охоты, нагруженный дичью, веселый и счастливый, он вызывал восторг у всякого, кто помнил его отца. Старожилы по этому случаю любили поговаривать: «Из мальчишки выйдет толк, если раньше времени не сгинет в чащобе». Были и такие, что ругали Килиана, на чем свет стоял, мол, «уходя далеко от селения, он подает для молодняка дурной пример». Но, все без исключения, считали его достойным сыном своего отца. Торгуя молоком на местном рынке, Лавиния не могла нарадоваться на сына, никогда не возвращавшегося с охоты с пустыми руками. Впрочем, эта радость временами омрачалась томительным ожиданием, когда Килиан пропадал неделями, а то и месяцами, уходя далеко на запад, откуда брал свои воды Снакривер.

Улыбнувшись, он взял курс на восток, сопровождаемый шумной ребятней. Возведенное его предком, Хагальдом Бронхорстом, Валлей занимал одну из долин Снакривера, пересекающего селение с запада на восток. Окруженное лесами Грин Каунтри, селение находилось в юго-западной части Нортланда, читай, на самой окраине наместничества, ибо к югу и западу от него не было ни селений, ни городов. Те, что находились на бескрайних просторах Великой равнины, были на удалении сотни с лишним миль, а до ближайшего селения Риверлок, находящегося на востоке, было восемьдесят три мили пути. Добравшись до конца селения, Килиан свернул направо, к песчаному берегу, туда, где лежал Вороний камень. Пройдя три десятка шагов, он замедлил шаг, ибо влажный песок налипал на ноги, а дойдя до камня, взобрался на него и соскочил на каменистый берег, взяв курс на Черную скалу. Не пройдя и пары сотен шагов, Килиан оказался на возвышенности, ограниченной с севера Черной скалой, а с юга – водами Снакривера. Взвившись в небо на пару сотен футов, Черная скала возвышалась над селением и окрестными лесами, будто пребывала на страже покоя жителей Валлея. Тут же находились три сотни людей, толпившихся у валуна с человеческий рост.

– Отец Небесный, приветствуем тебя! – раздался громогласный

голос, побежавший эхом по долине.

Длиннобородый старец, закутанный в белое каскадообразное одеяние, стоял на валуне с простертыми к солнцу руками, в одной из которых был посох с золотым набалдашником в виде улыбающегося солнца. То был старейшина Адальбер, по традиции открывавший новый день общины Валлей приветствием Небесного Владыки.

– Приветствуем тебя, приветствуем! – поддержали старейшину сотни голосов.

– Твои сыны взывают к тебе за благословением – не будь тебя, не будет и света, приносящего нам жизнь и радость, – проговорил старейшина монотонным голосом.

– Благословения, благословения! – поддержали голоса.

Когда эхо улеглось, старейшина опустил руки и оглядел общинников внимательным взглядом, словно кого-то выискивая.

– Братья и сестры! – крикнул он, выдержав паузу. – Сегодня мы принимаем в свои ряды Килиана, сына Хари Бронхорста, славного юношу из клана Бронхорстов!

– Слава Хари Бронхорсту! Слава, слава! – громыхнули эхом голоса.

По обычаю предков, тот, кто имел за плечами шестнадцать зим, посвящался в воины, после чего должен был покинуть отчий дом и отправиться на службу ко двору лорда-наместника Нортланда. Служба длилась два года, по истечении которых юноша возвращался в родное селение и получал право связать себя узами брака. С этого времени он становился полноценным членом общины, имеющим право на голос.

– Килиан, сын Хари Бронхорста, выйди и прими свою судьбу! – возвестил старейшина, продолжая всматриваться в толпу.

Над собранием повисла тишина, нарушаемая шумом вод Снакривера. Переглядываясь, общинники силились найти глазами юношу.

– Килиан, выйди и прими свою судьбу! – повторился старейшина,

уже начиная терять терпение.

– Никак, – раздался шепелявый голос в толпе. – Мальчишка проспал, или того хуже, наплевал на традиции предков.

То был Арвид Бронхорст, дядя Килиана, тот самый, что в свое время бросил вызов его отцу, в память от которого получил сломанный нос и выбитые передние зубы. Большеголовый, с брюшком и небольшого росту, он мало походил на воинов из клана

Бронхорст.

– Ты что, совсем сдурел!? – возмутился седовласый сосед Арвида, Дамиан Бронхорст, приходившийся ему дальним родственником. – Килиан достоин своего отца, и на твоем месте я бы попридержал язык.

– И не ровен час, – поддержал Дамиана бритоголовый великан Торан Бронхорст, в котором было росту под восемь футов. – Когда-

нибудь Килиан возглавит клан Бронхорстов.

– Поживем, увидим, – сказал Арвид, чьи слова потонули в гуле голосов, приветствовавших Килиана.

Пробираясь сквозь толпу, он так и сыпал улыбками, отвечая на приветствия и хлопки по плечу.

– Килиан, сын Хари Бронхорста, выйди и прими свою судьбу! – в третий раз прокричал старейшина.

Выйдя из толпы, Килиан поклонился солнцу, выглянувшим из-за гребня Черной скалы.

– Приветствую тебя, старейшина, – сказал он, приложив руку к сердцу.

Обойдя валун, Килиан взбежал по камням и встал рядом со старейшиной.

– Кто имеет слово против Килиана, пусть говорит, – сказал старейшина. – Кто не имеет слова, пусть молчит.

По обычаю, любой мог выступить против принятия юноши или девы в ряды общины, если считал их недостойными этой чести. Для этого нужно было молвить слово, поклясться кровью и привести свидетеля неблаговидного поступка. Если таковой несогласный обнаруживался, то у подозреваемого было два пути – либо согласиться с обвинением и покрыть себя позором, либо выступить в защиту своей чести и сразиться с обвинителем в кулачном бою.

– Нет таких! – крикнул Торан.

– Ну, чего стоишь, молви слово, – ухмыльнулся Дамиан, толкнув локтем Арвида. – Я знаю, что ты очень этого хочешь.

– Вот еще, ничего я не хочу, – пробурчал Арвид, стоявший чернее тучи.

– Правильно, иначе остальных зубов не досчитаешься, – улыбнулся Дамиан, обнажив ровный ряд белоснежных зубов, словно издеваясь над родственником.

Метнув гневный взгляд в Дамиана, Арвид протиснулся вперед, дабы не иметь неприятного соседства.

– Обиделся, – хохотнул Торан.

– Дурак, что с него взять, – пожал плечами Дамиан.

Переглянувшись, они потеряли к Арвиду всякий интерес, обратив все внимание на старейшину и Килиана.

– Килиан! – возвестил старейшина, положив руку на плечо юноши. – Объявляю тебя своим братом и братом всех братьев и сестер общины Валлей, да прибудут с тобой Боги!

Поклонившись старейшине, Килиан повернулся к толпе и шагнул

вперед.

– Братья, да прибудут с вами Боги! – воскликнул Килиан под гул одобрения.

– Килиан…

– Да, старейшина!

– Килиан, сынок, прими меч отца своего, – сказал старейшина, протягивая юноше кожаную портупею с ножнами и двухфутовым мечом, некогда принадлежавшим самому Хагальду Бронхорсту.

Голоса в один миг смолкли, ибо на глазах общинников происходило нечто невероятное.

– Старейшина, я не могу принять этот меч, он мне не принадлежит.

– Все верно, но, такова воля вождя, и обычай предков это не воспрещает.

– Старейшина, а где мой дядя?

– Не знаю, сынок, может на охоте, а может в Силверспрингсе, кто же его знает!

Будучи в курсе непростых отношений матери и родного дяди, Килиан старейшине не поверил. Родившись с разницей в один полет стрелы, братья-близнецы Хари и Ранибор были неразлучны с раннего детства, как неразлучны страх и мужество на поле брани. Вот и в тот день, когда погиб его отец, они были на берегу Снакривера, греясь в лучах весеннего солнца, как и пара десятков жителей Валлея. Ничто не предвещало беды, как внезапно налетел шквальный ветер, и река заволновалась, забурлила, выйдя из берегов: с десяток людей, те, что были всех ближе к кромке воды, в одно мгновение оказались в реке. Бросившись на выручку, Хари и Ранибор сумели вытащить четверых, остальных же река унесла вниз по течению. Недолго думая, они кинулись вслед за ними, но, тут отец Килиана крикнул брату, чтобы спасал меч предка, и что он справится своими силами. Препирания с братом ни к чему не привели, и Ранибор вернулся на берег, и, весьма вовремя. Подхваченный течением, меч Хагальда уже был готов кануть в пучину, как Ранибор схватил его и выудил из воды. Издав крик восторга, он узрел вдалеке брата, изо всех сил гребущего к берегу. Огромная воронка, поглощая одного за другим унесенных течением людей, быстро приближалась к Хари. Будто завороженный, он стоял и смотрел, как брат теряет остатки сил, как беспомощно машет руками, поднимая брызги, как бросается из стороны в сторону, стремясь уйти с пути воронки. Однако все было тщетно. Поглотив Хари, воронка понеслась дальше на восток. Свидетелями гибели вождя стали еще несколько десятков человек, среди которых оказалась и Лавиния, носившая в себе Килиана. Придя в себя, Ранибор ощутил себя чудовищем: обернувшись, он узрел поседевшую невестку, смотревшей на него холодным, как жгучий снег в горах Нортланда, взглядом. Ничего не говоря, он прошел мимо нее шаткой походкой, а следующим утром был избран главой клана Бронхорст, ибо не было более достойного, нежели Ранибор Бронхорст. С тех пор он ни разу не переступал порог их дома. Вот и сегодня, к сожалению Килиана, дядя не соизволил присутствовать на его посвящении в воины.

– Раз обычай не воспрещает, – сказал Килиан, беря в руки меч, называемый мечом Риверлока. – Пусть будет так.

Издав вздох облегчения, будто меч Хагальда Бронхорста обжигал ему руки, старейшина улыбнулся и положил руку на плечо юноши.

– Килиан, сын Хари Бронхорста, готов ли ты исполнить древний обычай?

– Готов, старейшина.

– Раз так, то Боги тебе в помощь, – сказал старейшина и наклонил посох.

Поцеловав древний знак солнцепоклонников, Килиан под рукоплескание сошел с валуна и направился к берегу. Забравшись в лодку, ожидавшей его у берега, он положил на дно оружие и дорожную сумку, взялся за весло и оттолкнулся от берега. Отплыв от берега, лодка довольно скоро была подхвачена течением и понеслась на восток, в сторону Риверлока. Усевшись на срединную банку, Килиан положил весло на дно и обнажил меч Риверлока, в тот же миг, ощутив запах крови, тяжелый и сладковатый, словно меч только-только побывал в бою. Оглядев меч со всех сторон, он не обнаружил следов крови, лишь следы ржавчины, проступающие у основания эфеса.

– Спасибо, дядя, – прошептал Килиан, медленно засовывая меч в ножны.

УИЗЛИ

Рассвет застал Уизли на южном берегу Рогатого залива, там, где в ранний час южный и западный ветра сходятся в битве за Миддланд. Отступив из столицы с наступлением ночи, южный ветер брал свое, нанося собрату жестокие удары, отгоняя его все дальше и дальше на запад. Уткнувшись лицом в теплый мягкий мох, пробивающийся из-под большого камня, Уизли лежал калачиком, сцепив руки на груди.

– Отец, – пробормотал он сонным голосом, поеживаясь от холода. – Нынче холодные ночи…

Расцепив руки, он засунул их между ног, пряча пальцы в складках штанин.

– Нам бы окно и дверь поменять, ветром так и задувает.

Будто заслышав слова Уизли, южный ветер усилился, потеребив его за волосы и одежду.

– А менять, отец, надобно, а то вон какая вонь стоит!

Вздрогнув от внезапного порыва ветра, он поморщился и глубже зарылся лицом в мох, источавший запах водорослей и мокрой земли.

– Отец?

Открыв глаза, Уизли в испуге отпрянул от камня и перевалился на другой бок. Его взору предстал синий горизонт, казавшийся таким близким, что можно было дотянуться до него рукой. В тот же миг его передернуло, ибо в спину ударила теплая струя воздуха. Оторвав голову от земли, Уизли осмотрелся и узрел за спиной солнце, в лучах которого виднелись очертания Миддланда. Подтянувшись, он уселся и выпрямил окоченевшие ноги. Его взгляд медленно скользил по голым камням, цепляясь за кусты можжевельника, пока не уткнулся в нож, лежащий в трех шагах от него. Заметив на массивном лезвии ножа засохшие капли крови, Уизли вздрогнул, вспомнив вчерашний день. Покрывшись холодным потом, он не ощущал ни южного ветра, несущего смрад, ни солнечных лучей, жадно облизывающих его с головы до ног. Мысли, табуном проносившиеся в его голове, наскакивали друг на друга и бежали дальше. Впрочем, довольно скоро голова Уизли прояснилась, а его губы разомкнулись в улыбке.

«Новая жизнь», – подумал он.

Встряхнув головой, будто отряхиваясь от плохих воспоминаний, Уизли поднялся и осмотрелся с видом человека, впервые ступающего не неведомую землю.

– Отец, ты меня слышишь – новая жизнь?! – закричал Уизли.

Подскочив на месте, он рассмеялся от души, раскинул руки и бросился бежать, следуя за своим эхо. Чайки, бывшие свидетелями его радости, с недовольным гамом взмывали в небо. Пробежав с полсотни шагов, он резко развернулся и пустился обратно, но на полпути остановился, ощутив резкую боль в животе.

– Чтоб тебя, – буркнул Уизли, согнувшись пополам.

Схватившись за живот, он простоял так с некоторое время,

вслушиваясь в недовольное урчание. Когда все прекратилось, он сплюнул и поплелся к ближайшему гнезду. Чайка, бывшая на страже гнезда, нависающего над обрывом, точно почувствовав не ладное, запрокинула голову и запричитала на всю округу.

– Чего орешь, не видишь, подыхаю!?

Чайка, храбро встав на защиту гнезда, захлопала крыльями и угрожающе шагнула навстречу.

– Ну, пойди прочь! – крикнул Уизли, замахнувшись ногой на чайку.

Отскочив в сторону, чайка запричитала громче и бросилась в атаку, так и норовя схватить Уизли за штанину. Отступив, Уизли предпринял новую попытку отогнать чайку, но, к своему несчастью при замахе потерял равновесие и распластался на земле, расшибив лоб в кровь. В тот же миг он был атакован чайкой, нанесшей по голове врага два стремительных удара клювом. Округу огласил вопль. Отлетев в сторону, чайка снова пошла в атаку, не дав врагу опомниться. Она била его с таким неистовством, с каким только могла бить мать, защищающая собственное дитя. Он же, скрепя зубами и брюзжа слюной, изо всех сил защищался, катаясь волчком по каменистой земле. Впрочем, избиение продолжалось недолго. Улучив момент, когда чайка зазевалась на пролетающую мимо чайку, Уизли вскочил и бросился к гнезду. Повалившись на колени, он схватил одно из трех яиц, раздавил его и в один глоток выпил содержимое, а вслед за ним расправился и с двумя другими. Чайка, чуть-чуть не подоспевшая, кружила рядом, не решаясь более атаковать. Утолив голод, Уизли довольно облизал пальцы, и только сейчас вспомнил про расшибленный лоб. Потерев шишку на лбу, он поднялся и побрел к месту ночевки, провожаемый недовольным криком чайки.

– Вот тебе и новая жизнь, отец – чайка, и та хочет мне все испоганить, – проворчал Уизли, подняв нож и пробежав взглядом по берегу, усеянному гнездами чаек.

Подойдя к краю обрыва, он засунул нож за пояс, нагнулся и ухватился руками за куст можжевельника, торчащего из расщелины.

– Чтоб тебя! – вскричал Уизли, отпрянув от обрыва.

Опустив взгляд, он узрел на ладонях кровь и вязкую сине-черную жидкость. Вытерев руки о штанину, Уизли нагнулся, раздвинул колючие ветви, ухватился за корень и потянул на себя, ощутив, как куст слегка поддался, а еще через пару мгновений оторвался от почвы.

– Теперь-то я вам покажу, почем фунт соли.

Выпрямившись, он развернулся и, чуть было не выронил можжевельник из рук, увидев перед собой ту самую чайку.

– Опять ты? – процедил Уизли, завидев, как чайка запрокинула голову и снова запричитала.

– Вот я тебе, – буркнул он, замахнувшись можжевельником, как тут же был атакован чайками.

Втянув голову в плечи, он припал к земле, а затем вскочил и бросился бежать, каждый раз натыкаясь на обрыв, точно пребывал в заколдованном кругу. Его вопли перемешивались с криками чаек, казавшихся ему сущими демонами. Нанося удар за ударом, они взмывали в небо и, дождавшись своей очереди, бросались в атаку, уподобляясь орлам, падающим камнем на жертву. Поняв, что ему не совладать с целой стаей, Уизли отыскал глазами очертания Миддланда, теряющиеся в утренней дымке, и бросился прочь с берега. Чайки, проследовав за ним пару сотен шагов вниз по склону холма, оставили его в покое только у Зеленых валунов. Оказавшись на дороге, Уизли потерялся, не зная, куда ему податься – в Миддланд или к Драконьему мысу.

– Ну, нет, не дождетесь, – сказал он, посмотрев на золотистое море пшеницы.

Отбросив можжевельник в сторону, Уизли шагнул в поле, держа курс на крестьянский дом. Срывая на ходу колосья, он лихорадочно тер их и бросал зерна в рот пригоршню за пригоршней.

«Сдается мне, здешние крестьяне те еще бездельники», – подумал он, остановившись неподалеку от дома.

Заглотнув порцию зерна, Уизли продолжил путь, поглядывая по сторонам, пока не оказался у калитки забора, утопающего в бурьяне.

С западной стороны к дому примыкали сарай и хлев с желобом, чуть подальше находилось отхожее место. Внешне неприметный, дом привлекал внимание белокаменной трубой и почерневшей, изъеденной жучками дверью.

– Эй, есть, кто живой!? – крикнул Уизли, пинком отворив калитку.