Убить или Влюбить. Финалисты

– Миссис Браун, что случилось? – спросил он.

– Неа. Уже не Браун, – ответила Саманта, как можно сильнее прикусив губы, чтобы не разрыдаться. – Я сбежала от мужа, Джон. Ему… Он… – она нервничала и не могла сформулировать мысль. – В общем, его арестовали. Крэг перевозил на себе через границу фляги с самогоном. Ну и попался.

– Крэг, что, бутлегер? – переспросил Джон.

– Да. Продажа нелегального алкоголя приносила неплохие деньги. Но ему сели на хвост. А мне он сказал бежать, чтобы и я не попала под подозрение.

– Ты?

– Всё нормально. Как сам? – Саманта лихо перевела тему разговора.

– Неплохо. Подрабатываю сценариями для низкопробных фильмов. Живу один с собакой. Кофе будешь? Извини, спиртное предложить не могу.

Саманта улыбнулась.

– Ясно. «Сухой закон» Соединённых Штатов коснулся даже развратного Голливуда.

Джон пожал плечами.

– Я могу кое-что предложить, если, действительно, хочется выпить, – сказала Саманта.

На этих словах она слегка наклонилась, стала ловко задирать пышную юбку платья и что-то искать то ли в подоле, то ли на ноге. Шляпка соскользнула с головы. Саманта не придала этому никакого значения. Зрелище одурманило Джона. Шелест одежды, тонкие пальцы, скользящие по манящим икрам и исчезающие где-то у бедра. Тут же взмыли вверх тугие косички. Послышался заливистый девичий смех. Показались красивые открытые икры, прыгающие через скакалку. Джон инстинктивно приблизился к Саманте, вдохнул её запах, почувствовал тепло тела. Его обдало жаром.

– Ты что-то ищешь? Тебе помочь? – вкрадчиво спросил Джон и притянул к себе девочку с тугими косичками. Саманта не отпрянула и позволила себя поцеловать. В губы, в шею, в ключицу. Рука Джона скользнула вниз, неспешно пробежала от колена до бедра, задержалась на поясе чулок и дёрнула за ленту-подвязку. На пол лёгким перышком опустилась небольшая записка, свёрнутая в трубочку.

– Вот она! Нашлась! – обрадовалась Саманта, отстранилась от Джона, наклонившись за бумажкой. – Я уж думала, она исчезла.

– Что это?

Саманта светилась счастьем. Она развернула записку, которая на деле оказалась обычным бланком для рецептов, и ткнула указательным пальцем на одно из слов: «Виски».

– Согласись, у меня гениальный доктор. Теперь у нас будет спиртное. Легально. Где у вас тут ближайшая аптека?

Джон засмеялся, снова обнял Саманту. Мелкие поцелуи-горошины рассыпáлись по лицу и шее и исчезали в потаённых женских изгибах. Джона манила эта девочка-женщина.

ПОД ЗВУКИ МАЗУРКИ

Старенькая карета кряхтела. Варенька не могла усидеть на месте. Ехать было всего пару кварталов, но почему-то время не спешило – застревало на каждой колдобине на мостовой. Петербургские особняки вросли в снег и казались молчаливыми. «Какие они мрачные, эти дома? Оделись в тусклые серые цвета и не понимают, какое счастье кругом, не замечают ярких красок, равнодушные громадины». Варенька даже сначала обиделась на скучные здания, рассматривая мельком подол своего платья цвета пыльной розы. А потом забылась, вдохновлённая предстоящим событием. И пусть Петербург серый. Пусть морозно и вьюжит. Пусть маменька хандрит. Ничто сегодня не может испортить её радостного предвкушения чудес. Бал. Она едет на первый бал. Улыбка не сходила с её уст.

Карета, наконец, остановилась у особняка графа Муравьёва. Варенька влетела в дом. Окрылённая и воодушевлённая антуражем, она остановилась в парадной перед огромным зеркалом. Улыбнулась своему отражению. Разгладила ленты на платье, поправила бутон розы, изящно приколотый к поясу. И только хотела подняться вверх по широкой лестнице туда, где собрался весь бомонд, туда, где она увидит роскошные наряды и услышит первые звуки, приглашающие на полонез, в зеркале что-то мелькнуло. Мужской силуэт. «Нет, просто показалось – это всё от волнения», – успокоила она себя и взлетела по лестнице вверх.

В огромном, освещённом тысячами свечей зале под сводами рифлёных колонн она сначала замешкалась. Мундиры, ментики гусар, влитые фраки гражданских, обнажённые женские плечи в роскошных туалетах. Дрожь пробежала по всему телу. Ватные ноги едва смогли сделать робкий шаг вперёд. Негромкий шум, полупоклоны, едва уловимые улыбки. Она выдохнула, пытаясь справиться с волнением.

«Позвольте пригласить Вас на мазурку, юное дитя!» – она услышала бархатный мужской голос.

«Это мне? Это меня?» – Варенька непонимающе взглянула на гладко выбритое лицо с узкой полоской идеальных усов над верхней губой. Перед ней стоял молодой адъютант.

«Да-да, конечно», – кричало сердце внутри, а тело только ответило лёгким реверансом в знак согласия. «Как его зовут? Ведь он представился. А как мне потом его найти?» – мозг сыпал волнительными вопросами. Варенька приглашена на мазурку. Душа торжествовала. «Маменька будет счастлива. Какой кавалер! Какая партия для неё».

Грянул полонез. Первая пара, вторая… И закружилось. Парадный танец соединил руки, перемешал лица, одурманил торжественностью. Постепенно череда танцев сменяла друг друга: вальс, венгерка, краковяк, падепатинер… «Когда же, когда мазурка?» Варенька хоть и была приглашена на некоторые из танцев, ждала, конечно, именно мазурку, всегда считающуюся душой бала, поводом для толков и пересудов, почти провозглашением о новых свадьбах. «Только как же его зовут? Ведь представлялся же!»

И вот она, танцевальная королева судеб, зазвучала.

«Где же он? Где?» – Варенька искала глазами адъютанта. Его не было в зале. Она принялась искать того, кем было занято сердце. И нашла. В соседнем ломберном зале среди игральных карт и мужских разговоров. Адъютант даже не вспомнил о своём танцевальном обещании.

«Это позор!» – Варенька вся в слезах, не помня себя, стремглав выбежала из зала. Частые ступеньки вниз и вот она уже в одинокой парадной, которая в начале вечера дарила столько надежд. Едва бросив взгляд на зеркало, Варенька ужаснулась. Она не видела своего отражения, но зато смотрела сквозь амальгаму в лицо того самого адъютанта, предававшегося наверху игре. В руке он держал ленточку с бубенцом и манил её, приглашая на танец. Девушка, еле дыша, прильнула к зеркалу и очутилась там, где звучали чарующие звуки мазурки. Адъютант склонился к нежной ручке своей дамы, к её благоухающему телу и, вдыхая аромат чарующих духов, пригласил сделать первые танцевальные па. Их завлекла мазурка. Поворот её головы дразнил кавалера. А он, то щёлкая шпорами, то кружа свою даму, то падая на одно колено и заставляя её танцевать вокруг себя, выказывая свою ловкость и воображение, показывал её, Вареньку, во всей красе и управлял её волей. Какой это чувственный танец. Какой это чудный момент. Варенька трепетала, слегка смущаясь доселе неведомого мужского взгляда и пьянея от его изящных слов. Но вот финальный аккорд взметнулся вверх на высокой ноте, а потом толчок – и Варенька оказалась снова в пустой парадной по ту сторону зеркала. Зарёванная, печальная, истерзанная муками любовной истомы. Она трогала холодное стекло, вглядывалась в каждый миллиметр висящего зеркала, но тщетно. Адъютанта не было.

– Милая, что с тобой? Куда ты исчезла? – услышала Варенька голос маменьки.

– Я не могу туда вернуться, мне стыдно. Тот адъютант… Он забыл про меня.

– Политес не нарушен, милая. Черёд мазурки не пришёл. Это волнение. Это простительно в первый раз, – маменька нежно поцеловала Варю в макушку. Девушка смущённо улыбнулась.

Галина Фомаиди

(@hishnitsa_neba)

ПИСЬМО, КАК ШАНС

Ворота со скрипом отворились. За ними дорога, ветвистым деревом, разделялась на десятки троп, разбитых колей, заполненных водой.

Фигурка в промокшем платье, липнувшем и стремящемся оголить ноги на каждом шагу, оказалась в мире, что смотрел на нее с экранов кинотеатров. Каблуки туфель проваливались в коричневую жижу.

Чернила на листке говорили о номере двадцать шесть. Где его найти, когда вокруг ни души, а на вагончиках висят замки?

– Эй, миссис, Вы, случайно, не заблудились? – раздалось за спиной.

– Простите, мистер, мне пришло письмо с приглашением на пробы, – девушка протянула конверт.

– София Скотт?

– Да, это я.

– Но такого номера у нас нет. И имя Вильям Адамс не припомню… Пойдемте, я провожу Вас в павильон.

– Мистер Смит, простите! Миссис Скотт, по приглашению.

Грузный человек с сигарой во рту, обернулся, пустив колечки дыма в лицо вошедшим:

– А, Джонни! Я разберусь! Ступай! Миссис Скотт, выйдите на свет, мы вас так ждали!

Софи сидела на расправленной кровати, полупрозрачный пеньюар, опадая складками, оголял сжатые колени, аппетитные бедра и высокую, сочную грудь. Свет рамп слепил и жёг, как и десяток глаз, жадно впивающихся в ее тело.

– Раскованней, Сиси, тебе же не впервой!

– Я не…

– Работай!

Декорации распахнулись, пропуская на площадку статного мужчину в сером костюме. Закусив губу, София, протянув к нему руки, встала.

– Стоп! – зарычал режиссер, – детка, ты должна быть рада! Перед тобой муж! Так встреть его подобающе! Или у тебя перед ним грешок?

Сдавленный смех по павильону.

Дубль за дублем мистер Смит все больше зверел. Актриса выматывала нервы своими выходками:

– Сиси, это никуда не годится! Что с тобой?

– Я не Сиси! Меня зовут София!

– София? Но ведь ты по приглашению?! Покажи мне письмо!

Через минуту разнесся новый шквал:

– Что за Адамс? Это что за шутка? Откуда печать нашей компании?

– Простите! Я нашла это в почтовом ящике. Но всегда мечтала попасть в кино…

– Актриса с тебя никакая!

– Прошу вас!

– Хочешь остаться? В углу найдешь тряпку и ведро. Обязанности объяснит техник.

София сидела на нижней перекладине стремянки и размазывала по лицу грим со слезами.

– Эй, ты чего? – к девушке подошёл парень в рабочей кепи, вытирая руки о штаны, и присел на корточки.

– Письмо. Ведь оно пришло мне! Чья это насмешка?

– Ерунда! Кто играет, решает не Смит. Это дело продюсера. Я часто вижу тебя в кафе. Поверь, ты затмишь половину этих актрисок, только научишься быть смелее. Я достаточно тут насмотрелся! Если хочешь, помогу тебе. Кстати, Билли!

София еле заметно улыбнулась:

– Будем знакомы!

Город сиял огнями, пряча звездное небо. Изредка мимо проезжала, ослепляя фарами, машина. Двое шли по полуночному Лос-Анжелесу. Беззаботный смех звоном задевал стены зданий.

– Ох, Билли, как хорошо, что мы встретились!

В этот миг София качнулась на каблучках. Крепкие руки схватили за талию. Глаза Билли оказались совсем близко. Губы мягко коснулись губ. Лицо парня поплыло перед глазами, сердце застучало не в такт, что-то внутри сладко заныло и ноги перестали ощущать под собой землю.

«Боже, меня сводит с ума его запах! Как бы мне хотелось, чтобы этот поцелуй длился вечность. Билли, милый Билли, обними меня крепче… Только не отпускай меня… И, все-таки, если б не то письмо…» – мысли обрывками облаков проносились в голове Софии, время потеряло значимость и растворилось в этом одном долгом поцелуе.

Утро раскрашивало окна розовыми бликами. Софи лежала на груди спящего Билли, играя бесцветными волосками на его груди.

Этой ночью ей снилось ее детство. Снилось, как она, незаконнорожденная, с матерью, оказалась на улице. Голодные дни и ночи, когда все, имевшее хоть какую-то ценность, было распродано, а случайных заработков едва хватало на съёмный угол в трущобах. Как однажды она попала чудом в кинотеатр и увидела прекрасную жизнь в черно-белом немом кино. И вот, ее мечта свершилась, пусть пока не совсем так, как хотелось, но она попала в святая святых и встретила человека, рядом с которым грусть сбегала без оглядки.

Рабочий день готов был начаться с минуты на минуту. София шагнула за скрипящие ворота.

– А, мисс Скотт? Распишитесь, пожалуйста, в журнале прибытия, – широко улыбнулся вчерашний охранник.

– Пожалуйста, Джонни!

– А ведь вы сами написали то письмо, ведь так? Я, в прошлом, сыщик, мисс. Подчерк ваш. Что мне будет за молчание?

МЕСТЬ

Лукас сидел, устало привалившись к одинокому, чудом еще живому, дереву, на краю карьера. Солнце уже погрузило свои лучи в землю. В глубине ее раскрытой утробы ворочалась вечерняя тьма. Последние гаримпейрус выбирались на поверхность. Ноги подкашивались, но, блестящие на фоне измазанной кожи глаза, искали спутницу на ночь.

– Эй, Лукас, смотри! Свеженькая птичка залетела к нам, – показывая пальцем в сторону хибар, хмыкнул, подошедший Густаву.

В толпе встречающих куртизанок, надменным выражением лица выделялась девушка в топе и короткой юбке. Смуглая кожа была покрыта красными и черными узорами. Ярко очерченные губы, будто светились спелыми вишнями.

– Хороша! – причмокнул Лукас, – попробовать бы эту индейскую ягодку…

Грузно поднявшись, облизывая потрескавшиеся губы, он направился к толпе предлагавших себя женщин.

Руки обвили шею, скользили по груди, тянули ремень, только парень не замечал смелых действий тех, кого он познал уже не раз. Та, которую он желал, не шевелила и пальцем, лишь подперев бока тонкими руками и кривя губами, щурила глаза.

– Хэй, синьерита, смотрю, Вы впервые в наших трущобах? Не хотели бы познакомиться с нашей жизнью в моей компании? Я сегодня богат! Очень богат, синьерита! И уже влюблен в Ваши прелести по уши! – Лукас схватил индианку за обнаженную талию и прижал к своему грязному телу.

Среди куртизанок прошел язвительный смешок. Но ни один мускул не дрогнул на лице девушки, в отличие от тела. Тело было похоже на сплетенье стальных канатов под жаркой кожей. Запах мускуса обволакивал и пьянил, не позволяя оторваться.

– Пойдем, красотка, пойдем, – срывался голос грязного гаримпейруса на хриплый шепот, – как зовут тебя, синьерита?

Ни звука не проронила в ответ индианка, пока сильные руки Лукаса увлекали в кривую хибару.

Дверь халупы захлопнулась в момент, когда красотка, легко взмахнув руками, откинула парня в дальний угол. Глаза ее запылали красным светом, заставив забыть о похотливых желаниях:

– Ты, грязная свинья! Ты уже забыл, как несколько недель назад поймал на берегу застрелил мальчишку! Это был мой брат! Маленький мальчик! Думал, что расплата не придет, если не видели люди? Ты забыл, что вокруг ветер, солнце, земля и вода! И все они стали свидетелями! – голос девушки гремел громом. Стены растаяли, заполнив все молочной ватой. Только Лукас и чертовка, притворившаяся доступной девкой.

Внутри парня все дрожало. Перед глазами неслись обрывки случившегося. Как пьяным, он принял ребенка за животное, как выстрелил, а потом бежал, то хохоча, то вскрикивая. Комок раскаянья колол горло. Поздно. Тянулись пальцы девушки, врывались в голову. Последняя вспышка мелькнула и затухла навсегда. Тело обмякло и свалилось на бок.

Ночь в поселке старателей огласилась бессвязными криками. Из хижины выполз Лукас. Но пустые глаза не узнавали собравшихся, уши не слышали. Безумие расплавило мозг. Лукаса, того, каким он был несколько часов назад, уже не существовало.

НА ОКРАИНЕ ЖИЗНИ

Темная улочка, как рябая собака, рыжела пятнами тусклых окошек изб. Актинья устало плелась по влажной утоптанной земле, тяжело прогибаясь под коромыслом с полными ведрами.

Ветер гнал сухие листья, бил в худую спину, укутанную драным платком, холодил голые ноги, выбивал волосы из-под косынки.

Сколько годков было Актинье? Сама сбилась. Отупела от беспросветной работы, голода и раздирающего кашля. Уже и лица, оставленных на стариков детей, забыла. Только имена шептали истрескавшиеся губы – «Манька», да «Игнат». Живы ли? Не знала о том Актинья.

Так и волокла ноги, блуждая в своих скудных мыслях.

Вырвал из них резкий вскрик, да удаляющийся топот добротных сапог. Ахнуло сердце Актиньи вниз, застучало в животе, будто в пустой крынке. Бежать бы, да ноги не послушались, готовые подкоситься, уронить бабу.

Вдруг убили там кого? Сжималась от жалости душа Актиньи. Свербел где-то в голове комар любопытства. И шла уже она мелкими шажочками: шагнет, прислушается, перекреститься. Снова шагнет.

Уже стоны слышались.

Вот и угол крайней избы, за которым шумное, с присвистом, разносилось дыхание. Глянула Актинья, осветила в этот момент полная луна бледное лицо.

Вырвалось у Актиньи:

– Батюшки, барин!

Видела, как пятно расползалось по животу под сюртуком. Блестели глаза болезненным блеском.

Всхлипы сжали горло Актинье. Упало коромысло вместе с ведрами, расплескалась вода.

– Кто здесь? – сорвалось с бледных губ раненного.

– Я, барин, Актиньей кличут. Из крепостных я. С Ростовской губернии, на заработки в Петербурх пришла, – затараторила баба, – не вели казнить, барин…

– Погоди, Актинья, подойди. Чую, близок конец. Страшно, бабонька, одному умирать. Хоть с тобой напоследок поговорить…

Дрожь била Актинью. Как тут не дрожать, когда впервые барин к ней, как к человеку обращается, а не как к скоту какому? Встала она на колени, обтерла руки о передник, положила голову барина на колени к себе.

Посмотрел на Актинью барин с благодарностью. Выпрыгнуло сердце ее с живота, куда от страха падало, в голове застучало, щеки краской залило. Девицей от этого взгляда почувствовала себя Актинья.

– Ты не молчи, бабонька, расскажи о себе хоть.

– Да, чаво ж рассказывать-то? Родилась я в деревне Бугры. Батюшку величали Архип, а матушку Марья. Хлебопашцами были. По десяти годков продал меня наш барин Уключников за долги Поверьеву. Оказалась я в деревне Сохино. По пятнадцати годков отдали меня за мужика, за Степана. Тоже крепостной был. Родила ему детишек двух. Манечку, да Игнатку… Да запорол его барин за горстку зерна, что не досдал. Так и овдовела…

Только, оброк никто не отменял… И детишкам пропитанье надобно. Вот и подалась я… Стряпухой тут нанялась. Когда дадут копейку, а когда поленом вдоль хребта расплатятся… – задрожал голос Актиньи. Обида каленой кочергой хлестанула по душе. Смотрит она на раненого, что на коленях ее лежит, и, вроде не такой он, как другие. Добрый.

– А, что мужик твой, хорош ли был?

– Да, что? Мужик, как мужик. Разговором не балывал. Когда и кулаком стукнет. Не лютовал, и то ладно.

Вздохнул на это барин, а Актиньи уже и ласка в его вздохе слышалась. Замирало сердечко. Пела душа. Уж и не думается, что не ровня она ему. Век бы так сидела. Ласковые речи слушала. Не замечала, как гладила щеки барина заскорузлыми пальцами, улыбалась.

– Как ты-то, барин, оказался туточки? Какая нелегкая принесла? – спрашивала, а сама свой голос не узнавала. Казалось ей, будто это речушка по камушкам перекатывается.

– Вот точно, Актиньюшка, нелегкая… Мало у меня крепостных. Душ десяток, не больше. Какой оброк с них брать, когда все поля дождями этим летом затопило? И так, не выжить им в зиму. Решил сам прокормить. Да, не понравилось другим помещикам. Написали жалобу государю. Приехал я по вызову Его Величества Императора, да, видимо, мало этого оказалось… Схватили меня люди какие-то, приволокли сюда, здесь и порешили… Ты, прости, меня, да и всех, кто несправедлив с простым народом. Не чувствовал бы, что стынут уже ноги и руки, в жены б позвал. Хорошая бабонька ты, Актинья! – сказал и дух испустил барин.

Ревела Актинья, целовала бледное лицо. Даже имени не знала, а готова была рядом лечь помирать.

Занялось утро. Схватили Актинью. Допытывались. Судили. А она всё о детях своих думала, да о барине, что согрел ее сердце горемычное, наполнил любовью в свои последние минутки.

АВТОСТОПОМ ЗА ГРАНЬ

Мы сидели на веранде загородного дома предков Виталика. Шашлык уже был съеден, вечер приятно холодил. Девчонки цедили вино, более крепкая часть компании хлопали вермут. Машка что-то строчила в углу на бумаге.

– Эй, Выгордская, харе там, – гоготнул Сэм.

– Минуту, мальчики! Я придумала кое-что классное! Повеселимся? – мурлыкнула наша заводила. Выкинуть она могла что угодно и в любой момент.

Вскоре Машка крикнула Витале тащить пару зариков и всем собраться.

– Что? Готовы проверить себя? Кому, слабо, прошу сразу идти в кроватку с бутылочкой и подгузниками! Игра будет для взрослых дядь и тёть, – объявила Машка.

Дальше она рассказала, в чем будет заключаться принцип задумки. В первом столбике значились действия, которые мы должны были выполнить, во втором – что именно, в третьем – где это должно было произойти, а в четвертом – с кем. На исполнение год. Фото и видео отчет обязателен.

Интригующе. Отказавшихся не было.

Первым бросал зарики Виталя, как хозяин вечеринки. Ему выпало вполне безобидное – искупаться в Фонтанке в Питере с Лизой голыми. Та повозмущалась, конечно.

Потом пришла очередь Сашки. Ему совсем не повезло. Я был рад, что не попал на его место. Представьте! Переспать с Сэмом! В прямом смысле! Этому бабнику светило стать, хоть на короткий срок, но голубком! Мы поржали, но смех отдавал нервозностью.

Дальше кидал я. Что вы думаете? Мне выпало ехать автостопом в Стамбул! С кем? С Машкой и выпало! Как быдлу? У меня своя «бэха»!

Возражений никто не слушал. Машка была рада. Авантюристка долбаная! Кому что выпало после меня, уже не следил. Пытался свыкнуться с участью.

Время шло. Я скрупулезно шерстил инфу о задрыпанной Турции. Из всего более-менее интересного, мельтешил только фестиваль тюльпанов в апреле. А на дворе был промозглый февраль. Машку, похоже, совсем не заботило. Она свалила в Рим со своими родаками до конца марта.

«Хорошо жить в Краснодаре! Проехать придется лишь 1900 километров!» – пытался я найти хоть каплю позитива.

К возвращению Машки наличка была заныкана в самые неожиданные места одежды, банковские карты теснились во внутреннем кармане, палатка, спальный мешок упакованы.

День отъезда настал. С утра всё шло кувырком. Лил дождь мы никак не могли поймать приличную тачку. В результате, доехали к вечеру до Туапсе на дребезжащем запорожце. Боялся, что дно отвалится и мы побежим своими ногами, неся эту мечту свалки. Заночевали в пригородном мотеле, под маты соседей.

Утром голова раскалывалась, а тело было покрыто укусами. Подозреваю, что клопов.

В этот день мы добрались до Батуми, проторчав лишних три часа на границе с Грузией.

Долго объяснял на таможне, зачем спрятал доллары в резинку трусов. Поверили мне или нет, но переговаривались по телефону, подсовывая на подпись какие-то бумаги. Надеялся, что скажут поворачивать, но… Нам пожелали удачи в пути. Машка отделалась только легким флиртом. Умеет же договариваться!

Ночь мы провели в поле. Нас снова грызли. Комары. Ультразвуковые отпугиватели в топку.

После завтрака в придорожной кафешке, снова отправились в путь.

Турки, что интересно, в трусы мне не заглядывали, зато Машку обыскали с пристрастием. Вот и улыбочки. Я злорадствовал.

К четырем часам дня доехали до Офа. Народ тут был общительный, но моя

попутчица теперь сидела, уткнув взгляд в ноги и боясь сделать лишнее движение. Наверное, досмотр на границе ей не очень понравился.

А с Офа – опять лажа. Машина через пару километров сломалась. Думали, быстро поймать другую, но трасса была пуста. Десять километров довелось топать по жаре. В глазах темнело. Бил озноб.

Сердобольная семья сжалилась, накормила. Спали до обеда. Зато в этот день проехали больше, чем в любой предыдущий. Остановились в Тосье. От местной пищи бегали по кустам.

Хотелось скорее покончить с этим приключением. Разбудил Машку еще затемно. Хотел уже добраться до этого чертова Стамбула. В общем-то, в этот день, мы и закончили наш путь. Но тюльпаны увидеть не удалось.

На въезде в Стамбул, перебегая трассу мы не рассчитали, что из-за автобуса может вылететь фура.

Последнее, что помню, это рвущий уши гудок, смешанный с визгом Машки. Успел подумать, что глупо вот так умирать, потом удар, хруст собственных костей, острая, рвущая боль, тьма.

Краснодар, утопая в цветах следил за похоронной процессией. Сын мера и дочь главного врача. Виталя, прощаясь с друзьями, незаметно сунул в гробы листик с заданиями и зарики.

ПОД ВЛАСТЬЮ ЗАКЛИНАНИЙ

Голову сжал обруч боли, пот струйками защекотал спину, сердце затрепетало, воробьем. Мери схватилась за выступ стены. Рука ушла внутрь, столкнув с места расшатанный камень. Зажав что-то в пальцах, девушка упала.

Аппарат попискивал, отмеряя редкие удары сердца. У кровати стояли два человека с халатами на ссутуленных плечах.

– Доктор Стин, она очнется?

– Летаргический сон не подвластен медицине. Наша задача, лишь поддерживать организм. Мозг активен, как у Вас или меня, но разбудить ее невозможно. Только время, только терпение.

Мери брела по темному подземелью, сжимая в руке пожелтевший клочок бумаги с обрывками фраз. Впереди слышалось властное бормотание. Оно опутывало, словно нитями и тянуло, вперед.