Организм

ДБ ощутил, как в его несуществующем теле сильно застучало сердце. Он знал этого человека, он помнил его!

– Беда не заставила себя ждать, – спрыгнул с горячей лошади гонец, – солдаты напали на стойбище наших друзей. Вождь Две Луны ведёт к нам тех, кто остался в живых. Бледнолицые угнали весь табун, но воины сумели отбить почти всех лошадей обратно.

Снежное небо шевелилось ежесекундно, взрыхляемое белыми руками ветра, клубилось, не стояло на месте.

– Пусть женщины готовят котлы с едой, – распорядился вождь, – братья придут уставшие и голодные. Пусть приготовят носилки для раненых. Мы выдвигаемся навстречу. Я готов принять всех, кто пострадал. У нас они найдут кров и дружбу.

Загудели голоса, и в несколько секунд толпа рассыпалась по лагерю. В считанные минуты десять воинов на низеньких лошадках промчались через деревню, размахивая одеялами. Чуть позже ещё дюжина всадников повела за собой лошадей с волокушами.

ДБ разглядывал лицо молодого вождя, не отрывая глаз.

– Ташунке, теперь война началась? – услышал ДБ голос сбоку и проследил за взглядом вождя. Поблизости стоял взлохмаченный мальчуган с накинутым на плечи одеялом в синюю полосу.

– Война никогда не прекращалась, – ответил спокойно Ташунке, – но теперь она сделается ожесточённее, мой маленький друг. Позови своих приятелей в мой дом. Я хочу побеседовать. Скоро в нашем лагере прибавится людей, будет много забот…

Ташунке откинул большой кусок кожи, прикрывавший круглый вход в жилище, и, нагнувшись, шагнул внутрь. ДБ скользнул следом и проник в палатку прямо сквозь тугую стенку, ощутив густой её запах – дух обмёрзшей на морозе бизоньей кожи, впитавшей в себя дым костра.

Внутри царил полумрак. Посреди палатки подрагивало пламя небольшого костра, обложенного камнями по кругу. Сизый дым медленно поднимался вверх, где между жердями, служившими каркасом жилища, находилось отверстие-дымоход. В глубине палатки лежала, закутавшись с головой в тёплые шкуры, женская фигура. Ташунке Уитко обошёл костёр и опустился на меховое ложе рядом с женщиной.

– Тебе не легче? – спросил он, положив руку ей на голову.

– Легче. Кашель совсем унялся, боль в груди стихла, – ответила она, не меняя положения.

– Хорошо. Я рад, – он посмотрел на огонь.

ДБ остановился по другую сторону костра и сказал:

– Я давно мечтал встретиться с тобой, вождь.

– Я не знаю, кто ты, и я не вижу тебя, но я рад, что слышу тебя, – ответил индеец, не проявив никаких признаков удивления перед невидимым гостем, и ДБ заметил, что Ташунке не шевелил губами. Он разговаривал молча.

– Меня принёс к тебе мой сон, – сказал ДБ, – и я не понимаю, что за сила скрывается за этим.

– Сила повсюду одна. Она стоит за всеми нашими поступками, она руководит всем, что делаем мы и что делают с нами. Она устраивает наше будущее.

– Я знаю твоё будущее, вождь, – выпалил ДБ.

– Я тоже знаю его, – индеец продолжал спокойно смотреть на огонь.

– И оно не пугает тебя?

– Нет.

– Ты странный человек. Все Лакоты считают тебя странным, – прошептал ДБ. – Никто не знает, что владеет твоим сердцем. Ты всегда молчишь. Бродишь по деревне и молчишь. Люди привыкли видеть тебя безмолвным и не докучают тебе вопросами. Почему ты не любишь разговаривать?

– Почти все разговоры пусты. Люди произносят слова так, словно пересыпают песок из ладони в ладонь. Старики забавляются воспоминаниями, воины похваляются подвигами. Я не верю в слова…

Курорт

Законспирированная толпа организмщиков высыпала из вагона электрички, и главный скомандовал следовать за ним. Из-под ног поднялась не по-осеннему жаркая серая пыль.

– В машины за-ле-зай! – донеслась команда, и они увидели перед собой три задрипанных грузовичка с крытыми кузовами, на которых с трудом угадывались выцветшие слова «Осторожно люди». ДБ, проходя мимо, плюнул на палец и с кривой ухмылкой поставил слюнявую запятую после первого слова.

Вот пару раз рыгнули моторы, затряслись машины и потонули в пыльном облаке, шумно дребезжа своими составными частями, давя беспризорных деревенских собак и куриц.

– И на фига они нас сюда припёрли? – спросил кто-то и смачно чихнул.

– Отдыхать, мужик. Отдыхать едем на курорт. Сейчас шашлычки навернём с красненьким, потом танцульки всякие, сельские девочки в простеньких юбочках и платочках… Настоящий сотрудник должен уметь жить! Представь, что попадёшь ты куда-нибудь в Нью, скажем, Йорк, а тебе ЦРУ для проверки подпихивает смазливую бабёнку. Не имея навыков, ты ставишь её на карачки и сию же минуту вздуваешь её, как телушку. Тут тебя и расшифровывают, потому как поласкаться нормально не умеешь, пошутить, поплескаться в ванной или в бассейне мраморном понырять голышом и прочее всякое…

– Кончай трепаться, – властно гаркнул другой голос из непроглядной пыли. – О женщинах после судачить будем, а сейчас попрошу боевой настрой держать.

Все тут же настроились по-боевому, потому что день близился к закату, а неясное завтрашнее утро намеревалось окунуть организмщиков в новую, энергичную, лишённую дурных привычек жизнь.

И утро не заставило себя ждать. Оно началось с многотрудной пробежки на десяток километров среди тёмных еловых стволов таинственного леса. Громкий топот тяжёлых сапог, напряжённое дыхание, скупое матерное слово. Затем всё ещё погружённые во мрак предрассветного воздуха, будущие супермены возвратились в длинный барак, где сбросили с себя взмокшие шмотки и помчались умываться ледяной водой. ДБ долго стоял перед лениво фыркавшим краником, из которого едва струилось, потом что-то напряглось в трубе, дёрнулось, брызнуло ржавыми кляксами на руки и на белый кусок нежно пахнувшего мыла.

– Быстрей давай, браток, торопись. Ещё в нужничок надобно сбегать.

– Сейчас, – булькнул ДБ пеной из рта.

В казарме уже наряжались в тёмно-зелёные комбинезоны, лишённые каких-либо знаков различия. Бряцали пряжки ремней, шумно ходили по сапогам жёсткие щётки с ваксой, кто-то насвистывал песню «Без тебя теперь, любимый мой»…

Пора было бежать в дощатый домик, окутанный лёгкими клубами испарений и жужжанием мошкары. Это строение впору было сравнить с молитвенным домом набожных людей. Но не всё мы понимаем сразу.

Священный утренний ритуал, поклонение необходимости, величайшее из облегчений… В эти знаменательные минуты обычно начинало подниматься солнце. Оно ощупывало своими ещё сонными лучиками неплотно сколоченные доски заведения, проникало внутрь и зависало между стенами бледными полосками света. Иногда свет попадал прямо в глаза напряжённо сидевших на корточках людей, чем сильно отвлекал их. Временами в солнечные лучи влетали комары, настороженно гудели перед лицом и тоже мешали сосредоточиться. Бывало, кто-нибудь из суперменов не выдерживал, и тогда в утренней тишине раздавался звонкий хлопок и решительное короткое слово, и неразумное насекомое преждевременно прекращало своё существование. К этому времени окончательно наступало утро за стенами посидельного дома, и первая облегчившаяся партия освобождала места новоприбывшим.

После этого до блеска выбритые подбородки выставлялись на показ главному, которого в первую же минуту его появления окрестили Сомосой.

– Что это у вас бакенбарды такие длинные? Подкоротить! А у вас, мой друг, усики торчат слишком вызывающе! Подрезать!

Затем наступала золотая пора утренней кормёжки.

Если тебе, мой читатель, не доводилось бывать никогда в далёком военном городке, притаившемся в глухом лесу, то тебе не понять, что такое подлинный аппетит и настоящее кулинарное мастерство. Разве можно отыскать даже в самом экзотическом ресторане коричневую манную кашу с плавающими на поверхности зелёными лужицами растительного масла? И по специальному заказу не приготовят тебе фиолетовые сосиски. А рыба! Эта чудесная жаренная рыбка а-натюрель с хрустящей корочкой чёрного цвета и густым жирным соусом, в котором стоит ложка! Нет, если кому не доводилось пробовать чая, заваренного в той же воде, где кипятили картофель, то не понять ему подлинного аромата.

После обеда все, дабы не оплыть жиром, дружно отправлялись маршировать по плацу туда-сюда в ногу и не в ногу. Случалось, кто-то наступал кому-то на пятку.

– Тысяча извинений, пардон.

– Что вы, что вы, наступайте без стеснений, сколько вам нравится.

По ту сторону забетонированного и уже поросшего кустиками плаца лежала деревенька, где имелся винный магазин и жили грудастые девки. Но ходить туда строго воспрещалось. ДБ с удивительной ясностью вдруг почувствовал себя свершенно чужим в этом мире, где потная одежда не менялась на чистую, баня работала один раз в неделю, но воды никогда не хватало на всех, а сотрудники Организма шлифовали свою сноровку по проникновению на запрещённые объекты, тайно пролезая ночью в буфетную и воруя там пачки рассохшегося печенья и дешёвые сигареты без фильтра и соблазняя этими сигаретами одиноких женщин в деревне, куда не разрешалось ходить.

Очень быстро наступила настоящая осень, просочился дождь, задышало прохладой.

……

…Шёл мелкий, но затяжной дождь. Во время стрельбы по мишеням, меняя разложенные перед ним различные модели автоматов и пистолетов, ДБ мелко дрожал, рассыпая с коротких своих волос брызги. Другие тоже намокали, но серенькие переживания других людей давно перестали волновать его. Нелюбовь к Организму, его генералам, мандатным комиссиям и всепоглощающей, как страшная трясина, секретности уже пустила побеги.

– Все в «яблочко», – сообщил Попрыгаев, отстёгивая от автомата рожок. Он всегда попадал. Профессор своего дела. Прирождённый стрелок. Он обожал оружие, разбирал его с закрытыми глазами и собирал его, меняя местами отдельные части, а оно всё равно безотказно работало и било в цель.

– Написовы! Тёзки! Ко мне бегом марш! – крикнул инструктор.

– Это вы нам?

– Вам.

– Но мы не тёзки. Я – Василий Насикин, а он – Шурик Пописов, – объяснял один из суперменов.

– Значит, не тёзки. А я понадеялся на вас, на вашу тёзкость… Но всё равно ко мне бегом марш! Взять боевые патроны у товарища Факова и отнести на огневую позицию!

– Есть! – гаркнули они и умчались, громко шлёпая тяжёлыми башмаками по лужам. Один из них, громко сопя, дёрнул за рукав приятеля.

– Что?

– Странно мне.

– Фамилия Факов странна мне. Явно американского происхождения и что-то мне напоминает.

– Что с того? Я знавал одного поляка с фамилией Ебски, но ничего такого особенного. Моим агентом был.

– Как знаешь, но я доложу начальству об этом, пусть сами разбираются. Всё-таки Ебски это тебе не Факов. Ебски мне как-то ближе.

И оба молча помчались дальше.

ДБ видел, как они стояли на косогоре и о чём-то говорили, но его мало интересовали их слова. Его внезапно одолел запах леса. Странным показался ему этот запах, да и сам лес тоже. Нет, не знал он, в чём причина странности. Лес и был лесом. Может быть, странным было, что не сразу ощутил он этот запах?

ДБ откинулся назад и коснулся спиной к шершавого ствола берёзы. Влажная прохлада прильнула к нему сквозь вонючий комбинезон и поцеловала в утомлённые мышцы. ДБ прикрыл глаза и в ту же секунду неожиданно для себя понял, что его глаза продолжали смотреть даже с опущенными веками. Прошла минута, другая, и он осознал, что глаза видели что-то иное. Другой лес, другое небо, другой воздух.

Перед ним стояла лошадь, на которой сидел всадник. Лошадь шевелила ушами и раздувала бархатные ноздри. Раза три она стукнула копытом и направилась к ДБ, неся на спине всадника, которого ДБ почему-то не сразу заметил. Лицо человека казалось ему знакомым, но туман смазывал черты, и распознать его не удавалось. В длинных тёмно-коричневых волосах, плывущих по воздуху, виднелось белое перо. И весь мир вокруг таял на глазах, превращался в немыслимые тени, которые возникали перед спокойным наездником, старались ударить его или вцепиться в него зубами. А он скользил меж ними, спокойный, невозмутимый. Его лошадь, казалось, исполняла волшебный танец, плавно перебирая ногами. А за ним, за всадником, тянулась река людей. Они пели песню. Они торжественно взмахивали руками. Иногда кто-то из толпы бросался к всаднику и пытался схватить его сзади. Но он скакал дальше – плавно, будто плыл сквозь сонную воду, отгоняя недругов. Над ним висел в воздухе ястреб с красной спиной.

– Послушай, – сказал кто-то, и ДБ обернулся. Рядом стоял Попрыгаев.

– Твой черёд стрелять.

– В кого?

Сверху загромыхало, сомкнулись тучи. Дождь сразу усилился. Он хлестал по земле, разбивая затвердевшую за долгие солнечные дни глину. Расползались грязные лужи, бурлили ручейки. Ополоумевшая сухая жёлтая листва тряслась под тяжёлыми ударами капель. Казалось, вода падала из туч с ожесточением, самозабвенно долбя организмщиков по головам и плечам крупными каплями, будто желая смыть с них скверну.

– Не дождь, а пытка, – пробормотал ДБ.

Капли больно лупили по лицу, норовя прекратить его в сплошной синяк. Рукава и карманы отяжелели.

В тот же день полковник вызвал к себе ДБ на беседу.

– Что это вы там всё время заносите в свою тетрадочку, уважаемый БеДе? – хихикнул он и потряс отвислой на шее кожей. – Уж не секретные ли данные стихами складываете?

– А вы будто не знаете?

– Знать-то знаем, да хотелось бы на искренность вас проверить, милейший, – расплылся в отеческой улыбке полковник. – Не обижайтесь, дорогой мой. Конечно, читал я уже вашу тетрадку. Работа обязывает. Только чепуха всё это, что вы пишете там. Мутные капли дождя, призрачный солнечный луч… Оставьте лирику. Жизнь прозаична. Дан приказ – исполняй. Шаг влево, шаг вправо – расстрел.

– Но приказа-то нет.

– А вы ждите. Некоторым случается всю жизнь ждать на своём посту и ничего не совершить, как подумал бы какой-нибудь затхлый обыватель. Но в этом тоже наша работа, любезный. Вы обязаны знать своё место и выжидать там. В случае надобности вы всегда на месте. Как на государственной границе. Да вам ещё миллион раз надоест работать, так что расслабляйтесь пока… Присели под кусток и ждёте…

– Под кусток?

– Это я фигурально…

Боевой дух ДБ упал окончательно. А тем временем служба шла своим чередом.

– К трамплинам вприпрыжку марш! – кричал не своим голосом инструктор по парашютным прыжкам и первый, словно у него могли отобрать парашют, бросался сворачивать и разворачивать его. Долгое время он совершал свои действия молча, и организмщики решили, что он позабыл, как обращаться с парашютом. Но вот инструктор выпрямился и вытаращил на них округлившиеся глаза.

– Вам всё понятно, семь на восемь? – опять не своим голосом спросил он. Оказалось, что он показывал, как правильно укладывать парашют. Оказалось также, что не свой голос был у него своим.

– Хорошо бы ещё раз, – попросил Пушкин.

– Первоклассная верёвка, – ощупывал стропы Поскакаев, – вот бы моей жене для сушки белья.

– А с самолёта как прыгать будешь? – хмыкнул Попрыгаев.

– Очень не хочется с самолёта, – признался в ответ первый, – я бы предпочёл подглядывать за киноактрисами в раздевалке.

– Следить, а не подглядывать.

– Какая к чёрту разница?

– За слежку тебе деньги платят, это работа, – убедительно произнёс Попрыгаев и расстелил на сырой траве белый купол.

– Для тугодумов демонстрирую в десятый раз, восемь на семь! – рявкнул инструктор и вдруг попросил, чтобы никто ничего не отрезал от парашютов на память.

– Всё равно отберём, это ж государственное имущество, – добавил он.

– А как угадаете, кто отрезал? – вытянул шею Пушкин.

– По полёту, – проскрипел инструктор и размазал по щеке запоздалого осеннего комарика.

– Пропала жизнь, – промямлил ДБ, – теперь до конца дней зелёным беретом работать. Может, уйти?

– Не отпустят. Из Организма не выпускают. Разве что вперёд ногами, если кто строптивый попадётся.

ДБ перекосился, как оплывшая свечка. Он уже не слышал лязга танков, под которыми приходилось ползать, не различал разрывов гранат, которые швырял в занюханный окопчик, не волновали его белокожие противогазы «Дружок», сквозь запотелые стёкла которых требовалось узнать товарища. Несмотря на разнообразие военных атракционов, жизнь казалась ему вялой и бесцветной.

Но тут надо оговориться: тоска залила душу ДБ, но бодрый дух остальных суперменов ничуть не падал. Удачно подобранные предварительными тестами, они звенели струной профессионального оптимизма.

Вечерами, когда многие ещё отрыгивали душистым ужином, появлялся кто-нибудь из инструкторов и занимал Джеймс-Бондов нескончаемыми байками из долгой служебной жизни. Случалось, на казарменный огонёк заглядывал сам Сомоса. Пронизанные табачным дымом, тянулись минуты и часы. ДБ сидел среди товарищей на исцарапанной разными непотребностями скамеечке и без интереса слушал истории.

– Ну получается такое дело, что полный компот, – покручивал усы Сомоса и с удовольствием жмурился на лампу под потолком, – а время-то не терпит. Нужен нам был тот клиент до зарезу. Рискнули мы понапихать ему по всей квартирке «жучков», чтобы ни одно слово его не пропускать. Поковырялись в замочке, в считанные секунды вскрыли, уже и дверь приотворили, и тут такое дело: кошка из квартиры – шмыг! И почесала вниз по лестнице на улицу. Ну, думаю, приплыли. Как только наш клиент придёт домой, так и обнаружит, что кошки любимой след простыл, значит, кто-то дверь открывал. Что делать? Вся наша бригада во двор кинулась и давай всех кошек подряд отлавливать. Вот уж сумасшедшие звери, честное слово. Шесть штук взяли, а я-то вижу, что нужной кошки нет. Что делать? Я решил швырнуть ему в квартиру всех пойманных. А на следующий день мы узнали, что клиент так и не вернулся домой, а куда-то пропал. Зря кошек гоняли.

– Случаются, стало быть, проколы? Отчаянная работа, – одобрительно крякнул Поскакаев.

– Да, орлы мои, ещё сам Железный говаривал в старые добрые времена, что работа у нас – это не задницей гвозди дёргать. Нам глаз да глаз нужен, чуткое ухо и длинный нос. И чистые руки! Сделал дело – руки сразу же ополосни. Самое же главное, товарищи, это ум. Чем больше намнёте его, тем больше извилин получите, а без извилин, извините, никуда. Без извилин мысль ваша извиваться не станет и гибкость потеряет. Но за это не опасайтесь, братцы. Нагрузка на мозги будет хоть отбавляй.

– Это хорошо, – протянул мечтательный голос из-за угла.

– Конечно, хорошо, – согласился Сомоса. – Клиент, он всякий бывает. Случается и любимые удовольствия его изучить надо, странности все запомнить и прочее. Помню, мы одну семейку долго подсиживали, почту их по буковке проверяли. Однажды перехватили очередной их опус и читаем такую фразу: «Посылаем вам на память волосок нашего Мойши». А мы, болваны, в торопях и не заметили, как волосок-то вывалился. Ну, я свой с затылка выдрал, хоть и сомневался, что мой волос на мойшин похож будет. Но вышло проще. Они нас надули. Как сосунков провели. Никакого волоска вовсе не было в конверте. Мы купились на их уловку и положили в письмо волос, которого быть там не должно! Это они так проверяли, интересуемся мы их эпистолярным жанром или нет. Хитры, стервецы! Ох, хитры!

Случалось, ДБ укладывался в мешок своей скрипучей кровати раньше других и внимал бубнящим голосам, как вечерним сказкам. По ночам иногда оглушительно стрекотало, от грохота дребезжали стёкла. Вспрыгивали, хлопая ушами, даже самые закалённые из бойцов, долго вращали глазами и покачивались вверх-вниз на пружинах кроватей. Сомоса настаивал на том, что это гремела по ночам неудачная модель экспериментальной сенокосилки. В детали никто не углублялся. Привыкают ко всему, привыкли и к скорострельной сенокосилке.

Десант

ДБ запомнил, что ночь стояла тихая. Так затихает внезапно сцена театра и зрительный зал, когда приглушается свет перед началом спектакля, а затем уж разваливается надвое тяжёлый занавес, открывая декорацию.

Приглушённо бубнили голоса. За иллюминаторами неподвижно, как океанская пучина за стёклами плавательной маски, висела густая тьма. В теле покачивалось тяжёлое и тревожное напряжение. Снаружи заунывно гудели моторы самолёта. Свет единственной лампочки тускло лился на затылки сидевших рядком бойцов Организма.

Рывком отвалилась дверь и бухнула угрожающе о борт. Из-под брюха самолёта вскипела бушующим ветром тёмная бездна. На ДБ накинулся страх.

– Товарищи, граждане, друзья, – он встал, перестукивая коленями, – если я не вернусь из полёта, вспомните добрым словом мою скромность и что-нибудь ещё хорошее…

Он хотел сказать ещё, но замялся в поисках правильных слов, и в это время инструктор пнул его подошвой в бок, дабы придать бодрости.

ДБ вывалился наружу Чёрная пасть глотнула его, перевернула сильным языком пару раз, встряхнула и подвесила головой вверх. Сверху мягко хлопнуло, и ДБ понял, что купол парашюта раскрылся. Стремительное падение прекратилось. Оказалось теперь, что ветра не было. Подняв глаза, ДБ увидел над собой в ночной синеве белеющее брюхо громадной медузы – купол пузато налился воздухом. Поодаль распускались такие же белёсые пятна. Приятная тишина таинственно овевала прохладой. Страх испарился, оставив на лбу несколько крупных капель пота.

Слева слышалась песня. По голосу угадывался Попрыгаев. Петь и издавать иные громкие звуки категорически воспрещалось инструкцией, но уж очень хотелось. Душа требовала песни. Душа парила вместе с телом высоко над землёй, и тут было не до инструкций.

О, где ты, муза, владеющая тайной стиха, чтобы помочь мне воспеть этот полёт?

Кому не знакомо чувство восторга? Это состояние лезет, прёт из груди, захлёстывает всё вокруг, и никакой волнорез не в силах ослабить этот вал чувств. Хочется прыгать на прохожих, обнимать и целовать их. Ноги сами собой пускаются выделывать коленца. Словом, восторг. Глупое и беспричинное состояние, доступное абсолютно всем, даже суперменам, которых и пулей не всегда прошибёшь.

Что, читатель? Неужели ты не испытывал такого никогда? Если так, то ты принадлежишь к числу несчастнейших из существ, живущих на нашей многоопытной планете. Впрочем, я не верю. Каждому из нас дано испытать мгновения счастья.

Если бы от ДБ потребовали сразу после приземления сформулировать свои ощущения, он сумел бы лишь размашисто обнять воздух и распахнуть рот на ширину плеч. Не более того. Может быть, прибавил бы к этому какое-нибудь громкое междометье.

Некоторые его товарищи после прыжка тоже не могли сосредоточиться и пьяно шатались. Одного из них парашют тащил по земле подобно кульку с песком, а он заливался смехом и восторженно дрыгал ногами, не желая отстёгивать стропы. Большерукий низколобый Отшибов развалился в траве и влажными глазами пялился на подсвеченные луной меловые облака, надеясь, что счастье будет длиться вечно.

ДБ окончательно пришёл в себя, когда на пятке вздулся волдырь, огонь разлился по всей стопе. Отряд уже месил сапогами лесную грязь, пахнущую прелыми листьями и грибами. Смутно угадывались контуры деревьев и очертания людей, шагавших впереди. То и дело кто-то предупреждал, заботливой рукой придерживая гибкие прутья, чтобы они не ударили по лицу шагающего следом.

– Ветка. Осторожно.

– Благодарю. Понял.

Звонкий шлепок со свистом. Сочный матерный фразеологизм. И опять кто-то:

– Ветка.

– Понял.

Звук хлёсткой пощёчины. Уморительное и слегка злорадное хихиканье того, кто пострадал минутой раньше. И вереница секретных сотрудников, заброшенных в неведомую даль с никому неведомой целью (да и была ли такая цель?), чавкала по заболоченному лесу дальше. На груди – автоматы с укороченными стволами и откидными прикладами, на спине – квадратные ранцы с консервами и сухарями засушки прошлого десятилетия.

Ещё ни капли светлой утренней краски не добавилось к густой ночной синеве в небе, когда откуда-то справа, пробивая лесную глухоту, донеслись три короткие автоматные очереди. Организмщики застыли, напрягая слух. Пальнуло ещё пару раз. Возмущённо загалдели разбуженные вороны. И тут настойчиво затарахтел пулемёт. Он бил протяжно, безостановочно, как бы пытаясь просверлить отверстие в толстой стене.

– Нам не туда? – взволнованно полюбопытствовал кто-то.

– Нет, – отрезал старший.

ДБ попробовал почесать сквозь сапог волдырь на пятке, но не сумел. Пришлось почесать шею. Лязгнул затвор, и ДБ ощутил, как по его спине поползли мурашки.

В последний раз жахнул далёкий автомат, и эхо устало осыпалось по лесу.

– Куда, чёрт возьми, милиция смотрит? – закричал вдруг обиженно Пушкин, но осёкся.

– Товарищи, – шмыгнул носом командир, – сейчас наступила красивая природная тишина. Давайте не будем её тревожить. Идёмте дальше. Мало ли какие у людей там дела.

Когда забрезжил рассвет, отряд выбрался на дорогу. Шумно затопали сапоги, бойцы стряхивали с себя болотную тину. Куда идти, никто не знал, так как не было твёрдой уверенности, на ту ли дорогу они вышли. Совершенно сбитые с толку, люди топтались на месте. Минут через пять супермены сбились в кучу и в категорической форме потребовали у командира объявить замысел. Он подчинился.