Долина скорби

– Что, снова ударишь? – съязвил Арьен. – А может того, ножом по глотке и концы в воду?

Вытащив нож из-за пояса, он протянул его брату, затаив в уголках рта злобную ухмылку

– Дурак, – бросил Анри и сплюнул на дорогу.

– Ага, кишка тонка!? – усмехнулся Арьен, скорчив презрительную гримасу.

Соскочив с коня, он уселся на дорогу и пару раз ковырнул ножом, попытавшись выкорчевать известь между плитами. Впрочем, из этой затеи ничего не вышло: Королевский тракт казался прочным и незыблемым, как Срединное королевство, существующее вот уже тысячу лет со дня основания дома Бланчестеров.

– Ты что, умом тронулся?

– Устал я, сил больше нет смотреть на эту дорогу!

– А я, стало быть, не устал?

– А с чего тебе уставать-то, брат?

– Как же, братец, а не я ли за тобой везде прибираю!?

– Скажи еще, что подтираешь за мной! – ухмыльнулся Арьен.

– Ах, вон ты как заговорил, – сказал Анри, вытаскивая ногу из стремени.

– Ты это слышишь? – обеспокоился Арьен.

– Ты чего?

– Да я ничего, ты просто слушай!

– Ничего я не слышу.

– Как же не слышишь, а тишину!?

Точно сговорившись, цикады перестали голосить, а следом послышались голоса, тихие, еле уловимые на слух. Вперемежку с голосами слышались стон и плач, не то детский, не то женский. Вместе с голосами с юга наступал плотный туман, а холод стал невыносимым – колючим и жестоким, как сталь хирамского клинка, перед которым не могла устоять ни одна броня.

– О, Боги, – прошептал Анри.

– Я такого никогда не видывал, – сказал Арьен, не веря собственным глазам.

Поднявшись, он шагнул навстречу туману, не отрывая от него зачарованного взгляда.

– Братец, мне все это не по душе, – сказал, было, Анри, как его конь заржал и бросился в сторону, увлекая за собой ездока и коня Арьена.

Будто одержимый демонами, конь пролетел по полю шагов десять и сбросил с себя Анри, огласившего округу безумным криком. Схватившись за правую ногу, он поднялся и посмотрел вслед быстро удаляющимся коням, а затем обернулся на тракт и ужаснулся. По его спине пробежались мурашки: туман нависал над Арьеном, будто морская волна, вихрем накатывающая на берег.

– Анри, посмотри, какое чудо, – с восхищением в глазах проговорил

Арьен.

Улыбнувшись, он повернул голову и протянул руку, заставив туман отпрянуть. Переливаясь серо-черными цветами, туман на мгновение застыл, точно монолитная глыба перед путником в Скалистых горах, а затем заклубился и набросился на Арьена, поглотив его с головой.

– Арьен! – заорал Анри и кинулся на выручку, но, не сделав и двух шагов, взвыл и повалился на землю.

От острой боли в ноге его пробило холодным потом, а зубы свело так, что послышался хруст, словно рот был забит морским песком.

– Помогите! – раздался голос со стороны тракта.

Превозмогая боль, Анри поднялся и посмотрел в ту сторону, откуда они пришли. Одинокий путник, оказавшийся на пути тумана, отбивался от него как мог. Но, все было тщетно. Через несколько шагов человек повалился на дорогу и в тот же миг утонул в клубах тумана.

– О, Боги, – прошептал Анри, опустившись на землю.

Работая локтями, он пополз в поле, подальше от Королевского тракта. Холод, следовавший за ним по пятам, нет-нет да обдавал ледяным дыханием. Голоса продолжали звучать, то близко, то далеко, будто они игрались с ветром. Преодолев с десяток шагов, Анри ощутил покалывание в левой ноге, а правой ноги и вовсе не ощущал. Остановившись, он обернулся и в тот же миг обмочился, узрев в шести футах от себя человеческий череп, проступающий из тумана. Лязгая челюстями, череп рвал пятку его левой ноги, хотя крови и не было видно. Вслед за ним из тумана проступила дюжина черепов, жадно лязгавших челюстями в предвкушении еды.

– Боги, Боги, Боги!.. – заверещал Анри, заработав локтями пуще прежнего.

Туман, подобно древесной смоле, оседал на лице и волосах Анри, вонзая в его тело тысячи иголок. Но, он продолжал ползти, попутно вздергивая плечами в попытке стряхнуть с себя неведомого врага. Преодолев еще с пару десятков шагов, он наткнулся на палку и с решимостью, достойной отважного воина, поднялся и оперся на палку.

– Врешь, не возьмешь! – возопил Анри, погрозив туману палкой, а затем пустился вскачь, на ходу вскрикивая от боли.

Удалившись от тракта на порядочное расстояние, он ощутил, как покалывание в пятке исчезло. Туман, остановившись в десяти-пятнадцати шагах от него, прекратил погоню и повернул на север, в сторону Миддланда. И, только голоса не отступали, продолжая его преследовать, крича и нашептывая на непонятном языке.

– Ух, я вам, – буркнул Анри.

Взмахнув палкой, он попытался отогнать голоса и тут же повалился навзничь, не удержавшись на ногах. Узрев в ночном небе кровавую звезду, походящую на солнце, Анри не поверил собственным глазам. Холод, прежде донимавший его, в раз отступил. Все мысли о прошедшем дне улетучились, и тень умиротворения покрыла лицо Анри. Улыбнувшись, он закрыл глаза и провалился в бездонную пропасть сна.

АБРАН

– Ох, старость не в радость, – проворчала Оллин, засовывая ключ в передник платья.

Темнота и трясущиеся руки мешали ей совладать с замком, хотя на то особой надобности не было: птица была накормлена еще перед заходом солнца. Убравшись в доме, да приготовив похлебку, она ходила как неприкаянная, ожидая прихода главы семейства.

Оглядевшись, будто ища помощи, она пожала плечами и побрела в дом. Белокаменный, двухэтажный дом семейства Фарранов ничем не отличался от большинства домов верхней части Миддланда. С улицы дом утопал в трех яблонях, а с заднего двора к нему примыкали стройные грядки и добротные хозяйственные постройки, среди которых выделялся птичник. Поднявшись на крыльцо, старуха помрачнела, завидев соседку, суетящуюся в саду через дорогу. Поспешно отворив дверь, она юркнула в темный проем, как следом раздался скрип отворяемой калитки.

– А, явился-таки! – крикнула Оллин, высунувшись из распахнутого настежь окна. Негодование, прозвучавшее в ее голосе, под звук задребезжавших оконных стекол побежало эхом по ночному переулку.

Абран Фарран, не отрывавший взгляда от соседки, вздрогнул, ибо не ожидал услышать голос жены в столь поздний час. Что до соседки, то она подняла голову и улыбнулась Абрану.

– Чего не спишь? – спросил Абран, услышав запах чечевицы, вырвавшийся из окна.

– Как же я могу спать, не зная, где шляется мой муж!?

– Я работал, а не шлялся.

Известный на округу трудолюбием и спокойным нравом, старик Абран выглядел не по годам бодрым, а между тем ему шел ни меньше, ни больше, седьмой десяток лет. Худосочный, высокий, с длинной бородой и такими же длинными усами, теряющимися в бороде, он напоминал жука-навозника, прибывающего в вечном движении. Если покосился забор, или вот-вот с петель могла сорваться дверь, тут же призывали старика Абрана. Берясь за дело, он мог пропасть на пару часов, а то и того больше, ибо помимо страсти к починке любил поговорить о жизни, о том, что творится в королевстве и за его пределами. «Не иначе, – любили поговаривать соседки. – Тебе сами Боги благоволят, раз послали такого мужа». На это старуха с горечью в голосе отвечала, что «прожила с ним не один десяток лет, а ничего толком-то и не видела, сидит дома, как проклятая, а муженек Бог весть, где пропадает».

– Оно и видно, бревно второй день не пиленное, – проворчала Оллин, кивнув на бревно, стоящее на козлах в дальнем углу двора.

– А-а-а, ты про это?

Улыбнувшись, Абран шагнул в сторону козлов, дабы завершить дело, начатое днем ранее.

– Ты что, дурень старый, собрался дрова пилить!?

– Так ты же сама сказала! – возмутился Абран, остановившись на полпути.

– О, Боги, и чем я пред вами провинилась!? – обратила Оллин

взор к небу.

Ее серое изможденное лицо исказилось болью, не той, что испытывает человек, получивший увечье, а той, что исходит из глубины души.

– Не взывай к Богам, они давно нас позабыли! – выпалил Абран известное на все королевство изречение.

Нахмурившись, Оллин посмотрела на мужа так, словно хотела его сожрать с потрохами.

– Завтра закончишь, а сейчас к столу, – проговорила она и исчезла в окне.

Бросив взгляд на соседку, Абран вздохнул и побрел в дом, еле волоча ноги, будто к ним были привязаны мешки с камнями. Зайдя в дом, он прошел темный коридор и очутился в просторной гостиной, освещенной пятью светильниками. Стол, стоящий посреди гостиной, ничем особым его не удивил: горшок с чечевицей, будто голова всему, стоял по центру стола, а вокруг него, подобно свите, располагались тарелка с ржаным хлебом, кувшин вина, три кружки, три миски и четыре ложки, одна из которых была вдвое больше остальных.

– Где сын? – поинтересовался Абран, усаживаясь за стол.

– Откуда мне знать, он ведь, подлец, весь в тебя, шляется, где не попадя?

Схватив большую ложку, старуха взболтнула содержимое горшка, от чего чечевичная похлебка заиграла новыми запахами. Поведя носом, Абран скорчил гримасу отвращения, уловив в воздухе запах не то желудей, не то дикого ореха, знакомый ему с самого детства. Не осталась безучастной и муха, до прихода хозяина дома просидевшая на потолке. Оторвавшись от потолка, она закружила над столом, издавая надоедливое жужжание.

– Я не шляюсь, а людям помогаю, – повторился Абран.

– И чем помог сегодня, позволь узнать?

– Починил соседям забор.

– Это, каким-таким соседям? – спросила Оллин, зачерпнув ложкой в горшке.

– Новым соседям, что поселились в конце переулка.

Ничего не ответив, Оллин небрежно вывалила в миску мужа коричневую жижу, часть которой пролилась на стол.

– Чего смотришь? – спросила она, увидев в глазах Абрана удивление.

– Ничего я не смотрю, – ответил Абран, опустив взгляд в миску.

Известная любовью к чистоте, Оллин Фарран была не похожа на саму себя. Проследив за взглядом мужа, она все поняла, но, прибирать не стала. Больше того, Оллин повторно выказала небрежность, будто бросала вызов. Усевшись за стол, она принюхалась к похлебке и посмотрела на мужа злобным взглядом, от которого тот оторопел.

– Ну, и чего сидишь?

– Ничего я не сижу, – с поспешностью ответил Абран, схватив ложку и кусок хлеба. Сморщив нос, он судорожно сглотнул и принялся хлебать из миски без всякого удовольствия.

– Что, опять пересолила? – поинтересовалась Оллин немного погодя.

– С чего ты взяла?

– У тебя такое лицо, будто тебя дерьмом пичкают.

– Вот еще удумала!

– Помню времена, когда ты ложкой чуть ли не дырявил миску.

– А я помню, прежде в этом доме подавали суп с курятиной, и…

Словно испугавшись сказанного, Абран замолк, а затем вышел из-за стола и прошел к окну.

– Ну, чего же ты, – процедила Оллин, прервав неловкое молчание. – Давай, договаривай, облегчи душу.

Отставив миску, она с грохотом поднялась и схватилась за спинку стула, продолжая держать ложку в руке.

– Встрепенулась, будто петух в зад клюнул, – пробурчал Абран, бросив взгляд через плечо.

Сказав это, он поспешил обернуться к окну, будто ночная прохлада могла спасти его от очередного скандала.

– Вот уже месяц, как у нас пропадает птица, а ты, вместо того, чтобы ловить воришку, требуешь от меня суп с курятиной?

Случаи с воровством домашней птицы, имевшие место и в прошлом, за последний месяц приобрели размеры эпидемии. Воры, заявлявшиеся посреди ночи, уносили с собой все, что ни попадалось им под руку. Начавшись в Заднице мира, эпидемия воровства с каждым днем разрасталась, охватывая все новые и новые кварталы Миддланда. Дом семейства Фарранов, стоящий на полпути от Южных ворот до Королевского замка, впервые подвергся ограблению три недели тому назад. Тогда унесли петуха и пару куриц, что было не столь существенной потерей. Сменив дверь в птичнике, Абран для пущей уверенности навесил замок. Однако эти меры не помогли. Пережив очередной набег воришек, они не досчитались половины птицы. Почему не утащили остальных – петуха и дюжину курей – они не могли взять в толк. Еще больше удивляло, что замок не был взломан, точно это был вовсе и не воришка, а какая-то нечисть. Так или иначе, не без того безоблачная жизнь супругов Фарранов затянулась тучами, ибо благополучие семейства целиком зависело от продажи птицы.

– О, Боги, опять ты за свое!?

– А как же, вон, глянь, каков муж соседки! На той неделе поймал воришку и сдал его в руки властей.

– А через день сожгли его птичник, ты этого хочешь?

Обернувшись к жене, Абран вперил в нее торжествующий взгляд, ибо на ней не было лица. Стиснув зубы, Оллин взмахнула рукой и ударила ложкой по столу, разбив ее вдребезги. Муха, до того нарезавшая круги вокруг стола, испуганно отлетела в сторону и присела на оконную раму, посчитав, что горшок с чечевицей может и подождать.

– Сделай, что ни будь, – сказала Оллин с горечью в голосе и уселась на свое место. – Мы не протянем и месяца, если нас снова обнесут.

Закрыв лицо ладонями, она тихо заплакала, то и дело, подрагивая плечами.

– Что же ты, – сказал Абран, не поверив собственным глазам, ибо ни разу не видел жену плачущей. – Перестань, жена… все будет хорошо.

Сделав пару неуверенных шагов, он остановился, услышав под ногами хруст. Посмотрев под ноги, Абран узрел кусочки ложки, после чего сделал еще шаг и прикоснулся рукой к плечу жены, ощутив дрожь тела, напомнившая ему те времена, когда он с отцом бороздил просторы Западного моря.

Бури, холодные ветра и насквозь промокшие одежды были обычным явлением в жизни рыбаков, ходивших по Западному морю. Но, все это померкло перед бурей у Драконьего мыса, в которую он потерял отца, а сам чуть было не превратился в плавающий на поверхности воды кусок льда. Держась за мачту, Абран пробыл в воде с полчаса, вдыхая холодный воздух и запах прогнившей древесины, напоминавший ему не то запах желудей, не то дикого ореха. Много чего передумав за это время, он не раз возвращался к мысли, что тем, кто сгинул в пучине, повезло больше, нежели тем, кто выжил и теперь умирал в холодном одиночестве, оглашая тишину зубной дробью. Решиться на самоубийство он не мог, хотя стоило всего-то ничего, взять, и заглотнуть воды, да нырнуть по глубже. Но, как и всякий человек, пестующий надежду на спасение, Абран продолжал цепляться за жизнь, вглядываясь в пустой горизонт. И, надежда не обманула юношу, послав ему в помощь проходившее мимо рыбацкое судно. Оказавшись на борту судна, он зарекся, что начнет новую жизнь и в море больше ни ногой, что и сделал спустя три дня, женившись на дочке торговца птицей.

– Ты мне обещаешь? – вдруг спросила Оллин, обратив к мужу заплаканное лицо.

– Обещаю, – ответил Абран и сжал ее плечо, не решаясь на большее.

Чего Абран пообещал, он и сам толком не уразумел, но, понимал, что слова поддержки для нее сродни надежде, которую он питал после кораблекрушения. Впрочем, он когда-то обещал и ее отцу, что будет проявлять заботу о его дочери, пока в его груди бьется сердце. Помнил Абран и о том, как открывая перед молодой женой калитку отцовского дома, он встретился взглядом с соседкой, той самой, что этой ночью копошилась в собственном саду. Задумчивая, добродушная, она происходила из скромной семьи хлебопека, с которым мечтал породниться его отец. Но, вопреки воле отца, который не мог прийти из мира Богов и воспрепятствовать решению сына, он сделал выбор в пользу дочери торговца птицей, дававшего

за дочь кобылу, телегу, птичник и пару фунтов приданого.

– Я всегда в тебя верила, – прошептала Оллин, поднявшись со стула. Улыбнувшись, она обвила руками стройный стан мужа и положила голову на его грудь.

– А я в тебя, – сказал Абран, все больше и больше отдаляясь от понимания происходящего.

Обняв жену, он попытался было вспомнить, когда они в последний раз вот так стояли в обнимку, и, не вспомнив ничего такого, просто сжал ее крепче.

– Знаешь, а я давно не выходила в люди…

Не договорив, Оллин замолкла, услышав за окном подозрительный шум.

– Слышала? – спросил Абран, бросив взгляд в сторону окна.

– Не иначе… соседи, – ответила Оллин.

– Э-э-э, нет, – протянул Абран, отстранившись от жены и

проследовав к окну. – Соседи обычно кричат, а потом входят.

Выглянув в окно, он заметил силуэт человека, проскользнувшего на задний двор. Курицы, как по команде, в один голос закудахтали, и следом послышался приглушенный петушиный крик.

– Абран, что там? – спросила Оллин, подойдя к окну.

Муха, все это время наблюдавшая за семейной драмой с оконной рамы, дождалась-таки момента и метнулась к горшку, нырнув в него с головой.

– Если что, кричи, – ответил Абран и бросился к выходу.

Схватив вилы, прислоненные к стене у входа, он сорвал с гвоздя связку ключей и стрелой вылетел на крыльцо. Ударившись об стенку, дверь проскрипела и медленно затворилась, оставив его наедине с неизвестностью. Чуть помедлив, Абран сошел с крыльца и неспешным шагом двинулся к птичнику, крадясь вдоль стены, словно боялся спугнуть добычу.

– Абран, ну что там!? – крикнула Оллин, наполовину вывалившись из окна.

– Дура, не кричи, – прошипел Абран, махнув рукой на жену.

– Что? – спросила Оллин, не расслышав мужа.

Покачав головой, Абран сплюнул и продолжил движение к птичнику, вглядываясь в темноту. Чем ближе он подходил к цели, тем громче позвякивал ключами, будто предупреждая нежданного гостя о своем присутствии. Сделав еще пару-тройку шагов, он увидел тень, отделившуюся от птичника и тут же растворившуюся в темноте. Широко распахнутая дверь птичника чуть скрипнула, следом раздался

звук, напоминающий шум эля, выливающегося из опрокинутой бутыли.

– Эй, кто здесь!? – крикнул Абран.

Не услышав ответа, он отбросил связку ключей и взял вилы наперевес. Переведя дыхание, он двинулся к птичнику, пока не оказался у двери – черная, зияющая пустота вкупе с мертвой тишиной ничего хорошего не сулила.

– Абран, ты где!?

– Чтоб тебя собаки задрали.

Вздохнув, он шагнул в птичник, как через мгновение отпрянул назад.

– О, Боги! – вскрикнул Абран, упав навзничь.

Подняв голову, он узрел на груди сизо-рыжего петуха, взирающего на него одним левым глазом. Правый глаз, как и вся правая часть головы, у него отсутствовали. Вертя из стороны в сторону головой, или тем, что от нее осталось, петух пытался прокукарекать, но вместо этого из его горла вырывался булькающий звук.

– Вор, вор, держи вора! – вдруг раздался истошный крик старухи, эхом отозвавшийся по переулку.

– Ох-х-х, – выдохнул Абран, вспомнив про жену и вора.

Вскочив на ноги, он бросился к жене на выручку, а петух, кубарем слетев на землю, поднялся и поплелся вслед за хозяином, то и дело, заваливаясь на правую сторону.

– Абран, Абран! – запричитала Оллин, завидев мужа. – Он туда побежал, туда-туда, ты слышишь!?

Точно курица, носящаяся в поисках спасения от топора, она металась по двору, хватаясь то за голову, то указывая руками на окрестные дома.

– Дура! – крикнул Абран, перехватив жену на полпути от дома до калитки. – Кто побежал, куда побежал!?

– Туда, туда! – закричала Оллин, указывая на Южную улицу.

Отпустив жену, Абран бросился к калитке и узрел в конце переулка убегающего человека.

– Из дома ни ногой, я скоро буду, – это были его последние слова, прежде чем он бросился вдогонку за вором.

ПОТРОШИТЕЛИ

Крик Оллин, всполошивший Зеленый переулок, заставил пробудиться добрую половину его обитателей. То здесь, то там распахивались окна, из которых высовывались лица и, не найдя ничего любопытного, тут же исчезали, затворив за собой окна. Были и такие, что задерживались, а после легкой перебранки с домочадцами, они, как и первые, с грохотом затворяли окна, будто говоря, что сделали все, чтобы откликнуться на крик о помощи. И, только Мойра не осталась равнодушной, услышав крик напротив своего дома. Убедившись, что муж спит мертвецким сном, она вскочила с постели и бросилась к выходу в одной ночной рубахе.

– Мойра, ты куда? – спросил Кейван, приподнявшись на локте.

– Я!?

От испуга Мойра подскочила и встала как вкопанная, боясь обернуться. Ее тонкое тело дрожало, как осиный лист на ветру, а руки

не находили себе места.

– А что, помимо нас с тобой здесь еще кто-то есть?

Почесав грудь, сплошь покрытую густой черной шерстью, Кейван присел на кровати и вперил в жену сонный взгляд.

– Нет, никого.

– Так куда же ты собралась, на ночь глядя?

– Ты разве не слышал крика?

– Слышал, и что с того?

– Это крик соседки, что живет напротив нашего дома.

– Пусть себе кричит, нас это не касается.

– Как не касается, а не ты ли просил у ее мужа помощи!? – возмутилась Мойра, обнаружив в себе решительность, которой прежде никогда не обладала. Обернувшись, она одарила мужа гневным взглядом и, не дожидаясь ответа, выпорхнула из дома.

После того, как Абран Фарран женился на дочери торговца птицей, отец сосватал ее за помощника по пекарне, ибо лучшей кандидатуры он не мог сыскать: работящий, обходительный, Кейван мог сойти за отличную партию, если бы ни страсть к элю и девкам. Отец Мойры об этом знал, но все-таки решился на этот шаг, заверив дочь, что «ветер в голове Кейвана рано или поздно уляжется, и он станет добрым семьянином». Увы, этого не произошло. Спустя год, когда отца не стало, Кейван действительно изменился, но не в лучшую сторону. Забросив дела, он полдня проводил в тавернах, а другие полдня оприходовал работниц пекарни. По возвращении же домой он любил вздремнуть, а выспавшись вдоволь, с полночи мучил жену в постели, любя ее с таким остервенением, будто ему не хватало работниц своей пекарни.

– Мойра! – крикнул Кейван, не веря своим глазам.

Привстав с кровати, он собрался пойти вслед за женой, как передумал и уселся на постель, пропитанную запахом пота и дешевого эля. Еще через мгновение он погрузился в воспоминания недельной давности, сделавшие его героем в глазах соседей, а еще через день – жертвой таинственных поджигателей. Тот день, когда в их птичник вломился вор, Кейван помнил хорошо. Выполняя супружеский долг, он услышал шум на заднем дворе. Выбежав во двор, он предстал перед вором в том виде, в котором и явился в мир людей. Узрев голого человека, в свете луны походящего на обезьяну, воришка от изумления так и присел на зад, а затем оказался в руках хозяина дома и был сдан властям. За этот подвиг Кейван получил вознаграждение в размере шиллинга и славу борца с потрошителями, правда, через день у него случилась беда – птичник сгорел дотла, а вместе с ним сгинула и вся птица. Но, когда под боком есть мастер на все руки, то эта беда вовсе и не беда. Подумав о старике Абране, некогда питавшим чувства к его жене, Кейван пришел в себя.

– Жена, а ну вернись домой! – крикнул он, но та и голоса не подала.

Держась за сердце, Мойра не отрывала глаз от Абрана, того, в чью жизнь она так и не вошла. Будто спасаясь от своры бродячих псов, он несся по ночному переулку быстрее ветра.

– Мойра, пойдем домой, – сказал Кейван глухим голосом, появившись за спиной жены.

Одернув руку от сердца, Мойра обернулась и, не говоря ни слова, проскользнула мимо мужа. Впереди была целая ночь мучений, к которой нужно было подготовиться. Подойдя к окну, она взяла с подоконника медный короб и вынула из него серый брикет размером с ноготь. Положив короб на место, Мойра поднесла брикет ко рту и, скорчив лицо, надкусила его и заработала челюстями, медленно, никуда не спеша, точно корова, жующая сочную траву. Довольно скоро

черты ее лица, обрамленного шелковистыми волосами, размякли, щеки разрумянились, а в глазах появился нездоровый блеск.

– Теперь я готова, – прошептала Мойра, улыбнувшись луне, ставшей немой свидетельницей ее храбрости.

Заглотнув остаток брикета, она сделала шаг в сторону кровати и остановилась, ощутив в голове шум, подобный шуму волн, накатывающих на каменный берег. Улыбнувшись, Мойра сделала несколько шагов, а достигнув цели, оказалась в объятиях мужа. Закрыв глаза, она отдалась на откуп волнам, уносящим ее за морской горизонт. Что до луны, стоявшей высоко в ночном небе, то она оказалась свидетельницей и погони Абрана за воришкой. Добежав до конца переулка, он остановился, тяжело дыша, а переведя дыхание, продолжил преследование, ощущая, как с каждым шагом силы покидают его.

– Не будь я Абраном Фарраном, – прошептал он, делая очередное усилие. – Если не догоню…

– Кто там!? – раздался голос над его головой.

Остановившись, Абран поднял голову и обнаружил на балконе второго этажа женщину с младенцем на руках, приходившейся невесткой старухе Нагае. Открыв было рот, чтобы ответить, он не нашел в себе сил и облокотился на стену, оказавшись в тени балкона. Глубоко дыша, он держался за бешено колотящееся сердце, которое, как ему казалось, вот-вот выскочит из груди и ускачет по мостовой.