Разбойничья Слуда. Книга 3. Отражение

– Это еще кто? – удивился Озолс.

Он только сейчас обратил внимание, что старик все это время стоял рядом и мог слышать то, о чем тут говорили. Дымов быстро сообразил, что обладатель тюбетейки может не за что пострадать от начальства, и взяв старика под руку, потащил в сторону складов. Деда он знал давно. здесь тот частенько бывал и Миколе не раз с ним доводилось общаться. Родом старик с Вологды. Где только за всю жизнь он не побывал и чего только не повидал. Жил какое-то время и в Москве и в Санкт-Петербурге, но большую часть жизни провел в деревне. Лет пять назад приехал по делам в Архангельск, а через полгода перебрался сюда насовсем. Безобидный начитанный дед. Потому и не хотел Дымов, чтобы у него какие-то сейчас неприятности случились.

– Вечно ты, Демьян Пантелеевич, так и норовишь куда-нибудь вляпаться со своим языком. Не видишь, кто перед тобой? – ворчал Микола, отводя старика подальше от реки.

– Да, я-то чего? Уж сказать ничего нельзя стало! Вот же жизня нынче…, – обиделся тот.

– Молчи! Язык свой прикуси, – оборвал Дымов. – И домой ступай! Начальство тут. И не в духе, – он указал рукой в сторону ближайшего пакгауза, слегка подтолкнул Кривошеина в спину и стал смотреть на удаляющегося старика.

Ожидая, пока тот отойдет подальше, увидел, как со стороны реки наперерез старику шли люди. «Рейсовый видать пришел, – подумал Дымов, вглядываясь в прибывших пассажиров». Заметив среди них незнакомого милиционера, он стал рассматривать следующих рядом с ним людей. Мужик с огромной копной не прибранных волос его не заинтересовал, а вот шедшая позади молодая женщина привлекла его внимание. У Миколы появилось ощущение, что ему уже когда-то доводилось с ней встречаться. Он попытался вспомнить, но ничего не получилось. Дымов смачно сплюнул, развернулся и пошел обратно к причалу.

– Кто таков? – снова спросил Озолс, кивая в сторону удаляющегося Кривошеина.

– Да, случайно он тут. Безобидный старикашка. От безделья каждый день на набережной прохлаждается, – спокойно ответил Петренко. – Наш он. Тут недалеко и живет.

– Вот и я о том же, – снова заговорил Гмырин. – Пять минут на все про все и в автобус. Не хватало еще толпу собрать. А если какая провокация случится? Говорил оцепление выставить, так нет!

– С оцеплением точно народу бы много собралось. А так внимание не привлекаем. Все буднично, – спокойно заметил Озолс. – Вы же и сами видите: никого нет.

– Хорошо, – согласился Гмырин. – Сколько иностранцев в делегации?

– Капитан и должно быть десять матросов, – ответил Озолс. – Да, точно десять. Вот список, – и протянул руку с желтым листом бумаги.

– Не надо, – отмахнулся Гмырин. – Десять, так десять.

Он хотел еще что-то сказать, но громкий крик с одной из причаливших шлюпок остановил его.

– Пора, Сергей Аркадьевич, – произнес Озолс и шагнул к пришвартовавшимся лодкам.

Гмырин с Ниночкой тут же последовали его примеру. Когда до гостей оставалось с полсотни метров, Иварс окинул взглядом прибывших иностранцев. Оставшись довольным увиденным, он одобрительно хмыкнул и замедлил шаг, пропуская Гмырина с Ниночкой вперед.

Как только лодки отчалили от корабля, Павел стал внимательно всматриваться в находящихся на берегу людей. Озолса и Гмырина он узнал еще до того, как его шлюпка ткнулась носом в причальную стенку. Случайную встречу с ними он предполагал и быть узнанным не боялся. Вряд ли они запомнили его за те короткие встречи, что были несколько лет назад. Сколько таких, как Павел, прошло мимо них в круговерти событий. Он лишь один из многих, многих тысяч свидетелей того времени. К тому же узнать в бородатом иностранном моряке бывшего красноармейца было сегодня не так просто.

Увидев Дымова, Павел обрадовался. Со стороны вряд ли кто заметил, как едва заметная улыбка пробежала по его лицу. Найти Миколу он, конечно же, хотел и планировал по прибытии в Архангельск сделать это незамедлительно. Без Миколы намеченный план реализовать было бы куда сложнее. Все-таки близких людей кроме Илги у него в этом городе не было. На помощь Дымова Гавзов рассчитывал. Однако он и предположить не мог, что найдет его так быстро и без особых усилий.

Но вскоре радость сменилась тревогой. При таких обстоятельствах встречаться с Дымовым не хотелось. Уж больно Микола был не предсказуем и эмоционален в своих поступках. По крайней мере раньше. Увидев сейчас Павла, вряд ли сдержался бы, чтобы не выдать их знакомство. Но тот к счастью отошел с каким-то стариком и ситуация сама собой разрешилась. Видя, что бывший приятель не спешил возвращаться обратно, Павел облегченно вздохнул. «Теперь бы поскорее в городе оказаться, – подумал он, занимая свое место в парадном строю на причале».

Он все еще смотрел в сторону Дымова, когда громкий возглас Гмырина прервал его размышления.

– Здравствуйте, товарищи моряки! – что есть мочи прокричал тот и покосился на переводчицу.

Ниночка, слегка откашлявшись, виновато улыбнулась и быстро перевела гостям сказанное Сергеем Аркадьевичем.

– Мы – граждане молодой советской республики, очень рады в рамках первого дружественного визита встретить на нашей советской земле лучших зарубежных представителей и гостей, – тут он слегка замешкался, и не глядя на девицу, прогнусавил в ее сторону:

– «Лучших» не переводи. Обойдутся.

Зельцер понимающе хмыкнула и тут же затараторила на незнакомом для всех остальных языке. После этого Гмырин минут пять говорил о значении данного события в рамках нашей и их страны, а также для скорой мировой революции и мира во всем мире. Свою пламенную речь Сергей Аркадьевич более не прерывал, не давая возможности Ниночке хоть что-то сказать. Та же стояла, придерживая развевающийся на ветру подол платья и смущенно улыбаясь разглядывающим ее морякам. Закончив говорить, оратор повернул голову в ее сторону и произнес:

– Скажи, чтобы все садились в автобус.

– А это? – она подняла листок с записью его речи.

– Дай-ка сюда, – Гмырин забрал у нее бумагу и сделал несколько шагов в сторону краснолицего лет пятидесяти с огромными черными усами капитана.

Ниночка быстро перевела на английский приказ начальника и тоже подалась вперед. Капитан выслушал перевод и наигранно улыбнулся. Затем громко произнес что-то нечленораздельное, и матросы еще выше задрали головы, вытягиваясь в струнку. Окинув их взглядом, он взглянул в сторону руководителя советской делегации и, приложив руку к фуражке, шагнул ему навстречу.

Остановившись в шаге от Гмырина, капитан громко, почти срываясь на фальцет, что-то прокричал.

– Он счастлив побывать на нашей северной земле, – проговорила Ниночка. – И рад провести сегодняшний день с нами.

Сергей Аркадьевич мило расплылся в улыбке и, подойдя к «усатому», пожал тому руку. «Ах, ты рыжый таракан, – подумал он, беря того под руку. – Рад он. А сам, небось, еще совсем недавно готов был нас утопить в море крови».

Вслух же любезно произнес:

– Прошу вас…

– Господин, – угадав причину замешательства, подсказала Зельцер.

– Прошу вас, господин капитан, отобедать с нами, – продолжил говорить Сергей Аркадьевич. – Мы с вами немного побеседуем, после чего все вместе направимся в наш лучший ресторан северной кухни. А потом, конечно же, я лично покажу вам наш город. Ну, а сейчас вся ваша делегация может сразу отправится на небольшую экскурсию после чего присоединится к нам к обеду, – не обращая внимания на перевод Зельцер и пытаясь увлечь усатого капитана за собой.

Однако тот приветливо улыбаясь, невозмутимо остался стоять на месте. Слегка повернув голову в сторону стоящих на вытяжку матросов, «таракан» произнес несколько слов, после чего не сопротивляясь, пошел рядом с Гмыриным. Следом за ними потянулись и остальные граждане советской делегации.

Павел видел, как Дымов подошел к автобусу и насторожился. «Неужели мое везенье закончилось? – подумал он и отвернулся от окна». К тому времени все матросы уже расселись на сиденьях, специально замененных по такому случаю на новые и мягкие. Дверь в салон еще была открыта, но водитель уже запустил двигатель. Микола слегка запыхавшись, скользнул взглядом по окнам и подошел к двери. Заглянув в салон, он тронул за рукав сидевшего тут же Петренко.

– Слушай, Петрович, – проговорил Дымов. – Я, может, не поеду с вами? Умотаюсь за день, а мне сегодня всю ночь дежурить. Матросики иностранные не нашенские оболтусы. Сидят спокойно и в окошки поглядывают. Вы тут и без меня управитесь. Честное слово уже сил нет, – он с надеждой посмотрел на старшего милиционера.

– Ладно, только дома будь. Мало ли что. А то Нифанина тоже отпустил в прошлый раз, а он на рыбалку ушел, – услышал Павел голос Петренко.

– Так дома. Где же, как не дома, – обрадовано ответил Микола. – Высплюсь хоть, а то ноги уже не держат совсем.

– Ты, кажись, на Поморской же теперь живешь? И ничего не сказал.

– На Поморской, на Поморской, – согласно закивал Дымов. – Не успел еще сказать.

Он сделал несколько шагов от автобуса, затем повернулся и крикнул:

– Дом прямо напротив нашей «стекляшки».

«Есть Бог на свете, – подумал Павел, видя, как Дымов отходит от автобуса. – Миколу нашел и адрес узнал. Не зря меня маменька везунчиком в детстве звала». Он откинулся на сиденье и приготовился рассматривать город. Дверь громко хлопнула, и автобус не спеша покатил по булыжной мостовой.

***

До дежурства оставалось еще полчаса и Микола, лежа на оттоманке, пребывал в сладостной полудреме. Ему удалось хорошо отдохнуть и даже недолго поспать, но вставать все равно не хотелось. Закинув руки за голову, он вытянулся во весь рост и вспоминал вчерашний визит соседки Граньки. То, что соль была лишь предлогом, он понял еще вчера. Однако, при всем желании должного внимания уделить не мог. Работа, как всегда помешала его холостяцкой жизни. Решив, что нужно в ближайшие дни исправить оплошность и навестить Граньку, он довольно ухмыльнулся.

Микола оставил в покое соседку и открыл глаза, когда понял, что в дверь стучат. По тому, как никто вслед за стуком не вошел в дом, для него означало, что стоящий за дверью, пришел к нему впервые. Все, кто знал Дымова, знали и то, что тот дверей даже на ночь не запирал, потому как не любил открывать. И знакомые, зная о такой причуде хозяина, входили в дом без излишних церемоний: сам постучал, сам открыл дверь и вошел.

– Кого там нелегкая принесла? – крикнул Микола, вставая с дивана. – Заходите! Не закрыто же.

Стук повторился и Дымов, чертыхаясь и шаркая босыми ногами, отправился открывать. По пути щелкнул в коридоре выключателем и снова выругался – электричества опять не было. Он отдернул пошире занавеску, прикрывающую проход в комнату и уличный свет слегка осветил прихожую. Поправив выехавшую из штанов рубаху, он подошел к двери и распахнул ее почти настежь.

– П-п-п, – только и смог произнести Микола, уставившись на гостя.

Он потер глаза и, взглянув на стоявшего за дверью мужчину, перекрестился.

– Здравствуй, Микола, – негромко проговорил Павел. – В дом-то пустишь?

Не дожидаясь, когда тот придет в себя, он сжал руку Дымова и слегка подтолкнул старого знакомого внутрь дома. «Хорошо, что на причале не встретились, а то точно выдал бы себя и меня, – подумал Гавзов и облегченно вздохнул».

– П-пашка! Ты? Не может быть! – выдохнул, наконец, Микола. – Ты разве…, – не решился он закончить фразу.

– Да, живой, живой, как видишь, – Гавзов сгреб старого приятеля в охапку. – Рад тебя видеть. Очень рад. Ты даже представить не можешь, – шепнул он ему на ухо и отпустил.

– А то? А тогда что? – Дымов постепенно приходил в себя и суетливо закрутил головой. – Но, ты же погиб. Все говорили. Бежал и во время побега погиб. И как меня-то нашел?

– Не торопись, приятель, не торопись. Ты, кажется же, на дежурство собирался. Ты сходи, а я тебя подожду. Служба не должна страдать. Тем более из-за воскресшего мертвеца, – Павел улыбнулся. – У тебя и подожду, если, конечно, ты не против, – и по привычке потрогал свой шрам над правой бровью.

– Оставайся, конечно. А у нас, вот, свет опять отключили. Центр города называется…, а ты проходи, Паша. В комнату проходи, – затараторил он. – Так ты и про дежурство знаешь? Ну-у дела…

Неожиданное воскрешение Гавзова настолько потрясло его, что от нервного потрясения он бы возможно еще долго говорил и говорил, если бы тот его не прервал.

– Старший матрос, Тони Линдгрен.

– Чего? – оторопел Дымов.

– Зовут меня так.

Не успел Микола отойти от первого потрясения, как старый приятель ошарашил его новым признанием. Он открыл рот, не зная как отнестись к тому, что услышал.

– Вернее, звали, – пояснил Павел.

– А-а-а, – только и смог вымолвить Дымов.

– О дежурстве ты же сам днем сказал. Забыл?

– А-а-а, – с трудом понимая происходящее, протянул Микола.

Он с интересом разглядывал воскресшего приятеля, глядя поочередно то на начищенные до блеска кожаные ботинки, то на изумительно белую, без единого пятнышка морскую форму. Наконец, Микола чуть успокоился и стал рассматривать знакомое и в тоже время незнакомое лицо. Его взгляд остановился на огромной черной почти окладистой бороде, которая закрывала без малого половину Пашкиного лица.

– Так ты, это…, – Микола ткнул крючковатым пальцем в грудь морского гостя. – С того корабля? С иностранного?

– С того, того, – улыбнулся Павел. – Морской волк.

– Чего?

– Корабль так называется: «Морской волк».

– А-а, ну, да.

Пока хозяин приходил в себя, Гавзов уже успел рассмотреть нехитрое жилище хозяина, отметив для себя, что тот, скорее всего, живет один. Не удивился он и тому, что на подоконнике лежали аккуратно сложенные фильдеперсовые чулки. «А дамочка-то есть, все-таки, – и отвел от них взгляд».

– Так это Нинка… или Гранька. Да, точно, Гранька. Знакомая моя, наверное, оставила, когда за солью заходила. Или нет, за корзиной. Делать то нечего вечерами, вот корзины иногда и плету, – пояснил Микола. – У нас таких чулок в городе нету. Ну, я не видел по крайней мере. Не знаю где и взяла.

– Я смотрю, ты не плохо устроился. И Гранька и Нинка, – усмехнулся Гавзов. – Ну, да дело твое. А чулки мог кто-нибудь из моряков привезти, – равнодушно заметил он.

– Может у моряков. У нас с Госторгфлота пароходы стали часто за границу ходить. В Германию, Норвегию. И оттуда тоже ходят. Не часто, но бывают.

С улицы донесся негромкий звон колокольчика. Он все приближался, становился все громче и громче.

– Петюня молоко с вечерней дойки развозит. Значит, уж к восьми время. У нас хоть и город, а порой как в деревне живем, – пояснил Дымов и взглянул на часы.

Он на мгновенье задумался. Нужно было уходить: время дежурства неумолимо приближалось. «Опоздать никак нельзя. Но как же быть с ним?»

– Ты, это… ну, временем каким располагаешь? – спросил Дымов.

Павел присел на край стула рядом с потертым, но добротным дощатым столом и снял форменную фуражку.

– Я насовсем, Микола.

– То есть как насовсем? – Дымов непонимающе посмотрел на приятеля.

– Остаюсь я. Но то между нами, сам понимаешь. Знаешь об этом теперь и ты.

– А как же…? Тебя же хватятся, – на носу-картошке Миколы выступили капельки пота.

Павел заметил лежащую на полу скомканную газету, поднял и расправил на столе. Пробежав глазами по странице, прочитал:

– «Сегодня в наш город с первым дружеским визитом прибывает норвежское судно. Предполагается дружественный обед с командой с показом главных мест города. К ночи судно уйдет обратно в Норвегию…»

– Читал, когда на оттоманке дремал, – пояснил Микола. – Так хватятся же тебя, – не унимался он.

Гавзов свернул газету и отложил в сторону.

– Не беспокойся, не хватятся, – очень спокойно, с налетом некой небрежности, ответил он. – У меня с капитаном уговор. Ты с дежурства когда освободишься?

– В восемь. К девяти дома уж буду.

– Ну, вот и хорошо. Вернешься, обо всем и поговорим. Надеюсь, ты в своей милиции обо мне не будешь говорить.

– Да, ты чего, Пашка! Я же в милиции – по нужде, а по душе я вольная птица, – воскликнул Дымов. – Можешь быть уверен во мне. Если чем помочь, ты говори чем. Я с превеликим, так сказать.

– Удовольствием, – закончил Гавзов.

– Ну, да.

Павел встал, подошел к окну, и чуть сдвинув занавески, выглянул в окно. На улице было светло. Солнце стояло еще высоко и будто не думало прятаться за горизонт. Время белых ночей было в самом разгаре. Со стороны реки донесся протяжный пароходный гудок, затем следом еще три коротких. «Наш отходит, – Гавзов по характерному звуку узнал свой корабль и вытащил из кармана часы».

– Ну, вот. Все прошло без заминок и происшествий, – проговорил Павел, глядя циферблат. – Корабль отходит. Все хорошо пока.

– Тогда до утра? – Микола надел фуражку и направился к выходу.

– До утра, – ответил Павел.

***

На трап Лизка ступила почти последней. Оглядываясь по сторонам, и стараясь не смотреть на немногочисленных встречающих, она быстро сбежала на берег по пружинящим причальным доскам. Едва не наткнувшись на неспешно шагающего впереди Григория Конюхова, остановилась, всматриваясь в неизвестный ей город.

Его Лизка видела впервые. Не только Архангельск, а вообще, город. Нет, конечно же, она представляла, какой он. Даже сыну Митьке рисовала городские пейзажи не раз. Но, то все по рассказам от парней и мужиков. От девок да баб слышать что-то о городской жизни ни разу не довелось. Да и откуда им знать о ней, если в городе не бывают. Чего им в городе делать? У них в деревне дел невпроворот. А мужики, то с армии или войны возвращались, а то еще по какой надобности там бывали. Как Никифор Ластинин или муж ее. Из-за прошлой войны им в Архангельске бывать приходилось. Все, что знала о городской жизни, от них и наслушалась. Правда, то было давно, еще до их ареста. И за прошедшие пять лет город мог сильно измениться. Тем интереснее для нее все было.

Раньше еще часто на рынок мужики торговать ездили. Но в последние годы торговать не кому. Вернее, мужики то есть, да вот продавать нечего стало. Все излишки на налоги уходят. Да, и какие там излишки. То, что на пропитание запасают, порой туда же приходится отдавать. Потому и в город нынче никто не ездит. Не с чем. А из баб Лизка почитай первая за последние годы собралась. По-крайней мере, никого других она не припоминала. Желания большого ехать не было. Да и страшновато в город незнакомый. Хотя и не одна, с милиционерами ачемскими, но все одно, беспокойство не отпускало. И если бы не приказ председателя, то она бы ни в какой город, да еще в такой огромный, как Архангельск, не отправилась бы.

Но рассказы рассказами, а увидеть своими глазами – совсем другое дело. Город ей сразу показался необъятным. Домам всяким конца и края не было видно. Красивые дома. Видно, что у них хозяева крепкие были, не из бедных. А среди кирпичных и деревянных зданий купола бывших церквей выглядывали. Без крестов, но все одно красивые. Одни краше других. Краем глаза Лизка увидела на реке какое-то движение и повернула голову. К причалу подплывали две большие лодки. Каждая намного больше, чем их деревенский карбас для переправы через Нижнюю Тойгу. Сверкающие чистыми белыми боками и искрящимися на солнце каплями брызг, шлюпки очень ей понравились. И если бы не шедший сзади Трифон, то неизвестно сколь долго она бы любовалась за дружно гребущими веслами матросами в ослепительно белой форме.

– Лизка, ты пошто на дороге встала! Лодок не видела? – раздался сзади голос Ретьякова. – Пороню16 же!

Женщина отступила в сторону и пропустила Трифона вперед себя, одним глазом не переставая глядеть на матросов. Ей очень хотелось и она, наверное, обязательно подошла бы поближе, чтобы рассмотреть их, но голос Конюхова вывел ее из задумчивости.

– Лизавета! Гавзова! Давай, быстрее! Будет еще время, успеешь насмотреться.

– Да, иду я, иду, – Лизка еще раз оглянулась на швартующиеся неподалеку лодки и поспешила к Конюхову.

– Я тебя сначала в «Доме крестьянина» определю на постой, чтобы знала где ночевать. Потом отведу, где учиться будешь, – проговорил Григорий.

– А вы куда? Уйдете? – встревожилась Лизка.

Он взглянул на женщину и снисходительно улыбнулся. Его одновременно забавляла и раздражала ее какая-то детская боязнь остаться одной в городе. В который уж раз за последнее время та проявляла беспокойство, и каждый раз ему приходилось ее как-то успокаивать.

– Да, не трясись ты, дурёха. Отведу, чтобы знала и приведу обратно. А мы с Трифоном будем жить там же. Только на первом этаже, – соврал он.

Жить в «Доме приезжих», или как стали с недавних пор называть, в «Доме крестьянина», Конюхов не собирался. Ретьякова, конечно же, там же, где и Лизку определит, а вот сам с запиской от зазнобы с Нижней Тойги к ее дядьке хотел на постой податься.

Он повертел головой и, увидев, то, что искал, указал рукой на стоящее вдалеке и заметно выделяющее на фоне береговых складов и пакгаузов красивое кирпичное здание.

– Вон там учиться будешь. «Домом труда», кабыть, нынче обзывается. Или даже дворцом величают. У попов эти хоромы экспо… эспорпи…

– Экспроприировали, – помогла Лизка.

– Ага. Сведу туда тебя. Но чуть позже, – Григорий поправил фуражку и, подхватив у Лизки знакомый ему чемодан, шагнул вперед. – Давай за мной. Тут через склады быстрее дойдем, – не оглядываясь, бросил он.

Гавзова двинулась следом. Трифон же немного приотстал, пытаясь справиться с неудобным свертком.

Из-за ближнего склада, постоянно оглядываясь, появился небольшого роста старик. Поравнявшись с Трифоном, он едва с ним не столкнулся. Стянув с головы тюбетейку, тот представился, заметно выделяя букву о:

– Кривошеин. Демьян Пантелеевич.

– Трифон, – ответил Ретьяков.

– Прошу прощения-с, товарищ, не заметил, извинился старик.

– Да, что ты отец, извиняешься, – проговорил Трифон и, неудержав, выронив из рук большой сверток. – Это мы идем, ничего не видим. Сами виноваты, – Ретьяков наклонился к земле и стал поднимать упавшую поклажу.

– Не обеднела еще деревня добрыми людьми, – проговорил Кривошеин. – Не то у нас в городе.

– Всяко бывает. В деревнях тоже не ангелы живут, – Трифон поднял сверток и устремился за ушедшими вперед земляками.

Прибавил шагу и Кривошеин.

– Никак прясницу17 везешь, мил человек? – не отставая, спросил он. – Коли продавать, так я бы помог. У меня на рынке, тут, сразу за Театральной, знакомый торгует. Он много чего купить может.

Трифон так резко остановился, что Демьян еле успел от него отвернуть. А вот от свертка увернуться не смог, и тот опять оказался на земле.

– Ну, что ты… – только и произнес Ретьяков, повернувшись к Кривошеину.

Он про себя выругался, а вслух раздраженно добавил:

– Все то тебе скажи! А кто ты таков, чтобы я с тобой говорил? Я от своих и так отстал.

Ему очень хотелось сказать, что дед прав. И что прясницу на продажу прихватил, а кому продать не знает. Стоять на рынке же не может – все-таки при милицейской должности теперь. А тут и покупателя искать не нужно. Но сказал совсем не то, что хотел бы.

– Да, я чего, я – ничего, – было видно, старик совсем не обиделся. – Я до вечера на рынке буду. Так что, если надумаешь, найдешь меня легко. В городе то, вижу, что не бывал. С Виноградова на Театральную или Поморскую свернешь. Нет не Театральную. На Володарского. Так нынче Театральная зовется. Ну, а там рынок увидишь. Демьяна Кривошеина, то есть меня, спросишь. Всяк покажет. Ну, если один не укажет, другого спросишь, – он посмотрел по сторонам и пошел к стоявшей неподалеку лоточнице.

Не прошло и двух часов, как Ретьяков, предупредив Конюхова, отправился на поиски старика. О том, чтобы продать прялку или обменять ее на товар, разрешение у Григория он спросил еще в деревне. Но не только затем ему нужно было на архангельский базар. Уж много лет в город выбраться собирался, да возможности никак не было. От отца осталось несколько николаевских золотых червонцев – вот их-то и хотел он обменять на что-то существенное. В деревне в последние годы на деньги-то ничего нужного было не купить, а тут не нынешние деньги, а золотые червонцы одна тысяча восемьсот девяносто пятого года выпуска. От того, что они на наземе спрятаны, толку никакого в хозяйстве не было. Ни пахать они не помощники, ни сеять. О деньгах Трифон, конечно же, никому не говорил. Понимал, что, если узнает кто, то неприятностей не избежать. Потому как объяснить, откуда они у него, вряд ли смог. А оказались они у Ретьяковых необычным, если не сказать, не законным путем. Порфирий Федорович, отец его, перед смертью все, что, когда-то досталось в четырнадцатом году от грабителей, сыну отдал. А прясницу Трифону нужна была лишь, чтобы скрыть основной свой замысел.

Рынок Трифон нашел сразу. Не понадобилось для этого ни у кого ничего спрашивать. Ни с чем несравнимые ароматы, что шли из-за домов, закрывающих набережную, без каких либо сомнений указывали на то, где находится городской рынок. Дующий со стороны реки ветерок, разносил за несколько кварталов запахи соленой рыбы вперемешку с душком перекисших солений, дегтя и конского пота.