Полная версия
Всем, кто имеет дело с бредовыми больными, лучше занимать такую позицию: не пытаться опровергнуть бред, но и не соглашаться с ошибочными утверждениями.
В.БРАГИНСКИЙ, заслуженный врач РФ, психоневролог, кандидат медицинских наук.В представлении древних народов, искусство и литература, способные овладевать душами людей, вселять в них печаль и радость, гнев или умиротворенность, считались сродни чародейству. Поэтов и писателей окружали мистическим ореолом, а в их произведениях видели отражение древних тайных знаний, современную мудрость и зашифрованные предсказания будущего. Поэты и писатели уподоблялись богу, творящему из хаоса гармонию.
Т.МУРАВЬЕВА, Сто великих мифов и легенд.В самом исчезновении писателя Виктора Пелевина не было бы ничего странного: как человек своеобразного поведения, он пропадал часто, без видимых причин, и не являлся любителем гламурных тусовок. Кроме всего прочего, он нередко отлучался в зарубежные поездки, и на исчезновение его можно было не обратить внимания, если бы не последовавшие за этим странные события.
Вслед за пропавшим Пелевиным потянулись и другие известные и не очень известные широкому кругу, но уважаемые в литературных сообществах писатели. Писатели стали пропадать по всей стране. В Москве и Новосибирске, Петербурге и Костроме… Сначала они переставали посещать литературные тусовки, презентации и фуршеты, а потом и вовсе пропали из поля зрения их читателей и почитателей. Так, были отмечены исчезновения Михаила Веллера, Валерия Попова, Александра Мелихова, Марии Семеновой, Дмитрия Быкова, Александра Кабакова, Семена Альтова, Бориса Акунина и многих других. В короткий срок страна лишилась известных и значительных писателей. Нельзя сказать, что страна это лишение заметила, ведь массовая культурка продолжала свое победоносное шествие. Попса как ни в чем не бывало продолжала петь свои песни, танцевать, устраивать шоу – тусоваться, да и авторы бульварных романчиков, сценаристы сериалов, словно бы даже обрели второе дыхание, приободрились и неистово зашуршали компьютерной клавиатурой: теперь у них не было конкуренции. Хотя какая у попсы конкуренция? Разве кто больше силикона в себя натолкает, губы растопырит, да физиономию растянет до неузнаваемости.
Ходили разные слухи, например, что похищают лучшие писательские умы инопланетяне (куда же теперь без них), что уничтожает их бездарный писатель-маньяк, завидующий их известности и таланту, поэтому расследование держится в строжайшей тайне, чтобы не спугнуть злодея. Но самым, пожалуй, устойчивым был слух о том, что ФСБ собирает самых талантливых писателей для разработки какого-то нового сверхъестественного интеллектуального оружия, как-то связанного с нанотехнологиями. Будто бы литературная фантазия, сконцентрированная в одном месте, в одно время и на одну тему, может создать мощный мыслеобраз, способный не только действовать на гигантских расстояниях как разрушительная или созидательная сила, но и даже оживлять мертвых. Вот об оживлении мертвых ходило как раз таки больше всего слухов. Некий физик написал в Интернете на эту тему обширнейшую и заумнейшую статью, которую приняли за истину почему-то сразу, хотя какой только в Интернете фигни не пишут. А тут общественность вдруг поверила! В том, кого именно собирались оживлять писатели силой своей фантазии, мнения расходились. Фигурировали фамилии Столыпина и Петра Первого, Пушкина и Сталина. Будто бы для этого даже выкопали останки кого-то из них. Домыслов было множество.
Но, так или иначе, писатели исчезали, и это был факт.
Часть первая
Глава 1
Общая тетрадь для романа
Исчезновение писателей продолжается
Я уже час сидел перед открытой тетрадью, обдумывая начало нового романа, но не написал пока ни строчки. В голову лезли какие-то кровавые ужасы. Ну почему не начать с чего-нибудь романтического: встречи влюбленных, чтобы зеленела травка, чтобы пели птички… Хотя уж наверняка они по ходу сюжета все равно рано или поздно погибнут трагически – зачем вводить читателя в заблуждение. Теперь редкая книга обходится без трупа, даже детская, разве только любовный роман, и то не каждый.
У меня была устоявшаяся с юности привычка писать в общей тетради. Задумывая новый роман, я шел в канцелярский магазин выбирать себе общую тетрадь с девяноста шестью листами и обязательно в клеточку. Я имел очень мелкий убористый почерк, и в школе учителя всегда удивлялись, как я ухитряюсь писать столь мелко, но разборчиво. А я и сам не знаю, отчего у меня так получалось. Каждое произведение обязательно начинал в новой тетради, даже если это был рассказ на пяти страницах, тетрадь эту я уже не продолжал, а ставил на полку. Разумеется, предварительно перепечатав рассказ на компьютере. Но сразу писать на компьютере даже не помышлял, да у меня наверняка бы и не получилось. Бледные клеточки общей тетради навевали вдохновение, бывало, я писал, не задумываясь, в течение нескольких часов подряд, как бы выпадая из жизни. И откуда только брались мысли, идеи, образы?.. Это великая тайна, каким образом рождается художественное произведение, из каких уголков моего тела или вселенной приходит та или иная мысль. Мне иногда казалось, что приходит это, минуя мой мозг.
Я отвел глаза от ряби клеточек и посмотрел в окно. За окном был конец мая, значит, лето еще впереди. А что может быть лучше, когда впереди лето. Только когда лето впереди! И здесь от перемены слов местами смысл не менялся. С моего третьего этажа был виден скверик и весь двор-колодец, большой вяз, растущий посередине, и скамейка под ним, на которой сидели молодой человек с девушкой; у нее на коленях букет роз, он обнимал ее за плечи и что-то проникновенно шептал на ухо. Знакомый вроде молодой человек какой-то.
Из парадной вышел мой сосед по площадке Георгий Сергеевич, мы частенько играли с ним в шахматы.
А ведь нас окружает здоровая, полноценная жизнь. Я снова посмотрел на молодых людей: люди влюбляются, женятся, заводят детей,.. а я в свои тридцать пять лет не женат и все вот сижу, чего-то придумываю, пишу романы, повести. и всякую ерунду. Наверное, в уходе от реальности в литературу есть нечто патологическое. А на улице весна! И почему в моих романах обязательно кто-нибудь кого-нибудь убивает, или немыслимые похабности совершаются. А эти вон молодые люди сидят на скамеечке, и им все по барабану. Вот жизнь! Он, скорее всего, менеджер в торговой организации, она. ну, она, наверное, тоже менеджер: у нас уже давно страна менеджеров, и новый Ильич наверняка выдвинет лозунг <Менеджеры всех стран, объединяйтесь!>. Вот же сидят два влюбленных друг в друга менеджера- романтика.
Девушка внезапно отпрянула от молодого человека, вскочила, что-то гневно прокричала ему и вдруг хлестнула букетом цветов по голове, он поднял руки, защищая лицо от роз. Жалко это выглядело, как-то ничтожно. Девушка швырнула в молодого человека цветы и пошла прочь не оглядываясь.
Я вновь повернулся к раскрытой тетради. Написал пару строк, но тут же перечеркнул. Нет, так роман начинать было нельзя.
Роман вообще начинать было нельзя. Кому теперь нужно то, что я пишу? Не хотелось попадать в огромную помойку, которая называется фантастическая серия, где мое произведение затеряется среди глянцевых обложек-фантиков с окровавленными мордами, бластерами, звездолетами, грудастыми девицами, мускулистой плотью и прочей фантастической ахинеей, которую пишут километрами и тоннами малообразованные бездарные авторы, и только единицы из них действительно достойны внимания. В последнее время я все острее чувствовал, что раскрутка как автора мне не нужна, всякая раскрутка подразумевает выпуск не менее четырех книг в год. А я прекрасно понимаю, что четыре книги в год писать невозможно, если, конечно, не нанять молодых журналистов, которые будут писать под одним именем, но это уже к литературе отношения не имеет.
Звонок в дверь прервал мои тягостные размышления.
– Привет. Вот зараза! Я ведь с ней по-хорошему. – В прихожую вошел Кирилл и захлопнул за собой дверь. – Я ведь ей честно сказал, что полюбил другую, цветы принес.
Плечи его были осыпаны лепестками роз. это я образно, конечно. Один лепесток все-таки прилип к плечу.
– Так это ты у меня под окном с девушкой сидел? Сверху-то я не разглядел.
Я щелчком сбил лепесток.
– Ну, слушай, какие дуры все-таки встречаются, нет бы я ей наврал, – он прошел за мной, уселся на диван, вытянув через всю комнату ноги. – А то чистую правду сказал: любовь ведь не постоянна. Но правда, оказывается, никому не нужна.
Кирилл был весь длинный – длинные руки, ноги, вытянутая голова… Но это была только иллюзия: на самом деле Кирилл средненького роста и средненького телосложения. Как так получалось – никому неизвестно. Правда, за мольбертом, когда писал очередную картину, он действительно выглядел огромным, словно его распирало что-то изнутри.
– Твоя-то любовь точно не постоянна.
Любовь у Кирилла была вроде спорта – тройных прыжков в длину. Красиво разбегался, мощный толчок, другой ногой, и последний со взмахом рук, элегантно изогнув в воздухе тело, полет. Я лечу! И тут же падение, и всегда в песок, и всегда почему-то лицом.
– Это-то фигня, вот шипы, – он почесал голову. – Поцарапала. Бывало, правда, хуже.
Бывало намного хуже! Случалось, что брошенные женщины звонили ему по телефону круглые сутки, присылали предсмертные письма по электронной почте, кричали под окнами всю ночь, пока соседи не вызывали милицию. Но бывало совсем плохо, когда приходилось разбираться с их мужьями. От этого Кирилл перенес три операции – два раза были поломаны руки, один раз нога, челюсть и нос, проломлен череп в трех местах, но он не успокаивался. Красиво разбегался, затем мощный толчок, еще толчок и полет. и лицом в песок.
Кирилл взял с дивана открытую книгу, посмотрел на обложку.
– <Записки сумасшедшего> перечитываешь? А я вот вообще последнее время книг не читаю, да и читать нечего. Выродились писатели, вот ты только один и остался, и то ненадолго. – что-то злобное вдруг мелькнуло у него в глазах, не просто так он сказал это, да и пришел по всей вероятности, не просто так, а сейчас сидит, зубы заговаривает: – Кстати, чего новенького написал?
– Да вот новый роман начинаю.
Я кивнул на лежащую передо мной тетрадь.
– Ну, здорово… Кстати, ты слышал, что Сорокин пропал?
Ах, вот в чем дело. Значит, вот чем он пришел настроение портить.
– Сорокин? – я пожал плечами. – Это который <Голубое сало>? Не спрашиваю, куда пропал, ты бы сам сказал.
– Да, и не только он.
– Запил, наверное. От такой литературы, как у него, запьешь.
– Не страшно? – Кирилл пристально смотрел мне в глаза.
– Так-то писатели известные исчезают, а мне нечего бояться – меня мало кто знает.
– Ты, наверное, чего-то не понимаешь! – вдруг воскликнул Кирилл, яростно хлопнув себя рукой по колену, встал и подошел ко мне. – Вот ты не понимаешь, – он потряс перед моим лицом руками. – Они ведь забирают не тех, кто известен или не известен, они забирают тех, кто не вписывается в их идеологию! Они забирают лучших из вас, так называемый <не формат>. Ведь и за нас, художников, когда-нибудь возьмутся, и за музыкантов и за кинематографистов… С вас только начали! И нам этого тоже не избежать!
Он продолжал горячо растолковывать мне то, о чем я знал уже давно. Уже несколько месяцев в Петербурге исчезали писатели. Только поначалу казалось, что касается это исключительно Петербурга, оказывается, то же происходило и в других городах России. Сколько-нибудь разумного объяснения этому явлению найти было невозможно. Пропал кое- кто и из моих знакомых и малознакомых. Одной из первых исчезла Света Мосова – писательница, хотя по литературным меркам молодая, но одаренная. Муж поначалу обзванивал морги, больницы. но, написав заявление в милицию, успокоился и стал ждать результатов. За ней или даже в одно с ней время пропала Юля Андреева, ее мать терялась в догадках. Но здесь возможно была причина романтическая. Пропали Валерий Попов, Павел Крусанов, Сергей Носов, Сергей Махотин. Совет Союза писателей на каждом ежемесячном собрании не досчитывался одного-двух членов. И никто ничего не знал. Никто – ничего! Но так только казалось: в воздухе витало какое-то ощущение заговора. Кого с кем? Против кого? Кто-то что-то знал, но не хотел, чтобы это знали другие. Почему? Этим вопросом задавались многие. В атмосфере нависло что-то трагическое и неотвратимое.
– Не страшно? – снова повторил Кирилл, прямо глядя мне в глаза.
Как же не страшно? Страшно! Еще как страшно. Временами. потом проходит.
– Ну, что молчишь? – не отставал Кирилл. Да что он привязался-то? Страшно – не страшно.
Я взял в руки лежавший на столе справочник Союза писателей, пролистнул его.
– Вон тут сколько <властителей дум>, четыреста человек. А мы из-за десятка волнуемся. Я думаю, где-то в пригородном пансионате собралась неплохая компания. Пьют водку, болтают о литературе, закусывают, падшие женщины хороводы водят.
– Под присмотром Архангелов, – перебил Кирилл, резко вдруг успокоившись и усаживаясь на диван. – А пансионат – на том свете.
– Да прекрати ты фигню пороть! – рассердился я, – может быть, действительно проводят опыты по сублимации интеллектуальной энергии. Это же дело секретное!
– А почему детективщиков и дамских романистов не берут?
– Так интеллектуальной энергии. У них, наверное, там тоже своя приемная комиссия имеется, как у нас в Союзе писателей. Отбирают по рекомендациям. А вообще, знаешь, у меня до твоего прихода такое чудное настроение было, а ты пришел и все загадил.
– Удивительный ты человек, – Кирилл развел руками, – твоих товарищей похищают, а ты в ус не дуешь.
– Да с чего ты взял, что похищают, может, они по собственному желанию туда отправляются? Если бы похищали, милиция во всю бы уже искала. Я новый роман начал, а ты мне мозги загаживаешь.
– Про что роман? Я пожал плечами.
– Про что еще точно не знаю. Но труп где-нибудь вылезет, может даже не один.
– Ну, тогда живи спокойно, если трупную попсу пишешь про стреляк и драчил, никому не понадобишься, – Кирилл поднялся. – Может оно и к лучшему. Пойду.
Я вышел за ним в прихожую.
– Ты правильно сделал, что на попсу переквалифицировался, – зло продолжал он, надевая ботинки. – Вряд ли писателей в пансионате разместили, тут что-то похуже. Да ты и сам это понимаешь.
Он открыл дверь и вышел на лестницу.
Сосед по площадке Георгий Сергеевич, в спортивном костюме и тапочках, протирал тряпкой дверную ручку.
– Здравствуйте, – повернувшись в мою сторону, он манерно поклонился.
Кирилл кивнул и, озадаченный побежал вниз по ступенькам, но, пробежав пролет, вдруг остановился и задрав голову вверх, прокричал:
– Готовься, тебя тоже вычислят.
– Заходите вечерком, – предложил Георгий Сергеевич, – В шахматы сыграем. – Но, увидев мое озабоченное лицо, вдруг спросил. – У вас что- нибудь случилось? Может быть помочь?
Настроение у меня было испорчено окончательно, но я нашел в себе силы сесть за письменный стол и открыть тетрадь.
Для начала я решил составлять план будущего романа: У одного из героев – молодого человека тридцати пяти лет по имени Андрей – при загадочных обстоятельствах умирает невеста, и он, расстроенный таким печальным событием, собирается поехать к морю, чтобы немного развеяться. Но его друг Макс утверждает, что курорты Египта ему не помогут, что такого рода недуги следует лечить на нашей почве и уговаривает Андрея лечь в психиатрическую больницу, чтобы разогнать грустные мысли, мол, он сам каждый отпуск там проводит. Его дядя-психиатр по блату выпишет направление, и пару недель Андрей сможет беззаботно за бюджетный счет балдеть на всем готовеньком. Кормят там хорошо, медсестры молоденькие. а Макс обещает навещать его и приносить передачки. Но в этой больнице, по словам Макса, есть тайное отделение, на котором проводят какие-то бесчеловечные опыты над психически больными людьми: имеющими целью свержение нашего демократического строя, чтобы вернуть все в русло социалистическое, и он хочет, чтобы Андрей подробно разузнал об этих опытах. Макс уговаривает его долго, тот в конце концов соглашается.
На этом и застрял. Я совершенно не представлял быт психиатрической больницы. Однажды только, в детстве, лежал в клинике с гландами, но этого моего жизненного опыта было явно не достаточно. В своих размышлениях промучился до вечера.
Без четверти шесть позвонил Георгий Сергеевич.
– Не отвлекаю? Не имеете ли желания сыграть партию в шахматы?
– Пожалуй, что и имею, – принимая его витиеватую форму речи, ответил я, – вот только душ приму и зайду.
Хотя сегодня я не планировал играть в шахматы, ко мне должна была прийти дама, но из командировки неожиданно вернулся ее муж, и встреча сорвалась. А жаль, уже и водка куплена.
Георгий Сергеевич встретил меня как всегда в черном атласном халате до пола. Вид он имел довольный.
– Вы не представляете, что сейчас вам покажу, – сказал он прямо с порога, загадочно улыбаясь. – У меня появилось удивительное существо.
Я прошел вслед за ним через комнату. Возле окна стоял большой террариум.
– Полюбуйтесь! Вот это чудо мне подарили друзья.
В углу, за мутным стеклом террариума, свернувшись, лежало что-то черное.
– Змея? – спросил я, приглядываясь.
– Это африканская черная мамба. Укус ее смертелен, человек умирает в течение двадцати минут от удушья.
Георгий Сергеевич постучал по стеклу, но змея не пошевельнулась.
– А если она выползет?
– Да как же? Террариум ведь закрыт, – резонно возразил Георгий Сергеевич. – Если только специально выпустить или стекло разбить.
– Как это вы в доме гадость такую держите, – я поморщился.
– С детства обожаю змей, у меня бывало одновременно по пять гадюк жило. Родители всячески пытались отвлечь меня от земноводных гадов, покупали хомячков. Но я их выпускал или змеям скармливал. Ладно, пойдемте: шахматы уже ждут. Кстати, – сделав свой ход, заговорил Георгий Сергеевич чуть смущенно, – может быть, я поступил не очень тактично, дав две ваших книги почитать одному моему знакомому.
– Ну-у, отчего же не тактично, – возразил я. – Всякому писателю важно, чтобы его читали.
Я тоже сделал ход.
– Его заинтересовало то, что вы пишете, – продолжал Георгий Сергеевич, – и он хотел бы с вами встретиться.
– Ну что же. Можно и встретиться. Только зачем?
– У него несколько, как бы сказать. специфическая профессия. Прочитав ваши книги, ему показалось, что вы можете быть полезны друг другу.
– А кем он работает?
– Он психиатр, начальник отделения. Знаете больницу у Финляндского вокзала?
– Психиатр! – воскликнул я. – Вот это удача! У меня как раз герой попадает в психиатрическую больницу, а я совершенно не знаю, что там происходит. А туда на экскурсию можно попасть?
– Конечно, он вам все покажет, все расскажет. Не думал я, что вы согласитесь так запросто. Психиатрия – наука мутная. Против нее у многих существуют предубеждения, что чуть ли не каждого можно подвести под психиатрическую статью и, если уж туда попал, то и не выберешься никогда. Там обязательно найдут, от чего тебя лечить.
Я улыбнулся.
– Я так не считаю.
– А зря. – как-то вдруг погрустнев, сказал Георгий Сергеевич.
Глава 2
Мир перевернутых смыслов
Ангел со шрамом
Внезапно Аркадий проснулся среди ночи. Было тихо и как-то глухо. Во двор-колодец, куда выходили окна квартиры, не доносилось шума улицы. На столе в старинном канделябре горели свечи, призрачные тени бродили по стенам, увешанным старинными картинами. Однако, горящие свечи почему-то не удивили Аркадия, и то, откуда взялся этот канделябр и картины в позолоченных рамах, да и стол был не его, а с гнутыми ножками благородного красного дерева. И хотя обстановка была совсем не та, в которой он ложился спать, Аркадий знал точно, что это его комната. Не удивил его и сидящий в вольтеровском кресле незнакомый мужчина в красном камзоле, высоких сапогах со шпорами, на спинке кресла висела шляпа с перьями. А шпага?.. Где-то обязательно должна быть шпага. Ах, вот она стоит, прислоненная к подлокотнику кресла.
С виду был он не стар и не молод, лет около пятидесяти, но волосы на голове совершенно седые. Прямой нос с горбиной и прямой взгляд добрых глаз выдавал человека благородного, и только шрам на правой щеке выглядел зловеще. Гость смотрел на Аркадия и молчал. Аркадий, притворяясь спящим, сквозь прищуренные глаза некоторое время наблюдал за незнакомцем. <Ну, кажется, пора вставать>, -подумал он, сел в кровати и спросил то, что на его месте спросил бы любой, увидев в своей комнате чужого человека:
– Что вы здесь делаете? Незнакомец чуть помедлил с ответом.
– Да вот, друг мой, жду, когда вы проснетесь. Не обидно спать в такую прекрасную ночь? На небе полная луна, а вы спите – стыдно.
Аркадий посмотрел в окно и, правда, увидел на светлом небе полную луну, хотя никогда прежде луна не заглядывала так глубоко в их колодец, да и неба видно не было.
– Сейчас самое время для философских бесед при свечах, когда шум дня угас, и мысли текут медленно и вглубь. В такие ночи самые чистые мысли?
– Когда кругом темно, тогда в голове светло, – сказал Аркадий, хотя и не собирался этого говорить – само вырвалось.
– Совершенно с вами согласен, – незнакомец, протянув руку с перстнем на безымянном пальце, отделил от грозди в хрустальной вазе ягодку черного винограда и положил в рот. – Кстати, не хотите ли винограда? Виноград, особенно черный разжижает дурные мысли.
– У меня и мыслей никаких нет, разжижать нечего. А вы вообще-то кто? – набравшись смелости, спросил Аркадий. – Сидите тут у меня за столом, как родственник какой-нибудь, едите мой виноград. – хотя и знал, что винограда-то у него никого нет, да и мебель, и картины, и все прочее тоже не его, а незнакомец натащил все это, пока он спал.
– Я?! – искренне удивился незнакомец, и брови его поднялись вверх. – Я не родственник, я Ангел. Он проговорил это так обыденно, естественно и просто, как будто в этом не было ничего удивительного, как будто Аркадий по нескольку раз в день встречал Ангелов. Как будто Ангелы жили среди людей, и люди об этом знали. А может быть они действительно жили, но люди об этом не знали.
– Интересно, – сказал Аркадий, выбрался из кровати, сунув ноги в тапки, и, как был в трусах и футболке с цифрой тринадцать на спине, в которой он любил спать, подсел к столу. – А чем докажете?
– Ничем, – сказал гость. – Чем доказывать, давайте лучше чаю выпьем.
На столе действительно оказались две фарфоровые чашки с горячим чаем. Аркадий не чувствовал никакого неудобства от того, что сидя в трусах, пьет чай с незнакомым человеком, называющим себя Ангелом, что обстановка его комнаты вместе с набитой тетрадями полкой куда-то исчезла, на душе у него было как-то уютно и спокойно.
– Очень жаль, – вдруг сказал Ангел со шрамом, ставя чашку на блюдце и расправляя кружевной манжет белоснежной рубашки.
– Что жаль? – спросил Аркадий, пожав плечами.
– Жаль, что человечество, друг мой, пошло по неправильному пути развития. Когда-то у людей был выбор: идти по пути света или идти по пути тьмы, человечество выбрало середину. Этот путь устраивает многих, но не меня. Да я вижу: и вас тоже не устраивает, – Ангел внимательно посмотрел в глаза Аркадию, но тот ничего не ответил, и он продолжал. – Мы, Ангелы, избрали положение невмешательства – пусть люди идут своим путем, а мы смотрим на это со стороны и ждем, чем все кончится.
– Что вы имеете в виду? – Аркадий сделал глоток чая. – Я не избирал никакого пути.
– Разве?! – он поднял брови. – Впрочем, может быть, я ошибся, – некоторое время он молчал, поигрывая серебряной ложечкой. – Это нелегко объяснить, – продолжил он, глядя куда-то в сторону окна. – Как известно, дьявол заменитель смыслов. Он либо заменяет смысл на прямо противоположный, либо предоставляет лазейку, в которую втекает другой смысл, замутняя чистоту истины.
– Ну, допустим. но я все равно не понимаю, о чем вы говорите, и вообще, я, наверное, спать хочу, – зачем-то добавил он, хотя сна и не было ни в одном глазу.
– Сейчас попробую объяснить на примере, – не услышав или не пожелав услышать слова собеседника, продолжал Ангел со шрамом. – Никто не сомневается в том, что разбойники, врывающиеся в ваш дом, которые грабят и убивают ваших близких, заслуживают в лучшем случае изоляции от общества.
– Ну, допустим, это всем понятно. Аркадий сделал еще глоток чая.
– Да, это понятно всем, и никому в голову не приходит награждать этих убийц и грабителей, ставить им памятники, называть их именами улицы и города. Тогда объясни мне, почему люди считают обычным делом ставить памятники завоевателям? По всем разумным законам человечество должно проклясть Александра Македонского, Чингиз Хана, Наполеона, Петра Первого. Ведь это они вторглись в чужие земли, они погубили сотни тысяч людских жизней. Человечество должно выжечь и вытравить, все, что связано с напоминанием о них, чтобы кто-нибудь из будущих правителей не придумал совершить что-нибудь подобное.
