Полная версия
Собеседник замолчал, глядя на Аркадия.
– Я в истории не очень, – признался Аркадий. – Остальные ладно. но Петр Первый, между прочим, Петербург построил, вон городище какой. да и принес культуру в Россию, уж об этом-то все знают.
– Правильно! – почему-то обрадовался собеседник и топнул каблуком в пол так, что зазвенела шпора. – Правильно вы говорите. Вот это-то и есть лазейка, через которую абсолютное зло пробирается в истину, замутняя ее чистоту, искажая смысл. Он, конечно, злодей и убийца, но он все же сделал что-то хорошее для себя и своего государства. А ведь разбойник, который пришел в твой дом, отняв у тебя и твоих близких, несет награбленное своим детишкам, больной матери, своим друзьям – разбойничкам, падшим женщинам, для которых он хороший. И для них не имеет значения, что для того чтобы стать хорошим для них, он ограбил и убил кого-то постороннего.
– Хорошо. А в чем тогда смысл? – пожал плечами Аркадий.
– В том, что человечество живет в придуманном, перевернутом мире. И все вокруг перевернуто вверх тормашками, но человек уже привык к этому и думает, что мир такой и есть на самом деле. Вы живете в мире перевернутых смыслов.
– Ну не знаю. – как-то неуверенно проговорил Аркадий. – Я привык.
– То, во что беззаветно верят люди сегодня, завтра они с легкостью проклянут и предадут анафеме. В любой момент может перевернуться весь смысл их существования, и они будут жить в другом мире и находить удовольствие в том, от чего совсем недавно приходили в ужас. И это происходит постоянно. Есть даже такие люди, которые переворачивают смыслы… Может быть, вы такой человек. Книга, которую вы пишите, перевернет какие-то смыслы. И в мире все станет не так.
Он отчего-то вдруг встревожился, полез в карман камзола, извлек оттуда золотые песочные часы с серебряными песчинками, внимательно посмотрел на них, потряс перед глазами и спрятал обратно в карман.
– Однако, пора.
Ангел, звякнув шпорами, поднялся, снял со спинки кресла шляпу, в другую руку взял шпагу. Аркадий с интересом наблюдал за его действиями.
– Приятно было познакомиться, – сказал Ангел со шрамом, чуть улыбнувшись одними губами.
Аркадий тоже поднялся. Должно быть, глупо они выглядели со стороны: один – в трусах, шлепанцах на босу ногу, в выгоревшей порванной на боку футболке, заспанный, растрепанный; и этот -расфуфыренный, напомаженный господин в старинном камзоле, высоких дорожных сапогах со шляпой в одной руке и шпагой в другой.
– Ну что же заходите. или залетайте.
Ангел улыбнулся снисходительно и, положив на стол шляпу, протянул для прощания руку, безымянный палец ее украшал массивный золотой перстень с черным камнем, на котором был выбит какой-то профиль.
Аркадий, не пожимая ее, как зачарованный смотрел на перстень: было в нем что-то притягательное и загадочное.
– Вам нравится? – проследив за его взглядом, спросил Ангел. – Я привез его из Александрии, на этом камне вырезан профиль Александра Македонского. Раньше в нем хранился яд, и с этим перстнем связана одна престранная история. Может быть, в другой раз я вам ее расскажу. Однако прощайте.
Рука Ангела оказалась на удивление холодной..
– Что такое?.. – растерянно проговорил я, оглядываясь по сторонам.
За окном было светло, я стоял посреди комнаты в трусах, шлепанцах и футболке,.. протягивая руку в пустоту. Было такое ощущение, что я только что, мгновение назад, пожимал чью-то руку – ладонь была холодной, ноги заледенели, я весь продрог. На цыпочках пробежал к кровати и залез под одеяло. Свернувшись калачиком, долго согревался и, наконец, уснул. и только правая рука моя еще долго хранила ледяной холод рукопожатия – весь следующий день.
Глава 3
Старуха с корытом
Я вздрогнул, открыл глаза, резко сел на кровати. В дверь позвонили, значит, звонок мне не почудился. Холодной, словно бы не своей рукой, я взял с пола будильник, поднес к глазам. Было двенадцать часов дня, надел тапки и, накинув халат, пошел открывать. За дверью никого не было. Заглянул в лестничный пролет, прислушался. Тишина. Странно. Закрыл дверь и с тревожными мыслями пошел готовить завтрак.
От завтрака меня отвлек телефонный звонок.
– Это Кирилл, – услышал я в трубке радостный голос друга. – У меня тут новая информация о твоих коллегах появилась. Оказывается, их собирают для того, чтобы силой мысли преобразовывать образы в материальные ценности. Собравшись в одном месте, они направляют энергию мысли на какой-нибудь предмет.
– Например, на старуху и ее разбитое корыто.
– И мощной струей энергетики.
– Превращают ее в столбовую дворянку струей своей.
– Точно! – продолжал горячиться Кирилл. – Это, только представь, какие перспективы открываются. Это ж нанотехнологии. Нигде в мире такого нет. Ну, здорово придумали! Конечно, а кого же для создания мыслеобраза собирать, естественно писателей самых крутых.
– Помнишь концовку истории с корытом?
– Да, брось ты! – возмутился он. – Прорвемся! Россия, вперед! Главное применить научные технологии раньше американцев. Это даже покруче торговли нефтью. Собрались вместе, подумали о том, что основной валютой стал рубль, и завтра весь мир рассчитывается рублями. Даже китайцы.
Я положил трубку. Может действительно все не так скверно, ведь если бы писателей убивал маньяк-графоман, все бы давно об этом знали, а так – они канули в неизвестность. нет, пожалуй, <неизвестно куда канули> – так лучше.
Днем я созвонился с психиатром Алексеем Алексеевичем, и мы договорились встретиться завтра прямо в больнице, чтобы, так сказать, в их естественной среде ознакомиться с бытом сумасшедших. До самого вечера я обдумывал вопросы, которые буду задавать врачу.
Было два часа ночи. Как-то незаметно для себя я уснул в кресле и, внезапно проснувшись, сразу вспомнил о пропадающих писателях – меня охватило беспокойство. Внизу хлопнула входная дверь. Встав, погасил настольную лампу и подошел к окну. Из парадной вышел мужчина, в слабом свете ночного фонаря его было не разглядеть. Длинный плащ, кепка. Он остановился, прикурил сигарету и, подняв воротник плаща, направился к подворотне, но вдруг, передумав, развернулся и пошел назад в парадную. Я отпрянул от окна, сердце учащенно забилось. Ну, вот – началось. Дверь хлопнула. На цыпочках подкрался к входной двери, приложил к ней ухо. На лестнице тишина. Я, стараясь не шуметь, закрыл дверь на все замки и вернулся в комнату.
<А что собственно нервничать?.. Ну, подумаешь, мужик какой-то в парадную зашел. Если писателей выкрадывает кто-то, почему и меня должны выкрасть?>
Я знал – ночные мысли и чувства обманчивы. Можно всю ночь пугаться каждого стука и скрипа, но это лишь миражи ночи, которые не будут ничего значить утром.
<Нет, нужно ложиться спать, – решил я. – Тем более, завтра меня ждут в сумасшедшем доме>.
Глава 4
Сумеречный город грифонов и ангелов
Второе явление Ангела
– Это опять вы?
Аркадий отогнул одеяло и, щурясь на свет, приподнялся на локте, глядя на гостя.
Ангел сидел за столом красного дерева, в канделябре горели свечи, по стенам – старинные картины в золоченых рамах. Хотя нет, так только показалось спросонья: не было никаких картин в золоченых рам и тем более стола красного дерева, а была бедняцкая лачуга со столом, накрытым замызганной клеенкой, заставленным посудой с объедками, и свеча горела на столе… свеча горела. не в канделябре, а поставленная на блюдце, полное окурков (в этой хибаре даже света не провели), и сидел гость вовсе не в вольтеровском кресле, а на крашеной табуретке, обшарпанной и грязной. Да и одет он был не в средневековые одежды, а в лохмотья, настолько живописно разорванные и засаленные, что им не позавидовал бы самый распоследний бомж, живущий на помойке. Он держал в руках железную миску, из которой поедал что-то с аппетитом руками, не оглянувшись в сторону проснувшегося и уже несколько минут наблюдавшего за ним хозяина комнаты.
– Вас что, ограбили? – спросил Аркадий, спуская с дивана ноги и надевая тапочки.
Ангел со шрамом ел, не обращая на него никакого внимания. И хотя лицо Ангела было в тени, Аркадий точно знал, что это он – просто некому было больше. В тапках на босу ногу, в трусах и футболке с номером тринадцать на спине он подошел к Ангелу, наклонившись, заглянул в его лицо. но тут же отшатнулся, сделал шаг назад. Перед ним сидел мужик с перевязанной грязным шарфом щекой, одутловатым лицом и набухшим синяком под левым глазом. Аркадия вдруг охватила паника и ужас. Да это не Ангел! Что же тогда этот бомж делает в его квартире?
– А где Ангел? – в растерянности, делая еще шаг назад, еле слышно проговорил он.
Но мужик не удостоил его внимания, продолжив трапезу. Аркадию сделалось страшно, панически страшно. Он хотел закричать, но почему-то не смог. Бомж вдруг есть перестал, поставил миску на стол, неторопливо и старательно облизал пальцы, поднял голову и посмотрел на него ясными глазами.
Это был Ангел. И почему Аркадий не узнал его сразу?..
– Фу ты! – он положил руку на сердце и уселся на свободную табуретку напротив гостя. – Я вас сразу не узнал. Смотрю какой-то бомж тут жрет, думаю, чего он ко мне-то притащился, ел бы у себя на помойке. Вас что – ограбили? – он обвел взглядом убогую обстановку жилища Ангела, хотя и знал, что никакое это не жилище Ангела, а его собственная комната.
– Да нет, – пожал плечами Ангел со шрамом. – Трудно ограбить того, у кого ничего нет и не будет, просто такое настроение. Я прихожу всегда в разных обличиях, как приходит Ангел смерти. Кстати, я еще в прошлый раз спросить хотел. А где ваши крылья? Крылья-то должны быть, раз вы Ангел, – полюбопытствовал Аркадий, ставя собеседника в тупик, но собеседника не так легко было поставить в тупик.
– Сложены, – с грустью вздохнул он. – Крылья даются для того, чтобы летать.
– А зачем вы спустились с неба? – продолжал интересоваться Аркадий.
Он снял с ледяной ноги тапочку и поджал ногу под себя.
– Я живу на земле, ведь я плод человеческой фантазии. Ангелы, живущие на небе, и созданы на небе, а я создан на земле. Оглянитесь вокруг. В этом городе множество львов, грифонов, сфинксов.
– И ангелов, – догадался Аркадий.
– И ангелов, – подтвердил гость.
Аркадию вдруг все стало ясно. Ну, конечно! Он всегда подозревал, что этот город наводнен существами из потустороннего мира. Каждый раз, выйдя поздним вечером на набережную Невы, он изумлялся мрачной загадочности этого величественного города. Не обманывали яркие, переливающиеся огни реклам, отутюженные новенькие здания из стекла и бетона, выраставшие вдруг посреди города: они выглядели здесь скорее случайными туристами из заморских стран. И Петербург за цветными вывесками, движущимися картинками на огромных рекламных щитах, перемигиванием разноцветных огоньков всегда пасмурен и хмур. Прошлого не спрячешь, оно выглядывает из мрачных подворотен, дворов-колодцев, из-за облупившихся углов, из темных окон и вонючих парадных. Прошлого не вернешь, но и не скроешь.
И за этими яркими рекламами, и за холстами с нарисованными домами, которыми закрывают реставрируемые и разрушаемые здания. за ними грифоны и сфинксы, монстры. и Ангелы. Это только с первого взгляда Петербург нарисован светом и красками, а еще тьмой. Нет. Суть его – сумерки. Люди ходят по улицам странного города в сумерках – словно бы сами в сумеречном состоянии – и, щурясь, вглядываются сквозь свет реклам, в дворцы и мосты, окна и подворотни.
– И Ангелов, – снова повторил Аркадий, глядя на гостя.
– Город полон Ангелов, только нужно увидеть их на кладбищенских памятниках, на церквях и дворцах… Мы – в этом городе, и город – в нас, и мы – этот город.
<Почему так холодно? – подумал Аркадий, обхватывая руками плечи. – Почему холодно? И изо рта пар идет.>
Изо рта действительно шел пар, нужно накинуть что-нибудь на плечи, но Аркадий был уверен, что когда он отвернется за халатом, который висел возле кровати, гость исчезнет.
– Случается, что влюбленные превращаются в Ангелов, – продолжал гость. – И остаются в этом городе навсегда.
– Мне это не грозит, – сказал Аркадий, улыбнувшись грустно. – Я не знаю, что такое любовь. Страсть – это да, женщин я люблю. А любовь? – он пожал плечами. – Наверное, никогда и не узнаю.
– Вы ошибаетесь, вы найдете свою любовь. Очень скоро найдете.
Аркадий удивленно вскинул брови.
– Откуда вы знаете?
– Ее зовут Анжела, она моя давняя знакомая, и я рад, что она выберет именно вас.
– Что за Анжела? Аркадий пожал плечами.
– Вы скоро познакомитесь с ней, – улыбнулся Ангел. – Она в доме скорби.
– Какой скорби? – Аркадий насторожился. – В тюрьме, что ли.
– В сумасшедшем доме. И вы будете там лечиться, – сказал Ангел, почесав завязанную шарфом щеку.
– Я что, сойду с ума? – с ужасом проговорил он, почему-то веря каждому слову ночного гостя, ну, если и не веря, то не сомневаясь ни в одном из них.
– Вы уже сошли, только еще не знаете об этом. Иначе я бы к вам не приходил.
Несмотря на ледяные руки и ноги, Аркадий смахнул со лба мгновенно выступивший пот.
– Теперь и я знаю, – трагическим голосом проговорил он. – Теперь и я знаю, что я сумасшедший.
– Нет, – покачал головой ночной гость. – Вы проснетесь и не будете ничего помнить. А сейчас мне пора. – Он поднялся и протянул холодную руку. – Прощайте.
Исчез накрытый грязной клеенкой стол со свечей, исчезла посуда с объедками, исчезли табуретки, да и сам Ангел в живописных лохмотьях исчез. Аркадий стоял посреди комнаты, протягивая в пустоту руку, мгновение назад пожавшую ледяную длань Ангела.
<Сумасшедший дом. Сумасшедший дом. – вертелась в голове запечатленная в ней фраза. – Значит, я уже сошел с ума. И любовь моя будет с сумасшедшей?!.. А я ведь завтра собирался идти туда на экскурсию. Нет уж, теперь точно не пойду. Ни за что не пойду!> Он обхватил голову руками и пошел к кровати. – А еще он сказал, что я все забуду. Нет уж, фиг! – сейчас казалось невозможным забыть то, что сказал гость. Аркадий залез под одеяло, стараясь согреться. – Нет уж, не забуду!>
– Ни за что не забуду, – вслух проговорил он и для памяти завязал под одеялом узлом край своей футболки. Покрепче затянул узел.
Пусть спать будет неудобно. Но теперь уж точно не забуду.
Глава 5
Просоночное состояние
Проснулся я поздно – в половине первого дня. Накидывая халат, заметил, что моя спальная футболка на боку завязана узлом. <Как это мне удалось?!>– подумал я, усмехнувшись, развязал узел и пошел умываться.
С психиатром Алексеем Алексеевичем мы договорились о встрече в четыре часа дня, поэтому времени у меня было навалом. После завтрака сел за письменный стол и раскрыл тетрадь, в которой уже начал делать наброски нового романа, промаялся над ней часа два, но так ничего и не написал. Потом наспех перекусив, отправился в больницу.
Уже захлопнув входную дверь, вспомнил, что забыл тетрадь с начатым романом. Хоть и плохая примета, но вернулся: а вдруг в больнице придется записывать что-нибудь важное?
<Может заодно умывальные принадлежности с собой прихватить, – с иронией подумал я. – Все-таки в дурдом направляюсь>.
На верхнем этаже услышал, нет, вернее – ощутил движение. Я насторожился, захлопнув уже дверь квартиры, некоторое время стоял прислушиваясь.
<Совсем нервы растрепались с этими писательскими исчезновениями. Кирилл со своими догадками окончательно сделает из меня неврастеника. Мне- то чего бояться?>
Психиатрическую больницу я нашел почти сразу. Мрачные корпуса за высоким каменным забором, поверху колючая проволока – наверное, по ней и электрический ток пускают.
– Здравствуйте, Алексей Алексеевич. Это Аркадий Семенович, мы с вами сегодня договаривались о встрече. Как <не помните>?.. Я же вчера звонил. Ну да, хорошо, жду.
Я положил трубку местного телефона и в ожидании, когда за мной придет врач, уселся на скамью напротив охранной будки.
Охрана психбольницы была серьезная: три бугая с разбойничьими рожами в камуфляже, на боку у одного кобура, второй с автоматом Калашникова через плечо, на поясе граната. Ничего себе?! Похоже, объект повышенной секретности, впрочем, какие у психов могут быть секреты? Строили больницу, как видно, на века: из-за толстой кирпичной стены выглядывал один из ее корпусов с массивными решетками на окнах – не перегрызешь. Да еще такие бравые охранники! Не удивлюсь, если у них в шкафчике найдется пара гранатометов, миномет и базука. Я шел на экскурсию в полной уверенности, что психически вполне здоров, но все же не мог избавиться от отвратительно тоскливого, ноющего чувства тревоги. Психиатрия – наука темная, и в этой темноте может быть все, что угодно. даже я.
– Здравствуйте, Аркадий Семенович, – я вздрогнул от неожиданности, обернулся. Неизвестно откуда передо мной оказался высокий, почти на голову выше меня, широкоплечий человек в белом халате и докторской шапочке. – Извините, что заставил ждать, совсем сегодня замотался, столько дел. столько больных. Прямо эпидемия какая-то.
Мы поздоровались, рука у него была большая, рукопожатие крепкое. Именно таким здоровенным и должен быть психиатр, такой легко сгребет в охапку разбушевавшегося психа и сможет удерживать до того, как принесут смирительную рубаху.
– Замотался, особенно после восьмого марта работы прибавилось.
– Алкогольный синдром? – сказал я, показывая, что тоже кое-что смыслю в медицине.
– Не угадали, весеннее обострение.
Лицо у врача было круглое и плоское, с маленькими глазками, прикрытыми чуть затемненными очечками. Привлекали внимание черные, лохматые брови, вступавшие в противоречие с жиденькой, светленькой шевелюркой.
– Ну что же, пойдемте на отделение, – пригласил он взмахом большой ладони.
Миновав охрану, проводившую нас подозрительными взглядами, мы вышли во двор.
– Раньше это была женская тюрьма, но после революции решили соорудить здесь больницу, и очень удачно решили. Посмотрите, какие стены, какие прочные решетки на окнах. У нас пациенты бывают беспокойные, для них такие меры безопасности излишними не назовешь.
Изнутри двора здание действительно впечатляло своей тюремной мрачностью и неприступностью. Впрочем, что здесь можно было разместить, кроме тюрьмы или дурдома! Не пятизвездочный же отель для интуристов.
Мы неторопливо шли через двор.
– У нас в больнице размещена специальная дорогостоящая установка, блокирующая сигнал мобильной связи, – говорил Алексей Алексеевич. – Это ограждает больных от общения с внешним миром, отвлекающего от лечения. В советские времена здесь бессрочно содержали особо опасных для режима больных. Диссидентов разных или тех, кто слишком много знал, и власть не желала, чтобы их знания вышли за пределы больничных стен. По преданию, архитектор этой тюрьмы задумал 1ООО камер. Но их оказалось 999. Существовал миф о том, что в тысячной камере он замуровал украденный разбойничий общак. Другой миф гласил, что в эту камеру архитектор приказал замуровать живьем самого себя. Представьте, камер было действительно 999, это не миф – я пересчитывал. И никто не мог найти этой неучтенной камеры. А я нашел!
Последнюю фразу Алексей Алексеевич проговорил не без гордости. Я ощущал себя маленьким недомерком, рядом с этим рослым человеком. Ему, пожалуй, ничего не стоило прихлопнуть меня огромной своей ладонью. Но в движениях его тем не менее чувствовалась какая-то неуверенность и угловатость.
– И что там оказалось? Скелет архитектора?
Алексей Алексеевич улыбнулся плоским лицом и пошевелил бровями.
– Удивительнее, намного удивительнее, – проговорил он загадочно. – Потом сами увидите.
Кое-где по тюремному двору разгуливали и грелись на солнышке предводительствуемые санитарами группки сумасшедших в пижамах.
Миновав двор, мы вошли в одно из зданий красного кирпича, поднялись на второй этаж. Двери на этажах все как одна были без ручек, и Алексей Алексеевич открывал их своей, которую постоянно держал в руке.
– Рассеянный стал, – признался он, проследив за моим взглядом. – Ручки часто теряю. А если она по случайности попадет к больному, неизвестно чего ожидать. Потом гоняйся за ним по всей больнице.
Открыв дверь кабинета, он пропустил меня вперед. Кабинет, как впрочем, и все здание вида был мрачного: тюремные решетки на окнах, напротив письменного стола привинченный к полу стул для буйных. Психиатр и указал мне на этот стул – больше мебели в кабинете не оказалось – сам же уселся за стол в кожаное офисное кресло.
– Чай, кофе?
Алексей Алексеевич кивнул на маленький столик с чайными принадлежностями. Я отказался.
– Ну что же, ну что же. – он блеснул на меня стеклами очков. – Читал я ваши книги. Ну, не все, конечно, не все. Но того, что прочитал, хватило.
– Для чего?
Я возвел глаза к потолку, закинул ногу на ногу и оперся локтем о спинку стула. Я всегда старался принять независимую позу, когда кто-нибудь собирался говорить о моих произведениях. Но здесь на стуле для буйных это оказалось непросто – локоть тут же соскользнул, и тело нелепо скривилось набок. Тут все было устроено для того, чтобы больной не чувствовал себя значительнее доктора, даже если считал себя Наполеоном, Сталиным или Иваном Грозным.
– Да, собственно говоря, для всего. И вот, что я вам скажу, бесценный Аркадий Семенович. Что скажу. – он на несколько секунд остановился, словно потеряв мысль, но потом продолжал, как будто и не выпадал из разговора. – А почему вы занимаетесь именно литературой? Ведь в наше время это не выгодное занятие – оно не несет ни денег, ни особенно известности.
– Видите ли, вопрос это не простой, – я откинул назад голову и снова попытался опереться локтем на спинку стула, но локоть вновь соскользнул, и я, покачивая ногой, продолжал. – Раньше была надежда на известность, поклонниц, большие гонорары, но времена изменились: литература и искусство сейчас никому не нужны. Осталась, пожалуй, только внутренняя потребность. Писатель пишет потому, что не может не писать. Я бы сказал, литература – это судьба.
– Я не просто так интересуюсь, – перебил мои разглагольствования Алексей Алексеевич и, пошевелив бровями, поправил очки. – У вас ведь замечательная, я бы сказал, редкая фантазия. Да направь вы ее в другое русло, вы смогли бы обогатиться и принести пользу государству.
– Не понимаю, – с некоторым раздражением начал я. – Вам не понравилось, что я пишу? Вы считаете, что это настолько плохо, что мне даже писать не стоит!
В странное русло направился наш разговор. Я ожидал экскурсии по лечебнице, а вместо этого психиатр критикует мои книги. Да по какому праву?! Я же не берусь советовать ему, как шизофреников лечить?
– Ни в коем случае! Не это я, совсем не это, имел в виду, – взволновался врач и даже приподнял из-за стола свое могучее тело. – Как раз таки наоборот, если бы у вас не было литературных способностей, я бы вам этого не говорил.
– Ну, а тогда что?!
– А вот я вам скажу <что>. Некоторые из писателей находятся в просоночном состоянии. Как бы это вам объяснить. Это когда человек просыпается, но не полностью, так сказать, пребывает в <опьяненном сном> состоянии. Пробуждение от сна у него происходит неравномерно, в первую очередь, захватывая низшие функции, а часть мозга, отвечающая за адекватное восприятие действительности, спит. Писатель хотя и понимает, что книги его не приносят никаких денег, все равно, находясь в просоночном состоянии, продолжает автоматически писать и писать, писать и писать все новые и новые книги. У него отключена часть мозга и убедить его остановиться просто невозможно.
– Красивый образ, – сказал я, от удовольствия заерзав на стуле. – В просоночном состоянии находится вся наша литература. Да что литература, вся страна в таком состоянии. Когда проснулись, как вы говорите, низшие функции: выпить, пожрать, за границу съездить, машину купить. Высшие функции мозга, отвечающие за духовность, спят. Хороший образ – <просоночное состояние>.
– Да. – задумчиво проговорил Алексей Алексеевич. – С вами работать и работать. Но это не образ, как вы изволили выразиться. Это диагноз, и к стране он не применим, а вот к писателям даже очень применим!
– Так вы имеете в виду, что я тоже, – я по- крутил пальцем у виска, – того?!
– Ну, нет, конечно!.. Вот мы с вами пойдем на экскурсию по отделению, я покажу, кто по настоящему <того>.
Зазвонил телефон, Алексей Алексеевич снял трубку.
– Как?! Приступ?! Опять демонстрирует укус ангела?! Сейчас буду.
Он положил трубку и некоторое время, шевеля бровями, смотрел на нее. Потом поднял на меня глаза и словно очнулся.
– Ах да, мы же не закончили… Мне срочно нужно отлучиться – у больного приступ.
– А с вами можно?
– К сожалению нет, это очень опасный буйный больной . Наверное ему другие лекарства нужны. – в задумчивости проговорил он сам себе. – Так! Подождите меня здесь, я скоро вернусь.
