Пробуждение

Максим улыбнулся, оценив удачную шутку.

Шурик, Дима и Даша оживленно болтали, явно радуясь удачно складывающимся обстоятельствам. Максим прикрыл глаза.

Прощай, немытая Россия,

Страна рабов, страна господ,

И вы, мундиры голубые,

И ты, им преданный народ, –

лермонтовские строки крутились в голове, и светлая грусть овладела сердцем Максима.

«Когда мне придется вернуться?.. Что ждет нас впереди?.. Увижу ли я когда-нибудь Милану?..» – промелькнули последние мысли в голове Максима, и он, совершенно обессиленный, провалился в сон.

***

Рим встретил беглецов теплой, фактически летней погодой. Аэропорт Фьюмичино напоминал Ковчег Завета, в котором было «каждой твари по паре». Наверняка в этом кишащем рое туристов были представлены граждане абсолютно всех стран мира.

– Итак, можно сказать, что нам удалось сделать первый шаг, – удовлетворенно констатировал Стас, – и это не может не радовать; как радует первый шаг ребенка. Вроде бы не сделано ничего, но на самом деле – многое. Вылетаем в Белград через десять часов. Остальная часть команды, курируемая Анжелой, отстает от нас на четырнадцать часов. Мы не увидимся, но это необходимо. Надеюсь, у них все тоже хорошо. То минимальное время, которое у нас есть, мы используем главным образом для подготовки к прохождению паспортного контроля. При благоприятном стечении обстоятельств завтра будем в Белграде, но важно не только пройти паспортный контроль, но и качественно замести следы. Сейчас снимаем пару номеров в гостинице аэропорта.

– Под душ успеем сходить? – жалостно спросила Даша.

– Надеюсь, да, – по-солдатски отчеканил Стас уже на ходу.

«Напускное», – подумал Дима, неодобрительно покосившись на Стаса. Вся последующая подготовка к отлету в Белград показала, насколько Дима заблуждался. Стас предельно скрупулезно отнесся к разработке плана побега, и Диме только оставалось удивляться, как Стас, тщательно взвешивая каждый шаг, действовал согласно заранее продуманному плану: все его действия подчинялись одному ему известному алгоритму.

Когда Даша, освеженная душем после утомительного перелета, вышла к ребятам, напевая что-то из свежей попсы, Стас быстро вывел ее из релакса, резко скомандовав:

– Волосы и брови будем перекрашивать в смоляной цвет. Нос сделаем немного с горбинкой, кожу немного состарим. Одежду придется выкинуть. Купим другую, на пару-тройку размеров побольше.

Даша раскрыла рот от удивления, но, быстро придя в себя, встала в позу.

– Это еще зачем? Зачем из меня уродину лепить? – вызывающе спросила она.

– Моя задача состоит в том, чтобы кардинально изменить вашу внешность. По-хорошему, вам лучше измениться до неузнаваемости. Поменять пол, например. В принципе, это возможно, но времени у нас мало. Необходимо не только превратить Елену Прекрасную в лягушку, но и сделать для нее паспорт, точнее, вклеить фото с новой внешностью. Так что не обессудь.

– Ты сильно-то не превращай… а то Дима испугается меня, и придется мне выходить замуж за земноводное. Или в лучшем случае за итальянца, – смягчилась Даша.

– Кстати, за итальянца запросто. Ведь по паспорту ты Моника Бекасси, уроженка города Турина, тридцати двух лет от роду…

– Господи, старина-то какая! Нас явно разоблачат: я больше чем на восемнадцать не выгляжу, и никакой макияж не способен так состарить меня, – передернула Даша и заразительно засмеялась.

Стас выбрасывал из чемодана парики, усы, краску, силиконовые накладные вставки, увеличивающие некоторые части тела. Максим, таким образом, превратился в мужчину лет пятидесяти, с небольшим обвисшим животиком, и уже совсем седого. Лицо удалось привести в соответствие возрасту путем наложения специальной тонкослойной кожи, имитирующей возрастные изменения. Смотреть на Дашу и впрямь было смешно. Из стройной девятнадцатилетней красотки она превратилась в упитанную итальянку, которая ни одного дня в жизни не обходилась без пиццы и спагетти. Мужчины едва сдерживали улыбки, и когда Даша поймала еле заметную улыбку на озорной физиономии Димы и обиженно выпятила нижнюю губу, тому пришлось отшутиться, сказав, что русские девушки никогда не едят столько макарон и поэтому до глубокой старости остаются красавицами. Конечно, это была неприкрытая лесть, но все равно она уравновесила Дашу. Дима ущипнул Дашу за надувную попу, заметив, что она весьма упруга.

– Дорогая, ты посещала спортзал? Мне очень нравятся твои кондиции…

– Да? А меня что-то твои ласки никак не возбуждают, – парировала Даша, и Дима, не ожидая такого перла, перестал речитативить и свернул многолюксовую улыбку. Даша, увидев перемену в Диме, поцеловала его в щеку и продолжила, как заправская актриса, дальше наводить марафет. Общение Димы и Даши стало приобретать все более сексуальный оттенок. Их отношения стремительно развивались – и это не могло быть не замечено окружающими, – впрочем, все старались продемонстрировать свою безучастность. И даже Стас и Шурик не проронили по этому поводу ни одной ироничной шутки, что было непривычно, несколько не в формате их мироощущения. Стас был сконцентрирован на свалившейся на его голову задаче по спасению друзей, а Шурик сильно нервничал, переживая за Светлану. Максим последнее время больше молчал, редко произнося взвешенные фразы исключительно по существу вопроса. Чувствовался разъедающий его душу дискомфорт, о причинах которого можно было догадываться, но знать, что происходит в душе Макса, никто не мог. Дима, иногда переводя пламенный взгляд с Даши на холодную и флегматичную физиономию Максима, задумывался о причинах глубокого психологического излома, происходящего в душе друга. Дмитрий связывал это состояние то с накопившейся усталостью, то со сложной диалектикой сложившегося любовного переплета в жизни Макса, но, зная бойцовский характер друга, знал, что явление это временное и Макс обуздает хандру.

До начала регистрации оставалась пара часов. Стас, радостно глядя на свои творения, которые недобро взирали на него, как театральные куклы на Карабаса Барабаса, удовлетворенно потирал руки. Перед ним сидела располневшая итальянка с супругом, значительно старше ее, смуглолицым и таким же полным Сезаром Бекасси. В Сезара Бекасси преобразился Дима, который, не имея актерского таланта, как-то по-молодецки поглядывал на свою «супругу».

– Дима, запомни: тебе не тридцать, а пятьдесят шесть по паспорту, и вы уже десять лет женаты, – назидательно отдавал директивы Стас. – Поэтому бросай поменьше пылких взоров на Дашу, не обнимай ее жарко и не целуй при первой возможности. Это может вызвать подозрения, да и макияж можешь испортить.

Дима густо покраснел, что стало заметно даже через автозагар, искусно нанесенный Стасом. Максим предстал перед своим творцом в роли седовласого серба Дрогана Любичича, возвращавшегося на родину из короткой турпоездки. Надо сказать, что туристический поток, особенно с близлежащих Балкан, был огромен. Максим нутром чуял, что замысел Стаса сработает. Он все больше и больше восторгался конспирологическими способностями друга. Они много лет были друзьями, но Максиму и в голову не могло прийти, что Стас – глубоко законспирированный агент, что под его вполне примитивной личиной прожигателя жизни и бабского угодника скрывается талантливейший и многогранный человек, способный на поступок, и более того, как показалось в этот миг Максиму, вместе они могли изменить мир.

«Почему так происходит, – подумал Максим, – жизнь, словно пазлы, связывает и разлучает людей, производя на свет обстоятельства то великие, то ужасные, иногда драматические, а иногда комические? Встреча с одним человеком может изменить жизнь другого, повлиять на нее кардинальнейшим образом. И душа, ум, эмоции, талант этих людей, переплетаясь, образуют ценности или трагедии, иной раз мирового масштаба. Кто-то там, на небесах, закручивая эволюционный сюжет, с восторгом вздыхает, собирая очередной пазл, и предвкушает обстоятельства, начинающие свершаться для человечества, как кухарка, подбрасывая ингредиенты в суп, восторженно причмокивает, предвкушая божественный вкус блюда.

– Друзья, – продолжал речитативить Стас, чувствующий сейчас себя явно в ударе, – администратор отеля не должен видеть столь разительные перемены, произошедшие у его постояльцев. Тем самым мы дадим след нашим преследователям, и наше костюмированное шоу будет проделано напрасно. Поэтому я предлагаю вам удалиться сейчас в другой номер. Я под предлогом недовольства условиями проживания приглашу к себе администратора. Потом выпью с ним примирительный бокал коллекционного вина, заряженного сонником. Через двадцать-тридцать минут мы сможем спокойно ретироваться из отеля, предварительно удалив запись на видеорегистраторе. Перед тем как выпить со мной вина, администратор услышит от меня как бы между прочим фразу о том, что я и мои друзья направляемся сегодня в Германию дневным поездом. Внезапно свалившийся на него сон он примет за опьянение. Спустя непродолжительное время заинтересованные лица подробно будут спрашивать об обстоятельствах сегодняшней ночи, но наш подопечный сможет вспомнить только то, что я ему скажу и покажу. Надеюсь, наши преследователи, сбитые с толку, сначала прозондируют всю центральную Европу, прежде чем доберутся до Балкан.

Стас самодовольно ухмыльнулся и достал из саквояжа ампулу и шприц. Друзья переглянулись и ряженым цыганским табором удалились в соседний номер.

– А охрана? – уже в дверях спросил Максим. – Там два бугая. Кроме того, они не слепые, что не очень согласуется с твоим планом.

– Эти двое на тебе. Прояви талант, – совершенно хладнокровно ответил Стас. – Тебе тренироваться, Макс, надо: не используемая по назначению функция деградирует.

Максим широко округлил глаза, но, восприняв задачу как проблему, решить которую, кроме него, никто не в состоянии, молча скрылся за дверью.

Приблизительно через полтора часа Стас вальяжно ввалился в номер. То, что он сделал с собой, заставило Дашу забыть об обиде, вызванной уничижением ее женской привлекательности. Стас превратил себя, можно сказать, в посмешище. Во всяком случае, именно такую реакцию он вызвал у не ожидавших такого преображения друзей. Его череп блестел, как бильярдный шар. Нижняя челюсть выдвинулась вперед, поменяв свой прикус на неправильный, щеки значительно округлились, а на подбородке появилась аккуратная бородка. Все видимое очарование данного субъекта подчеркивали очки в воздушной золотой оправе. Стас в новом качестве был похож, скорее, на врача или профессора каких-либо наук.

– Что ржете? – вызывающе спросил Стас изменившейся дикцией в ответ на дружный хохот друзей. – На регистрацию уже пора.

Друзья спустились со второго этажа отеля в просторный холл, дефилируя мимо ресепшна, за стойкой которого мерно посапывал администратор отеля. Стас задержался на секунду, заглянув за стойку, выдернул провода из видеорегистратора и прихватил его с собой. По пути в аэропорт видеорегистратор нашел свое последнее прибежище в первой попавшейся помойке, предварительно несколько раз смачно ударенный о край контейнера для мусора.

– Мы замечательно избежали все возможные проблемы, – сказал Шурик безрадостно. – А как же девочки? Как они преодолеют кордоны?

– Не грузись, дружище, – ответил Стас оптимистично. – Как бы это безответственно ни звучало, могу тебя заверить, что им значительно проще. Во-первых, у них нет камня, и они едут вполне легитимно, во-вторых, Анжела моя ученица и умеет все, что умею я. Но у нее есть несомненный козырь – это ее женское очарование, которым Господь наделил ее с избытком. И, когда она пускает его в оборот, даже я признаю, что невозможного для нее мало. К примеру, для того чтобы примелькаться администратору, войти в его расположение, мне пришлось несколько раз спускаться на ресепшн под разным предлогом. Потом нарисовать для себя его психологический портрет, нечаянно уронить очки за стойку для того, чтобы обнаружить видеорегистратор. Анжеле достаточно было окинуть этого не старого еще мужчину многозначительным взглядом, и необходимость во всех моих сложных манипуляциях для нее бы отпала. Одним словом, не дрейфь: ваши девчата в надежных руках, а нам пора бы подумать о дальнейших действиях.

Глава 25. Сербия

Земля дружеской Сербии приняла беглецов такой же теплой погодой, как и в Риме. Выйдя из аэропорта, Стас положил потертый саквояж на тротуарную плитку и затянулся долгожданной сигаретой. Все ожидали от него каких-то действий или, по крайней мере, новых директив, но он спокойно курил, прищурившись на нежном весеннем солнышке.

– Нисколько не изменился, чертяга! – раздалась русская речь совсем рядом. Стас развернулся и, расплывшись в улыбке, объятиями горячо приветствовал коренастого мужчину лет сорока. На их лицах сияли улыбки, не оставляя сомнений в том, что встреча принесла им взаимную радость.

– Знакомьтесь. Это Петр. Мой друг и боевой товарищ. Одно время пришлось участвовать плечом к плечу в боевых операциях. Потом наши пути разошлись. Петр попал в Югославию, государство, которого больше нет на карте мира, и работал там в качестве инструктора и военного советника. Воевал, когда страну стали разрывать на части. Человек исключительно идеалистических соображений. С этой минуты я вверяю наши жизни в твои руки, Петр, – представил Стас крепкого мужчину с телосложением борца.

– Расписал, как в досье, – зарделся Петр и улыбнулся широкой открытой улыбкой. Под легкой и просторной одеждой угадывалась мощь и сила тренированного тела. – Стас в свое время мне жизнь спас. Поэтому я обязан ему возможностью разговаривать с вами сейчас…

– Ну-ну, – заскромничал Стас.

– А ну-ка, банда, грузитесь вон в тот черный джип. Не надо бы нам светиться без необходимости, – махнул рукой Петр в сторону припаркованного невдалеке потрепанного вида «гранд чероки».

– Куда путь держим? – как бы между прочим спросил Максим, уже не удивляясь любому повороту событий.

– Нови-Пазар. Это граница с Косово. Грубо четыре часа ходу, – по-армейски четко ответил Петр.

– Почему именно Нови-Пазар? – вступил в разговор Дима.

– Граница с Косово. Весьма неспокойное место. Небольшой городок с населением около ста тысяч человек. Абсолютное большинство населения – сербы, обращенные в ислам еще при османском владычестве. Нови-Пазар – это коридор, через который можно попасть в Косово и Албанию. А там законы только на бумаге писаны. Если попадешься албанской контрразведке УЧК, просто разберут на органы. Это для них обычная предпринимательская деятельность. Как в России компьютерами торговать или хозтоварами.

– Простите за любопытство, – в голосе Даши звучали тревожные нотки, а для чего нам такие уникальные возможности?

– Как я погляжу, Стас, ты не посвятил своих друзей в свой гениальный план, – Петр иронично и с теплотой в глазах посмотрел на Стаса.

– На долю моих друзей выпало немало проблем. Полагаю, что информацию лучше давать дозированно, чтобы не отравиться ею, – объяснился Поплавский. – Жилище удалось найти?

– Да. Я снял дом, как ты просил, стоящий особняком, всего за шестьдесят тысяч динаров в месяц. Это порядка семиста баксов. Сущая халява за такой дом.

– Нам не нужен особенно хороший дом, Петр.

– Комфорт не помешает, – вступила было в разговор Даша, со всей непосредственностью своего юного возраста, но резко замолчала, почувствовав, как больно ей сжал руку Дима.

Петр внимательно посмотрел на Стаса.

– Ты что-то не договариваешь, дружище?

– Мы не будем сильно выделяться на фоне местного населения? – ответил вопросом на вопрос Стас.

– Язык близок, но диалект придется учитывать, – продолжил Петр, взяв на заметку, что на его вопрос Стас ответить не захотел. – Население к русским относится с уважением.

– Не хотелось бы, чтобы население было осведомлено, что в доме живут русские.

– Вы можете в качестве прикрытия своего истинного происхождения и цели пребывания исповедовать ислам и, соответственно, одеваться как подобает мусульманину, молиться и ходить в мечеть. Можно придерживаться легенды, что вы дагестанцы или ингуши, бежавшие из России во время военных действий на Кавказе. Это позволит найти понимание среди населения, которое не понаслышке знакомо с войной, более того единоверцев. И позволит легче раствориться среди местного населения.

Стас внимательно посмотрел в глаза Петра:

– Что ж, неплохая мысль… Коридор в Косово есть?

– Да, – коротко ответил Петр, понимая, что дело не ограничится первичной задачей раствориться среди местного населения.

– Старина, мы не виделись больше пяти лет. Расскажи, как ты сам? Что в жизни произошло примечательного? – сменил тему Стас, резонно прикинув, что для делового разговора еще будет время, тем более что некоторая информация изрядно напугала Дашу.

– За последние пять лет лучше не стало, Стас.

Стас, сидящий на переднем сидении стремительно покидающего окраины Белграда «чероки», развернулся к друзьям и пояснил:

– Петр уже десять лет живет в Сербии.

– Уже одиннадцать, Стас. Да и жизнью это назвать трудно. В девяносто пятом году я уговорил мою Танюшку отправиться со мной в Югославию. Мой дед серб по национальности. Партизанил в отрядах Тито. Попал в плен. После Второй мировой попал в Союз через лагерь военнопленных. Там встретил мою бабушку. Еще при Союзе я, отец с мамой и дед с бабушкой дважды ездили в Югославию. Там остались мои родичи по дедовой линии. Я был еще юношей, и Югославия произвела на меня впечатление сказочной страны. Здесь жили добрые, замечательные люди. Всегда светило солнце, море большую часть года было теплым, и тотального дефицита, как в «совке», когда ходили колбасные поезда из Москвы в провинцию, не было. Я ощутил себя частью этой страны, я почувствовал, что это – моя вторая родина, и очень скучал по своим братьям и сестрам, когда мы вернулись в Россию. В девяносто пятом, будучи уже офицером спецназа внутренних войск, я демобилизовался с целью отъезда в Сербию. Так получилось, что юношеская мечта глубоко засела в сердце, и, когда в Югославии стало не спокойно, не спокойно стало и в моей душе. Брат помог мне обустроиться в Белграде, получить гражданство и поступить на службу в Вооруженные силы Югославии. Из одной страны, переживающей распад, я попал в другую, летящую в пропасть. Я понимал всю катастрофичность процессов, происходящих в распадающейся Югославии, но Танюшке старался не показывать этого ни настроением, ни мимикой, ни словами. Она радовалась, как ребенок, окунувшись в жизнь гостеприимного Белграда. Мои родственники приняли ее тепло. Мне кажется, в моей жизни это было самое прекрасное время. Каждый жест Татьяны, каждый ее взгляд, каждое прикосновение дышало любовью, но кончилось все тем, что она уехала обратно в Россию в прошлом году. Я ее ни в чем не виню. Я участвовал в военных операциях в Хорватии, Сербской Краине, Боснии. В Косово в операции по прикрытию вывода мирного населения из-под обстрела албанских боевиков. Дважды был ранен. Татьяна ждала меня из командировок, плакала ночами напролет. Когда мы встречались после долгой разлуки, она была похожа на тяжелобольного человека. Потом таскалась со мной по госпиталям. И в один не самый хороший для нас день она не выдержала. Когда я вернулся домой, на столе лежала записка. Извини, мол… Подруги, дескать, живут нормальной жизнью: растят детей, делают карьеру, отдыхают на курортах. А у меня, кроме страха и безнадеги, ничего нет. Я ее понимаю… И не виню ни в чем…

– Почему же Вы не оставите службу и не уедете за ней? – уныло спросила Даша, проникшись сочувствием к бородатому могучему богатырю, которому тоже, похоже, было больно.

– Я офицер, посвятивший службе всю сознательную жизнь. Другую жизнь я с трудом представляю. Но ради Танюшки я мог бы постараться изменить жизнь. Уйти в отставку и найти себе мирную профессию. Скорее всего, я не получил бы удовлетворения от пресной и рутинной работы, но ради Тани… И я уже подумывал о том, чтобы вернуться в Россию. Но я много узнал нового, к сожалению. В 2004 году хорваты провели карательную экспедицию в Сербской Краине. Я видел множество убитых женщин и детей. Людей не просто убивали. Над ними глумились: отрезали уши, выкалывали глаза. Я служил в военной разведке, и мне приходилось выполнять задания, требующие глубокого проникновения в тыл противника. Однажды мой взвод получил задание проникнуть на территорию Косово и вывести оставшихся в живых сербов из пригорода Приштины. Я был удивлен, потому как знал, что к тому времени – а дело было в мае 2004 года – сербов в Приштине не осталось, или почти не осталось. Мой дед рассказывал – да это известно было всем, – что в восьмидесятые годы сербов в Косово было очень много, а особенно на севере края, и в Приштине тоже. А когда дед был совсем мальцом, еще до Второй мировой, Косово почти полностью было заселено сербами. Ведь это исконно сербская земля, как, например, в России Брянщина или Смоленск. Так вот, моему отряду под прикрытием ночи удалось добраться до пункта назначения незамеченным и укрыться в одном полуразрушенном доме, где испуганные до смерти люди встретили нас как последнюю надежду на спасение. Я приказал, не мешкая, собрать по соседним домам людей, оставшихся в живых, и срочно уходить. Но женщина, хозяйка дома, в котором находился мой взвод, разрыдалась, сказав, что не может идти с нами. Оказывается, третьего дня албанские боевики ворвались в дом и велели сыну и снохе идти с ними. Лучана, так звали хозяйку, закричала, но один из боевиков ударил ее прикладом калаша в лоб, и она потеряла сознание. Три дня нет никаких известий. Лучана сказала, что ее сердце разрывается от отчаяния и если она уйдет с отрядом в Сербию, то не простит себе этого. Тусклый свет от керосиновой лампы едва освещал стол, за которым расположился мой взвод, оставляя остальную часть комнаты темной. Я поднял керосинку повыше и увидел лица людей, бледные от страха. Они с надеждой смотрели мне в глаза, видя в моем решении последний шанс. Немного поразмыслив, я сказал, что мы не можем рисковать жизнью остальных и надо уходить. Но тут Лучана произнесла фразу, которая заставила задержаться мой отряд, а затем и полностью изменить мое мировоззрение и мою жизнь. Она сказала, что убитых сербов каждый день привозят тайком ночью к поселковому кладбищу и сваливают трупы в братскую могилу. Там несколько таких захоронений. Прошедшие две ночи она, рискуя жизнью, вымазав лицо и руки сажей, чтобы оставаться незамеченной в ночи, пробиралась к кладбищу, высматривая родных, но безрезультатно. Она попросила сопроводить ее еще раз. И тогда она уйдет с отрядом. Я оставил в доме трех своих бойцов, доверив им организацию сборов остальных семей и подготовку к убытию. Сам же в сопровождении троих моих товарищей и Лучаны отправился на кладбище, до которого, как оказалось, было не более километра, но преодолевали мы его достаточно долго, передвигаясь тайком, перебежками, а то и по-пластунски. Наконец мы добрались до места, с которого Лучана вела наблюдение. Это была небольшая рощица в стороне от кладбища, удачно расположенная в низине. Мы, все измалеванные сажей, оставались невидимы даже с небольшого расстояния. Сохраняя абсолютную тишину, мы пролежали не менее получаса, кормя проснувшихся к жизни комаров, прежде чем услышали звук приближающегося дизеля. Между нами и кладбищем остановился черного цвета микроавтобус. Двое албанцев, тихо переговариваясь, неспешно открыли схрон. Третий, осторожно заглянув в яму и сморщившись, отстранился и зажал нос. Видимо, трупы сваливали уже давно и регулярно. Боевики начали сгружать трупы из микроавтобуса. Хотя ночь была достаточно светлая благодаря яркой луне, для меня оставалось загадкой, как Лучана сможет узнать своих ночью, и на весьма почтительном расстоянии. Каким-то непостижимым образом я чувствовал, как Лучана дрожит всем телом. Воздух наполнился тревогой. Вдруг она всхлипнула и сильно сжала мою ладонь. Я понял, что ее худшие опасения оправдались, и она увидала тех, кого искала. Отчаявшаяся женщина беззвучно разрыдалась, прикрыв рот ладонью. Нам не нужно было вмешиваться в ситуацию, исходя из поставленной нам задачи, но я не смог сдержаться. Яростью была пропитана каждая клеточка моего тела. Подав знак своим бойцам, мы, оставшись не обнаруженными боевиками, совершили небольшой обходной маневр, зайдя на неприятеля со стороны микроавтобуса. Двоих мы убрали штык-ножами, третьего обезоружили. Лучана, спотыкаясь, бросилась к трупам. Теперь я понял, как она так легко узнала своего сына. У него была только одна рука. Бедная женщина безудержно рыдала на трупе. Присмотревшись, я удивился характеру ран на теле и попросил Лучану позволить осмотреть мне тело ее сына. Грудная клетка его была вскрыта, с правой стороны под ребром зиял широченный разрез. Я поразился своей догадке, и горячая волна ударила мне в лицо. Я перевернул труп лицом к земле. Мои худшие опасения подтвердились. На пояснице зияли два характерных разреза. Ее сына, прежде чем умертвить, выпотрошили на органы. Мне кажется, в этот момент мои глаза налились кровью, и я занес штык-нож для того, чтобы вонзить его в сердце албанца. Тот съежился в ожидании смертельного удара, и в глазах его мелькнул страх смерти. Вдруг Лучана с криком бросилась ко мне, вцепившись в руку.