Золото под ногами

Джон Саттер использовал политиков и их бестолковые игры в своих интересах с эффективностью, которой позавидовал бы самый изобретательный прохиндей. Каждый мятежник хотел заручиться его поддержкой, каждый искал его дружбы. Хитроумный Джон никому не отказывал в помощи деньгами, людьми или оружием и в итоге всегда оказывался на стороне победителя, которому впоследствии предъявлял счет для компенсации своих затрат на его победу. Денег у победителей не было, и они с удовольствием отписывали благодетелю все новые и новые земли.

Политическая ситуация более или менее стабилизировалось летом тысяча восемьсот сорок шестого года, когда американские войска при поддержке флота окончательно подавили мятеж мексиканских фермеров и разогнали по медвежьим углам всех мелких претендентов на власть. Джону Саттеру было поставлено на вид его неподобающее поведение, заключавшееся в оказании помощи разнокалиберным авантюристам. Это был первый тревожный звонок для Императора, но он его не услышал.

С того момента фактическим губернатором Калифорнии стал лейтенант-полковник американской армии Джон Фремонт, и не нужно обладать семью пядями во лбу, чтобы сообразить, на чью чашу весов склонилась удача в борьбе за западное побережье Североамериканского континента. Однако говорить о полной победе САСШ было рано. Как ни крути, мексиканцев в Калифорнии было больше, и они не хотели оставаться под властью гринго. При любой возможности они выступали на стороне соотечественников и создавали постоянную угрозу протекторату САСШ. Кроме того, они люто ненавидели понаехавших белых иммигрантов, тянувших Калифорнию под звездно-полосатый флаг.

А Джон Саттер шаг за шагом приближался к воплощению своей мечты – он строил сельскохозяйственную империю. Он верил в бога, в себя и в блестящее будущее Калифорнии.

– Сейчас у него, по меньшей мере, сто тысяч акров, мистер.

– И что же, работают на него только индейцы?

– Отчего же. И белые, и желтые, и красные – все вкалывают бок о бок. Собственно, и первое золото нашли в его владениях.

– Колома! Слыхали про такое местечко?

– М‐м-м… Нет, впервые слышу.

– Это на Американ-Ривер. У Саттера там что-то вроде штаба – Форт-Саттер, или Новая Гельвеция. Дурацкое слово какое-то, тьфу…

– Отсюда далеко?

– От Сан-Франциско? Сто миль без малого.

– Эка занесло его!

– Как сказать, мистер. Центр там, где Саттер. Мы все вокруг него крутимся. Да и сказать по чести, мистер, дерево в горах лучше здешнего.

– При чем тут дерево?

– Сразу видать новичка. Не обижайтесь, мистер, я объясню. Наша сосна не годится для строительства. Стол соорудить или, скажем, скамейку – это можно. А для капитального строения, особенно промышленного – для мельницы или скотобойни – требуется дуб. Секвойя, конечно, фору даст любому дубу, но тут ее опять же немного. Да и дорогая она, чтоб на стены пускать! Потому Саттер и забрался в горы. У него там лесопилка. Валит лес, а потом сплавляет сюда.

– По реке?

– Именно. Форт-Саттер стоит аккурат на слиянии Американ-Ривер и Сакраменто. А сын его, Саттермладший, сейчас строит городок Сакраменто. Там ведь центр золотодобычи! С пониманием место выбрал.

– Так что с золотом?

– А что с золотом… С золотом все просто.

Двадцать четвертого января тысяча восемьсот сорок восьмого года плотник Джеймс Маршалл, работавший на строительстве лесопилки неподалеку от Новой Гельвеции, нашел на деревянном колесе водяной мельницы кусочек желтого металла. Сообразительность и предприимчивость не числились в списке его достоинств, однако он догадался, что находка сулит барыши в виде премии от хозяина, потому отнес ее боссу.

В то время сорокапятилетний Император Калифорнии Джон Саттер был крепким здоровым мужчиной. Могучий лоб, умные серые глаза, длинный прямой нос с горбинкой и надменный взгляд намекали на его аристократическое европейское происхождение, а викторианские усы и бородка придавали сходство с легендарными мушкетерами Александра Дюма.

Саттер вооружился лупой и несколько минут изучал находку Маршалла. Джон был явно растерян, даже его острый нос выказывал признаки беспокойства. Он достал из шкапа реактивы и быстро провел химический анализ. Сомнений не осталось: в его ладони лежало золото.

Вот так сюрприз.

Джон Саттер не любил сюрпризы, его немецкая натура не терпела нарушения планов. Золото – это хорошо, даже прекрасно, если оно лежит в сундуке, а сундук надежно скрыт от посторонних глаз. А вот золото в реке – это вовсе не так хорошо, как может показаться на первый взгляд.

Во-первых, в случае огласки рабочие просто разбегутся по лесам и горам искать золото. Любой нищеброд, бездельник и разгильдяй сможет заработать десять долларов за четыре часа. Двадцать долларов за день – ни больше, ни меньше, месячный заработок Джеймса Маршалла! Не надо целый день трудиться в поле, не надо горбатиться на стройке, сиди себе, промывай речной песок, отделяй зерна от плевел…

Во-вторых, земля Саттеру не принадлежит! Она арендована у местных индейцев за три рубахи и две нитки бисера в год. Но как только дело дойдет до золотой ренты, индейцы поднимут ставки, и речь пойдет уже не о бисере. Что это значит? Значит, землю надо выкупить, но на это требуется время, а индейские вожди соображают и действуют куда быстрее, чем калифорнийская бюрократия.

Саттер взял два стакана, плеснул в них виски и один подал плотнику. Император старался напустить на себя обычную надменность, но тревога крепко засела в уголках его арийского рта, и даже усы не могли скрыть эту тревогу от Джеймса Маршалла, у которого появились свои соображения насчет золота. Маршалл уже видел себя хозяином прииска, богатым и уважаемым гражданином республики.

Императору требовалось время, чтобы как следует поразмыслить, предусмотреть последствия огласки и, в конце концов, извлечь выгоду из нового положения. Он убедил плотника, что в их общих интересах до определенной поры сохранять находку в тайне, и тот дал слово молчать.

Маршалл держался, как мог: уволился с работы, оборвал все прежние связи и превратился в насупленного нелюдима. Он ждал сигнала от босса, чтобы в законном порядке застолбить за собой прииск и жить припеваючи на золотую ренту, а в грязи пусть ковыряются другие. Но Саттер молчал, и Маршалл начал время от времени тайком наведываться в безлюдные места, выше по течению Американ-Ривер. Там он просеивал речную породу, вылавливал золотые крупинки и за две недели заполнил ими большой кожаный кисет. Черный мешочек стал ощутимо тяжелым, а его содержимое приятно пересыпалось внутри, когда Маршалл благоговейно перекладывал кисет из ладони в ладонь.

– Да только золото не булькает, сэр, и брюхо им не набьешь. Короче, в начале марта Маршалл слинял от Саттера. Пришел в Сан-Франциско со своим кисетом, а по дороге заглянул в лавку Сэма Бреннона. Слыхали о нем, мистер?

– Да, что-то слышал. Он вроде здорово разбогател на золоте…

– На золоте! Аха-ха, держите меня семеро! На тазах и лопатах он разбогател! Этот Маршал-то, дурень деревенский, вернулся в город, а что дальше делать, не знал. Решил посоветоваться с Бренноном, его лавка была первой в городе, если идти вниз по реке. Тот как увидал кисет, так и сел на мягкое место. Взвесили содержимое, оказалось, шесть унций с лишним! Это уж Бреннон после рассказывал. Сошлись они с Маршаллом на пятидесяти долларах за все. Сэм отправил нашего дурака в Монтерей оформлять патент на золотой прииск, а тот и поперся! Бреннон времени терять не стал понапрасну, смотался к лесопилке, сам все проверил. А там рабочие уж вовсю землю роют. Сэм вернулся в город и…

– Стой! Стой, дай я расскажу! Тут надо понимать, мистер, что лавка Бреннона стоит аккурат на выезде из города в сторону Сакраменто. То есть, если кто задумает бежать в горы за удачей, тот мимо не проскочит. И вот, значит, в мае…

Маленький городок, только что отпраздновавший рождение своего тысячного жителя, совсем недавно назывался по-мексикански – Эрба Буэна. С приходом американского губернатора было решено подобрать ему американское название. Компромисс нашли быстро, и город стал Сан-Франциско – в честь Святого Ордена, который его основал.

Ранним майским утром, когда солнце еще не встало, ночная роса покрывала траву и ветви деревьев, а прозрачный воздух был особенно свеж и сладок, в бодрящих рассветных сумерках на центральной улице появился молодой человек лет тридцати. Его безусое лицо обрамляла аккуратная мормонская бородка, переходившая к вискам в лохматые баки, глаза светились надеждой, и даже уши, казалось, излучали оптимизм. В руках он сжимал небольшой прозрачный сосуд, более всего напоминавший колбу для химических реактивов.

Сэм Бреннон постоял минуту, глядя в голубое небо и шевеля губами, потом резко выдохнул и сделал первый решительный шаг. Пройдя несколько ярдов, он громко выкрикнул: «Золото! Золото с АмериканРивер!» – и выставил перед собой колбу, как Персей – голову Медузы Горгоны. Колба на две трети была наполнена золотыми крупицами, любовно собранными Джеймсом Уилсоном Маршаллом и проданными им же накануне Сэмюелю Бреннону за пятьдесят долларов наличными.

Горожане подходили к Сэму, с удивлением таращились на золото, а тот подробно рассказывал, где именно и каким образом было намыто содержимое колбы. Однако верить вот так сходу в золотую сказку дураков не было. Качали головами, стыдили рассказчика и расходились по делам, но лица были задумчивы, а в глазах их как будто появился тусклый желтоватый свет.

К вечеру следующего дня Сан-Франциско превратился в город-призрак. В нем не осталось ни одного жителя, способного держать в руках лопату.

Еще через неделю обезлюдел Монтерей, за ним – Лос-Анджелес, Сан-Диего и Санта-Барбара. Тысячи мужчин и женщин бросили семьи и хозяйство и устремились навстречу золотой мечте.

– А что же Бреннон? Для чего ему понадобился трюк с колбой?

– Каналья накануне скупил в городе и окрестных поселениях все лопаты, кирки, тазы – короче, все, что могло пригодиться старателям. Я, помнится, чуть не убил гаденыша, когда он предложил мне двадцатицентовый тазик за двадцать долларов! Сейчас-то смешно вспомнить, а тогда… Ой-хохо! Меня жена из дому выгнала: иди, говорит, кретин несчастный, копай золото. Я было за лопатой в сарай, а она, мол, оставь: у Сэма купишь по дороге. И вот, топчусь я у его лавки, вокруг еще две дюжины человек, а среди наших уже и чужаки трутся – пронюхали, видать! И все расхватывают инструмент за баснословные деньги. Я лично купил у прохвоста лопату, кирку и таз за пятьдесят долларов, а! Каково, я вас спрашиваю!

– Что с ним теперь?

– С Бренноном? Процветает. Поговаривали, что в мае только на лопатах он заработал около сорока тысяч долларов. Сейчас строит дома, завел контору по скупке золота. Честно дает десять долларов за унцию.

– Дешево…

– А кому дороже продашь? Разве только в Монтерей везти, так туда еще добраться надо. Мы ведь с гор спускаемся одичавшими, мистер. И выпить хочется, и закусить, и с девочками покувыркаться. Хочешь, не хочешь – а десяток унций сходу отсыплешь Бреннону.

– Любопытная история. Ну а в целом что тут происходит?

– Раздуваемся, как мыльный пузырь. Лавка Бреннона, что стояла на отшибе, теперь, считай, в центре города. Растем, того гляди лопнем!

Не лопнули. У калифорнийцев оказалось достаточно времени, чтобы снять золотые сливки и либо пустить их в дело, либо бездарно промотать по кабакам и борделям. По-настоящему Америка, а с ней и весь мир, заволновались только к Рождеству. В декабре тысяча восемьсот сорок восьмого года одиннадцатый президент САСШ Джеймс Полк официально объявил в Конгрессе, что слухи не преувеличены: в Калифорнии действительно золото лежит под ногами. Форы в пять месяцев калифорнийцам как раз хватило, чтобы собрать практически все золото, лежавшее на поверхности в руслах Американ-Ривер и Сакраменто.

Но уже загудел встревоженный улей. Газетчики роем пчел налетели на горячие головы возбужденных сограждан: золото!

Золото!

Золото!!!

В Калифорнии золото лежит под ногами!

Мальчишка-газетчик:

– В Калифорнии золото лежит под ногами!

– А ну стой, малец! Дай-ка…

– Два цента, мистер!

– Держи… Так, хм… Вчера в Конгрессе президент Полк… так… наши чиновники подтверждают: золото лежит под ногами.

Шепот в домах:

– Так и сказал: лежит под ногами!

– Ишь ты… под ногами… Черт его знает… Горбатишься тут, света белого не видишь, а там золото под ногами…

Беспокоятся серьезные бизнесмены:

– Мистер Донован, совет директоров решил доверить открытие филиала нашего банка в Калифорнии именно вам.

– Да, сэр, но…

– Никаких но! Такой шанс выпадает раз в жизни. Впрочем, если вы…

– Нет, сэр! Нет! Я готов.

Скандалы в благородных семействах:

– Что сидишь-то? Сидит… Добрые люди уж в порту, на корабли грузятся, а он сидит пень пнем!

– А тебе лишь бы сбагрить меня, да? Ах ты, сука блудливая!

– А если врут все, а если нет никакого золота?

Да и черт бы с ним. Калифорния и раньше слыла райским уголком, какого больше нет во всей Северной Америке. Слухи о плодородной земле с бескрайними полями и сочными пастбищами, свободной от Союзного правительства с его налогами, без лихих дельцов, обирающих честных тружеников, давно волновали жителей засушливой Невады и неурожайной Юты, гористого Айдахо и безводного Вайоминга. В особо бедные годы, грозившие гибелью, люди с надеждой смотрели на запад: вот он, Орегон, рукой подать! А там Форт-Бойс, еще триста миль и – Калифорния. И новая вольная жизнь! Давно бы уж… Да ведь дороги-то нет. Два пути, и оба гибельные: по морю и через горы.

Морской путь, конечно, легче и безопаснее, зато тянется полгода! Узкая полоска земли – Панамский перешеек – соединяет Америку Южную и Америку Северную. Несчастные шестьдесят миль суши – как кость в горле. Не перепрыгнешь, не перелетишь. Приходится огибать весь Южный Континент, через неведомые теплые моря, через холодный мыс Горн.

Долгим выходит путешествие.

Ох и страшно, ох и скучно!

Пища давно протухла, вода прогнила. Пассажиры маются желудками, страдают морской болезнью; мрут от лихорадки и скоротечных тропических хворей. Покойников отпевают на скорую руку, заматывают в парусину, и в море – ни могилки, ни креста – поминай как звали.

Через пару лет найдутся смельчаки, проложат путь через дикие панамские джунгли и выйдут на западный берег Панамского перешейка. Выйти-то выйдут, а дальше как? А дальше никак: только ждать проходящие корабли, с тоской смотреть на исчезающие в морской дымке белые паруса и проклинать свою смелость. Корабли в Панаму заходят перегруженными сверх всякой меры. В каютах по три пассажира на койку, трюмы забиты товаром – нет мест, леди и джентльмены! Мест нет!

Дорогое путешествие, не всякому по карману – тысячу долларов отдай и не греши. Плывут в Калифорнию отчаявшиеся мелкие лавочники с женами и детьми. Плывут клерки крупных торговых компаний на разведку: что за страна такая? Банки и финансовые синдикаты посылают доверенных лиц: откройте-ка филиал, голубчик.

И хочется плыть, и боязно.

В Калифорнии, между прочим, стреляют; над губернаторской резиденцией развивается белый флаг с рыжим медведем гризли и красной звездой. В Калифорнии враждебные мексиканцы и лютые на расправу индейцы. Как подумаешь, дрожь пробирает. Никому никаких гарантий!

– Что-то не пойму: ведь губернатор тамошний – американец! При чем тут медведь со звездой?

– Губернатор – американец, а вот народец местный – совсем не американцы. Черт знает что, а не народец!

– Да бросьте. Я встречался с индейцами, это абсолютно цивилизованные люди!

– Все мы цивилизованные, пока скальп не сняли!

Режет килем синие воды быстроходная шхуна. Скорость восемь узлов, лови парусами попутный ветер! А в каютах и кубриках только и разговоров про золото под ногами. Приходят корабли в порт Сан-Франциско, приходят в порт Монтерей и навеки швартуются у золотоносного берега.

«Изабелле» не суждено было покинуть бухту Золотых Ворот. Лейтенант Смит сдержал слово: пассажиров действительно перевезли на берег, однако почти весь их багаж остался на судне. В лодки брали только ручную кладь, основную же часть пожитков пришлось доверить капитану Брану и его команде. Трое мужчин из числа пассажиров по вполне понятным причинам отказались покидать шхуну, а точнее, свое добро, и выразили готовность дождаться окончания ремонта и проследовать на корабле в Монтерей.

Утром следующего дня лейтенант Смит, к своему неудовольствию, обнаружил «Изабеллу» плотно сидящей на мели и не подававшей признаков жизни. Его настроение испортилось еще больше, когда наблюдатель доложил, что, сколько он ни рассматривал шхуну в береговой телескоп, на борту не видно ни души.

Лейтенант посадил на весла десяток солдат и отправился в разведку. Прибыв на место кораблекрушения, экспедиция обнаружила на борту капитана и троицу вчерашних пассажиров, не пожелавших перебраться на берег вместе с попутчиками. Все четверо были связаны надежными морскими узлами и намертво принайтованы шкертами к грот-мачте. Таинственным образом с корабля исчезла вся команда во главе со шкипером, две шлюпки и наиболее ценные вещи из багажа. Кроме того, мародеры пощипали груз, предназначенный преимущественно торговым компаниям Сэма Бреннона.

Бартл Бран развеял туман, дав исчерпывающие показания. Ночью верзила Брамсель поднял бунт. Он объявил себя капитаном, и, как оказалось, семнадцать человек из двадцати одного вместе с Брамселем шли в Сан-Франциско без намерения возвращаться обратно. Четверо матросов, верных долгу, оценив соотношение сил, перешли на сторону бунтовщиков. Мерзавцы мгновенно связали капитана и троих пассажиров, спустили на воду две шлюпки, погрузили в них достаточное количество провизии и алкоголя и с божьей помощью отплыли к вожделенному берегу.

При скверных человеческих качествах бывший шкипер был хорошим мореходом. С рассветом капитан Брамсель увидал очертания Птичьего острова, а к полудню его команда высадилась на пустынный мыс Пойнт Сан-Пабло. Пополнив запасы пресной воды, мятежные матросы отправились на поиски устья Сакраменто. Говорят, три дня спустя шлюпку с надписью «Изабелла» видели в районе острова Гризли, после чего след экипажа окончательно затерялся.

Вторая шлюпка, шедшая следом за первой, оказалась не столь удачлива. Бакштов, которым лодки были наспех привязаны друг к другу, не сдюжил и развязался. В суматохе этого никто не заметил, а когда обнаружили потерю связи с флагманом, было поздно, ведущая шлюпка безнадежно затерялась в непроглядной ночи. Утратив всякие ориентиры, команда налегла на весла: медлить было нельзя, до утра беглецам требовалось непременно скрыться из бухты. Гребцы своими стараниями развили изрядный ход, и за час до рассвета шлюпка на полном ходу налетела на камни близ острова Ангела. Днем бывалые морячки легко выбрались бы на берег в сотне ярдов от них, но в черную безглазую ночь, как понять, где он? Как в кромешной тьме разглядеть свое спасение? Море не знает пощады к тем, кто попал в его черные злые объятия. Хватают высокие волны людей и безжалостно бьют о подводные черные скалы, и ночь укрывает заблудшие души, как укрывает вдова зеркала черным крепом в доме, в который уже никогда не вернется моряк.

Лейтенанту Смиту понадобились сутки, чтобы перевезти на берег груз с «Изабеллы». Имуществу была дана тщательнейшая ревизия, после которой оное имущество было немедленно определено, как собственность правительства Калифорнии. Прижимистых пассажиров подробнейше допросили и отпустили на все четыре стороны. Рыжего капитана тоже тщательно допросили, записали показания, и поскольку в любом происшествии должен быть назначен виновный, повесили на рее военного фрегата, служившего с недавних пор городской тюрьмой. Остаток дня рыжий капитан покачивался на ветру и напоминал заключенным, что их судьба, в сущности, не так дурна, как им казалось еще утром.

Тем же вечером в трюм «Изабеллы» заложили приличный заряд артиллерийского пороху, и обломки славной шхуны смешались с прибрежным мусором бухты Сан-Франциско.

Фарватер свободен, добро пожаловать в Калифорнию, господа!

Не нужно повторять дважды. Никогда еще иммигранты не заставляли себя ждать, тем более что для отважных, но не имеющих достаточно денег, был еще один путь – через бескрайние Великие Равнины, где сотни лет безраздельно властвуют жестокие команчи, не знающие жалости к белым людям.

Берегите скальпы, леди и джентльмены!О, Сюзанна, любимая, полно: не плачь обо мне,Не страшны мне команчи, не возьмет меня никакая зараза!Я иду в Калифорнию и в подсумке надежду несу на ремне.И прикрыта спина от стрелы промывочным тазом!

Орегонскую тропу переселенцы проложили еще в начале века, а с середины тридцатых годов по ней потянулись на запад целые караваны фермерских фургонов. Покуда есть вода и пища, покуда не сбиты ноги в кровь, пока не изранены руки острыми скалами, бодро шагают пионеры по Великим Равнинам, и банджо бренчит у костра на привале:

О, помнишь ли ты милую Бетти де Пайк?Мы прошли через горы, я и ее любовник Айк.С упряжкой быков и большой желтой собакой,С большим петухом из Шанхая и с пестрой свиньей.

Хороший штат Орегон, вот только индейцы недружелюбные. Оно и понятно, откуда взяться дружелюбию, если горы кругом? Доброй земли мало, фермеров много, а индейцев и того больше: банноки, чинуки, кламаты, модоки, неперсе… Это, знаете ли, не миролюбивые мивоки, эти подраться любят. Тысячи лет они враждовали друг с другом, оттачивая боевые навыки. Неприязнь между индейцами была так велика, что первые колонисты им сначала даже понравились. Но белых становилось все больше, они забирали лучшие земли, а индейцев прогоняли все дальше и выше в бесплодные горы.

В конце концов, индейцев окончательно загнали в резервации, что немало способствовало просветлению разума индейских вождей, которые наконец осознали, кто им друг, а кто враг. Но даже в резервациях не было убежища от новых хозяев Орегона. То фермерские стада вытопчут индейские посевы, то фермерские свиньи пожрут луковицы камаса… Настоящая война между индейцами и белыми вспыхнет в Орегоне только через двадцать лет, но и сейчас обстановка неспокойная. Получить стрелу в спину – это пара пустяков, а там и без скальпа останешься. В общем, белому в Орегон лучше не соваться, потому что свободной земли нет, а краснокожие совсем озверели: сколько мирных фермеров перебили за последние десять лет – не сосчитать. А скольких индейцев перебили мирные фермеры, про то лучше и не заговаривать. Нехорошая статистика получится. И уж если был ты настолько неразумен, что сорвался со всем хозяйством и семейством покорять западные просторы, то в Орегон не заходи, а как пересечешь Айдахо, остановись передохнуть в Форт-Бойс; там соберись с силами – и снова в путь: поворачивай налево, держи курс на юго-запад. Так и попадешь в Калифорнию, если, конечно, выживешь.

Не все дойдут, не все… Да что мы снова про индейцев! Какие индейцы на кордильерских вершинах? Индейцы любят сочные поля, обильные рыбой озера и густые, полные дичи леса – там и живут, пока белые не пришли, а в горах индейцев нет.

В горах голые камни, вечный снег и ледяной ветер. В горах за перевалом – пропасть, а за пропастью – перевал. В горах шумят холодные реки на перекатах – не перебраться – ни бревна, ни жердочки. Ищи брод, форсируй бурный поток по горло в ледяной воде, переправляй семью со скарбом, помогай товарищам. А перебрался, надо бы одежду просушить, да не на чем – топлива для костра не найдешь. Голые скалы кругом – ни деревца, ни кустика, ни травинки. Подхватил простуду – пиши пропало. Ногу подвернул – считай, половину шансов потерял. Перелом – верная смерть.

Зато рядом ворчит огромный рыжий медведь гризли. Идет по пятам за людским караваном. Бродит кругами вокруг лагеря, ночью подходит совсем близко. На прошлой неделе, еще в долине, лошадь задрал и с тех пор увязался следом. Вчера ночью склад с провизией разорил, а сегодня, того гляди, твои кишки на когти намотает. Когти у него длиннее ножей, крепче стали. Клыки такие, что впору камни разгрызать. Страшный хищник, нет в горах от него спасения. Пуля его не берет, в шерсти застревает. С ножом на эдакую громадину и вовсе не выгорит, махнет лапой и копай могилу. Можно, конечно, с рогатиной, если ростом и силушкой бог не обидел, да где ее взять, ту рогатину?

Держись, пионер. Трудный путь, смертельный риск, вся дорога уставлена могильными крестами. Но ведь и награда того стоит: ждут тебя в Калифорнии молочные реки, кисельные берега и золото под ногами.

Кто дошел да золотишком разжился, пьет виски в салуне.

– Ну, а вы, мистер, по каким делам в Калифорнию? На старателя не похожи.

– У вас глаз наметан, джентльмены, ничего не утаишь. Я работаю на президента САСШ и нахожусь здесь по его поручению.

– Поручение, конечно, сверхважное и секретное?

– Нет, джентльмены, никаких секретов. Мы действуем открыто. Моя миссия заключается в наблюдении и своевременном информировании президента. У вас тут преинтереснейшие дела творятся, мы должны держать руку на пульсе.