Убить или Влюбить. Финалисты

– Не бойся. Меня зовут Харуто Такахаси, – мягко сказал воин, забирая у неё корзину. – Я тебя не обижу.

– А я – Мицки, – всхлипнула девочка.

– Пойдём скорее, Мицки-тян. Мы очень спешим. Нужно доставить в столицу срочное донесение.

Больше он с девочкой не разговаривал. Она же украдкой наблюдала за ним, стараясь запомнить каждую черту его лица, каждое его движение, и мечтая поскорее вырасти. Тогда она сможет пойти в услужение даймё16 Хокосава Акиути и там снова увидит красавца Харуто-сана.

Через семь дней спокойный ритм жизни рыбаков вновь нарушил топот копыт. К берегу приближалась целая конница самураев. Одновременно с ними на реке появились корабли. Мицки обрадовалась и побежала встречать отца и братьев. Но с реки полетели стрелы. Монгольско-корейская флотилия17 высаживалась на берег. Сеча была кровавой. Когда чужестранец занёс над Мицки кривой нож, девочка лишь прикрыла лицо руками. Короткий хриплый вскрик и капли чего-то тёплого заставили её приоткрыть глаза, и она увидела откатившуюся в сторону голову монгола. Сильная рука схватила её, поставила на ноги, она глянула в такое знакомое, теперь разъярённое лицо Харуто-сана. Он оттолкнул её в заросли камыша, и будто издалека она услышала его голос: «Сиди тише мыши! Не высовывайся, пока не наступит тишина».

Мицки не знала, сколько времени она провела в холодной воде. Она зажимала уши руками, но всё равно слышала лязг металла, крики, стоны, возню. Когда девочка осмелилась выглянуть, в реке уходил под воду лишь один пришлый корабль. Берег был залит кровью, усеян стрелами, мечами, телами. Она осторожно побрела домой, едва чувствуя ноги. В хижине лежал дедушка, из его груди торчала стрела. Мицки завыла, обхватив себя руками. Маму девочка так и не нашла.

Прошло десять лет. Мицки жила в Камакуре в услужение у богатой госпожи. Однажды под вечер прибыли гости. Мицки узнала камон18 даймё Хокосавы Акиути и девичье сердце гулко забилось. Лицо Харуто-сана, которое она еженощно видела во сне, было обезображено шрамом. Девушка поняла, что любит его ещё сильнее. Вечером, когда все уснули, она пробралась к комнате, где спал даймё. Самурай дремал, прислонившись к двери, но тут же проснулся и схватился за меч. Он вопросительно посмотрел на служанку. Девушка нежно дотронулась до его шрама.

– Это я. Мицки из рыбацкой деревни. Вы спасли мне жизнь. Помните, Харуко-сан?

Славный воин стоял, не шевелясь, позволяя нежным рукам исследовать его лицо, плечи, спину. Он очень устал и обрадовался столь неожиданным ласкам.

На утро он нашёл даймё с перерезанным горлом. Поднимая меч, Харуко не сомневался в своих действиях. У самурая, не уберёгшего господина, есть лишь один выход. Последним, что он видел, вспарывая себе живот, было милое личико Мицки.

Анастасия Ворончихина

(@fairy_petelka)

НЕСБЫВШАЯСЯ МЕЧТА

Солнце палило нещадно, обжигая еле прикрытые головы, полураздетые торсы, натёртые волдырями руки и ноги. Изнеможённые труженики на рудниках Серра Пелады, словно муравьи, сновали туда-сюда. Тяжёлые мешки, взгромождённые на их тела, давили своей массой так, что порой казалось, спины разломятся пополам. Жёсткие рукояти лопат сдирали на пальцах кожу до крови. Кайла крепко прорывали каменистый грунт и иногда застревали в его глубинах. Глаза впивались в земляные недра в надежде увидеть заветный золотой блеск, который мерещился уже повсюду. За сияние драгоценного металла порой принимали даже копошащихся земляных червей или скопления известняка.

– Хорхе, что там возишься на лестнице? Поднимайся живее. Да мешок на спине поправь, не замечаешь совсем, что он сейчас свалится и потянет тебя за собой в карьеры – шею свернёшь! – небольшая группа золотоискателей устроила передышку и заполнила короткую паузу в работе лёгкими разговорами и сплетнями.

– Говорят, сеньору Маладешу вчера повезло, – нашёл две песчинки, похожие на золото.

– Моя Карминья работает у сеньоров Батишту. Так они рассказывали, что наш Серра Пелада – такой же Клондайк, который на Аляске был, – сказал Родригу.

– А где эта Аляска?

– Иисус её знает. Но там, вроде как, тоже золото искали все, кому не лень. Давно это было.

Мужчины переглянулись.

– Кстати, насчёт этих самых сеньоров Батишту. История одна есть про них. Как раз Карминья мне и рассказывала. Пошли они к какому-то доктору. Вдвоём. Языками почесать.

– «Языками почесать»? У доктора? – переспросил Филипе.

– Правду тебе говорю, – продолжал Родригу. – Есть такие врачи у богатых, к которым они ходят душу излить. Пришли они, в общем, к доктору. Сеньора Батишту стала жаловаться на мужа. Мол, то не так, это – не эдак. Наверное, каждый день из пятнадцати совместных лет жизни вспомнила (или сколько они там прожили, кто знает).

Редкие смешки раздались среди собравшихся. Каждый начал подсчитывать в уме, сколько сеньора Батишту – известная в округе язва в юбке – терроризирует бедного муженька. Но рассказчик тут же зашикал на весельчаков:

– Говорила-говорила, не замолкая ни на минуту. Наконец, врач этот встаёт, подходит к ней, обнимает и страстно целует.

«Уууу», – гул одобрения пронёсся вокруг. Воображение каждого нарисовало кому страстного врача, целующего сеньору Батишту, кому её мужа, побледневшего от увиденного, а кому и саму даму, которая, быть может, обвила руками шею врача и отвечала на лобзания.

– Когда поцелуй закончился, сеньора Батишту осталась сидеть, молча застыв в оцепенении. Докторишка повернулся к мужу и сказал: «Вашей жене это нужно хотя бы три раза в неделю. Справитесь?» Сеньор Батишту задумался, а затем ответил: «Ну, я могу привозить её сюда только по понедельникам. По средам я болею за Зико, а каждую пятницу сам играю в футбол».

Всеобщий смех разлетелся по карьерам, освободил, казалось, от усталости и вернул силу духа.

– Диего, поторапливайся! – активно жестикулируя, крикнул Родригу проходящему мимо пареньку лет тринадцати, а потом продолжил, обращаясь уже к группе, – вот найду большущий слиток золота и построю Карминьи дом где—нибудь на Копакабане.

– Неплохо, Родригу. Меня в долю возьми, – громко заржал Филипе.

Каждый в компании на секунду задумался о счастливой судьбе, как только найдут несметные богатства.

– А ты, Мигель, чего сегодня молчишь? – пара человек обратилась к сгорбленному худому мужчине. Его тело было усыпано ссадинами и царапинами. Лицо было бледным. Сидя на корточках, он сжимал руками голову и слегка покачивался из стороны в сторону.

– Ты в трансе что ли, Мигель? – слегка пихнул его сидящий рядом Карлос. От небольшого толчка Мигель как сидел, так и упал, не разгибая тела. Он не мог произнести ни слова и почти не реагировал. Ему протянули флягу с водой – он не смог глотать.

Мужчины вокруг повскакивали с мест. Родригу тормошил Мигеля, Филипе бил его по щекам, пытаясь вернуть к жизни. Карлос вылил последнюю воду из фляги ему на лицо. В голове у Мигеля раздавался монотонный звук, подобный кирке, пробирающейся вглубь мозжечка. «Тюк-тюк-тюк»… Перед глазами мелкими мушками летали и тут же исчезали золотые песчинки «Вж-вж-вж»… Вены золотоносными жилами набухли под кожей и лопались «Бац-бац-бац»… А потом тишина. Мигель так и не оторвал рук от головы. Его скрюченное тело лежало бездыханно. Измождение последних дней не прошло даром. Тяжёлые дни поиска золота и драгоценностей, долгожданные ночи в мечтах о богатстве и роскоши закончились так нелепо, в один миг накрыв чёрным саваном смерти.

«Мигееееель!» – пронеслось громким эхом по всему бразильскому Клондайку и растаяло где-то высоко-высоко вместе с несбывшейся мечтой.

ПОБЕДНАЯ ГОРЕЧЬ ВАСАБИ

Синкансен мчал её из Осаки в Токио. Наушники в ушах с релаксирующей музыкой. Бейсболка, козырёк которой почти закрывал глаза. Бесформенная тёмная толстовка с яркой надписью на английском языке. Рядом на свободном сидении чёрный открытый рюкзак, из которого торчала коробка с бенто.

Дисплей телефона засветился. Сообщение от Юки: «Ты где?»

Девушка не отреагировала. Да, она опять опаздывала. Представив, как Юки будет ругаться, грозиться увольнением, она вздохнула. Когда—то она с трудом нашла работу, о которой мечтала. Ведь Юки Чизуй в борьбе с царящим в стране патриархатом и предрассудками создала единственный суши-бар в Японии с женским коллективом и пригласила её работать в нём.

– Парень, можешь освободить место? – указывая на рюкзак, занимающий свободное кресло, к ней обратился мужчина в строгом костюме.

Она нехотя потянула сумку к себе. Бенто с шумом упал на пол. А за ним прошелестел лист официального бланка с каким-то текстом.

– Вот чёрт, – раздражённо произнесла девушка, небрежно схватив письмо, затем подбирая коробку и запихивая её в сумку. Та не поддавалась, помялась. Увидев это, девушка расстроилась и заплакала.

Мужчина посмотрел на неё, хмыкнул:

– Я думал, ты парень.

Девушка отвернулась, уставившись в окно. В руках она всё ещё держала письмо с выученным наизусть текстом: «Мияко-сама, вынуждены отказать Вам от участия в конкурсе по причине того, что Вы являетесь женщиной. Японская ассоциация суши „Eat-Japan“»

Горькие воспоминания нахлынули снова. «Что за бред? Почему в наш прогрессивный век Япония до сих пор не может уравнять права женщин и мужчин? Передовая страна, но отсталая! Японки не могут быть умнее, сильнее, быстрее. Не могут громко разговаривать, кричать, общаться надменно или невежливо. Стыдно обращать на себя внимание мужчины своими поступками или внешностью, пригласить его в кафе, обнять или поцеловать. И вот даже суши-поваром нельзя быть. А почему? Потому что, видите ли, руки у женщин в зависимости от гормональных изменений, связанных с женским циклом, могут становиться теплее или холоднее. А это портит вкус продукта. Бред! Бред! Бред!» – она била ладонью по стеклу. Сердце жгло от негодования и обиды. Пассажир рядом делал вид, что не замечает её состояния.

И вдруг вспышка! Слова мужчины всплыли радостным озарением.

– Я действительно похожа на мальчика? – без вступления, забыв о приличиях, спросила Мияко.

Мужчина бросил на неё небрежный взгляд и шикнул исподлобья:

– Парень и есть.

Мияко просияла: «Я буду участвовать в этом турнире лучших поваров! Я стану одним из семи самураев суши».

Она быстро написала сообщение Юки: «Прости, скоро буду! Я придумала, как мне участвовать в турнире, – переоденусь мужчиной».

«Это глупо» прочитала Мияко в ответ.

Рациональная Юки опять пыталась обрезать ей крылья. Но на этот раз у неё всё получится. В голове пазл за пазлом складывалась мозаика плана. Она зарегистрируется на конкурс под именем младшего брата и с его документами, благо они с Дзиро очень похожи, проберётся на отборочный тур. А там уж Мияко поймает удачу за хвост. Она была счастлива. В эмоциональном порыве даже хотела расцеловала попутчика, сидящего рядом, но сдержалась.

                                 * * *

Прошло полгода. Настало время для Eat-Japan Sushi Awards. Под чужим именем Мияко Абэ тур за туром успешно участвовала в суши-фесте. Сашими, нигири, темаки, урамаки… Раунд за раундом она выигрывала и проходила дальше. Юки Чизуй была рядом, поддерживала, подсказывала советом. Она была известна в мире суши-мастеров, поэтому её присутствие постепенно стало для окружающих подозрительным. К Мияко стали присматриваться.

Наконец, в день объявления призёров Мияко услышала имя: Дзиро Абэ. Эмоции, которые она переживала в момент восторга и эйфории от победы, зашкаливали. Но вдруг сквозь овации в публике раздался крик:

– Прекратите этот цирк! Вы назвали среди семи самураев суши того, кто на самом деле женщина! Посмотрите на Дзиро Абэ.

Толпа неодобрительно загудела, взгляды все как один впились в Мияко. Ещё секундой ранее перед ней открывались все двери. Её боготворили. Назвали мастером. А теперь словами неизвестного завистливого злопыхателя, Мияко безжалостно, публично освистали. Девушку обдало ледяным душем и одновременно обнажило. «Это глупо» откуда-то из подсознания перед глазами выплыло давнишнее сообщение Юки. Мияко, бросив поварской колпак, стремглав убежала со сцены. Юки, пробиваясь через толпу, пыталась за ней успеть.

Ворвавшись в подсобку, не помня себя, Мияко схватила первую попавшуюся банку с соусом. Это оказался васаби. Давясь, Мияко глотала ложка за ложкой. Внутри всё обжигало огнём, но девушка не останавливалась. Она не замечала ни слёз, стекающих по щекам, ни криков Юки, зовущей её откуда-то издалека. В груди нещадно жгло, пульс зашкалил, дышать стало трудно. Закружилась голова и Мияко упала. Юки обнаружила коллегу, лежащей на полу со следами васаби на губах.

– Мияко! – трясла она девушку. Та не реагировала. – Что же ты наделала? Зачем? – Юки прижала бездыханную Мияко к себе и плакала.

СЛОЖНОЕ ПРИЗНАНИЕ

– Ваше последнее желание? – обратился палач к жертве. Преступник молчаливо вытянул руку и разжал кулак. На ладони лежала скомканная записка.

– Вы прочтёте её публике? – как можно хладнокровнее произнёс палач, окинув взглядом присутствующих зевак.

– Нет, – едва слышно произнёс приговорённый к казни. – Она предназначена только Вам. Прочтите её в одиночестве.

Публика разочарованно гудела, передавая слова вглубь толпы тем, кто не расслышал. Не узнать последние мысли преступника, не посудачить о его предсмертной воле было настоящей пыткой для зевак. «Вот бы выкрасть бумажку», «Вот бы хоть глазком посмотреть», «Да ты же и букв-то не знаешь?» – слышалось то тут, то там.

Это была сложная во всех отношениях казнь. Палач карал не только преступника, он убивал своего хорошего приятеля. А ещё…

Тёплое июльское солнце, которое слепило глаза тем утром, вечером уступило место холодному проливному дождю. Таков он, английский климат.

                                  * * *

Ливень ретиво сёк стены домов и землю, превращая её в месиво грязи. Ветер ревел, выл, гудел. Сырость накрыла всё кругом. За дождём не видно было домов, деревьев, редких путников. Генри Ньюнгтон шёл к той, кого считал своей голубкой, кого любил всем сердцем, с кем делил ночлег и придавался сладострастию. Он шёл медленно и даже не пытался бороться с непогодой. Генри скривился на один бок, склонив голову вправо и прижимая руку в локте. Резкая боль рвала плечо. Она давала знать о себе всякий раз, когда Генри собственноручно совершал казни над государственными преступниками.

«Именем королевы Елизаветы I Вы приговариваетесь…» – привычные, ставшие обыденными слова последнее время всё чаще звучали в его ушах, не давая уснуть. «Твоя душа требует покаяния», – сказал ему недавно пастор, когда увидел грузное тело Генри, сидящего у эшафота и обречённо вглядывающегося в тяжёлые грозовые облака. Тогда палач только отмахнулся. Но, может, священник прав?

Сегодня он «именем королевы Елизаветы I» жестоко и бессердечно лишил жизни того, кто готовил ему целебные мази, чтобы облегчить телесную боль, а иногда мило с ним беседовал. Королева Бесс была всегда непреклонна, когда ей нашёптывали о заговоре в покушении на жизнь. Так случилось и на этот раз: поверив придворным интриганам, что лекарь королевы Родриго Лопес намерен её отравить, врача приговорили к смертной казни. Гнев правительницы достиг апогея, и она, истинная протестантка, припомнила верному подданному даже то, что он был португальским евреем. Елизавета не пощадила Родриго Лопеса. Его приговорили к повешенью.

                                * * *

«Генри, мазь от боли в руке сделает моя младшая сестра Сесилия. Она знает толк во врачевании. Я научил её. Только не выдайте эту её тайну, чтобы не повлечь новой беды. И не дайте ей умереть от нищеты. Родриго Лопес».

Слова в записке прокручивались в голове снова и снова. Они больно резали по сердцу. «Откуда он знал, чья рука его покарает?» «Как мне быть с Сесилией?» «Хорошо, что её не было сегодня у эшафота». Он неистово качал головой из стороны в сторону, будто хотел вытряхнуть тяжёлые мысли. Но они не отпускали.

                                 * * *

Спустя время, Генри остановился у двери небольшой хибары. Провёл ладонью по мокрой древесине. Стиснув зубы от боли и страха, закрыв глаза и сжав кулак, Генри постучал. Дверь отворилась не сразу. Генри, с которого потоками стекала вода, мешкал. Перешагнув, наконец, порог дома, вдали он увидел силуэт женщины, еле различимый из-за тусклого света от окна.

– Ты пришёл сегодня? Я не ждала, – ответила женщина, тихо всхлипывая.

– Мне жаль твоего брата, – услышала она в ответ.

– Ты знаешь о его смерти? Ты присутствовал на казни? Что он сказал напоследок? – с надеждой в голосе спросила женщина.

– Он… Родриго…, – запинаясь, начал Генри. – Он не сказал ничего.

Генри подошёл к любимой и обнял её. Она, вжавшись в него, плакала. Генри смахнул её слёзы тыльной стороной руки. Плечо ныло. От боли Генри непроизвольно застонал.

– Что произошло? Тебя били? – забеспокоилась женщина. Она метнулась в сторону за склянкой с дурно пахнущей мазью.

Генри покачал головой. Он молчал, собирая всю волю в кулак.

– Ты умеешь читать? – скрип, а не голос, вырвался из груди.

– Нет, – послышалось в ответ.

Генри вынул из нагрудного кармана шитой рубахи смятый клочок бумаги. Дождь смыл в нём часть текста. Женщина бросала взгляд то на записку, то на Генри:

– Что там, ты знаешь?

В горле пересохло. Генри с трудом сглотнул слюну. Он опустил голову и еле слышно прошептал последние слова Родриго. А потом, отвернувшись, боясь встретиться с ней взглядом, сквозь зубы процедил:

– Я – палач. Сесилия, прости!

Он упал перед ней на колени, прижался лбом к ступням и завыл. Она взвизгнула, вскинула руки, хотела дёрнуться. А потом упала рядом. И зарыдала.

ТУРЕЦКИЙ ПОЦЕЛУЙ

Самолёт снова привёз Оксану в Стамбул. Девушка вдохнула турецкий воздух, такой любимый и желанный, и закричала, что есть силы: «İstanbul, seni seviyorum!19»

Да, она снова призналась Стамбулу в любви. И любила она его, как мужчину, сильного, как скала, проверенного веками, такого аутентичного. Пройдя однажды четыре года назад по улице Истикляль, задержавшись на площади Таксим, и спустившись к Босфору, у неё завязался настоящий страстный роман со Стамбулом, горящий в её сердце, словно ночные огни на Галатской башне. С того времени Оксана стала считать этот город своим тайным любовником. Он поглотил её здравый смысл и разум, обнимал закатами и рассветами, ласкал ароматами свежего турецкого кофе и сладчайшими кюнефе и лукумом, обволакивал живой музыкой и еле уловимым шумом моря. Была бы её воля, она бы осталась в этих объятьях навсегда.

«İstanbul, seni seviyorum!1» Оксана давно выучила турецкий. Ей казалось неправильным любить Стамбул, не зная его родной язык. Пока такси везло её до Гранд Базара, она всматривалась в любимое лицо города. Вот продавцы мороженого и стрит-фуда, подобно циркачам, развлекают туристов. Танцуют, поют, зазывно кричат, веселя детей и прохожих. Вот зазвучал громкий призыв на азан. Вот парочка мужчин-турок. Страстными, чёрными, как ночь глазами, они провожают такси, в котором едет Оксана, раздевая её взглядами. Ах, Стамбул, как ты прекрасен.

«Приехали. Гранд Базар!» – услышала Оксана голос таксиста. Расплатившись, она выпорхнула из автомобиля и растворилась в толпе прохожих, туристов, продавцов. Прошла несколько зданий, перебросилась парой фраз с местными торговцами, а потом Оксану неожиданно остановила пожилая дама. Скрюченная, морщинистая, с неприятной бородавкой на длинном носу. «У нас бы тебя Бабой-Ягой прозвали», – усмехнулась про себя Оксана. Старушка тянула девушку за рукав и что-то без умолку говорила. Оксане не хватало знаний турецкого, чтобы понять, о чём идет речь, но она всё же последовала за ней. «Может, что-то случилось?»

Они зашли в узкий проулок. Всюду валялся мусор, на окнах развешаны тряпки. Старушка открыла перед Оксаной скрипучую дверь. Уютная, еле освещённая комната. Мягкий ковёр на полу, горящие свечи повсюду. Пожилая дама пригласила Оксану сесть на старую продавленную кушетку, потом предложила кофе. Девушка согласилась. Старушка колдовала над ароматным напитком и приговаривала:

– Я могу предсказать твою судьбу. Святой Фарутх указал мне на тебя.

Оксана засмеялась:

– Бабушка, мне не надо гадать, я в это не верю.

– Святой Фарутх сказал, что тебя нужно предупредить.

– Да что за Фарутх ещё? – Оксана начала закипать.

Старушка приложила сухой трясущийся палец к губам, предостерегая от громких звуков. При этом другим пальцем она указала на небольшую фигурку из слоновой кости, стоящую на комоде напротив.

– Тссс, деточка. Святой Фарутх не любит, когда ему перечат. Тебе что-то угрожает.

– Ладно, давай, только живей, – сдалась Оксана. – Не хочется тут задерживаться надолго.

Довольная старушка сняла турку с огня, налила в чашку кофе.

– Пей! А дальше посмотрим…

Оксана сделала глоток, другой. Такой вкусный кофе ей ещё не доводилось пить.

– Кофейная гуща говорит, что ты должна бояться эльфов. Крупинки из их рук могут стоить тебе жизни.

– Ясно. Спасибо, бабушка. Я пойду. Я поняла, – как можно спокойнее сказала девушка и постаралась поскорее сбежать от колдуньи.

«Сумасшедшая бабка! Это же надо! Эльфы! Крупинки! Ну и бредятина! Говорила мне мама: «Не связывайся с цыганками». Такой раздражённой она уже давно не была. Злилась больше на себя и на свою доброту и отзывчивость, и успокоиться смогла только при виде вагончика с горячими кунжутными бубликами. Запах свежей выпечки одурманил, а предвкушение хрустящей корочки на языке довёл до кулинарного экстаза.

Оксана подошла к лавочнику, купила у него несколько бубликов и только хотела достать один, как столкнулась с четырьмя девочками лет восьми с белоснежными крылышками за спинами. От неожиданного толчка пакет с булочками упал на землю, а одна из девчушек подняла его и вернула Оксане.

– Спасибо тебе, ангелочек! – произнесла Оксана. Она умилялась нежной красоте и откровенным улыбкам девочек-эльфов. Те держали в руках светящиеся тросточки и махали ими перед Оксаной, словно волшебными палочками. При этом весело смеялись и пританцовывали. «Какие вы милые, девочки. И как вам идут эти костюмы ангелов» – улыбалась им в ответ Оксана.

Продолжая наблюдать за девочками, девушка достала один бублик. Едва откусив его, она неожиданно вздохнула и стала задыхаться. Небольшой кусочек бублика попал в горло и застрял, не давая возможности дышать и даже кашлять. Кислорода не хватало. Оксана посинела, осела, вцепившись в горло. Стамбул, её тайный турецкий любовник, начал целовать сильнее и сильнее. Прижал к себе, вцепился мощной энергией красоты, духовности, религиозности, которой был наполнен сам, и уже не выпустил из смертельных объятий, оставив влюблённую женщину навеки у себя.

«İstanbul, artık sonsuza dek seninim!20» – воодушевлённо кричала её душа.

ДЕВОЧКА С КОСИЧКАМИ

Джон Гейбл развернул рабочее кресло спиной к двери и принялся медленно пролистывать хрустящие страницы свежей «Los Angeles Daily Tribune» от 14 октября 1922 года. Как обычно, остановился на колонке с новостями культуры. Газетчики писали об открывшемся в Лос-Анджелесе «Египетском театре», об успехе фильма «Робин Гуд» с Дугласом Фэрбенксом в главной роли. И опять ни слова о нём.

– Вы тоже верите, что Голливуд постепенно становится столицей киноиндустрии, сэр? – над головой Джона раздался женский голос. Он даже не заметил, как в его кабинет вошли. Взгляд мужчины начал не спеша подниматься вверх. Джон практически не заострил внимание на женских туфлях с закрытой шнуровкой и лишь бегло скользнул взглядом по светло-коричневому платью с заниженной талией с пышной подсборенной юбкой до середины икры. Зато остановился глазами на тонких пальцах левой руки без единого кольца, которые мило теребили длинную жемчужную нитку, свободно спускающуюся на грудь. И вот, наконец, его взору предстало худое женское лицо.

«Кого она мне напоминает? Снималась в эпизодической роли у Дэрека?» И вдруг озарение.

– Саманта, крошка! – радостно закричал Джон, узнав в незнакомке младшую сестру бывшего одноклассника Майка. Он вскочил, не обращая внимания на упавшую газету, и крепко обнял женщину, которая лет десять назад озорно прыгала через скакалку на заднем дворе, пока они с другом зубрили арифметику. Её тонкие тугие косички с вплетённой белой лентой взмывали выше неба. А мама громко кричала из кухни, ругая дочь: «Саманта, немедленно опусти юбку, бесстыдница! Негоже девочке задирать платье, выставляя напоказ икры». Помнится, та покорно опускала подол юбки. Он волочился по пыльной тропинке и исчезал в дверях дома.

– Какими судьбами в Лос-Анджелесе?

– А, – вздохнула Саманта, махнув рукой. – Приехала попытать счастье в актёрстве. Сейчас же всех берут в актёрки, ведь так? – она нервно сплетала пальцы между собой, иногда хрустела костяшками. То подносила ладони к лицу, то поправляла руками идеально сидящую шляпку-клош, которая плотно облегала её голову и удачно сочеталась с короткой стрижкой. Джон пристально смотрел на Саманту.