Район плавания от Арктики до Антарктики. Книга 1

На «Привозе» выгрузили ящики, Алексей ушел к приемщикам со своими накладными, а Ильин ни жив ни мертв никак не решался начать торговлю. Наконец, забрался в кузов прицепа и, достав первый арбуз, поднял его в руках над бортом.

«Кому арбузы?» – поперхнувшись из-за пересохшего горла, скорее каркнул, чем выговорил он. Вокруг стояла обычная базарная толчея с несмолкаемым гулом тысяч голосов в большинстве своем уже достаточно поживших женщин.

Почти мгновенно обернулись две стоящие почти вплотную женщины, и скоро образовалась очередь: арбузы шли нарасхват. Никто не торговался, лишь огорченно чертыхнулись те, кому не досталось, спрашивая, когда еще привезете. Ильин медленно приходил в себя, все еще не веря, что все позади. «Увидели бы меня сейчас отец и одноклассники», – вертелось в голове. Вытащил из кармана смятые рубли и трешки, пересчитал и аккуратно cложил. Прошедшая торговля уже не казалась чем-то постыдно-неприятным.

Появился Алексей и как ни в чем не бывало похлопал Ильина по спине: «А ты боялся, студент, в следующий раз будет легче». Отдал деньги Алексею, и тот, не считая, спрятал их в карман своего брезентового плаща. И правда, так и вышло – уже со второго раза Ильин распродавал чужие арбузы как заправский торгаш, вспоминая обращение Остапа Бендера к Кисе Воробьянинову: «Киса, в вас погиб гениальный нищий». Его уже начали узнавать завсегдатаи и любители ранних арбузов. После каждого рейса он отдавал Алексею смятые рубли и трешки, не пересчитывая их. Вечером, закончив работу и поставив трактор у дома, Алексей и Ильин садились здесь же, у копны сена, тракторист доставал купленную в одесском гастрономе вкусную (настоящую) колбасу, свежий хлеб и шампанское. Так они и ужинали. Ночевал Ильин также в доме Алексея, чтобы утром встать и не теряя времени взяться за дело. Такая идиллия продолжалась все десять дней, и количество продаваемых арбузов перевалило за сотню. Настало время расставаться, и в последний день накануне расставания Алексей разразился откровением, сильно удивившим Ильина. Все это время он якобы внимательно наблюдал за новоиспеченным студентом и выяснил, что тот трудолюбив и работоспособен, честен, не взял ни одного рубля из денег, вырученных за арбузы, отдавая всю без остатка выручку. «Зачем тебе это море, оставайся у нас, через несколько лет будешь как сыр в масле кататься». И действительно, Ильин невольно сравнивал условия жизни в этом совхозе с черноземьем России. Разница была разительной и кричала об этом во весь голос. Кирпичные просторные дома с цветущими садами и виноградниками, наличие личных автомашин, не говоря уже о мотоциклах, асфальтированные дороги – все это резко контрастировало с убогостью российских деревень, их изб, зачастую крытых соломой и глиняными полами, отсутствием электричества. Ильин поблагодарил за все и, естественно, отказался от заманчивой перспективы. На прощанье Алексей за «ударный труд» вручил ему 200 рублей, что составляло более чем месячную зарплату тогдашнего инженера. Ильин просто обалдел от такой щедрости, но деньги взял. Полученную справку с положительным отзывом об отработке десяти обязательных дней сдал в приемную комиссию и там же получил другую, о зачислении на первый курс судоводительского факультета с 1 сентября.

Сойдя с поезда на перроне в своем маленьком районном городке, находящемся в 20 километрах от села, Ильин сразу же столкнулся с отцом в окружении двух своих одноклассниц, и встреча оказалась крайне неожиданной для обеих сторон. Ильин мгновенно увидел затаенное злорадство в глазах одноклассниц и слезинки в сразу посеревшем лице отца. Их первой мыслью был провал на первом же вступительном экзамене, если так быстро вернулся. Интересно было наблюдать трансформацию эмоций, когда Ильин показал справку о зачислении.

Быстро пролетели дни отпуска, и 1 сентября юноша уже был уже в Одессе. Формирование групп, знакомство с новыми однокашниками, с которыми придется жить и учиться ближайшие шесть лет, неизвестные новые преподаватели, учеба, отличная от школьной. Все это будет, но пятью неделями позже. А пока всем выдали рабочую морскую форму, разбили по группам и отправили на сельскохозяйственные работы в Одесскую область в 135 километрах от города, в Татарбунарский район, недалеко от границы с Молдавией, на уборку винограда. Впрочем, грех жаловаться, более за все время учебы колхозов не будет. Во время уборки винограда пару раз перебрасывали на несколько дней на уборку кукурузы и арбузов. При одном упоминании арбузов у Ильина начиналась аллергия как память о его торгашеской деятельности на «Привозе». Дневная норма убранного винограда составляла 217 килограммов на человека, странно, почему не 220 или 210, но ответ на этот вопрос никто никогда уже не узнает. Это на первый взгляд кажется, что собирать виноград одно удовольствие – бросай себе в рот спелые сочные ягоды и наслаждайся. Но через пару дней на ягоды уже никто и не смотрит, а находиться весь день в согнутом состоянии, да еще под горячим солнцем, то еще удовольствие. К вечеру спину ломит даже у таких молодых ребят, как наш Ильин. Население тамошних сел многонационально: молдаване, русские, украинцы, болгары, цыгане и много представителей малых национальностей. Села многотысячные и богатые: большие кирпичные дома с центральным отоплением, вместительные подвалы с встроенными винными бочками, разделенными для своего внутреннего потребления и на продажу – разница в качестве вина очевидна, – и местными праздниками урожая (читаем виноделия). В сентябре в этом селе как раз и праздновали такой праздник, местные называли его храм. Три дня никто не работал, на столах в каждом доме полное изобилие, заходи в любой дом – накормят и напоят как родного. На столах исключительно вино собственного приготовления. Характерно, что вино для своего потребления и вино на продажу совершенно разные по вкусу и качеству. Приятное, вкусное, освежающее, убаюкивающее, без ощущения крепости. После застольных посиделок невозможно встать из-за стола, отказывают ноги при совершенно ясной голове. Время шло, и не знакомые ранее курсанты начали постепенно привыкать и притираться друг к другу, создавая небольшие группы из родственных душ. Ильин довольно быстро подружился с Мишей Птенцовым, Виктором Зинкевичем, Сашей Звягиным. Среди 17—18-летних встречались и постарше – 25—30-летние, уже прошедшие армию и поработавшие на производстве.

Миша Птенцов – плотный, выше среднего роста, пунктуальный и рассудительный, золотой медалист, закончит «бурсу» или, как говорили в Одессе, «вышку» с красным дипломом, но сопьется и будет работать, вернее, подрабатывать, на разных поприщах. Умрет в Одессе в возрасте 65 лет.

Виктор Зинкевич – высокого роста, с лицом, сильно смахивающим на японца, балагур, гитарист, знаток Высоцкого. Выпустится в научный флот, который подчинялся его тестю – директору Одесской обсерватории, но дальше 4-го помощника капитана не пойдет по причине самой известной русской болезни. Погибнет в 37 лет, вылетев на встречку на своем жигуленке в районе пятой станции фонтана под встречный автобус.

Что интересно, в течение всего времени сельхозработ каждую субботу из Одессы приезжал грузовой «москвич» с «неликвидными» продуктами: твердокопченые колбасы, шоколадные конфеты, растворимый кофе, балыки, сыры и прочие яства. Это были передачи родителей Виктора, чтобы сын не страдал от местной кормежки. Все это поглощалось группой в полном составе. При этом кормили курсантов до отвала разнообразными и качественными продуктами. Во время учебы в «вышке» мать ежемесячно давала Виктору 100 рублей втайне от отца (отчима), который, в свою очередь, тоже давал сыну еще 100 рублей втайне от матери. И это при полном государственном обеспечении, включая ежемесячную стипендию в размере 10 рублей. Мать его была директором единственного в то время фирменного конфетного магазина в городе, расположенного на Дерибасовской улице, а отчим – директором одного из двух одесских гастрономторгов.

Саша Звягин был родом из Западной Украины и так и не избавился от украинского акцента. Хитроватый, себе на уме, золотой медалист, как и большинство однокашников, краснодипломник. Его отец работал главным инженером на спиртзаводе в Черновицах, и частенько, возвращаясь из отпуска, он привозил 3—4 литра чистого ректификата, который экономно использовала вся четверка, и не только для протирания, но и вовнутрь. Саша так и не избавился от комплекса отличника, дошел в Дальневосточном пароходстве до капитана и всегда завидовал Ильину, который всегда был на несколько шагов впереди. В девяностые годы он почти год сидел без работы, и его жена через жену Ильина попросила о помощи в поиске работы, мотивируя тем, что даже на взятку нет денег. Ильин устроил его на самое «блатное» в то время судно, на котором он и проработал восемь лет. После того как Ильин стал вновь не нужен, прекратил с ним отношения. Так и живет «бирюком», не общаясь ни с кем из однокашников.

Особенно запомнились еще несколько ребят.

Миша Караван – сильный, немногословный, как будто вырубленный из цельного куска твердой породы. Впоследствии он станет старшиной роты, а много позже будет капитаном на одном из крупных балкеров Черноморского пароходства. Умрет на мостике от инфаркта и будет погребен в глубинах Индийского океана недалеко от острова Сокотра, ибо жена не захочет оплачивать расходы по его доставке на Родину и захоронению на кладбище – а так дешевле, да и хлопот никаких.

Володя Лозов – немногословный, спортивно скроенный одессит с Пересыпи, будет болтаться трое суток на плоту в Средиземном море у греческих островов после крушения судна с грузом металла на борту.

Толя Ткаченко – косящий под разбитного, но на самом деле глубоко порядочный парень. Слава богу, останется жив после нашумевшей катастрофы «Адмирала Нахимова», в которой погибли многие сотни ни в чем не повинных людей.

Юра Кожухарь – молдаванин, легкий, дружелюбный, будет работать капитаном на супертанкерах, после серьезных проблем с сердцем перейдет на менее крупные суда в бассейне Средиземного моря.

Толя Штышенко дойдет до капитана и умрет в возрасте 63 лет от инфаркта.

Коля Василюк – крепкий украинский хлопец, будучи уволен из пароходства, навсегда затеряется среди дальневосточных рыбаков.

Власов, Степанов, Стенгач, Тесленко – умные красивые парни, будут отчислены по разным причинам, и их следы затеряются на просторах нашей громадной страны. К концу обучения дойдет ровно половина, а вторая половина, также сплошь состоящая из медалистов, уйдет.

Юра Щербак – маленький крепенький новороссиец, кропотливый и страшно усердный, с редко встречающимся трудолюбием, сразу же после выпуска будет востребован КГБ и продолжит свою деятельность в «ордене меченосцев», хотя далеко и не продвинется.

Сергей Сидоров – стройный крепкий, красивый бакинец, лет на восемь старше своих одногруппников, отслуживший в ВМФ, хорошо поющий и сильно подражающий популярному тогда Магомаеву, недолго пробудет на флоте и потом сойдет на твердую почву где-то в Беларуси.

Два Владимира – Крумм и Калугин – типичные хитроватые одесситы. Первый, как и его отец, станет капитаном, а второй бесследно исчезнет на улицах Одессы, как в воду канет.

Владимир Бороденко – серьезный мускулистый бакинец среднего роста; работая лоцманом в одном из портов Азовского моря, зимой пойдет на охоту и там умрет от инфаркта.

У каждого из них и многих других, не упомянутых здесь, своя судьба, и хорошо, что они не знают о своем будущем и, еще совсем молодые, радуются жизни и поступлению в элитный морской вуз. Мальчишки-романтики, они не знали, как сложатся их судьбы, были полны задора, энергии и ожидания неповторимо перспективного и привлекательного будущего. На тот момент никто из них не думал о тех трудностях, на грани предела человеческих возможностей, с которыми придется столкнуться в рамках выбранной профессии. Все это будет впереди и не скоро, а молодости свойственны радужные надежды. Всех закончивших «вышку» судьба разбросает от Калининграда до Владивостока. А пока их ждали ежедневные виноградные нормы и предвкушение встречи с притягательной и неизвестной учебой.

Закончилась колхозная страда, и группы курсантов вернулись в Одессу, в свой студенческий городок, именуемый экипажем. Экипаж состоял из пяти больших пятиэтажных зданий, образующих что-то похожее на вытянутый овал. Территория была ограждена, и на проходной круглосуточно дежурили вахтенные – нужно было привыкать к дисциплине. Первокурсников поселили в самое старое здание, подлежащее сносу. Зима в тот год выдалась снежная и морозная, на подоконниках замерзала вода, в кубриках стоял сибирский холод. Вчерашние школьники с трудом втягивались в новый учебный ритм. Многие прогуливали лекции, и отсутствие привычного ежедневного учительского и родительского контроля действовало разлагающе на их юные души. Первая сессия явилась ледяным душем для всех без исключения. На первом же экзамене более половины группы, вчерашние отличники, получили неуды и поникли в унынье. Но со временем все наладилось и стало на свои места. Почувствовав опасность неудов и их последствий, курсанты пришли в себя, и учеба вошла в нормальное русло.

Большую роль в становлении и воспитании новоявленных курсантов сыграл командир роты капитан-лейтенант, а позже капитан 3-го ранга Попов Иван Петрович. Ему было лет сорок пять, невысокого роста, худощавый, с совершенно седой головой, настоящий живчик. Был принципиален, честен, справедлив и в меру требователен. Можно определенно сказать, что всем четырем группам, входящим в роту, здорово повезло с таким командиром, настоящим отцом. Он хорошо знал каждого из более чем сотни его воспитанников, защищал перед высшим руководством, но строго наказывал, если было за что. Спустя четырнадцать лет Ильин, будучи на годичных университетских курсах иностранных языков, встречался с ним: Иван Петрович был все таким же энергичным, интересовался судьбой каждого из своих бывших воспитанников.

Учиться в Одессе было и хорошо, и плохо. Хорошо потому, что это Одесса, о которой столь много сказано и написано, город южного солнца и черноморских пляжей, театров, памятников и незабываемой архитектуры. А плохо потому, что много соблазнов: множество театров и гастролей известных артистов, дешевизна и большой выбор вин, теплое море и опять же неповторимые одесские пляжи. Один лишь пивной бар «Гамбринус», широко известный благодаря одноименному рассказу Куприна, чего стоит. Там сохранился дух старой Одессы в интерьере, декорациях и даже в исполнении старого скрипача. Здание оперного театра вместе со всем архитектурным ансамблем является одним из красивейших во всей Европе. Целые улицы – Пушкинская, Дерибасовская, Приморский бульвар – заслуживают того, чтобы ходить по ним бесконечно. Перефразируя Хэмингуэя, можно сказать, что этот город всегда со мной, наверное, так думают все, кто прожил там какое-то время и навсегда в него влюбился. Первый курс пролетел как один день. Условия жизни в самом старом из всех жилых корпусов здании были далеки от нормальных: в одном кубрике с двухъярусными койками помещалась вся группа в количестве более 25 человек. К тому же зима выдалась самой холодной за всю историю многолетних наблюдений. Стекла и подоконники промерзали напрочь. Новоиспеченные курсанты притерлись друг к другу, привыкли к новой обстановке, создались микрогруппы по взаимным интересам и наклонностям. Практически все были школьными медалистами, но резкая смена учебных методик не гарантировала успешную учебу. После первой экзаменационной сессии, потрясшей сознание каждого, кое-кто так и не оправился и был по итогу отчислен. Несколько человек, откровенно слабых и непонятно как осиливших проходной балл, также не пошли дальше первой сессии. Особенно характерен был Женя Мармусевич, одессит с Марозлеевской улицы, остановившийся в своем развитии на уровне шестиклассника. С началом второго семестра все уже чувствовали себя почти старожилами, умело разбираясь во всех аспектах функционирования полувоенного вуза. Новые предметы, военно-морская кафедра, строевая подготовка, наряды органически вошли в новую жизнь курсантов и уже не вызывали отторжения. Одновременно с учебой во втором семестре проходило оформление документов для открытия заграничных виз. Многостраничная анкета с десятками разных вопросов, включающих перечисление всех родственников, бывших на оккупированных территориях во время Великой Отечественной войны, как и бывших в плену, если таковые имелись, подробная информация и адреса всех близких родственников, включая дядь и теть. Вся эта писанина заполнялась и сдавалась для проверки в какие-то секретные органы. Уже весной, накануне окончания первого курса, стали известны счастливчики, которым открыли пятилетние заграничные визы. Таких оказалось большинство. Лишенным этой привилегии никаких объяснений не давали, и они не могли даже предполагать, откроют ли им визы через год – или теперь уже никогда. В этом случае учеба в «вышке» теряла всякий смысл, ибо работа всю жизнь в каботаже никого не привлекала. Неизвестность и неопределенность порождали безысходность, вследствие этого кто-то из них перевелся в соседний отраслевой институт инженеров морского флота, готовивший кадры береговых работников в системе морского флота. Кто-то остался, надеясь на лучшую долю в будущем. Все курсанты с открытой визой были направлены на первую плавательскую практику на парусный барк22 «Товарищ», построенный в Германии в 1923 году и переданный СССР в 1945 году в составе репараций. На нем в свое время проходили практику курсанты немецких военно-морских училищ, будущие пираты Редера и Деница, офицеры рейдеров и подводных лодок гитлеровской Германии. Все визовые лишенцы были направлены на пароход «Экватор», работавший на угле на Крымско-Кавказской линии, в просторечии именуемой Крымско-Колымской. Тамошние практиканты были похожи на трубочистов, ибо угольной пыли было в изобилии. Визовых же счастливчиков в количестве 130 человек ожидала трехмесячная практика на красивейшем паруснике по Черному и Средиземному морям.

Их ожидало первое в жизни плавание, полное романтики, в гриновском стиле. Предполагались заходы в югославско-хорватский Сплит, Алжир, испанскую Барселону и итальянскую Геную. В то время СССР не имел дипломатических отношений с франкистской Испанией.

Стометровый трехмачтовый барк с его 25 белоснежными парусами из настоящей парусины, тяжелыми (и очень тяжелыми при намокании), в отличие от современных наилегчайших дакроновых, действительно выглядел пришедшим из XVIII—XIX веков. Их общая площадь составляла около 2000 квадратных метров, верхние из которых на фок и грот-мачтах23 находились на пятидесятиметровой высоте над уровнем моря. Чтобы управлять этим сложным хозяйством, нужно было с закрытыми глазами днем и ночью знать назначение более чем 200 различных концов (шкертов24, шкотов25, горденей26), каждый из которых имеет свои, только ему присущие функцию и назначение. Команда парусника состояла из пятидесяти штатных членов экипажа: главный боцман, по одному боцману на каждую мачту, подшкипер. Командовал судном опытнейший капитан-парусник Антипов. Это был его последний рейс, после которого он сдавал судно своему старшему помощнику Олегу Ванденко, проведшему всю свою морскую жизнь на «Товарище». Для маневрирования в портовых водах и проливах имелся пятисотсильный двигатель. Для курсантов на судне имелись два кубрика на пятьдесят человек и один на тридцать. Каждый штатный матрос на барке вел себя как важный инструктор-наставник, настоящий мэтр, хотя и в самом деле никому из них не было менее сорока лет. Они были возрастными, настоящими зубрами своего дела, осколками давно канувшего в лету парусного флота.

Сразу же по прибытии началась напряженная, интенсивная учеба. Курсанты были разбиты на три вахты по восемь часов через шестнадцать часов дежурства. В течение двух недель на якорной стоянке в Днепровском лимане на рейде Херсона проходили круглосуточные учения, по результатам которых весь состав был расписан по мачтам и реям. Развернулась нешуточная конкуренция за право быть повыше и поближе к ноку (концу) рея. Ильину «повезло», он захватил левый нок на грот-брамселе, втором сверху парусе на средней (грот) мачте на самом конце рея. Курсанты, боящиеся высоты, были расписаны на нижние паруса или на паруса третьей мачты-бизани27, которая управлялась с главной палубы барка.

В результате двухнедельной круглосуточной муштры практиканты совершенно преобразились, превратившись в молодых голодных морских волков, готовых в любую минуту и при любой погоде взлететь на мачты, отдавая или убирая тяжелые намокшие паруса, вскакивать в кромешной ночной темноте и наощупь находить единственную из сотен нужную снасть.

На паруснике находилось несколько хорошо оборудованных аудиторий, в которых, согласно графику, продолжалась ежедневная учеба по многим предметам. Занятия проводили руководители практики, как правило, все они были хорошо знакомы по училищу. Помимо них привлекались командиры из штатного экипажа судна. Настоящие парусные эволюции начались сразу же после отхода из Херсона на пролив Босфор. Здесь уже не было поблажек, и каждый отчасти ощущал себя пиратом из книг Сабатини, Стивенсона, Скотта, Купера, Джека Лондона. Босфор, о котором столь много сказано, вспомним хотя бы есенинские строки о том, что никогда он не был на Босфоре, которые были близки и понятны каждому, предстал в утренней дымке, сиянии своих бесчисленных дворцов, мечетей и мировых сокровищ: Голубой мечети и святыни двух мировых религий Айя-Софии. Встречные суда, заметив белоснежный барк, первыми приспускали национальные флаги, приветствуя гордого посланца прошлых веков. Сотни людей на обеих берегах пролива на европейской и азиатской набережных во все глаза смотрели на проходивший парусник. Вот тогда у подавляющего большинства мальчишек в морской робе впервые защемило сердце от гордости за корабль, страну и выбранную профессию. Эти мальчишки уже не изменят своей профессии до конца жизни, они заболели ею навсегда, несмотря на все трудности, неудобства и кочевой образ жизни, разбитые семьи и упущенных детей. Но пока ничего этого они не знают и с надеждой смотрят в светлое будущее.

А впереди просторы Средиземного моря, внезапные шквалы и крики боцмана «Все наверх», когда не хочется прерывать глубокий ночной сон в теплой рубке подвахты, выскакивать в темную ночь, ревущий ветер, уходящую из-под ног палубу. Не хочется бежать вверх по веревочным ступенькам, пытающимся выскользнуть из-под подошв рабочих ботинок, называемых в просторечии «гадами», и, найдя свой рей, перейти по ножному перту28 к своему штатному месту и, перегнувшись через рей обеими руками, подбирать под себя скользкий тяжелый парус до боли в пальцах и выступающей из-под ногтей крови. А после пронесшегося шквала и отбоя аврала с чувством выполненного долга спуститься вниз и, расслабившись в тепле рубки, досыпать быстрым юным сном.

Заграничные порты манили своей неизвестностью и невиданными cоблазнами. В закрытой стране попасть за границу, да еще в капиталистическую страну, да еще и в таком возрасте в то время было за гранью фантастики. Такое могли себе позволить разве что дети высокопоставленных дипломатов, партийно-государственной верхушки и, пожалуй, всё. Спортсмены и артисты были значительно старше и умудрены житейским опытом.

Первым портом захода был Алжир, недавно ставший независимым, на стенах многих домов которого еще виднелись надписи OAS – наследие французских националистов, устраивавших террористические акты как знаки протеста против обретения независимости.

Увольнение в город производилось после подробнейшего и тщательного инструктажа, пятерками, во главе с судовыми командирами или руководителями практики. Посещение арабского города не рекомендовалось по причине неоднозначного отношения местного населения к европейцам.

Французская половина города с ее колониальной архитектурой сильно отличалась от отечественных зданий. Смешение ампира, барокко, готики и рококо делало город неповторимым и в то же время цельным. Колониальная архитектура разительно отличалась от архитектуры метрополий. Но тогда это был первый заграничный город, к тому же столица, и впечатлений от него хватило надолго. Пройдут годы, и уже умудренные опытом солидные мореплаватели ничему не будут удивляться.

Как и во время последующих стоянок в портах захода, барк был ошвартован кормой к причалу. В течение всех трех суток стоянки парусник был открыт для посещения. Приходили в основном арабы, белых было значительно меньше. Все приходящие сопровождались курсантами в парадной форме.

Общение было сильно затруднено по причине языкового барьера, но выручал язык жестов и некоторых интернациональных или придуманных слов. Около двух тысяч человек побывали на судне в эти дни. Впервые в своей жизни курсанты столкнулись с врожденным арабским стремлением получить «бакшиш»29 или что-нибудь поменять. Много позже, когда они, уже на капитанских мостиках больших теплоходов, будут проходить Суэцкий канал, это качество арабского народа откроется им в полной мере.