Падение в реку Карцер

Поначалу я боялся сделать шаг, чувствуя себя неуверенно в новом теле. Но все мои шесть лап работали, будто сами по себе, по непостижимой комбинации. У меня не получалось идти медленно и плавно, я передвигался рывками. За долю секунды преодолевал те 4-5 метров/сантиметров, что в пределе моей видимости. И у меня захватывало дух от такой скорости, это напоминало скачки, только мои лапы неустанно двигались. Я и представить себе не мог, что можно так быстро перебирать ногами. Правда, из-за плохого зрения я боялся во что-нибудь врезаться. И врезался – в податливые прутья, которые гнулись под моими ударами (я догадался, что это волоски и ворсинки, только непонятно на чем). Но я не чувствовал боли, мое тело было, словно цельная гибкая кость. А мои усики тем временем непроизвольно и резво ощупывали все, что оказывалось в пределе их досягаемости. Серую поверхность, прутья, которые попадались по пути, будто всюду была опасность.

Земля быстро уходила вниз и через мгновение я уже полз вертикально. Почти сразу перед глазами появилась коричневая поверхность, расположенная перпендикулярно. Я с легкостью перелез на нее. Здесь все было в тонких трещинах и буграх. Впереди слегка размыто виднелась противоположная серая стена, так же округло загибающаяся. Слева было темно, похоже, там стены смыкались. Потому я повернул направо.

Поверхность напоминала почву. Я молниеносно очутился на краю, где она вертикально убегала вниз. Без раздумий я пополз навстречу неизвестности. Мне попалось ровное ущелье (в природе такая безупречность форм невозможна), далеко уходящее в стороны. Забравшись немного внутрь, я проворно перелез через него и устремился вперед. Точнее вниз. Теперь я бежал беспрерывно, ничего не опасаясь, и у меня не возникло ни головокружения, ни дискомфорта.

Я быстро достиг перпендикулярной стены похожего цвета. Только эта была покрыта большими трещинами и выбоинами, забитыми черной твердой субстанцией. Похоже, это была грязь. Значит, передо мной паркет, а сползаю я с кресла. Но что это были за стены на кресле – серые, с изогнутыми прутьями-волосками? Я попытался задуматься, проанализировать, но ничего не получалось. Очевидно, мой мозг, хоть и перенесся в муравья, но в таком сжатом состоянии утратил львиную долю своих способностей. Но как же им удалось все-таки сохранить его и скомбинировать с органами чувств насекомого? Снова пустота. Да уж, я никогда не понимал, как работают технологии.

Я перебрался на пол и пополз вперед.

Наконец до меня дошло, что я пребываю в царстве всевозможных ароматов. Паркет, кресло, серые стены – все обладало своим строго очерченным запахом и, кажется, я ощущал их через усики. Также вокруг меня витало и много других ароматов, которые я не мог определить. Но они не смешивались, а были каждый по отдельности, и я легко их запоминал, даже без привязки к чему-то конкретному. С таким нюхом я мог бы стать экспертом по запахам, я бы складировал их в память сотнями.

Поначалу я опять забоялся столкновений и бежал рывками. Но потом установил четкий темп. Я мчал так быстро, что это сравнимо со скоростью автомобиля, по крайней мере, по ощущениям. С легкостью перемахивал через узкие ущелья, разделяющие половицы, даже не замедляя шаг. И главное – я не заметил, чтобы мое тело сильно напрягалось, и не чувствовал усталости.

Вдруг я услышал какой-то шум. Громкие и мощные удары, от них слегка вибрировал пол. Я остановился и повернулся всем телом к источнику звука. Из марева приближался гигантский силуэт, уходящий далеко ввысь. Затем он склонился надо мной – что-то огромное, с очертаниями человека. Наверное, это был Виктор.

Чертово зрение! Если бы я знал, что муравьи так плохо видят, то загадал бы стать кем-то другим. Я ведь хотел разглядеть все те обычные предметы, которые превратились теперь в каменных исполинов. А получил пять сантиметров нормальной видимости и бескрайний размытый пейзаж за ее пределами. Может, муравьи и научились с этим жить, опираясь на нюх или другие органы чувств, но для меня это немыслимо.

Силуэт зашевелился и раздался новый звук, похожий на раскаты грома. Возможно, Виктор что-то говорил, но слух муравья не мог вычленить из этого слова. Да, мы живем в совершенно разных мирах. Как много меняет размер и охват восприятия.

Я взял прежнее направление и отправился дальше. Сбоку мелькнула темная колонна – наверно, ножка журнального столика – и осталась позади. В итоге я залез на камин. Стремительно ползти вверх было наслаждением. К тому же я стал испытывать азарт от своего плохого зрения. Бежишь вперед с сумасшедшей скоростью и не знаешь, что появится перед тобой в следующую долю секунды. Пару раз на полу я врезался в какие-то предметы, наверное, опилки и кусочки непонятного мусора. Сталкивался с ними головой, бывало и сильно, но почти не чувствовал боли. Пол под нашими ногами, конечно, очень грязный, просто это не заметно с высоты человеческого роста.

Ползая уже по каминной полке, я заметил, что ко мне снова приблизился силуэт Виктора. Похоже, он наблюдал за мной все это время, а я почти не мог его видеть. Вдруг я ощутил себя абсолютно беззащитным перед его гигантской фигурой. Он мог раздавить меня одним пальцем, если пожелает. Или поиздеваться надо мной – методично оторвать лапы и посмотреть, как я корчусь в предсмертных муках. Так же, как я поиздевался над назойливой мухой когда-то в детстве. Я до сих пор испытываю стыд, когда это вспоминаю.

Я сидел на кухне и читал книгу, а муха не давала мне покоя. Садилась то на руки, то на ноги, то на голову. Я бесился, отмахивался, пытался ее прихлопнуть, но она была слишком проворной. Возможно, перед этим произошло какое-то событие, из-за которого во мне накопилось много ярости, я уже не помню. Но она меня так достала, что я твердо решил расквитаться с ней и сделал это самым ужасным образом. Я не планировал что-то конкретное, все последующее случилось по некому мрачному наитию.

Мне все же удалось ее слегка прихлопнуть, но муха выжила. Правда, уже не могла взлететь и оглушенная еле ползла. Тогда я достал скальпель из тумбочки с медикаментами и стал отрезать ей лапы у самого основания. Отрезав несколько, я приблизил к ней лицо и наблюдал за ее мучениями. Жаль, что в ее глазах ничего не читалось, то были лишь мутные красные шарики в крошечной голове. Затем я осторожно взял ее за туловище и медленно оторвал крылышки, сначала одно, потом другое. И смотрел за корчей этого несчастно огрызка. После мне этого показалось мало, и я решил отрезать ей кусок тела сзади. Но скальпель оказался не таким острым и мне удалось только придавить его в том месте. Однако муха оставалась жива. Она продолжала двигаться и даже пыталась ползти на оставшихся лапах. А я не сводил с нее глаз. То была первобытная жестокость, вырвавшаяся из самых темных глубин моей сущности. Я купался в ней, был опьянен ею.

Потом мне еще хватило ума показать это маме. Кажется, я так сказал:

– Меня эта муха достала. Посмотри, что я с ней сделал.

При этом мне было весело, как на аттракционе. У мамы имелось чувство юмора, она не раз смеялась с моих дурачеств, наверно, на это я и рассчитывал. Но, когда она увидела результат моих трудов – бескрылую, почти безлапую, с придавленным туловищем муху, которая все еще шевелилась – то пришла в ужас. И стала вычитывать меня, мол, если достала, тогда убей, но нельзя так издеваться даже над насекомым. От ее слов весь мой жестокий азарт спал, словно пелена, мешавшая разглядеть суть происходящего. Веселость мигом улетучилась, сменившись стыдом, уколовшим в самое сердце. Я почувствовал себя неполноценным, будто сам лишился конечностей.

Мама еще сказала такую фразу:

– Ты бы лучше дал сдачи Андрею, когда он тебя обижает. А ты вместо это прячешься дома… И мучаешь бедное насекомое.

Андрей – это был мой одногодка со двора. Не столько крупный, сколько наглый и бойкий. В тот период отношения у нас не заладились, и я часто становился объектом его необузданной агрессии.

Я окончательно раздавил муху, чтобы избавить ее от страданий, и выкинул в окно. Но еще долго меня не покидал едкий стыд за мрачное стремление причинять боль, вырвавшееся изнутри и на несколько минут поглотившее меня целиком.

А вдруг я поплачусь за это прямо сейчас, и Виктор будет издеваться надо мной? Что, если это и есть цель эксперимента – заставить людей расплачиваться за свои проступки перед смертью?

От этих мыслей, проносившихся в моей муравьиной голове, я стал бегать вокруг себя, не зная, куда деваться. Потом забежал в уходящую ввысь прорезь, за толстый барьер, ограждающий меня от гигантского силуэта, маячащего вдали. Там остановился и почувствовал, что это абсурд. Но я не мог объяснить себе – почему, мозг в очередной раз отказывался анализировать. Я пытался сформировать причину – все тщетно. Но чувство никуда не девалось, и я успокоился. По крайней мере, по отношению к этой проблеме.

Теперь меня волновала слабая работа мысли. Я постарался вспомнить еще что-нибудь из своей жизни, но в ответ зияла пустота. Ничего. Ни намека на образ, словно не я ее проживал. Похоже, сейчас я могу окунуться в воспоминание, только если оно возникнет непроизвольно, если его вызовет какая-то эмоция. Да уж, не хотелось бы в таком состоянии провести остаток дней. Маленькое тело, маленький разум, маленький мир. Все очень ограничено.

Я полез вперед, скорее всего потому, что не мог дальше размышлять. Выбрался из своего укрытия и стал бесцельно ползать по каминной полке. С трудом вспомнил, что указал временной интервал в полчаса. Но теперь границы времени совершенно размылись.

Мне показалось, что я ползал еще очень долго. Но я уже не испытывал удовольствия, даже от своей скорости. Потом все закончилось.

Я очнулся в своем теле. Виктор до сих пор стоял возле камина, спиной ко мне. Наверно, еще секунду назад наблюдал за ползающим муравьем. Но я снова сидел в кресле и, когда зашевелился, кожа скрипнула и он обернулся.

– Ах, вот ты где. А то я смотрю, что муравей пропал.

Он вернулся к своему креслу, сел и с улыбкой спросил:

– Ну что, как путешествие?

Мое тело налилось свинцом, и я стал вяло вращать запястьями и разминать плечи. Я был еще обескуражен.

– Странно, все тело затекшее, хотя я только что в него вернулся, – отрешенно сказал я.

– Просто оно все время оставалось здесь, – сообщил Виктор.

– В смысле? – Я оторопело взглянул на него.

– Пока ты был в муравье, твое опустевшее тело сидело в кресле с закрытыми глазами.

– Да?

Я не мог в это поверить. Собеседник лишь развел руками и сказал:

– Видишь, им так это удалось. Значит, они не превращали тебя в насекомое, что действительно абсурдно, а просто переместили твой разум в тело существующего муравья. Это тоже, конечно, удивительно, но звучит все-таки более правдоподобно. А главное – у них получилось, и ты снова человек. – Виктор усмехнулся и добавил: – Пока не увидел тебя возле столика, боялся встать с кресла, чтобы ненароком не раздавить…

Я все еще был шокирован первой информацией и перестал слушать. Вспомнил серые закругленные стены с волосками-прутьями, их положение по отношению друг к другу. Посмотрел на свои серые брюки с дыбящимися складками по бокам штанин (волнистые ухабы) и сообразил, что это были мои ноги. Выходит, в облике муравья я ползал по собственному телу, но из-за плохого зрения даже не понял этого. Тело было обездвижено, лишь моя пустая оболочка. И потому, наверное, я не различил силуэт своего туловища, вдавленного в кресло. Еще бы, поначалу у меня была полная дезориентация.

– Что ж, человеком быть приятней, – сказал я, погодя.

– Я так понимаю, опыт был не самый удачный? – спросил Виктор.

– Скажем так – не такой, как я ожидал. Я ужасно видел – пять сантиметров, а дальше все размыто. Не мог соображать. Вот, разве что, классно было быстро бегать, а в остальном…

Я покачал головой с гримасой неодобрения. Сокамерник сидел, закинув ногу на ногу, и задумчиво щупал лацкан смокинга. Потом он заговорил:

– Так часто бывает – мы не знаем, чего хотим. В жизни еще, если и приходит ответ на наши желания, то всегда не вовремя. Не в тот момент, когда нам это нужно. И всегда все получается не так, как мы себе представляли. – Он пожал плечами. – К сожалению, мы плохо понимаем реальность, соответственно, еще хуже ее предвидим.

– Да, – согласился я и отвел глаза в сторону. – Тогда что же я здесь делаю?

– Загадываешь желания, – сразу ответил Виктор.

– Чтобы убедиться, что я не знаю, чего хочу?

– А для тебя это новость? Ты же и раньше это понимал. Брось, неужели это единственный опыт, который ты намерен извлечь из данной комнаты? По-моему, она открывает гораздо больше возможностей. – Пауза, затем он добавил: – И даже по этому вопросу – благодаря тому, что ты сразу получаешь желаемое, ты сможешь быстрее сориентироваться, что тебе действительно нужно. В обычной жизни ответ, если и приходит, то с большой отсрочкой.

Я на секунду задумался.

– Хорошо. Сейчас мне нужна одежда под обстановку, как у тебя, – сказал я и загадал фрак.

Нечего киснуть. Мы едим вкусную пищу, пьем изысканную выпивку, общаемся. Мы словно на празднике, а я всегда любил эти простые радости. И хочу одеждой подкрепить эту иллюзию.

Пока ждал, я стал размышлять, что бы еще такое загадать. И быстро осознал, что я очень скован этой комнатой, как персонаж картины на камине скован цепями своих потребностей, навязанных системой. Раньше я мечтал путешествовать по миру, пожить в разных эпохах. Как и все, хотел быть успешным на фоне других, и чтобы близкие меня любили и баловали. А что я могу здесь, в этих четырех стенах? Вдобавок, когда мне осталось совсем немного. Никаких долгосрочных перспектив, только мимолетные радости. Да, здесь можно исполнить лишь свои несбыточные дурацкие прихоти, вроде как переспать с актрисой или превратиться в иное существо. С другой стороны, большинство заключенных, обреченных на смертную казнь, не имеют такой возможности. И я, наверно, должен быть благодарен судьбе за дарованный мне шанс. Но… как научиться его ценить?

Не знаю, нужно просто загадывать. Загадывать все, что придет в голову.

4

Я одел новоприбывший фрак, с соответствующей рубашкой. Мы перекусили и выпили, текла вялая беседа ни о чем.

Несмотря на недавнее оживление, я опять погрузился в смуту, потому что не мог придумать себе никакого развлечения. Чем больше я размышлял о своих желаниях, тем больше впадал в ступор. Они словно отгородились от меня толстой стеной. Иногда в голове возникали слабые всплески неясных порывов, но тут же затихали, и я не успевал их разглядеть.

– Помнишь, ты говорил, что тебе столько всего хочется – не знаешь, что и выбрать, – сказал я Виктору. – Так вот, я никак не могу понять – чего я сейчас хочу… Как-будто вообще ничего.

– Такое состояние порой можно назвать блаженством, но не в этом случае, – ответил собеседник.

Сделал вид, что задумался, хотя мне вдруг показалось, что он заранее заготовил ответ, словно в точности знал мой предстоящий вопрос. Понимаю, это звучит странно, но в нем неожиданно проскользнула какая-то актерская фальшь. Может, он просто любит притворяться киношным персонажем? Эдаким загадкой-интеллектуалом с зашифрованными ответами на все вопросы.

Виктор между тем заговорил со своей привычной снисходительной улыбкой, призванной расположить к себе строптивого и глупого подрядчика.

– А ты попробуй наслаждаться преддверием. Смаковать саму возможность, что ты можешь загадать любое желание. Иногда вкус этой возможности бывает ярче, чем само событие. И если ты так сделаешь, то расслабишься и, глядишь, с легкостью поддашься порыву. Но не надо торопить его и насиловать. Пусть все происходит естественно.

Он с самодовольным лицом отхлебнул с бокала.

– Я вот все время наслаждаюсь этим преддверием. Но пора уже и мне что-нибудь загадать. И я решил последовать твоему примеру – превратиться в какое-то животное. Буду воробьем. – Виктор сверкнул глазами. – Воробей маленький и места здесь для него достаточно. Он быстрый и летает. То, что надо. Я, правда, еще думал, может, стать ласточкой, она тоже шустрая. Но потом понял, что выбирать ласточку – это как-то не по-мужски.

Он засмеялся со своей шутки, считая ее остроумной. Я из солидарности присоединился коротким смешком.

В итоге он написал запрос в планшете и стал ждать. А я захотел прилечь после обильной пищи и алкоголя. Все равно место желания занято. Я лучше пока отдохну, расслаблюсь, как рекомендует Виктор, и может, в голову придет что-то интересное. В конце концов, он, похоже, прав. Что приносит больше удовольствия – исполнение желания, неуклюже адаптированного под рамки реальности, или обладание возможностью загадывать, что угодно?

И почему даже в конце жизни я еще так мало умею и так плохо понимаю себя?.. Наверно, мне просто не хватило времени. Все пролетело в суете и хаосе, от одной мелкой проблемы к другой, с редкими проблесками радости. Я и не заметил, что много лет, как червь, копошился в грязи своего тщеславия и ничтожных стремлений, заполняющих пустоту, среди таких же червей. И возможно, делал бы так до старости, если бы мне не сказали: «Хватит!». Я посмотрел на картину на каминной полке и обнаружил нечто общее с ее персонажем уже в более буквальном смысле. А вообще, удивительно, как перед лицом смерти все становится неважным… Да, смерть все обесценивает, точнее показывает, как мало вещей обладают подлинной ценностью.

Я лежал и думал обо всем этом со странным спокойствием. Раньше я предполагал, что в такие моменты буду паниковать, но реальность и тут подбросила мне сюрприз. Впрочем, если жизнь моя была бессмысленной, то и смерть – всего лишь ее последний этап – не стоит украшать священным ореолом.

Настоящие друзья остались в юности – кого-то ситуация отбросила далеко от меня, а кто-то просто перестал таким являться. Большинство уходило тихо и незаметно, без какой-либо драмы и громкого хлопка двери. Их отсутствие я замечал потом, когда тишина вдруг начинала резать слух… Любовь?.. Да, я любил и сильно, но это было так давно, что перестало иметь для меня значение задолго до того, как я сюда попал. Женщин у меня было не мало, особенно в последнее время, но почти никто из них не вызвал у меня сильных чувств. В этом вопросе я скорее руководствовался бессознательным инстинктом – как можно больше продолжить род, хотя род так и не продолжил. Так что, мне не за что уцепиться, поэтому я равнодушен. Я полностью свободен перед лицом смерти.

С этими мыслями я задремал. Но ненадолго, меня разбудило чириканье воробья. В первый момент мне показалось, что я нахожусь на улице, что все это мне приснилось. Но нет, вокруг все та же комната с искусственным желтым светом. Я лежу во фраке, а под потолком резво летает воробей и неугомонно чирикает, как заведенная игрушка. Он часто садился то на комод, то на камин, то на шкаф. Один раз даже сел на оскалившегося бронзового волка в углу кровати и нагло затараторил в мою сторону на своем птичьем языке. Наверно, высказывал восторг своим новым обликом. Затем он сорвался с места и полетел дальше, делая в воздухе невероятные зигзаги.

Я перевернулся на бок и снова закрыл глаза. Звуки воробья напомнили мне о природе. О лесах, о неподвижных, вселенски спокойных деревьях. О местах, где жизнь протекает в своем времени, где ее порядок не меняется на протяжении тысяч лет. А не так, как у нас, где каждое десятилетие образуется новое поколение, отличимое от предыдущего. Да, хотелось бы сейчас оказаться в лесу, жаль, что это выходит за рамки дозволенного. Помню, там мне всегда становилось хорошо. Природа насыщала меня созерцательным умиротворением, которого мне вечно не хватало с моей нервозностью. Исконная среда обитания, откуда вышло все человечество. А потом завертелись шестеренки прогресса, и мы растерянные толчемся друг возле друга в душных городах.

Я опять погрузился в сон, как вдруг громкое чириканье выдернуло меня назад. Проклятый воробей! Во мне резко поднялась ярость, перехватившая дыхание. Я захотел схватить его, швырнуть об пол и растереть ботинком, пока он не превратится в кровавую лепешку. И когда я это представил, вместе с гневом во мне возникло еще одно чувство. Пьянящий, жестокий азарт, пробирающий до дрожи. Такой же, как я испытывал, когда издевался над мухой в детстве. Похожий на огромный темный цветок, распустившийся во мне в момент убийства. В мгновенья, когда нож входил в плоть того парня, я задыхался от его аромата. Теперь же данное чувство подпитывало осознание, что воробей – это Виктор. Что так легко можно лишить жизни человека, просто раздавив ботинком. Хотя он тоже имел такую возможность, когда я был муравьем, но не воспользовался ею…

Злость понемногу утихала. Я подумал, что ничего не знаю о Викторе, хоть мы и болтаем тут довольно долго. Он может сделать со мной все, что угодно, уличив правильный момент. И если я буду не в состоянии защитить себя, то звать на помощь мне некого, убежать тоже не выйдет. Он может, например, превратиться в какое-то крупное животное и загрызть меня насмерть. Или втайне загадать ствол и изрешетить меня пулями, когда вдруг взбесится по ничтожному поводу. А что? В контракте четко указано: «Любое желание в пределах комнаты». К тому же я до сих пор не знаю главную цель эксперимента. Единственное, что по данному поводу сказал координатор своим неизменно сухим тоном, это:

«Если вы узнаете цель эксперимента, то перестанете вести себя естественно, и тогда все сорвется. И не пытайтесь разгадать ее сами. В любом случае вы будете далеки от истины»

А может, истина в том, чтобы посадить вместе двух незнакомых людей и посмотреть, как скоро они возненавидят друг друга и дойдут до кровопролития?! При каком сочетании характеров конфликт назреет быстрее, а при каком – медленнее? Такое вполне вероятно, когда незнакомцы долго находятся в закрытом помещении. Ведь, если снять слой цивилизованности, то люди – это хищные звери. Как те бронзовые львы на комоде, как оскалившиеся волки на кровати. Правда, двоих людей маловато. Чтобы быстрей и эффективней доказать нашу темную природу, сюда надо посадить человек пять, не меньше.

Я попытался отогнать эти мысли, но внутри саднил комок нереализованных порывов. И вдруг я подумал, что вот оно желание! Я могу впервые выпустить ярость по назначению. А именно – расквитаться с кем-нибудь из прошлых обидчиков. Всем в жизни встречались такие, которые наносили удар (не обязательно в прямом смысле), пользуясь каким-либо превосходством, и делали это часто. Именно они навсегда дают тебе понять, что иерархия и насилие правят мужчинами. А порой и что «ад – это другие люди», как выразился некий философ лет сто назад. И по закону этой же иерархии, когда ты не можешь дать отпор, накопленная обида выплескивается потом адовой смолой на оппонента более слабого. Так и происходит круговая порука жестокости. И как же часто бывало, что меня по мелкой причине сокрушал гнев, и я думал, что не на том человеке отыгрываюсь. Но теперь у меня есть возможность не передавать дальше, не быть вынужденным элементом этой гадкой системы, а повернуть реки вспять и влить жестокость обратно.

Когда Виктор закончил свои бестолковые полеты в облике воробья (видимо, он тоже установил лимит в полчаса), я уже знал – кто будет жертвой. Этот парень первым и пришел ко мне в голову. Но я еще полежал, нежась в воображаемых ситуациях, в которых я расправляюсь с другими кандидатами. Все взвесив, я решил, что далеко не все из них заслуживают серьезного наказания, но этот человек – без сомнений. Я даже подумал – что, если призвать сюда нескольких прошлых обидчиков? И быть среди них, как вершитель судеб перед строем заблудших душ. Но потом пришел к выводу, что лучше это будет расплата один на один, словно удачный случай из реальной жизни. Дженнифер Сатерен им удалось воссоздать во всех деталях, значит, и тут они должны справиться.

Виктор вернулся в свое тело, которое все это время, как и мое тогда, оставалось в кресле. Вяло зашевелился, заскрипела кожа. Я встал с кровати и почувствовал, что меня лихорадит от возбуждения. Когда я лежал, внутри у меня разгоралось пламя, и теперь это был пожар, жаждущий выплеснуться наружу.

Пока Виктор разминал конечности, я уже писал запрос в планшете. Как положено по инструкции, излагал все коротко. Программа всегда удивительно точно угадывала мои намерения. Задавала правильные вопросы и сама принимала решения по способу исполнения. А может, это ложь, и за программой скрываются люди?

«Антон Кулибов. Учился со мной в одной школе, был на год старше. Он все время пытался издеваться надо мной» – написал я.

«Сколько ему будет лет сейчас?»

Я подумал, что ему около 30-ти и уже хотел написать, чтобы был его настоящий возраст, но отдернул руку. Он может теперь выглядеть, как угодно. Быть толстым, обрюзгшим и несчастным, совсем не таким – наглым и агрессивным – каким был в школе. Я ведь не видел его все эти годы. По сути, Антон может оказаться совершенно другим человеком, а это охладит мой пыл. Я еще чего доброго размякну, сжалюсь над ним и так и не смогу отомстить. Но, с другой стороны, если он будет школьником, то уже с высоты моего возраста покажется ребенком. Это тоже внесет сомнения.