Золото под ногами

Безусый крепыш лет тридцати, по виду типичный фермер, придвинулся по скамье поближе к Чарльзу Милвертону и шепнул ему на ухо, обдав свежим запахом хорошего виски:

– Когда, мистер?

– Что именно, мистер? – так же интимно шепнул советник.

– Когда мы станем штатом САСШ? Признаться, желтопузые и краснозадые нам до смерти надоели своим нытьем. Нам нужен порядок, мистер!

Хитро усмехнувшись, советник посмотрел в глаза собеседнику, демонстративно отодвинулся и громко произнес:

– Не имею понятия, о чем вы, мистер!

– Значит скоро… – удовлетворенно протянул тот и, помолчав, внезапно сменил тему. – Так вы на шхуне прибыли?

– Я уже говорил, мистер. На шхуне.

– Про Черного дьявола, стало быть, не слыхали?

– Сегодня узнал о его существовании от этого джентльмена, – серьезно ответил Милвертон, указав на «святошу», спавшего в углу. – Вы полагаете, в его словах была толика истины?

– Как вам сказать… Говорят, его видели еще по ту сторону гор. Черный, огромный, в два человеческих роста, из глаз – искры, земля под ногами дрожит…

– Откуда такие подробности?

Собеседник Милвертона задумчиво повертел в руках стакан, как бы размышляя, стоит ли отвечать, а если стоит, то насколько откровенно, потом откинулся на спинку стула, приложился к стакану и твердо сказал:

– Я сам его видел.

Глава IV

Муниципальные выборы в Сакраменто оказались под угрозой срыва по причине непрекращающегося неконтролируемого перемещения избирателей. Каждый день в город приходили, приезжали верхом и приплывали по воде десятки новых жителей, и примерно столько же покидали его пределы, уходя на восток вверх по течению Американ-Ривер или на север вверх по течению Сакраменто.

Устав гоняться за неразумными согражданами и призывать их к выполнению гражданского долга, городской шериф Джеймс Хопкинс посовещался с мэром, взял подписные листы и с тремя помощниками прошелся по домам разбежавшегося электората. За день им удалось собрать количество подписей, достаточное, чтобы наблюдатель от Конгресса сенатор Киберг – въедливый хмырь, длинный, как оглобля, и лысый, как булыжник – признал выборы состоявшимися и убрался с глаз долой в Монтерей.

Не успел шериф утереть пот со лба, как долг службы в лице посыльного от Джона Саттера позвал его к черту на кулички: какие-то мерзавцы снова воровали императорских быков.

Выпроводив посыльного, шериф яростно швырнул в стену боевой топор мивоков, подаренный ему лет пять назад индейским старейшиной в благодарность за то, что Хопкинс вернул индейцам украденный скот. Топор вонзился в стену, а Хопкинс рухнул в кресло, испытывая непреодолимое желание плюнуть на все и отправиться в горы мыть золото. Впрочем, это желание посещало Хопкинса всякий раз, когда его – муниципального служащего на муниципальной зарплате – заставлял работать на себя крупнейший налогоплательщик Калифорнии Джон Саттер. И самое противное, что при каждой встрече этот нувориш пускался в пространные и высокомерные рассуждения о долге Хопкинса перед обществом в целом и перед Джоном Саттером лично.

Какого дьявола, в конце концов!

Вот, например, шурин. Взял сына и пропал на полгода. А вернулся – кум королю. Съездил в Монтерей, продал добычу и вложился в недвижимость. Отстроил сначала ночлежку для старателей, потом гостиницу, а теперь сам Джеймс ходит в его салун, платит за виски. Все-таки скотина Фрэнк, подумал Хопкинс, очередной раз недобро помянув шурина, мог бы за выпивку деньги не брать, родня как-никак…

Джеймс Хопкинс не производил впечатления типичного шерифа Дикого Запада. Был он худ, невысок и вообще слегка несуразен. Казалось, его руки и ноги живут отдельно от хозяина своей жизнью и по собственному разумению. Одежда сидела на его нескладной фигуре кривовато, походка была нетвердой, шаркающей. Он быстро сбивал обувь и был самым частым посетителем у сапожника Гарри Тер-Григоряна. Вытянутый бугристый череп, торчащие уши, сливовидный нос, маленькие глубоко посаженные глазки под нависающими надбровными дугами, впалые щеки и скошенный подбородок – не красавец, что уж там. Хопкинс даже усы не мог отпустить, потому что они росли глупыми разноцветными кустиками и топорщились во все стороны.

Был он единственным сыном дровосека Джереми Хопкинса и уже в пять лет махал топором, как заправский мастер, обрубая ветви с поваленных стволов, а в десять работал на равных с отцом, орудуя с ним в паре двуручной пилой. От непосильной монотонной работы его руки постоянно ныли, а ноги затекали до полной потери чувствительности, но Джереми Хопкинс регулярно напоминал сыну толстым кожаным ремнем, что зад чувствительности не теряет. И Джеймс приучил себя каждую свободную минуту давать отдых зудящим мышцам. Вот потому-то его руки во время ходьбы болтались, как неприкаянные, а ноги то заплетались, то разлетались, как он сам любил приговаривать.

Когда Джереми Хопкинс отправился к праотцам, Хопкинс-младший поклялся на его могиле, что никогда больше не возьмет в руки пилу по собственной воле, и отправился в Монтерей наниматься помощником шерифа.

С тех пор прошло почти десять лет. Последние три года Хопкинс исправно нес службу в Сакраменто: ловил жуликов, промышлявших воровством лошадей и скота, разрешал мелкие споры горожан, улаживал конфликты между индейцами и фермерами. Он был отличным бойцом, а если в его руках был любимый топор, то в рукопашной схватке становился совершенно непобедим. И сейчас, сидя в кресле и проклиная Саттера с его быками, он знал, что никогда не уйдет ни на какие прииски: Хопкинс любил свою работу. Ему нравилось выступать носителем справедливости в спорах между горожанами; нравилось ощущать себя представителем власти. Несмотря на сомнительную внешность, люди уважают, прислушиваются к его мнению даже в простых житейских вопросах, а уж если он выступает с высоты своей должности, то авторитет вовсе непререкаем.

И лишь один недостаток он не мог компенсировать никакими достоинствами: за десять лет беспорочной службы городской шериф Джеймс Хопкинс так и не научился стрелять.

Вынув топор из стены, он просунул его топорищем вниз в специальную петлю на ремне сбоку, где обычно носят кобуру, и направился к двери. Внезапно снаружи до него донесся стук копыт, храп загнанной лошади, и знакомый голос прогремел:

– Джеймс! Джеймс Хопкинс!

Он выглянул в окно и увидел своего старого приятеля – главу службы шерифов Сан-Франциско Филиппа Крамера, который спешился у коновязи и непослушными руками пытался приторочить своего скакуна. Крамер был покрыт толстым слоем дорожной пыли, одежда взмокла, лицо покрылось грязными разводами. Красные глаза и неуверенные движения выдавали смертельную усталость. Джеймс выбежал на крыльцо и воскликнул:

– Фил, дружище! Каким ветром?

Он радушно распахнул объятия. Крамер тяжело взошел на крыльцо, они обнялись, причем Крамер почти упал в руки товарища.

– Привет, Джеймс, – прохрипел он. – Рад, что застал тебя на месте.

– Еще минута – и не застал бы, – ответил Хопкинс. – У меня кража скота… Черт подери, что с тобой, Фил? Посмотри на себя: взмылен, как жеребец на финише! Ты что, скакал из самого Сан-Франциско без остановок?

Они прошли в контору, и Крамер рухнул на подставленное кресло.

– Плохи дела, Джеймс… – сказал он уже спокойнее. – Я оставил Сэма дежурить, чтобы никто ничего не увидел и не разболтал раньше времени.

– Какого Сэма?

– Мой помощник. Русский.

– Да-да, помню. И где ты его оставил?

– На месте преступления.

Хопкинс взял стакан, плеснул в него виски, подал Крамеру.

– Слушай, Фил, – сказал он. – Сейчас мне надо спешить. У Саттера снова воруют скот. Я вернусь к вечеру, и…

– Скот воруют? – оживился Крамер, глаза его сузились, рот исказила кривая ухмылка. – Это дело для городского шерифа! Пожалуй, и гвардию надо бы привлечь! А что ты скажешь про пятерых повешенных?

– Повешенных? – переспросил Джеймс.

– Ага, – подтвердил Крамер. – Да не по-человечески за шею, а зверски! На рыболовные крючья!

– Ничего не понимаю, Фил. Не знал бы я тебя два года, решил бы, что ты слегка повредился умом. Какие крючья? Какие, к черту, рыболовы?

– Тьфу, – обозлился не на шутку Крамер. – Как был дровосеком, так и остался. Пень безмозглый.

– Фил! – взмолился Джеймс. – Ты устал и не в состоянии двух слов связать. Отдохни, дружище, а я разберусь с быками Саттера, вернусь и…

– Вчера мы с Сэмом нашли в лесу пятерых повешенных. То есть сначала нашли Вилли Бойла, а потом уже этих.

– Погоди, Фил, я чувствую, этак мы запутаемся еще больше. Пока мне ясно одно: у тебя там пять трупов…

– Шесть!

– Ладно, шесть трупов. Они ведь мертвы?

– Мертвее твоего папаши.

– Значит, они никуда не денутся, да? А скот Саттера угоняют прямо сейчас. Если уж так тебе невтерпеж, идем со мной. Твоя лошадь сдюжит еще двадцать миль?

– Сдюжит. Я прошел всего тридцать, может быть, тридцать пять. Гнал, конечно…

– Отлично. Давай в седло, по пути все расскажешь.

– Может быть, оружие возьмешь? – съязвил Крамер, глядя на топорик, болтавшийся у Хопкинса на поясе.

– Пистолет в седельной сумке, – терпеливо пояснил Хопкинс. – Да ты же знаешь, стрелок из меня тот еще.

– Ладно, идем, – усмехнулся его собеседник. – Спасем имущество Императора.

Крамер наспех умылся водой из глиняного кувшина, после чего два шерифа запрыгнули в седла и размашистой рысью двинули по центральной улице города на север. Крамер все время крутил головой и приговаривал «Ну и дела…»

Вчера еще Сакраменто с трудом можно было назвать поселком – три барака, пять землянок. Вся промышленность состояла в рубке леса, который большей частью сплавляли вниз по течению в Сан-Франциско.

Теперь же по обеим сторонам русла шло бурное строительство. Городской участок реки и ее окрестности первыми попали в зону интереса старателей. Как только слухи о золоте поползли по округе, рабочие лесопилки побросали работу и споро обшарили дно и берега реки. Когда нагрянула первая волна золотоискателей, в округе не осталось ни одной блестящей крупинки. Золотодобыча сместилась выше по течению, а поселок прочно утвердился, как перевалочный пункт искателей счастья: отсюда уходили на добычу, сюда возвращались с добычей. Ежедневно в Сакраменто прибывали все новые и новые партии переселенцев, которым не хватало места в Сан-Франциско. Девяносто миль преодолевали пешком за неделю, верхом – за два-три дня, а наиболее торопливые и обеспеченные могли совершить водный вояж на небольшом пароходике, курсировавшем между главными городами Калифорнии.

Уже за несколько миль до прибытия Сакраменто оповещал путников о своем приближении: свежий горный ветер, проносясь через новый город, насыщался неповторимым запахом свежеспиленной древесины, смолы и хвои. Новый город встречал ликующим ароматом надежды и свободы! Как только пришелец пересекал городскую черту, на него обрушивалась жизнь невиданная, бурная, в тысячу раз более живая, чем в захолустных городках Миссури и Небраски, Айовы и Миннесоты. Неукротимый водоворот событий немедленно затягивал новичка в свою воронку и уже никогда не отпускал.

– Что скажешь? – спросил Хопкинс, когда друзья миновали последние новостройки Сакраменто и вышли на лесную дорогу, ведшую вверх по течению реки.

– А что тут говорить… – философски пожал плечами Крамер. – У меня то же самое. За пять месяцев на голову свалилось двадцать тысяч иммигрантов. Год назад все знали друг друга в лицо, а сейчас у меня театры, казино, петушиные бои, шлюхи на каждом шагу и по два убийства в день. Слава богу, с мэром нет проблем, позволяет брать помощников на вырост: у меня их уже трое. Бреннон, лавочник чертов, получил подряд на строительство тюрьмы, а! Что скажешь? Отродясь у нас тюрьмы не было! А пока тюрьмы нет, держу заключенных на двух брошенных фрегатах под охраной республиканской гвардии. Так что для меня удивительного мало.

– Постой, давай медленнее! – крикнул Хопкинс, и они пустили коней шагом. – Тут не больше семи миль пути, успеем. Объясни, наконец, толком: кто кого повесил?

– Три дня тому назад, – начал рассказ Крамер, – ко мне явился некто Карл Ларсен и сообщил, что они с отцом и еще одним приятелем обнаружили труп в пятидесяти милях от Сан-Франциско. Ну, труп и труп, я не ожидал ничего особенного, сам знаешь, что у нас творится. Взял в помощь Сэма Джонсона (его папаша просил брать его на дела посерьезнее) и на следующий день прибыл на место. Оказалось, что убит Вилли Бойл, я его узнал: бедняга работал на кожевенном заводе Джона Саттера. Видимо, отправился за золотом, ну и…

– С кем он уходил, выяснили?

– Пока нет. Я ведь осматривал его только вчера днем. У него были странные порезы на спине. Такие… мнэ… поперечные, по шесть штук с каждой стороны позвоночника дюйма полтора-два.

– Его пытали?

– Похоже на то. Но дослушай до конца. Кроме спины, ему повредили ноги: прокололи кожу под сухожилиями в коленях и под ахиллесовыми жилами, будто хотели подвесить, как говяжью тушу. Он пролежал в лесу не меньше двух недель, поэтому трудно говорить наверняка, но смертельных ран я не заметил. И знаешь, как-то странно, что он умер только от боли, здоровенный парень был… Обыскали место, ничего особенного не нашли – лопаты, мотыги, короче, не стоит внимания.

Они миновали устье Американ-Ривер, где она впадала в Сакраменто, и повернули вдоль русла по дороге на восток.

– Мы похоронили останки, – продолжал свой рассказ Филипп, – и решили идти выше по течению, пока не придем в твой новый Вавилон. Честно говоря, я надеялся кого-нибудь встретить по дороге, порасспросить. А встретил такую жуть, что во сне не приснится. Мы прошли миль десять, когда стало смеркаться. Я решил стать на ночлег, повернул поближе к лесу, и тут нарвался… Зашел за лесную кромку, гляжу между сосен как будто висит чего – мешки или что-то такое. Подошел поближе… А это люди. Но висят не как нормальные висельники с петлями на шеях, а на крюках. Понимаешь?

– Пока нет.

– Убийца намотал на ветки длинные куски шпагата, привязал к ним крючки и на них прицепил наших покойничков! Шесть крюков в спине – по три с каждой стороны – и по два в ногах – под сухожилиями и под ахиллесовыми жилами!

– Как порезы у Вилли Бойла?

– Именно! По состоянию ран Вилли могу предположить, что в них не было крюков. Он обманул своих палачей – умер прежде, чем его подвесили, как свинью. Джеймс, старина, если бы ты это увидел, ей-богу, плюнул бы на Саттера с его быками. Ведь штука еще в чем… Как тебе объяснить… Шпагаты свисают с разных сторон и как бы тянут тело на разрыв. Я ко всему привычен, но такое… Стоял, как громом пораженный, смотрел и почти чувствовал, как мне под кожу загоняют крюк. И эти шпагаты, как гигантская паутина – кажется, вот еще шаг, и угодишь в нее, прилипнешь, запутаешься…

– Ты стал не в меру впечатлительным, Фил, – усмехнулся Хопкинс. – Давай-ка лучше выкладывай подробности. Вещи осмотрел?

– Нет. Не было никаких вещей. Судя по следам, они продвигались к Сакраменто и стали лагерем на ночлег, но вещей не было. Вообще ничего, можешь себе такое представить? Даже грязных подштанников не осталось.

– Много тебе рассказали бы грязные подштанники, – усмехнулся Хопкинс. – Что скажешь про индейцев?

– И ты туда же, – скривился Крамер. – Сэм тоже сразу про индейцев спросил. Знаешь, я сначала было их отмел, но потом подумал вот о чем – это зацепка номер один: пожалуй, соорудить такую виселицу под силу только индейцу. Не могу себе представить, чтобы белый с такой непостижимой ловкостью лазал по соснам. Лес там чистый, внизу стволы совершенно голые, веревки привязаны на высоте футов тридцать, а то и все тридцать пять! Если на секунду предположить, что это убийство с целью ограбления, то украденное барахло никого не заинтересовало бы, кроме краснокожих. Но тогда на кой черт устраивать шоу с повешением? Нет, Джеймс, тут не ограбление…

Внезапно Крамер оживился:

– Слушай, я ведь сразу об этом не подумал и не успел толком рассмотреть, как именно веревки привязаны к ветвям. Когда мы нашли тела, уже темнело, а на рассвете я помчался к тебе. Это надо иметь в виду!

– Хорошо, – ответил Хопкинс. – Что еще? Крючья и веревки успел рассмотреть?

– Да, успел. Ну, крючья как крючья. На форель вполне сгодились бы. Вот, полюбуйся. – Он покопался в седельной сумке, вынул из нее крюк и передал Хопкинсу. – В Сан-Франциско никто таких не делает, это я точно знаю. И вообще, сомневаюсь, что они сделаны в Калифорнии. В Монтерее у меня есть специалист по рыболовным снастям, надо будет с ним поговорить.

– Чувствую, веревки ты оставил на сладкое? – подмигнул Хопкинс.

Крамер хохотнул и ответил:

– Так и есть, дружище! Вот уж что-что, а веревки нам дают верный адрес. Такие прочные и тонкие веревки делают только в одном месте. На Сонома-Лейк есть русское поселение. Когда-то у них были серьезные разногласия с краснокожими, и я оказал им услугу. Можешь не сомневаться, там мы получим исчерпывающие сведения обо всех покупателях веревки. А что шпагаты сплетены русскими, – тут сомнений нет.

– Любопытно, – протянул Хопкинс. – Я думал, все русские ушли после продажи своего Форта.

– Не все, дружище. Там ведь изначально селились те, у кого нелады с властями. Подальше от начальства, знаешь… Когда Саттер купил Форт-Росс, то назад в Россию ушло меньше половины жителей. Да по сути никто не ушел, кроме военных! Остальные собрали пожитки и двинули через горы на восток. Там и осели на берегу озера.

– Погоди, если у них проблемы с властями… Ты хочешь сказать, что, по сути, это поселение преступников?

– Джеймс, – поморщился Крамер, – вечно ты, не разобравшись, ставишь клеймо. Они милые гостеприимные люди. Просто у них религиозные разногласия с царем.

– Не понял, – Хопкинс сдвинул брови. – Ты соображаешь, что говоришь? Что такое религиозные разногласия? Их культ несовместим с цивилизованным обществом? Они сатанисты? Или Россия настолько дикая страна, что запрещает молиться, кому как заблагорассудится?

– Джеймс, черт подери, я что тебе, философ? – вспылил Филипп. – Я в этом не разбираюсь. Если тебе так интересно, спросишь у их старосты. Вот уж потолкуете всласть, он будет рад получить свободные уши на вечерок. А если невтерпеж, то потолкуй с моим русским помощником, отличные байки травит про русского цезаря. Я в России не был, понятия не имею, кому и как они там молятся, но, честно говоря, с трудом представляю, что население такой огромной территории можно заставить молиться одинаково.

– Ладно, не кипятись, – миролюбиво произнес Хопкинс. – И если мы закончили с твоими висельниками, то давай поторопимся.

Они снова пустили лошадей рысью и уже через десять минут выскочили на лесную поляну, где их поджидало трое всадников. Один из них, заметив приятелей, поскакал им навстречу. Это был представительный господин в аристократических штанах-галифе для верховой езды и щегольском двубортном сюртуке черного цвета, из-под которого выглядывала белоснежная чесучовая сорочка. На ногах его были сапоги с высокими голенищами, а на голове – шляпа-котелок с тесемкой, протянутой под волевым подбородком. Торс его был опоясан широким кожаным ремнем, на котором висели две кобуры, а в них матово блестели рукояти двух новейших пистолетов «Драгун». Взору защитников закона явился сам Император Калифорнии Джон Саттер собственной персоной. Он царственно восседал на великолепном вороном жеребце, держа поводья правой рукой и положив левую на гладкий приклад кремневого ружья, притороченного к дорогому седлу.

Саттер остановился в тридцати ярдах от шерифов, чтобы дать им возможность выказать ему уважение. Хопкинс и Крамер пустили лошадей шагом и степенно приблизились к ожидающему их всаднику.

– Джентльмены! – воскликнул Саттер и коснулся края шляпы в знак приветствия.

– Сэр! – хором ответили джентльмены и отсалютовали двумя пальцами у виска.

– Приветствую вас на моей земле, господа! – важно произнес Саттер. – Хопкинс, я рад, что вы не один! Мистер Крамер, выражаю вам свое почтение и заверяю, что сегодня у вас будет прекрасная возможность восстановить справедливость в этом благословенном краю! Надеюсь, вы умеете стрелять! – И он покосился на топорик Хопкинса.

– Хватит политеса, Джон, – сказал Хопкинс, которого несколько утомили излияния Саттера. – Твой посыльный сказал, что тебя грабят, так давай не будем терять времени.

– Да, мистер Хопкинс! – пылко произнес его собеседник. – Времени потеряно достаточно. Я плачу налоги, из которых вам, джентльмены, платится жалование, и…

– Джон! – рявкнул Хопкинс. – Твоих быков сейчас вырежут подчистую! Веди нас, черт тебя дери! Кто еще с тобой?

Джон Саттер осекся, нахмурился и сделал знак своим спутникам. Когда те приблизились, Император указал на бледного мужчину лет сорока:

– Прошу приветствовать: Питер Барнетт, мой ближайший друг и соратник, член Законодательного собрания Калифорнии.

Питер Барнетт был длинным и сухим, как путь из Вайоминга в Айдахо, впрочем, сутулость несколько скрывала его рост и недостатки сложения. Он неловко сидел на маленькой пегой лошадке и, пользуясь передышкой, вынул ступни из стремян, чтобы дать отдых затекшим коленям. Вялым движением руки он стянул с макушки шляпу хомбург и пригладил светлые вьющиеся волосы, чем обнаружил мощные залысины на лбу и большие оттопыренные уши. Тонкие бесцветные губы на гладко выбритом лице изобразили подобие приветственной улыбки, но прозрачные серо-голубые глаза остались бесстрастны, а взгляд из-под нависших бровей был суров и решителен. Барнетт имел вид меланхолика, однако чуть раздувающиеся ноздри на длинном прямом носу выдавали натуру страстную и сложную. Тяжелый подбородок свидетельствовал о твердом и упрямом характере. На нем был светлосерый шерстяной сюртук, жилет с маленькими накладными карманами, такие же серые штаны и рыжие щегольские туфли на высоком каблуке. Из-под ворота светлой льняной рубашки выглядывал черный галстух-платок, завязанный мудреным узлом на шее владельца.

Третьим был уже известный нам посыльный. Пожилой индеец мивоки по имени Керук равнодушно взирал на благородное собрание и ждал развития событий. Этот суровый воин одним своим видом вызывал улыбку: ноги его были обтянуты белыми лосинами, поверх которых он нацепил черные туфли и алые атласные бриджи, а на плечах красовался синий гвардейский мундир нараспашку; длинные черные волосы были прихвачены плетеной цветастой лентой, за поясом торчали старинный пистоль и мексиканское мачете. Индеец явно гордился своим положением.

– Ну что же, вперед, джентльмены! – провозгласил Саттер. – По дороге я вас ознакомлю с обстоятельствами дела.

Всадники пришпорили лошадей и рысью пошли вдоль реки. Первыми шли рядом Хопкинс и Саттер, следом – Крамер и Барнетт. Керук двигался в арьергарде.

– Пятеро, – говорил Джон, наклоняясь поближе к собеседнику. – Керук объезжал стада и застал их на северо-восточном пастбище, там пасется около сотни голов. У них две повозки, значит, смогут увезти не больше десятка туш убитыми. Или же уведут не более сорока живьем. Если станут убивать и свежевать, это займет часов пять, не меньше. Если же поведут живыми, то час уйдет на связку, но потом они будут двигаться очень медленно, в любом случае, мы застанем их на месте преступления.

– Почему стадо не охраняется?

– Пастух сбежал в горы. Мерзавец…

– Почему ты просто не разогнал бандитов со своими людьми? Зачем тебе шерифы?

– В этом предприятии мне нужен представитель власти! Я всегда действую строго по закону! – важно заявил Саттер.

– Ну да… – хмыкнул Хопкинс. – Твои люди видели их раньше?

– Не знаю, – коротко буркнул Саттер, после чего насупился и замолчал; до самого конца путешествия он больше не произнес ни слова.

За час небольшой отряд сделал чуть больше десяти миль и оказался у южного истока Американ-Ривер, в непосредственной близости от озера Фолсом. Здесь располагался один из многочисленных загонов для скота, принадлежащих Джону Саттеру.

В полумиле от пастбища отряд сошел с дороги в лес. Было решено отправить индейца в разведку. Тот спешился и мгновенно исчез в густом кустарнике.

– Полагаете, они выставили дозор? – спросил Крамер, обращаясь ко всем сразу.

– Не думаю, – ответил Саттер, – их слишком мало, а работы много. К тому же пастбище достаточно велико, мы вряд ли сможем подобраться незамеченными, и они это понимают.

– Тогда каков план?

– План таков, – ответил Хопкинс. – Дождемся возвращения нашего разведчика и тогда составим план.

Долго ждать не пришлось. Не прошло и четверти часа, как из придорожных кустов бесшумно вынырнул Керук. Он степенно поклонился Саттеру и доложил:

– Они там. Убили несколько быков и намерены освежевать, пока туши не остыли. Видимо, хотят взять только шкуры. Повозки стоят недалеко от дороги, а люди ближе к загону. Все заняты разделкой добычи.

– Прекрасно, Керук! Спасибо, – одобрительно выступил Саттер.